Онлайн чтение книги Матроска
XI

— Что ж, Иванов, припас деньги на пиво-то? — весело спрашивал Васька своего приятеля, гуляя с ним вскоре после разрыва с Груней в Кронштадтском летнем саду.

— Какое пиво?

— Забыл, что ли, уговор насчет Груньки?

— Да ты нешто выиграл парей? — проговорил, зеленея от завистливой злобы, неказистый и худой белобрысый писарь.

Васька протяжно свистнул.

— Еще когда… Куда раньше срока…

— Что ж ты раньше не хвастал и не требовал парея? — недоверчиво спросил Иванов.

— Нашел желторотого галчонка! Разве мне неизвестна завистливая твоя душа? Беспременно ты подстроил бы мне какую-нибудь пакость. Пошел бы к ней и начал бы стращать, чтобы самому попользоваться… Ты на это ловок, дьявол… Пакостил мне не раз… Научил, слава богу…

— А теперь не боишься?

— Сделай ваше одолжение. Можешь теперь застращивать сколько угодно матроску… Месяц почти с ней путался, с меня довольно. Надоела! — небрежно проговорил Васька и даже зевнул для большего эффекта, считая это почему-то необходимым для такого неотразимого обольстителя. — Теперь, братец мой, я новую горничную адмирала Рябчикова обхаживаю… Видал, что ли, эту пронзительную брунетку? Тоже, я тебе скажу, занозистая мамзеля. Так по-французски и сыплет… Ну да я ее скоро укрощу… шельму! — с невозмутимым нахальным апломбом прибавил Васька и прищурил глаза, оглядывая проходивших горничных.

— И все-то ты врешь, все-то ты врешь, подлец, насчет Груньки! — каким-то сдавленным голосом прохрипел Иванов.

— Смотри не подавись от злости… Небось завидно? — рассмеялся Васька, привыкший к этим выходкам Иванова. — А пиво все-таки ставь!

— Чем же ты докажешь, что не врешь?

— Охота мне перед тобой врать — скажите пожалуйста!..

— А все врешь! — настойчиво и злобно повторил Иванов, хотя в душе и уверен был, что подлец Васька не врет. — Докажи, тогда поставлю пиво.

— Да вот спроси хоть Федосеева. Он как-то запопал меня, как я от Груньки в окно под утро лез… Тогда поверишь?..

— И спрошу… Эка бесстыжий ты дьявол!.. Облестил честную бабу и бросил!.. И за что только такого подлеца бабы любят! — с негодованием воскликнул Иванов.

— Небось ты бы не облестил?.. Ходу только нет при твоей уксусной харе, ты и урчишь на других…

— И попадет же тебе когда-нибудь, Васька. Здорово попадет! Муж-то этой Груньки ревнивый и отчаянный, я тебе скажу, матрос. Он не стерпит!

Васька, видимо, струсил, судя по мгновенно изменившемуся выражению лица.

— Почем он узнает?

— Небось найдутся подлые люди, которые скажут! — значительно протянул Иванов.

— Да брось ты каркать, воронья душа… Я знать ничего не знаю и никакой, мол, Груньки не касался… отверчусь в случае, ежели, какая дрязга выйдет. Валим, брат, лучше пиво пить, коли ты при деньгах. А брунетка, видно, не придет… Обещалась быть в саду, и нет ее! Должно, задержало что.

Иванов согласился поставить в счет проигранного пари несколько бутылок пива, и, когда Васька подпил, он с каким-то болезненным развращенным любопытством расспрашивал о подробностях его отношений с матроской и хотя злился, слушая о том, как привязана была Груня и какая она, можно сказать, “огонь-женщина”, но все-таки не переставал расспрашивать, полный злобы и зависти к этому “подлецу Ваське”, пользующемуся жизнью, веселому и довольному, тогда как сам он ни разу не испытал расположения ни одной женщины — напротив, только возбуждал одно отвращение.

На другой же день Иванов выследил Груню, когда она вышла из дома, и пристал к ней.

— Напрасно вы о Ваське-подлеце сокрушаетесь… Он забыл и думать о вас, Аграфена Ивановна, — говорил он своим скрипучим, точно сдавленным голосом, следуя за матроской. — А я бы вас, значит, любил по-настоящему… Что вы на это скажете?

Груня только побледнела и шла, не отвечая ни слова.

— Какой же ваш будет ответ?.. Позвольте придтить к вам с визитом… Не откажите… Я болтать не буду, не то что Васька, никто не узнает!.. Вы даже и отвечать не хотите?.. Так, может, вам лучше ответить и согласиться… Право… хуть одно свидание назначьте! — продолжал писарь, оглядывая стройную фигурку матроски своими маленькими подслеповатыми жадными глазками. — А не то можно и мужу вашему объяснить, как вы Ваську по ночам в окна пускали… Небось попадет вам в таком случае… и Ваське будет! Так какое ваше решение? Когда прикажете придтить?..

Матроска вдруг обернулась и, вся бледная от негодования, оглядела тщедушного, неказистого писаря таким презрительным, уничтожающим взглядом, что тот весь как-то съежился, и его прыщеватое, землистого цвета лицо с уродливо большим носом, нависшим над вздутыми губами, покрылось красными пятнами.

— Отстань! Не то плюну в твою поганую харю, — проговорила матроска и, отвернувшись, пошла далее.

Писарь не решился более преследовать матроску. Он только в бессильной злобе крикнул ей вслед позорное ругательство и потом шепнул, словно утешая себя:

— Попомнишь ты поганую харю! Попомните вы оба с Васькой!

На другой же день, сидя за столиком в экипажной канцелярии, он писал своим четким красивым писарским почерком письмо Григорию, в котором от имени доброжелателя извещал о том, что “его супруга находилась в любовной связи с писарем 12-го флотского экипажа Васькой Антоновым в течение месяца и продолжала бы оную, если бы Васька не бросил Аграфену Ивановну, обобравши от нее все деньги, которые мог выманить по своей подлости. И многие вещи, как-то: два новых платья и шубка супруги вашей заложены для своего милого дружка, заслужившего такую любовную приверженность, что они принимали Ваську почитай что каждую ночь у себя на квартире, впуская и выпуская счастливого полюбовника в окно. Все сие доподлинно верно и сообщается вам, Григорий Федорович, дабы вы знали, как верна вам ваша неблагодарная супруга и какой подлый соблазнитель есть писарь 12-го флотского экипажа Васька Антонов”.

Иванов писал это письмо с злобным удовольствием мелкой душонки, готовой мстить другим за свое ничтожество и за свои житейские неудачи. С таким же чувством удовлетворенного автора он перечел свое анонимное произведение и, вложив его в конверт, крупными буквами надписал: “На бриг “Вихрь”, старшему рулевому Григорию Федоровичу Кислицыну”.

Оставалось узнать, где в настоящее время находится “Вихрь” и в какой порт нужно адресовать, чтобы письмо скорее дошло, и Иванов, отпросившись у письмоводителя отлучиться на полчаса, сбегал в штаб и там от знакомого писаря узнал, что “Вихрь” скоро зайдет в Гельсингфорс и простоит в этом порте неделю.

Письмо было в тот же день сдано в штаб для отправки, после чего Иванов почувствовал себя в хорошем и веселом настроении человека, свершившего какое-нибудь доброе дело. И вечером в казарме он был необыкновенно оживлен и даже добродушен, дружески беседуя со своим приятелем Васькой. Он обещал поставить ему остальные три бутылки проигранного пари завтра и вообще выказывал ему самое приятельское расположение: хвалил его, что не зевает с “бабами”, и удивлялся разнообразию его талантов. Он и на гармонии отлично играет, и “романцы жестокие” отлично поет, и умеет, шельма, к начальству подольститься и лодырничать, когда другие должны работать.

— Одно слово, счастливчик ты, Вася! — весело и добродушно говорил Иванов, распивая с приятелем чай.

— Да что это ты нонче такой веселый, Иванов? ан где с матроской сговорился?

— Ну ее, твою матроску!.. Не с моей физиономией… Да я и не льщусь… Больно угрюмистого характера… Ну и муж у нее пресердитый.

— Так кухарчонку какую приметил?

— И куфарчонки, Вася, никакой не приметил, а так, значит, нашла веселая линия… Не все же скучать… Так-то, Вася…

И Иванов рассмеялся, показывая ряд черных гнилых зубов, а в голове его пронеслась мысль:

“Ужо будет тебе от матроса. И не ждешь, как он твою смазливую рожу на сторону свернет!”

И он снова рассмеялся и стал представлять, как у них в канцелярии ругался сегодня письмоводитель.