Онлайн чтение книги Меч королей Sword of Kings
Глава 1

«Гидена» не вернулась.

Она была не первым сгинувшим моим кораблем. Море неспокойно и обширно, а корабли малы. «Гидена», что значило «Богиня», была меньше прочих. Построили ее в Гримесби на Хамбре и нарекли «Халигвэтер» – «Святая вода». Через год после спуска на воду ее выкупил я. Не желая иметь в своем флоте корабль с откровенно христианским названием, я заплатил девственнице, чтобы она пописала в трюм, переименовал судно в «Гидену» и вновь отдал рыбакам, только уже своим, беббанбургским. Они забрасывали сети вдали от берега. В день, когда ветер был особенно резким, небо серым, а высокие волны вскипали пеной, разбиваясь о скалы островов Фарнеа, «Гидена» не вернулась. Мы сочли, что она затонула, оставив в беббанбургской деревушке шесть вдовиц и вдвое большее количество сирот. Может, мне не стоило менять название: каждый моряк знает, что, переименовывая корабль, ты искушаешь судьбу. Впрочем, всем известно и то, что моча девственницы отводит беду. Вот только боги бывают такими же жестокими, как море.

Потом на своем корабле «Банамадр» прибыл Эгил Скаллагримрсон. Земли ему были пожалованы мной за службу и располагались на границе моих владений и королевства Константина Шотландского. В трюме драккара Эгила лежал труп.

– Его выбросило на берег близ Туэда, – сообщил Эгил. – Один из твоих, так ведь?

– Туэд? – переспросил я.

– Южный берег. Обнаружили тело на илистой отмели. Правда, чайки нашли беднягу раньше.

– Заметно.

– Так это один из твоих?

– Да, – подтвердил я.

Покойника звали Хаггар Бентсон. Был он рыбаком, кормщиком на «Гидене»; здоровенный детина, большой любитель эля, задира, покрытый шрамами множества драк. Хаггар поколачивал жену, но был хорошим моряком.

– Он ведь не утонул? – спросил Эгил.

– Нет.

– И не чайки прикончили его. – В голосе Эгила сквозило веселье.

– Нет, – признал я, – не чайки.

Хаггара зарубили. Труп был нагим и белым, походил на огромную рыбу, если не считать рук и того, что осталось от лица. По его животу, груди и бедрам шли большие рассеченные раны, тщательно промытые морем.

Эгил коснулся сапогом зияющей раны, тянувшейся у Хаггара от плеча до грудины.

– Я бы предположил, что убил его топор, – бросил норманн. – Но сначала кто-то отрезал ему яйца.

– Я заметил.

Эгил наклонился к трупу и разжал ему челюсти. Эгил Скаллагримрсон был сильным, но, чтобы открыть Хаггару рот, ему пришлось постараться. Челюсть хрустнула, Эгил распрямился.

– А также забрал зубы, – пробормотал он.

– И глаза.

– Это могли сделать чайки. Глазные яблоки им особенно по вкусу.

– Но язык оставили, – заметил я. – Вот бедняга.

– Жалкая смерть, – согласился Эгил, потом повернулся и посмотрел на вход в гавань. – Мне известны только две причины, по которым человека пытают, прежде чем убить.

– Две?

– Первая: они хотели позабавиться. Может, он оскорбил кого-то? – Эгил пожал плечами. – Вторая причина: нужно было заставить его говорить. Зачем иначе оставлять язык?

– Они? – спросил я. – Скотты?

Эгил снова перевел взгляд на обезображенный труп:

– Кого-то он зацепил за живое. Но скотты в последнее время тихие, на них это не похоже. – Ярл пожал плечами. – Может, личное что-то? Какой-нибудь рыбак, которого он обидел?

– Других тел нет? – уточнил я. На «Гидене» ушли шестеро мужчин и двое мальчишек. – Больше никого не нашли?

– Только этот несчастный. Но остальные еще могут болтаться где-то в море.

Что тут еще скажешь или сделаешь? Если «Гидену» захватили не скотты, то следовало предположить, что какой-то норманнский разбойник или же фризы воспользовались летней погодой, чтобы разжиться уловом сельди, трески, пикши, а также рабов. Как бы то ни было, «Гидена» пропала, и я подозревал, что уцелевшие из ее команды сидят сейчас на гребных скамьях захватчика. Подозрение почти переросло в уверенность, когда два дня спустя, после того как Эгил привез труп, саму «Гидену» выбросило на берег к северу от Линдисфарены. Волны прибили ее к песчаной отмели, и перед нами предстал лишенный мачты корпус, едва держащийся на плаву. Других тел мы не обнаружили. Только остов, который так и бросили в песках: осенние штормы доломают его.

Через неделю после того, как пустая «Гидена» приткнулась к берегу, пропала еще одна рыбачья лодка. День тот был удивительно безветренный и спокойный, какой только могли сотворить боги. Суденышко называлось «Свельве» – «Ласточка». Подобно Хаггару, его шкипер предпочитал забрасывать сети вдали от берега.

Впервые об исчезновении «Ласточки» я узнал, когда в Беббанбург пришли три вдовы, таща с собой щербатого священника по имени Гадд.

– Там оно, это… – промямлил поп, тряся головой.

– Это что? – спросил я, подавляя стремление подразнить священника, подражая его шепелявому из-за отсутствующего зуба выговору.

Отец Гадд трепетал, и недаром. Мне докладывали, что он в своих проповедях печалится, что господин их деревни язычник. Теперь, представ пред лицом этого самого язычника, поп подрастерял отвагу:

– Господин, Болгар Харульдсон, он этот…

– Мне известно, кто такой Болгар, – оборвал я его. Речь шла еще об одном рыбаке.

– Господин, он видел на горизонте два корабля. В тот день, когда «Свельве» пропала.

– Мимо проходит много купцов, – сказал я. – Странно было бы, если он не видел кораблей.

– Болгар говорит, что они сначала шли на север, потом на юг.

Перетрусивший дурак лопотал невнятно, но наконец я сообразил, что он хочет сказать. «Свельве» ушла на веслах в море, и Болгар, человек опытный, видел, где лодка скрылась из виду. А потом заметил мачты двух кораблей, которые подошли к месту, куда направлялась «Свельве», постояли недолго и повернули назад. Сама «Свельве» скрывалась за горизонтом, и единственным зримым доказательством ее встречи с загадочными кораблями было то, что их мачты двигались на север, остановились, а затем снова стали смещаться к югу. Эти маневры не походили на курс купеческого судна.

– Вам следовало прихватить с собой Болгара, – попенял я, после чего дал серебро трем вдовам и два пенни священнику за принесенную весть.

– Что они сказали? – поинтересовался Финан вечером.

Мы сидели на скамье на улице и смотрели на бескрайнее море, покрытое рябью; от воды отражался лунный свет. Из господского дома доносились звуки песни и смех. Там отдыхали мои воины, все, кроме двух десятков, расставленных часовыми по высоким стенам. Легкий восточный ветерок приносил запах моря. Ночь была спокойная, и покой воцарился над Беббанбургом с тех пор, как год назад мы пересекли горы и разбили Скёлля в его высокой крепости. После той жестокой битвы мы сочли, что норманны получили урок и западная часть Нортумбрии усмирена, но минующие перевалы путники приносили слухи, что северяне продолжают прибывать и драккары причаливают к западным берегам. Их воины алкали земель, но ни один из норманнов не провозглашал себя королем, как это сделал Скёлль, и никто не перебирался через горы, чтобы разорять беббанбургские угодья. Установился своего рода мир. Константин из Альбы – эту страну некоторые называют Шотландией – воевал с норманнами Страт-Клоты и конунгом Овейном. В итоге и Овейн, и Константин хотели жить с нами в мире, пока не разделаются друг с другом.

С шотландцами у нас установился «скоттский мир», как когда-то окрестил его мой отец, имея в виду регулярные набеги за скотом. Но набеги за скотом были всегда, да и мы не оставались в долгу, наведываясь в шотландские долины, чтобы вернуть угнанных у нас животных. Мы брали столько же, сколько забирали у нас. Проще было бы жить без набегов, однако даже в мирные времена молодых людей следует натаскивать в делах войны.

– Новость в том, что здесь объявились пираты. – Я кивнул в сторону моря и добавил: – И они захватили два наших судна.

– Пираты есть и будут.

– Мне это не нравится, – заявил я.

Финан, мой лучший друг, ирландец, в бою яростный, как все представители своего народа, и умелый как бог, рассмеялся:

– Дурной запах ударил в ноздри?

Я кивнул. Случается, что знание приходит ниоткуда: через ощущение, через едва уловимый аромат, через беспричинный страх. Боги оберегают нас и посылают это внезапное щекотание нервов, безошибочно предсказывающее, что среди в обманчиво-мирной рощице затаились убийцы.

– Зачем им понадобилось пытать Хаггара? – спросил я.

– Да потому, что он был тем еще ублюдком, понятное дело.

– Это-то ясно, – отозвался я. – Да только, боюсь, тут кроется кое-что похуже.

– Что предпримешь?

– Пойду на охоту, разумеется.

Финан рассмеялся:

– Заскучал?

Я ничего не ответил, и он снова захихикал.

– Тебе скучно, и ты просто ищешь повод поиграться со «Сперхафоком», – поддел он меня.

Это было правдой. Мне хотелось вывести «Сперхафок» в море, и потому я отправлялся на охоту.

«Сперхафок» получил имя в честь ястребов, гнездившихся в скудных беббанбургских лесах. Подобно хищной птице, этот корабль был охотником: длинный, с низким бортом в середине и дерзким штевнем с резным изображением головы ястреба. На банках его размещались сорок гребцов. Построили корабль два брата-фриза. Они сбежали со своей родины и завели верфь на берегу Хамбра, на которой и соорудили «Сперхафока» из доброго мерсийского дуба и ясеня. Остов его образовали, прибив по одиннадцать длинных досок с каждого борта, потом установили мачту из упругой нортумбрийской сосны, укрепленную вантами и несущую рей, на котором гордо раздувался парус. Гордо, ведь на парусе красовался мой герб, символ Беббанбурга: оскаленная волчья голова. Волк и ястреб, оба охотники и оба свирепые. Даже Эгил Скаллагримрсон, презиравший, подобно большинству норманнов, корабли саксов, да и их моряков, неохотно признавал достоинства «Сперхафока».

– Впрочем, это ведь корабль не совсем саксов, – говорил он. – Его строили фризы.

Независимо от того, кто строил корабль, «Сперхафок» был великолепен, когда в туманной дымке летнего утра проскользнул через узкую горловину беббанбургской гавани. Минула неделя с той поры, как до меня дошли вести про «Свельве», – неделя, в течение которой мои рыбаки не отходили далеко от земли. По побережью, по всем беббанбургским гаваням распространился страх, и вот «Сперхафок» шел искать мести. Был прилив, ветер стих, гребцы старались изо всех сил, корабль преодолевал течение, оставляя за кормой разбегающийся след. Тишину нарушали только скрип весел в уключинах, шепот воды за бортами, плеск невысоких волн, накатывающих на берег, да одинокие крики чаек над могучими стенами Беббанбурга.

Сорок человек ворочали длинные весла, еще двадцать сгрудились или между банками, или на носовой площадке. Все были в кольчугах, только оружие, копья, секиры и мечи гребцов сложили посреди трюма вместе с грудой щитов. Финан и я стояли на короткой палубе для рулевых.

– Может, ветер попозже поднимется? – предположил Финан.

– А может, и нет, – буркнул я.

Финан не чувствовал себя уютно в море и никогда не понимал моей любви к кораблям. Со мной он пошел только потому, что ожидалась драка.

– Впрочем, убийц Хаггара наверняка уже давно след простыл, – проворчал он, когда мы вышли из ведущего в гавань пролива.

– Возможно, – согласился я.

– Тогда мы попусту тратим время.

– Вполне вероятно, – отозвался я. «Сперхафок» кивал носом на длинных, резких волнах, и Финан ухватился за ахтерштевень, чтобы не упасть. – Присядь и выпей эля, – посоветовал я ему.

Мы гребли в направлении на восток. По мере того как воздух разогревался, с запада задул легкий ветерок, достаточный, чтобы моя команда подтянула рей к верхушке мачты, развернув парус с волчьей головой, и гребцы с облегчением втянули весла. «Сперхафок» двигался вперед, рассекая ленивые волны. Земля растаяла в дымке у нас за кормой. Близ островов Фарнеа ловила рыбу пара суденышек, но, выйдя в открытое море, мы не видели больше ни корпусов, ни мачт, словно оказались совсем одни в целом свете. Пока корабль потихоньку нес нас на восток, я позволял рулевому веслу по преимуществу просто скользить по воде. Ветра едва хватало, чтобы наполнять тяжелый парус. Солнце потихоньку поднималось, бо́льшая часть моих людей спала.

Время для грез. И я пытался вообразить, как выглядит Гиннунгагап – бездна между вечным пламенем и глыбами льда. Бездна, в которой сотворен был мир. Мы плыли посреди серо-голубой пустоты. Мои мысли блуждали так же неспешно, как шел корабль. Финан дремал. Частенько ветер затихал, и парус опадал, потом надувался с глухим хлопком, поймав новый порыв. Единственным явным свидетельством, что мы движемся, служила легкая рябь, расходившаяся от кормы «Сперхафока».

И в этой пустоте я думал о королях и о смерти. Эдуард был пока жив. Он называл себя Anglorum Saxonum Rex – королем англов и саксов. Сначала захворал, потом выздоровел, заболел снова, и даже пронесся слух о его смерти. Но Эдуард был все еще жив. И это было хорошо, поскольку мне пришлось дать слово Этельстану, что, когда его отец умрет, я убью двух человек. Обещание-то я дал, а вот как смогу исполнить, не имел ни малейшего представления. Ведь чтобы сдержать слово, мне придется покинуть Нортумбрию и углубиться в Уэссекс. А для Уэссекса я был Утред Язычник, Утред Безбожник, Утред Предатель, Утред Элдердеофол, то есть Предводитель Демонов. Чаще всего меня называли просто Утредэрв, что означает «Утред Проклятый». В Уэссексе у меня имелось множество влиятельных врагов и мало друзей, поэтому оставалось одно из трех: я мог вторгнуться с небольшой армией, которая неизбежно будет разбита; мог пробраться с несколькими людьми, рискуя быть пойманным. Либо я мог нарушить обещание. Первые два выбора грозили мне смертью, третий – позорным клеймом человека, не сдержавшего слово, клятвопреступника.

У моей жены Эдит не было сомнений насчет того, как следует поступить.

– Нарушь клятву, – категорично заявила она.

Мы лежали в нашей опочивальне. Я пялился на потолочные балки, темные от копоти и ночного сумрака, и молчал.

– Пусть убивают друг друга, – втолковывала мне Эдит. – Эта драка – дело южан, не наше. Здесь нам ничего не грозит.

Тут она была права, в Беббанбурге мы были в безопасности, и все-таки ее настойчивость злила меня. Боги слышат наши обещания, и, нарушая клятву, мы рискуем навлечь на себя их гнев.

– Ты намерен погибнуть ради дурацкого обещания? – Эдит тоже разозлилась. – К этому ты стремишься?

Я хотел жить, но жить без пятна клятвопреступника на совести.

Рывок «Сперхафока» отвлек меня от тяжких дум. Корабль ускорился, поскольку ветер усилился; я снова подхватил рулевое весло и ощутил, как дрожь судна передается через ясеневое веретено. Хотя бы тут выбор прост: чужаки убили моих людей, и мы плыли по покрытому рябью и сверкающему на солнце мириадами искр морю, чтобы отомстить.

– Мы уже дома? – спросил Финан.

– Мне показалось, что ты уснул.

– Задремал только, – буркнул Финан, потом встал и огляделся. – А там корабль.

– Где?

– Там. – Он указал на север.

Финан был самым зорким человеком из всех мне известных. Пусть он и постарел, глаз у него оставался таким же острым, как прежде.

– Только мачта, без паруса, – добавил он.

Я вглядывался в дымку на горизонте, но ничего не видел. Потом будто бы заметил на фоне серого неба неровную черточку, словно нарисованную углем. Мачта? Я потерял черточку из виду, снова нашел и повернул корабль на север. Парус сопротивлялся, пока мы не выбрали шкот правого борта, после чего «Сперхафок» снова накренился под напором ветра, и вода громче зажурчала за бортами. Мои воины просыпались, разбуженные внезапным оживлением судна, и стали высматривать далекий корабль.

– Паруса на нем нет, – доложил Финан.

– Ветер для него встречный, – пробормотал я. – Поэтому он идет на веслах. Купец, скорее всего.

Едва успел я договорить, как тонкая черточка на горизонте исчезла, сменившись распущенным парусом. Теперь я видел его хорошо: прямоугольное пятно большого паруса различить было куда проще, чем мачту.

– Он повернул в нашу сторону, – заметил я.

– Это «Банамадр», – заявил Финан.

– Гадаешь! – Я расхохотался.

– Это не догадка, – возразил мой друг. – На парусе орел. Это Эгил.

– Ты видишь орла?

– А ты нет?

Теперь оба корабля плыли навстречу друг другу, и вскоре я четко разглядел побеленную известью полосу поверху борта, хорошо заметную на фоне темных нижних досок корпуса. Отлично были видны также черный контур распростершего крылья орла на парусе и орлиная голова на штевне. Финан оказался прав – это был «Банамадр», что означает «Убийца». Корабль Эгила.

Когда «Банамадр» подошел ближе, я спустил парус и оставил «Сперхафок» качаться на резвых волнах. Для Эгила это был знак, что он может встать к нашему борту, и я смотрел, как его корабль забирает в сторону, подходя к нам. Он был поменьше «Сперхафока», но такой же узкий, фризской постройки, и утеха для Эгила – как все норманны, нигде тот не был более счастлив, чем в море. Я смотрел, как волны разбиваются о штевень «Банамадра». Тот продолжал поворачивать, тяжелый рей опустился, люди втянули парус и уложили рей со свернутым парусом по длине судна. Затем с точностью, о которой любой моряк может только мечтать, «норманн» скользнул вдоль нашего правого борта. Человек на носу «Банамадра» бросил конец, с кормы полетел еще один, и Эгил отдал приказ команде свесить парус или плащи поверх побеленной полосы, чтобы при соприкосновении мы не повредили борта друг друга.

– Ты занят именно тем, чем я предполагаю? – спросил он с улыбкой.

– Даром трачу время, – отозвался я.

– Может, и не даром.

– А ты?

– Караулю ублюдков, захвативших твои корабли, разумеется. Можно подняться на борт?

– Давай!

Норманн выждал, оценивая волну, потом прыгнул. Эгил – язычник, поэт, моряк и воин. Высокий, как я, он ходил с гривой длинных светлых волос. Его подбородок, острый, как штевень драккара, был чисто выбрит, у него были глубоко посаженные глаза, нос в форме секиры и улыбчивый рот. Мужчины легко проникались к нему расположением, а женщины еще легче. Я знал его всего год, но относился к нему с симпатией и доверием. По возрасту он годился мне в сыновья и привел семьдесят норманнских воинов, которые присягнули в обмен на земли, данные на южном берегу Туэда.

– Нужно идти на юг, – отрывисто заявил Эгил.

– На юг? – переспросил я.

Эгил кивком поприветствовал Финана:

– Утро доброе, лорд. – Он неизменно величал Финана лордом, что всех нас забавляло. Потом ярл посмотрел на меня. – Ты не даром тратишь время. Мы повстречали шотландского купца, плывшего на север, и он сказал, что видел в той стороне четыре корабля. – Эгил мотнул головой в южную сторону. – Это где-то в глубине моря, дальше от земли. Четыре саксонских корабля. Просто стояли. Один остановил его. Саксы потребовали три монеты за проход, а когда скотт отказался платить, забрали весь его груз.

– Они потребовали с него подать?

– От твоего имени.

– От моего имени?! – негромко, но раздраженно переспросил я.

– Я уже возвращался, чтобы сообщить тебе. – Эгил окинул взором «Банамадр», на котором находились четыре десятка воинов. – У меня маловато людей для схватки, но вдвоем мы, может, их и пощиплем?

– Сколько воинов на тех кораблях? – Финан оживился и вскочил на ноги.

– На том, что остановил скотта, было сорок. Еще два, по его словам, примерно таких же размеров, а четвертый поменьше.

– Пощиплем, – мстительно пообещал я.

Финан, слушая нас, наблюдал за командой Эгила. Трое дружинников с трудом снимали со штевня орлиную голову. Уложив тяжелую деревянную фигуру на короткий настил на носу, они поспешили на помощь остальным, отсоединяющим парус от рея.

– Что они делают? – осведомился Финан.

Эгил повернулся к «Банамадру».

– Если мерзавцы увидят корабль с орлом на парусе, то сообразят, что он боевой, – объяснил он. – А заметив моего орла, поймут, чье судно. Поэтому я решил заменить парус. – Норманн ухмыльнулся. – Корабль маленький, так что нас сочтут легкой добычей.

Я уловил его намек:

– Мне идти за тобой?

– На веслах, – уточнил он. – Если пойдешь под парусом, тебя быстрее заметят. Как только они клюнут на «Банамадр» как на живца, ты поможешь мне подсечь их.

– Помогу? – Я презрительно фыркнул, и Эгил рассмеялся.

– Но кто они? – спросил Финан.

Этот же вопрос не давал мне покоя все время, пока мы плыли на юг. Эгил вернулся на свой корабль и, подняв парус из неброской бурой материи, шел впереди. Вопреки предложению Эгила, «Сперхафок» тоже шел под парусом, но на полмили позади «Банамадра». На случай если моим людям предстояло вступить в бой, я не хотел изматывать их греблей, поэтому мы договорились, что, заметив неизвестные корабли, Эгил повернет. Он сделает вид, что бежит к берегу, и тем самым, как мы надеялись, завлечет врага в нашу засаду. При его повороте я опущу свой парус, чтобы противник не различил волчьей головы, а принял нас за другое купеческое судно, обещающее стать легкой добычей. Голову ястреба со штевня мы убрали. Большие резные фигуры призваны были расположить богов, испугать противника и отогнать злых духов. Но обычай предписывал, что в мирных водах их следует снимать, поэтому, не будучи прибиты или крепко привязаны, они легко удалялись.

– Четыре корабля, – спокойно проговорил Финан. – Саксы.

– Причем умные, – сказал я.

– Умные? Ты считаешь, что дразнить тебя – умное занятие?

– Они нападают лишь на суда из Беббанбурга, а остальные грабят. Как думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем Константин прослышит, что Утред Беббанбургский прибирает к рукам шотландский груз?

– Скорее всего, уже прослышал.

– И сколько пройдет времени, прежде чем скотты решат наказать нас? – задал я вопрос. – Пусть Константин сражается с Овейном из Страт-Клоты, у него есть корабли, и он может послать их разорять наше побережье. – Я смотрел на «Банамадр», слегка накренившийся под ветром и оставляющий белопенный след за кормой. Быстрый и маневренный маленький корабль. – Кто-то хочет втравить нас в распрю со скоттами.

– И не только со скоттами, – добавил Финан.

– Верно, – согласился я. – Мимо наших берегов проходят суда из Шотландии, Восточной Англии, Фризии и изо всех родных земель викингов. Даже из Уэссекса. И у меня никогда не было заведено брать пошлину с их грузов. Если шотландский купец ведет мимо корабль, груженный шкурами или горшками, – это не мое дело. Конечно, если он зайдет в одну из моих гаваней, то заплатит сбор, но так все поступают. Но тут в моих водах объявляется небольшой флот и начинает собирать пошлину от моего имени. Сдается мне, я догадываюсь, откуда пришел этот флот. И если догадка верна, явился он с юга, из земель Эдуарда, Anglorum Saxonum Rex.

«Сперхафок» врезался штевнем в зеленую волну, обдавая палубу густым дождем брызг. «Банамадр», подгоняемый крепнущим западным ветром, тоже зарывался носом. Оба судна шли на юг, чтобы выследить корабли, убившие моих людей. Если мои подозрения насчет этих разбойников справедливы, то мне предстоит свершить кровную месть.

Кровная месть – война между двумя семьями, поклявшимися ответить убийством на убийство. Первую такую войну я вел против Кьяртана Жестокого, вырезавшего всех домочадцев Рагнара Датчанина, усыновившего меня. Она была важна для меня и закончилась смертью Кьяртана и его сына. Но новая кровная вражда будет вестись против противника куда более могущественного. Врага с юга, из земель Эдуарда Уэссекского, где у него целая армия дружинников. Чтобы убить его, мне придется пойти туда, где его войско будет меня поджидать.

– Он поворачивает! – прервал Финан поток моих мыслей.

«Банамадр» и впрямь поворачивал. Парус его полз вниз, свет позднего утра играл на лопастях выдвигаемых весел. Длинные весла опустились и сделали гребок, и «Банамадр» устремился на запад, как если бы искал убежища в какой-то из нортумбрийских гаваней.

Похоже, время кровной мести пришло.

Мне нравился Этельхельм Старший. То был богатейший из уэссекских олдерменов, хозяин многих имений, радушный и даже щедрый человек. Тем не менее он умер моим врагом и пленником.

Я его не убивал. Взял в плен, когда он вышел на бой против меня, и обращался с ним с почетом, как этого заслуживал его ранг. Но потом он подхватил потовую горячку, от которой и угас, хотя мы заплатили двум христианским священникам, чтобы они за него молились. Мы укутали олдермена в шкуры и давали ему отвары из трав, способных, по словам женщин, его исцелить, но он умер. Его сын Этельхельм Младший посеял клевету, будто я убил его отца, и дал слово отомстить.

Я воспринимал Этельхельма Старшего как друга до тех пор, пока старшая его дочь не вышла за Эдуарда Уэссекского и не родила королю сына Эльфверда. Внук Этельхельма стал этелингом. Наследный принц Эльфверд! Обидчивый и капризный мальчишка, превратившийся в уныло-мрачного и самовлюбленного юношу, жестокого и тщеславного. Однако старшим сыном Эдуарда был не он, а Этельстан, который являлся также моим другом.

Так почему этелингом был не Этельстан? Потому что Этельхельм Старший распространил ложный слух, будто Этельстан и его сестра родились вне брака. Этельстана отправили в ссылку в Мерсию, где я повстречал мальца и полюбил. Он вырос и стал воином, человеком справедливым, и единственное, на что я мог пенять, так это на чрезмерную приверженность христианскому Богу.

И вот Эдуард заболел. Люди понимали, что он скоро умрет. А когда это произойдет, начнется распря между сторонниками Этельхельма, желающего видеть на троне Эльфверда, и теми, кто видит в Этельстане лучшего кандидата на трон. Уэссекс и Мерсия, объединенные шаткой унией, окажутся в огне междоусобной войны. Именно Этельстан добился от меня клятвы в том, что после смерти короля Эдуарда я убью Этельхельма Младшего и тем самым обезглавлю знать, которая соберется на витан, чтобы утвердить на престоле нового государя.

Вот почему мне предстояло отправиться в Уэссекс, где кишмя кишели мои враги.

Я дал клятву.

И я не сомневался, что Этельхельм послал корабли на север с целью ослабить меня, отвлечь, а если посчастливится, то и убить.

В летнем мареве проступили очертания четырех кораблей. Они покачивались на волнах, но стоило нам появиться, как чужаки поставили паруса и устремились в погоню.

«Банамадр», изображающий бегство на запад, опустил парус. Мы, как только заметили поворот «Банамадра», тоже спустили парус, чтобы враг не мог разглядеть волчьей головы Беббанбурга.

– На весла! – обратился Финан к сидящим на банках. – Гребите!

Летняя дымка редела. Я видел, как далекие паруса надуваются пузом под порывами ветра и приближаются к Эгилу, который использовал всего по три гребца с каждого борта. Выставить больше весел означало выдать, что это не «купец», а корабль-змей, полный воинов. Какое-то время меня подмывало последовать его примеру, потом решил, что четыре далеких чужака едва ли испугаются одинокого боевого корабля. Численный перевес был на их стороне, и я не сомневался, что, если этих людей послали убить меня, они не откажутся воспользоваться предоставившейся возможностью.

Как раз на возможность я и собирался им намекнуть.

Вот только клюнут ли они на наживку? Чужаки догоняли «Банамадр», несомые свежим ветром, и я, решив открыться, велел моим людям снова поднять большой парус. Зрелище волчьей головы наверняка наведет врагов на размышления, но они, скорее всего, сочтут, что в предстоящей схватке, пусть даже против Утредэрва, победа будет за ними.

Поднимающийся парус захлопал, заполоскал, потом наполнился ветром, и «Сперхафок» накренился, набирая скорость. Весла втянули, гребцы натягивали кольчуги, разбирали щиты и оружие.

– Отдохните, пока есть время! – обратился я к ним.

Море уже покрылось белыми полосами, гребни волн закручивались в пенные барашки. «Сперхафок» зарывался носом, обдавая палубу брызгами, потом поднимался и врезался в новый вал. Рулевое весло становилось все более непослушным, требовало всей моей силы, чтобы тянуть или толкать его, и дрожало от напряжения. Я продолжал идти на юг, навстречу четырем кораблям, бросая им вызов; Эгил последовал моему примеру. Двое против четверых.

– Думаешь, это корабли Этельхельма? – спросил Финан.

– Чьи еще?

– Едва ли он на одном из них, – буркнул ирландец.

В ответ я рассмеялся:

– Ему и дома в Вилтунскире неплохо. Эти ублюдки – наемники.

Ублюдки выстроились теперь в линию, поперек нашего курса. Три корабля на вид величиной со «Сперхафок», четвертый, самый дальний к востоку, был не больше «Банамадра». Корабль этот, заметив наш поворот к югу, медлил, как бы не спеша в битву. Мы находились далеко, но мне показалось, что на нем очень мало людей.

В отличие от трех больших собратьев, державших курс прямо на нас.

– Народу там хватает, – хладнокровно заметил Финан.

– Встреченный Эгилом шотландец утверждал, что на остановивших его кораблях было человек по сорок.

– На мой взгляд, их там больше.

– Скоро выясним.

– И еще у них лучники.

– Вот как?

– Я их вижу.

– У нас есть щиты, – напомнил я. – Лучникам же нужен устойчивый корабль, а не лодка, прыгающая на волнах, как необъезженный жеребец.

Мой слуга Рорик подал мне шлем. Не дорогой, с серебряным волком на гребне, а повседневный, принадлежавший моему отцу и всегда хранившийся на борту «Сперхафока». Металлические его нащечники проржавели, их пришлось заменить сделанными из вываренной кожи. Я нахлобучил шлем, и Рорик подвязал нащечники так, чтобы враг мог видеть только мои глаза.

У трех кораблей герба на парусах не было, но у самого западного, ближайшего к невидимому нортумбрийскому берегу, красовалась свившаяся кольцами змея, вышитая, скорее всего, шерстяными нитками, как и наша волчья голова. Большой лоскут ткани усилили канатом, образующим ромб, а на его фоне и располагалось черное тело змеи. Под штевнем судна поднимался белый бурун.

Эгил развернул «Банамадр» так, что вместо притворного и неловкого бегства в сторону гаваней нортумбрийского побережья он шел теперь на юг рядом со «Сперхафоком». Подобно мне, ярл поднял парус – когда мы поравнялись, его люди крепили шкоты. Приставив ладони ко рту, я крикнул через разделяющую нас полосу бурливого моря:

– Я нацеливаюсь на второй! – Моя рука указала на судно рядом с тем, у которого на парусе красовалась змея. Эгил кинул, давая знать, что услышал. – Но нападу на тот, что со змеей! – продолжил я. – И ты тоже.

– Я тоже! – подтвердил он. Норманн улыбался во весь рот, светлые волосы, выбиваясь из-под обода шлема, развевались на ветру.

Враги рассредоточились так, что против каждого из нас приходилось по два корабля. Если их план сработает, они зажмут нас с обоих бортов, и работа для мечей будет короткой, ожесточенной и кровавой. Я уклонился немного по ветру в сторону второго с запада судна и укрепил в них надежду на успех. При этом заметил, как два других больших корабля слегка изменили курс так, чтобы оказаться именно в том месте, где мы должны были пересечь их линию. Между ними сохранялись значительные расстояния, как минимум по четыре или пять длин корпусов судна, но промежутки эти постепенно сокращались. Меньший корабль, не такой быстроходный, как другие, тащился позади.

Корабль Эгила шел медленнее моего, потому что был короче, и начал отставать. Я приказал потравить правый шкот, придерживая «Сперхафок», и помахал Эгилу, указывая на свой правый борт, чтобы он держался с этого фланга. Норманн понял, и «Банамадр» потихоньку расположился в нужном месте. Мы намеревались вступить в бой одновременно, но не там, где рассчитывал противник.

– Черт! – выругался Финан. – На большом ублюдке полно людей!

– На каком именно?

– На том, что посередине. Десятков семь, если не восемь.

– А на том, со змеей?

– Может, сорок или пятьдесят.

– Хватит, чтобы напугать «купца», – сказал я.

– Ну, нас-то им не запугать, – процедил он.

Три больших судна продолжали идти на нас, уверенные в своем превосходстве.

– Остерегайся того ублюдка, – сказал ирландец, указывая на корабль посередине, с самым многочисленным экипажем.

Я смотрел на этот корабль. На носу у него возвышался выбеленный известью крест.

– Не важно, сколько людей у них, – ответил я. – Они убеждены, что нас всего сорок.

– Неужели? – Моя уверенность, похоже, удивила его.

– Они пытали Хаггара, – пояснил я. – Что мог он им сказать? Мерзавцы наверняка спрашивали, как часто наши суда выходят в море и какая на них команда. Его ответ?

– Что ты держишь в гавани два корабля, «Сперхафок» самый крупный из них и берет на борт сорок человек, иногда меньше.

– Вот именно.

– И что, как правило, в море его выводит Берг.

Берг – младший брат Эгила. Много лет назад я спас ему жизнь на валлийском берегу, и с тех пор он верой и правдой служил мне. Берг очень расстроился, что его не взяли в этот поход, но, пока мы с Финаном находились в море, он был лучшим начальником для оставленного в Беббанбурге гарнизона. Обычно я доверял это место сыну, но тот сейчас находился в срединных горах Нортумбрии, улаживал спор между двумя моими держателями.

– Они полагают, что нас около сорока, – сказал я. – Да на «Банамадре» еще десятка три.

Я рассмеялся, потом коснулся рукояти моего меча, Вздоха Змея, и крикнул Эгилу:

– Пора! Поворачивай!

Я налег на рулевое весло в направлении на ветер, и «Сперхафок» зарылся носом, прибавив хода.

– Туже парус! – последовал мой приказ. Ловушка сработала, и вскоре «змее» предстояло узнать, как дерутся «волк» и «орел».

Парус «Сперхафока» выбрали втугую, чтобы снова придать ему скорость. Он был быстрее вражеских кораблей. Всякий раз, когда корабль-змей всходил на волне, я замечал густую бороду из водорослей у него на днище. Он был тихоходным. Мы во время отлива вытаскивали наши корабли и соскребали поросль с корпуса, поэтому шли быстро.

– Я хочу потопить ублюдка! – крикнул я, снова повернувшись к «Банамадру». – Потом поворачиваем на восток, за вторым!

Эгил помахал, подтверждая, что слышал. Но это было не столь уж важно. «Сперхафок» мчался вперед, идя так круто к ветру, насколько я осмеливался держать, и при этом стремительно чертил по морю свою борозду, вздымая белый бурун под штевнем. Он летел на врага как птица, давшая ему имя, и Эгил без моей подсказки быстро сообразил бы, что я затеял.

– Хочешь таранить его? – спросил Финан.

– Если получится, – ответил я. – Займи место на носу. Если не смогу ударить как надо, перебирайся на него и убей их рулевого. А потом сбрось за борт рулевое весло.

Финан поспешил вперед, призывая своих людей следовать за ним. Мы приблизились к кораблю-змею настолько, что могли рассмотреть отряд воинов на его носу и копья в их руках. Шлемы сверкали на солнце. Один из врагов держался за форштаг[1] Форштаг – снасть, удерживающая мачту со стороны носа., другой грозил копьем. В центре судна располагались стрелки, уже натянувшие на луки тетивы.

– Беорнот! Фолькбальд! – крикнул я. – Сюда! Несите щиты!

Беорнот могучий, надежный сакс, а Фолькбальд, великан-фриз, – сильнейший из моих воинов.

– Будете меня прикрывать, – велел я. – Видите тех лучников? Их цель – я.

Рулевой располагается в самом уязвимом месте на судне. Большинство моих воинов укрывались в трюме «Сперхафока», за поднятыми щитами. Финан и шестеро его бойцов также прикрылись, но мне-то приходилось стоять у рулевого весла. Стрелы скоро полетят. Мы сблизились настолько, что я видел шляпки гвоздей, вбитых в борта корабля-змея. Я посмотрел налево. Три других вражеских корабля поняли, куда мы идем, и повернули на помощь, но в результате этого поворота они пошли навстречу ветру, и паруса их прижало к мачтам. Матросы засуетились, спуская паруса, и вставляли весла в уключины. Но они не успевали, и корабли пятились, подпрыгивая на набегающих волнах.

– Пора! – прорычал Беорнот и вскинул щит: вражеские лучники выпустили стрелы.

С полдюжины стрел воткнулось в парус, остальные упали в море. В моих ушах раздавался шум волн, свист ветра в снастях. Потом я повернул рулевое весло, со всей силы навалившись на тяжелый валек, и заметил, что корабль-змей поворачивает на нас. Да только их рулевому следовало сделать это мгновением раньше, теперь уже поздно. Мы подошли близко и продолжали приближаться.

– Копья! – предупредил с носа Финан.

– Приготовиться! – взревел я.

Стрела скользнула по железному ободу щита Фолькбальда, острие копья оставило зарубку на палубе у меня перед ногами. Затем «Сперхафок» накренился, совершая поворот, и под порывом ветра обмакнул борт. Я пошатнулся, стрела с силой вонзилась в ахтерштевень. Тут «Сперхафок» выровнялся, парус его заполоскало, когда мы встали носом к ветру, из шпигатов бежала вода. А перекрывая плеск волн и вой ветра, слышались тревожные возгласы врага.

– Держись крепче! – скомандовал я своей команде.

И мы ударили.

Корабль с силой вздрогнул, резко остановившись. Раздался треск ломающегося дерева, испуганные крики, шум воды, проклятия. Бакштаг[2] Бакштаг – снасть, удерживающая мачту со стороны кормы. рядом со мной угрожающе натянулся, и на миг мне показалось, что наша мачта рухнет на нос, но сплетенный из тюленьей шкуры канат выдержал, хотя и задрожал, как задетая на арфе струна. Беорнот и Фолькбальд оба упали. «Сперхафок» въехал носом на вражеский корабль и теперь со скрежетом освобождался. Идя на таран, мы повернули прямо на ветер, и я боялся, что корабль потеряет ход и удар окажется недостаточно сильным, но разгона «Сперхафока» хватило, чтобы смять корпус «змея». Наш парус лег на мачту и отжимал нас назад, но, похоже, нос застрял во вражеском борту, потому что оба корабля оставались сцепленными. «Сперхафок» дал легкий крен на левый борт и, к моему ужасу, начал медленно оседать на нос. Потом раздался громкий скрип, «Сперхафок» вздрогнул, что-то затрещало, и судно резко выпрямилось. Наш штевень зажали разломанные доски корабля-змея, но мы высвободились.

«Змей» тонул. Мы ударили в него штевнем, самой крепкой частью корпуса «Сперхафока», и низкий фальшборт неприятеля раскололся, как яичная скорлупа. Вода хлынула внутрь, судно накренилось, трюм, нагруженный балластными камнями, быстро затапливался. Команда «змея», вся в кольчугах, была обречена, за исключением тех, кто успел уцепиться за наш корабль. Мы отошли назад и развернулись навстречу другим вражеским судам, а те, выдвинув наконец весла, устремились в атаку. Нас качало на волнах. Я скомандовал своим людям, чтобы выбрали левый шкот и потравили правый. Справа от меня корабль-змей лежал на боку среди белой пены, в окружении обломков. Потом он исчез, и последнее, что мы видели, – это маленький треугольный вымпел на верхушке накрененной мачты.

Я налег на рулевое весло, уповая на то, что «Сперхафок» набрал достаточный ход, чтобы откликаться на движения широкой лопасти, но он еще плохо слушался. Пленников, общим числом пятерых, втянули внутрь, люди Финана избавили их от кольчуг, шлемов и мечей.

– Сзади! – крикнул встревоженный Фолькбальд.

Ближайший из врагов, корабль с белым крестом на высоком штевне, надвигался на нас. Величиной он был как «Сперхафок» и казался тяжелее. Команда на нем располагалась более многочисленная, чем на «змее», но на весла капитан посадил всего двадцать четыре человека, по дюжине с каждого борта, потому что остальных готовил для прыжка на «Сперхафок». Облаченные в шлемы воины толпились на носу и, еще гуще, в средней части. По меньшей мере человек семьдесят, а то и больше. Запели первые стрелы. Они в основном угодили в наш парус, но одна просвистела рядом со мной. Я инстинктивно пошарил рукой, проверив, при мне ли Вздох Змея и Осиное Жало, и позвал Рорика.

– Да, господин! – откликнулся он.

– Приготовь мой щит!

Корабль с крестом на носу надвигался, а ветер увлекал нас ему навстречу. Враг шел медленно, потому что выгребал против ветра, был тяжелым и гребцы на нем явно неважные, так что едва ли он мог протаранить нас, как мы «змея», зато его воины могли с легкостью спрыгивать с высокого носа прямо в наш широкий трюм.

Тут наш курс внезапно пересек «Банамадр». Он шел по ветру, и я видел, как Эгил орудует кормовым веслом, поворачивая на крестоносный корабль. Рулевой на нем заметил приближение норманна и, хотя «Банамадр» был раза в два меньше, испугался тарана. Он приказал гребцам левого борта табанить, чтобы встретить угрозу со стороны Эгила носом. Он был уже так близко от нас, так близко! Я двинул рулевое весло – оно не сопротивлялось, а это означало, что «Сперхафок» не набрал ход и его гонит ветром к противнику. Бросив весло, я принял от Рорика щит.

– Приготовиться! – крикнул я и потянул Осиное Жало, мой сакс. Короткий клинок с шелестом вышел из подбитых войлоком ножен.

Вражеский корабль повернул в сторону Эгила, подходя бортом к нам. Его команда, в доспехах и при оружии, построилась для абордажа. С полдюжины стрелков вскинули луки. Потом в чреве вражеского корабля началась суета – это «Банамадр» скользнул вдоль его бакборта, ломая весла. Вальки весел с силой ударили в живот гребцам, корабль вздрогнул, лучники покачнулись, и выпущенные ими стрелы прошли мимо. Отдав шкоты и позволив парусу свободно полоскать, Эгил повернул нос судна так, чтобы он притерся к корме неприятеля. Его парни с секирами на длинных рукоятках стояли наготове. Штевень «Банамадра» скользнул по кормовой раковине противника, оба судна вздрогнули, секиры упали, стягивая корпуса. Первый норманн с боевым кличем перепрыгнул на корму «крестоносного».

Затем пришел наш черед. Сначала мы врезались противнику в весла правого борта, ломая и разбивая их в щепы. Это на миг задержало его. Один верзила, с перекошенным в крике ртом, прыгнул на «Сперхафок», но корабль дернулся в сторону во время его прыжка, и полный ярости крик перешел в вопль ужаса, когда смельчак упал между судами. Он лихорадочно пытался уцепиться за наш планширь, но мой воин сбросил его руки, и бедняга исчез, утянутый на дно весом своей брони. Ветер прижал корму нашего судна к корме неприятеля, и я перепрыгнул на его рулевую площадку, поддержанный Фолькбальдом и Беорнотом. Свирепые норманны Эгила уже зарезали рулевого и теперь дрались в середине судна. Я скомандовал своим следовать за мной и спрыгнул. Подвернувшийся мне на пути юнец, совсем еще мальчишка, завизжал от страха. Я пинком загнал его под банку для гребцов и велел сидеть там и не высовываться.

– Другой ублюдок на подходе! – крикнул со «Сперхафока» Осви – он был прежде моим слугой и вырос в славного бойца.

Я увидел, что последний крупный вражеский корабль идет на помощь судну, на которое мы навалились. Торольф, брат Эгила, оставался на «Банамадре» всего с тремя дружинниками; они отвалили от «крестоносного», позволив ветру отвести их с пути приближающегося корабля. Большинство моих воинов перепрыгнули вслед за мной, но нам негде было развернуться. Широкий трюм корабля полнился сражающимися. Норманны Эгила теснили врагов от банки к банке, их «стена щитов» перегородила большой корабль. Команда неприятеля оказалась зажата между неистовыми бойцами Эгила и людьми Финана, которые сумели пробиться к площадке на носу и, засев там, разили врага копьями. Главной нашей задачей было теперь отбить атаку третьего корабля, шедшего к нам на веслах. Я вернулся на рулевую площадку.

У приближающегося корабля тоже был крест на штевне, как у того, на котором мы сейчас вели бой. Крест темный, из просмоленного дерева, а за ним толпились воины с оружием и в шлемах. Корабль был тяжелым и тихоходным. Человек на носу выкрикивал распоряжения рулевому, указывая рукой на север. Медленно большой корабль повернул в ту сторону. Люди у него на баке вскинули щиты. Они намеревались навалиться на нашу корму и ударить дружинникам Эгила в спину. Гребцы по правому их борту вынимали длинные весла из уключин, и большое судно неспешно дрейфовало к нам. Гребцы разобрали щиты и вытащили мечи. Щиты без рисунка: ни креста, ни иного символа. Если этих людей послал Этельхельм, а я все больше укреплялся в этой мысли, им явно дали наказ скрывать правду.

– «Стена щитов»! – скомандовал я. – И держитесь!

Со мной на рулевой площадке находилось еще с десяток людей. Больше тут места не было, однако враги, толпившиеся на носу, намеревались составить нам компанию. Я выглянул в щель в палец шириной, остававшуюся между моим щитом и щитом Фолькбальда, и разглядел мощный штевень всего в нескольких футах от нас. Он приподнялся на волне, а потом врезался в нас, разломав планширь. Черный нос большого корабля заскрежетал по нашей корме, и я пошатнулся от толчка. Помнится, кто-то прыгнул на меня, занеся секиру; я поднял щит и почувствовал сотрясение, когда лезвие вгрызлось в ивовую доску.

Почти всякая схватка на корабле представляет собой мешанину слишком тесно прижатых друг к другу людей. В бою даже самая вышколенная «стена щитов» норовит раздаться вширь, потому что воины стремятся получить простор для своего оружия, но на корабле нет для этого места. Есть только смрадное дыхание врага, старающегося тебя убить, плотная масса людских тел и стали, стоны пронзенных клинками несчастных, смрад крови, стекающей по шпигатам, и смертоносная давка на неустойчивой палубе. Вот почему я извлек Осиное Жало. Это короткий клинок, не длиннее моего предплечья, но в этой гибельной давке нельзя орудовать длинным мечом.

Вот только давки не случилось. Корабль ударил, сломав нам планширь, но, хотя немалое число врагов изготовились спрыгнуть на нас, волны приподняли и отнесли их судно назад. Недалеко, всего на несколько шагов, но первые из прыгнувших попадали в воду, когда борта разошлись. Секирщик, оружие которого засело в моем щите, распростерся на палубе; Фолькбальд, стоявший справа от меня, махнул своим саксом, и воин завизжал как дитя, когда клинок пронзил кольчугу, проломил ребра и вошел в легкие. Я пнул его искаженное криком лицо, ткнул Осиным Жалом в густую бороду и увидел, как кровь брызнула на белесые доски палубы.

– Еще идут! – раздался за спиной крик Беорнота.

Я дернул Осиное Жало вбок, расширяя окровавленный разрез на глотке секирщика, потом вскинул щит и присел. Густая тень вражеского штевня снова нависала над нами, он снова врезается в наш борт, затем что-то тяжелое обрушилось на мой щит. Я не понял, что это, но заметил капающую с железного обода кровь.

– Поймал его! – вскричал Беорнот.

Он стоял сразу за мной и, подобно большинству воинов второй шеренги, сжимал копье с ясеневым древком, держа его наклоненным в сторону высокого носа вражеского корабля. Прыгавшие рисковали оказаться нанизанными на длинные острия. Очередная волна развела суда в стороны, и умирающий соскользнул с моего щита, когда Беорнот выдернул копье из его тела. Бедолага еще дергался, и Осиному Жалу снова нашлась работа.

Палуба к этому времени стала красной и липкой. Еще один противник, с перекошенным от ярости лицом, совершил гигантский скачок, ударив своим щитом с намерением проломить нашу линию, но Беорнот налег на меня со спины, и щит врага грохнул о мой, а сам он покачнулся в сторону борта. Он нанес укол саксом мимо моего щита, его щербатый рот раззявился в безмолвной злобе. Но клинок врага скользнул по кольчуге, я же двинул щитом вперед, и детина с проклятием сделал шаг назад. Я толкнул снова, и он заорал во всю мочь, летя в прогал между кораблями.

Ветер прижимал нас обратно к большому судну. Нос его на добрых три фута возвышался над нашей кормой. Пятерым удалось перескочить к нам на борт, и все пятеро погибли, и теперь те, кто располагался за высоким штевнем, попытались достать нас копьями. Уколы получались слабыми и только барабанили по нашим щитам. Какой-то человек подбадривал воинов:

– Это язычники! Потрудитесь во славу Божию! Захватите их и перебейте!

Но им не хватало духу взять нас на абордаж. Для этого пришлось бы прыгать на подставленные копья, поэтому враги потянулись к середине корабля, откуда им было бы легче к нам перебраться, да только парни Эгила уже покончили со своими противниками и ждали новой драки.

– Беорнот! – Мне кое-как удалось протиснуться через вторую шеренгу. – Оставайся тут. Не давай этим ублюдкам покоя.

Я оставил ему шестерых в помощь, а остальных повел к залитому кровью шкафуту.

– Осви! Фолькбальд! Мы перебираемся! Все вместе! Пошли!

Волны и ветер разворачивали нас так, что в любой миг корабли могли встать борт к борту. Собравшиеся в своем трюме враги выжидали. Ублюдки построили «стену щитов», и это говорило мне, что брать нас на абордаж они не собираются. Напротив, в их планы входит заманить нас на свой корабль и обломать зубы об их щиты. Враги не кричали, и вид у них был напуганный, а струсивший враг уже наполовину побежден.

– Беббанбург! – взревел я, шагнул на гребную банку, разбежался и прыгнул.

Человек, обозвавший нас язычниками, не унимался:

– Бейте их! Бейте!

Он стоял на высокой носовой палубе, откуда отряд в дюжину противников метал в Беорнота и его товарищей бесполезные копья. Остальная часть команды, по моим прикидкам не больше сорока человек, противостояла нам в темном чреве корабля. Воин напротив меня – юнец с круглыми от ужаса глазами, в кожаном шлеме и со стареньким щитом – подался назад, когда я коснулся палубы.

– Сдохнуть хочешь! – рыкнул я. – Бросай щит, малый, и будешь жить.

Не вняв совету, он поднял щит и ударил им меня. Нанося удар, он вскрикнул, хотя ничего плохого с ним не произошло. Я встретил его щит своим, развернув так, чтобы и щит юнца повернулся, открывая тело для смертоносного укола Осиным Жалом, пришедшегося в низ живота. Я дернул клинок вверх, потроша противника, как упитанного лосося. Справа от меня был Фолькбальд, слева Осви, и втроем мы прошли через жидкую «стену щитов», переступая через убитых и поскальзываясь в крови.

– Я взял корму! – донесся возглас Финана.

Справа на меня наскочил человек. Фолькбальд подставил ему ногу, Осиное Жало скользнуло по его глазам. Он еще вопил, когда здоровяк-фриз вышвырнул его за борт. Обернувшись, я увидел, что Финан и его люди заняли рулевую площадку. Они занимались тем, что скидывали в море убитых, да и живых, как я подозревал, тоже. Враги оказались теперь расколоты на две группы: одна на корме, другая между моими дружинниками и людьми Финана, к которым присоединились и рьяные дружинники Эгила. Сам Эгил, орудуя своим мечом Аддером, красным по рукоять, расчищал дорогу между гребными банками. Противники шарахались от свирепого норманна.

– Бросайте щиты! – обратился я к врагам. – Складывайте оружие!

– Бей их! – голосил человек на носу. – Бог с нами! Нас нельзя победить!

– Зато можно убить, – фыркнул Осви.

При мне было двадцать воинов. Десятерых я оставил сдерживать находившихся позади, прочих повел к носу. Мы били мечами по щитам, мы выкрикивали оскорбления; мы являли собой надвигающуюся погибель, и неприятели сломались. Они побросали щиты, положили оружие и опустились в знак покорности на колени. На корабль перебирались мои люди и норманны Эгила. Вскрик поведал мне о смерти человека у меня за спиной, но это был последний вскрик, потому что вражеская команда была побеждена. Я посмотрел направо и увидел, что самый маленький неприятельский корабль поставил парус и идет на юг. Он убегал.

– Эта битва закончилась, – обратился я к врагам, теснившимся под крестом, украшавшим штевень корабля. – Не стоит умирать ни за грош.

Мы потопили одно судно и захватили два.

– Складывайте щиты! – продолжил я, делая шаг вперед. – Все кончено!

Щиты загремели по палубе. На доски упали мечи и копья. Все сдались, кроме одного упрямого воина. Всего одного – молодого, высокого, с густой белой бородой и яростными очами. Он стоял на носу, держа длинный меч и простой щит.

– Бог с нами! – взывал он. – Бог нас не оставит! Бог никогда не подведет! – Упрямец громыхнул клинком по щиту. – Поднимите оружие и убейте их!

Ни один из его товарищей не шелохнулся. Они понимали, что побиты, и надеялись только на милость с нашей стороны. Юнец, поверх кольчуги у которого висело на серебряной цепи распятие, в последний раз ударил мечом, сообразил, что остался один, и, к моему изумлению, спрыгнул с носовой площадки и сделал два шага по направлению ко мне.

– Ты Утредэрв? – осведомился он.

– Кое-кто так меня называет, – любезно признал я.

– Нас послали убить тебя.

– Не вам первым дают такое поручение, – сказал я. – Кто ты?

– Избранник Божий.

Лицо его обрамлял шлем, искусной работы вещь, окованная серебром и с крестом на шишаке. Красивый был молодец, высокий и гордый.

– У Божьего избранника есть имя? – спросил я.

Сунув Осиное Жало Осви, я выхватил из подбитых войлоком ножен Вздох Змея. Божий избранник решил драться, причем один на один, так что Вздоху Змея достанет места, чтобы излить свою ярость.

– Мое имя Бог ведает, – гордо ответил юнец. Он обернулся. – Отче!

– Сын мой! – отозвался резкий голос.

Говорил священник, что стоял среди копейщиков на носу, и по этому скрежещущему голосу я узнал того, кто подбадривал воинов убивать нас.

– Если я умру, то попаду на небо? – с искренним волнением спросил юнец.

– Сын мой, сегодня же будешь рядом с Богом. Среди блаженных святых! Потрудись же во имя Господне!

Молодец опустился на миг на колени, закрыл глаза и неуклюже перекрестился рукой, держащей меч. Люди Эгила, мои дружинники и выжившие враги смотрели на все это. Кое-кто из моих воинов-христиан тоже осенил себя крестом. Молятся они за меня или просят прощения за то, что захватили корабль с крестом на штевне?

– Не валяй дурака, парень, – посоветовал я.

– Я не дурак, – гордо возразил он, поднимаясь. – Бог не выбрал бы дурака для угодного Ему дела.

– Это какого же?

– Избавить землю от твоего подлого существования.

– По моему опыту, – заметил я, – твой Бог почти всегда выбирает дураков.

– Ну, тогда я дурак Божий, – с вызовом провозгласил юнец.

За спиной у него загремело, и он в испуге обернулся, но увидел, что это всего лишь еще один из его товарищей бросил на палубу щит и копье.

– Тебе не помешало бы крепче верить, – укорил он труса, а потом повернулся и кинулся на меня.

Само собой, он был храбрым. Храбрым и глупым. Он знал, что обречен на смерть. Может, и не от моей руки, ведь, если даже ему удастся убить меня, мои люди изрубят его в куски. Идиот отдавал себе в этом отчет и понимал, что жить ему осталось считаные минуты, но надеялся обрести новую жизнь в залитой солнцем скукотище христианского рая. Верил ли парень, что способен победить меня? В бою все возможно. Он вполне мог сразить меня, если преуспел в обращении с мечом и щитом – этих искусствах, делающих воина великим. Но похоже, вера его коренилась не в кровью и потом обретенном мастерстве, а в надежде на то, что его Бог спустится с небес и дарует ему победу. Вот эта глупая вера и гнала его в бой против меня.

Пока он молился, я высвободил левую руку из внутренней скобы щита и теперь держал его только за внешнюю петлю. Противник это наверняка заметил, но значения не придал. Щит и меч я опустил, дожидаясь, пока враг не окажется в шести или семи шагах от меня, потом отвел левую руку и бросил щит. Метнул я его понизу с силой и целился ему в ногу. Расчет оказался верным: он споткнулся о щит, корабль подпрыгнул на волне и малый отлетел к банке. Я сделал шаг вперед, одним взмахом Вздоха Змея рубанул по его мечу, и тот с глухим звоном переломился. Пока две трети его клинка скользили по доскам, он в отчаянии попытался достать огрызком мое бедро. Я перехватил его кисть и крепко сжал.

– Неужели тебе и впрямь так неймется умереть? – поинтересовался я.

Он вырывался из моей хватки, потом попытался ударить меня окованным краем щита, но тот только шлепнул меня по бедру.

– Дай мне другой меч! – потребовал юнец.

Я рассмеялся:

– Повторяю вопрос, дурень: тебе и в самом деле так неймется умереть?

– Бог велел мне убить тебя!

– Бог? Или священник, наливший яда в твои уши? – уточнил я.

Он снова дернул щитом, и мне пришлось поставить Вздох Змея так, чтобы помешать ему.

– Бог велел мне, – упрямо повторил юнец.

– Тогда твой Бог такой же дурак, как и ты, – отрезал я. – Откуда ты заявился, глупец?

Парень помялся, но я выкрутил ему кисть и больно заломил руку.

– Из Уэссекса, – пробормотал он.

– Это я по твоему говору понял. Откуда именно из Уэссекса?

– Андефера, – против воли признался он.

– А Андефера находится в Вилтунскире, – сказал я. Он кивнул. – Где олдерменом является Этельхельм, – добавил я и заметил, как вздрогнул юнец, услышав имя. – Бросай меч, парень.

Он упирался, но я снова выкрутил ему кисть, и ему пришлось бросить огрызок меча. Судя по рукояти с золотой инкрустацией, оружие было дорогим, но сломалось при ударе Вздоха Змея. Я швырнул эфес Осви.

– Возьми этого набожного дурака и привяжи его к мачте «Сперхафока», – распорядился я. – Пусть живет.

– Вопрос в том, выживет ли «Сперхафок», – сухо заметил Финан. – У него течь.

Я бросил взгляд через палубу захваченного корабля и убедился, что Финан прав.

«Сперхафок» тонул.

Тараня первого противника, «Сперхафок» проломил две доски и начал погружаться носом. Когда я перебрался на него, он уже глубоко осел. Гербрухт, великан-фриз, разломал палубный настил, и теперь люди переносили балластные камни на корму, чтобы выровнять судно.

– Господин, мы сможем залатать его! – крикнул Гербрухт, заметив меня. – Течь только с одного борта.

– Люди нужны? – спросил я.

– Сами управимся!

Эгил прошел следом за мной на корму «Сперхафока».

– Последний уходит, – пробормотал он, глядя на меньший из вражеских кораблей, который почти уже скрылся за южным горизонтом.

– Мне бы этот спасти, – мрачно отозвался я.

Гербрухт уверял, что способен заделать течь в борту «Сперхафока», но ветер свежел, и волна поднималась. Около дюжины парней откачивали из трюма воду, некоторые даже пустили в ход шлемы, чтобы вычерпывать ее.

– Впрочем, мы можем дойти до дома на одном из этих. – Я кивнул в сторону двух захваченных судов.

– Куски дерьма, – отмахнулся Эгил. – Слишком тяжелые!

– Для перевозки груза сгодятся.

– Пустить их на дрова – больше толку будет.

Гербрухт затыкал материей щели между сломанными досками, остальные орудовали черпаками. Один из захваченных нами кораблей тоже дал течь – тот, что был с белым крестом: его повредили, когда последнее вражеское судно вступило в бой. Оно ударило ему в корму, и доски обшивки разошлись в районе ватерлинии. Мы перевели на этот корабль бо́льшую часть пленников, забрав у них кольчуги, щиты и шлемы. Перегрузили к себе парус, новый и дорогой, и припасы, оказавшиеся весьма скудными: немного твердого как камень сыра, мешок плесневого хлеба и два бочонка эля. Дав им всего шесть весел, я приказал рубить концы.

– Ты их отпускаешь? – удивился Эгил.

– Не хочу кормить этих ублюдков в Беббанбурге, – пояснил я. – Да и далеко ли они уйдут? Есть-пить им нечего, паруса нет. Половина раненые, и судно течет. Если у них есть хоть капля мозгов, они погребут прямиком к берегу.

– Против ветра. – Эгила позабавила эта мысль.

– А добравшись до берега, окажутся на нем безоружными, – продолжил я. – Вот вам и добро пожаловать в Нортумбрию.

Мы освободили одиннадцать рыбаков из экипажей «Гидены» и «Свельве» – их заставили орудовать веслами на вражеских судах. Пленники наши все оказались из Уэссекса или из Восточной Англии – подданные короля Эдуарда, если тот еще был жив. Дюжину я захватил с собой в Беббанбург, в том числе попа, так пламенно призывавшего убивать нас. Его доставили ко мне на «Сперхафок». Судно все еще глубоко зарывалось осевшим носом, однако Гербрухту удалось устранить основную течь, да и перенос балласта помог выровнять корабль.

Священник был молодой, коренастый, круглолицый, с черной шевелюрой и мрачный. Мне он показался смутно знакомым.

– Мы встречались? – спросил я.

– Слава Всевышнему, нет.

Он стоял прямо под рулевой площадкой, под охраной ухмыляющегося Беорнота. Мы подняли парус и шли на север, домой, подгоняемые свежим западным ветром. Большинство моих людей находились на захваченном нами большом корабле, и лишь немногие оставались на «Сперхафоке», все они продолжали откачивать воду. Молодец, поклявшийся меня убить, так и стоял, привязанный к мачте, и таращился на меня.

– Тот юный глупец родом из Уэссекса, – обратился я к попу, кивнув в сторону парня. – А вот ты, судя по говору, мерсиец.

– У Царствия Христова нет границ, – заявил он.

– В отличие от моего милосердия, – процедил я. Священник промолчал. – Я из Нортумбрии, – продолжил я, не обращая внимания на его дерзость. – В Нортумбрии я олдермен. Ты обязан называть меня лордом.

Он молчал, только зло смотрел на меня. «Сперхафок» шел валко, неохотно всходил на волну, но плыл, и мы держали курс на дом. «Банамадр» и захваченный корабль шли рядом, готовые снять нас, если «Сперхафок» начнет тонуть, но во мне с каждой минутой крепла уверенность, что мое судно дотянет до берега и мы его починим.

– Ты обязан называть меня лордом, – повторил я. – Откуда ты?

– Из Царствия Христова.

Беорнот отвел мясистую ручищу, чтобы ударить попа, но я покачал головой.

– Ты понимаешь, что нам грозит опасность утонуть? – спросил я у священника, хранившего упрямое молчание. У меня были причины сомневаться в способности пленника понять по поведению «Сперхафока», что он не только не погружается, но даже обретает былую прыть. – И когда судно пойдет ко дну, – заговорил я снова, – я привяжу тебя к мачте рядом с тем молокососом. Если, конечно, ты не сообщишь мне то, что я хочу знать. Откуда ты?

– Родился я в Мерсии, – скрепя сердце, признался он. – Но Господу угодно было послать меня в Уэссекс.

– Если он еще раз не обратится ко мне «лорд», можешь треснуть его так сильно, как захочешь, – сказал я Беорноту. Потом улыбнулся попу. – Куда именно в Уэссексе?

– Винтанкестер, – процедил он, помедлил, а затем, почувствовав, что Беорнот пошевелился, торопливо добавил: – Лорд.

– И что делал священник из Винтанкестера на корабле у берегов Нортумбрии?

– Нас послали убить тебя! – рявкнул он, потом ойкнул, когда Беорнот отвесил ему затрещину.

– Отче, черпай крепость во Господе! – воззвал к нему молодец у мачты.

– Как зовут того придурка? – поинтересовался я, хмыкнув.

Священник помедлил немного, бросив на юношу косой взгляд.

– Вистан, лорд, – сказал он.

– А тебя как величать? – осведомился я.

– Отцом Сеолнотом. – Он снова помолчал, прежде чем добавить «лорд».

Тут я понял, почему он показался мне знакомым и откуда взялась его ненависть. И рассмеялся.

Мы вернемся домой.