Онлайн чтение книги Мефодий Буслаев. Маг полуночи
Глава 2. Скоморошья слободка

Мефодий и боров разом обернулись. Они не слышали ни хлопка подъездной двери, ни шагов, но на площадке у лифтов они были уже не одни. У почтовых ящиков, над которыми на стене было нацарапано загадочное: «НУФА – СВЕНЯ!», стояла высокая, очень полная девица лет двадцати с серебристо-пепельными волосами. В руках у нее был трехслойный бутерброд, такой грандиозный, что все двойные гамбургеры в сравнении с ним показались бы жалкими закомплексованными недомерками. Однако девицу его размеры, видимо, ничуть не смущали. Она дирижировала своим бутербродом, как маэстро палочкой, не забывая изредка откусывать приличные куски. Стоит добавить, что девица была в куртке из грубой кожи и в короткой юбке. Завершали туалет высокие сапоги – один красного, другой черного цвета и дутые браслеты в форме ящериц, глаза у которых были из сияющих камней.

– Эй ты, прихлопнутый сканером! Кажется, я велела тебе отпустить мальчишку! Если ты этого не сделаешь, я засуну тебя внутрь провода занятого телефона! Ты у меня будешь странствовать от одного звука «пи» к другому звуку «пи»! Это говорю тебе я, Улита! – повторила девица, угрожающе взмахнув бутербродом.

Боров засопел, переваривая сложную угрозу. В его тесной черепной коробке затеялся целый реслинг мотиваций, однако желание рассчитаться с Мефодием размазало по рингу возможность поставить на место наглую девицу со странным именем.

– Не путайся под ногами! Этот малолетний уголовник проколол мне две отличные покрышки! – буркнул он, встряхивая Мефодия как грушу.

– Целых две покрышки? Мраку мрак! Мои соболезнования в связи с потерей механического родственника! – ужаснулась Улита.

– Чего? – не въехал боров.

– Построй себе нерукотворный памятник! К нему не зарастет проезжая часть! – продолжала девица. Она явно глумилась и над боровом, и над Мефодием, и одновременно над собой. Такая вот круговая стрельба.

Куцые бровки «принца», гневно странствуя навстречу друг другу, образовали на лбу бульдожью складку.

– Прочь пошла, толстуха! – рявкнул он, сделав ей навстречу угрожающий шаг.

Этого делать не стоило, потому что тотчас девица шагнула к нему.

– Кто толстуха, я? Почему мы, толстые люди, вечно обязаны слушать эти гадости? Наши царственные пропорции пытаются опошлить самым подлым образом! И главное, от кого я это слышу? От Аполлона Бельведерского? От красавца Прометея? От качка Геракла? Ничуть! От жалкой помеси поросенка с клавиатурой компьютера! От ходячего кладбища котлет! Сливного бачка для пивных банок, который промазывает кремом складки на своем диатезном пузе! – оскорбилась Улита.

Боров гневно захрюкал. Девица загадочным образом попала в самое больное его место. Волоча за собой Мефодия, он метнулся к Улите. Показывая, как она испугалась, девица задрожала и, рухнув на колени, заломила руки.

– Как ужасен взгляд его! Что за жуткие мысли таятся под этим низким угреватым лбом! Мамушки-нянюшки, где мой стилет? Я хочу заколоться! Заодно захватите ведро яда, если перо, как в прошлый раз, сломается о мое каменное сердце, – театрально завыла Улита.

Для увеличения эффекта она хотела уронить бутерброд, но посмотрела на него и передумала.

– Короче, я угрызаюсь тоской и умираю в страшных судорогах! Считай это выражением моего «фу»! – пояснила она обыденным голосом.

– Ты что, чокнутая, да? Истеричка? – испуганно спросил боров.

Его пальцы, так и не сомкнувшиеся на руке Улиты, вхолостую загребали пространство. Его серое вещество было перегружено непредсказуемым поведением странной особы. Мефодий, признаться, был удивлен ничуть не меньше, хотя в этом матче девица явно играла на его стороне. На самой щемящей душу ноте она вдруг встала на ноги и, брезгливо плюнув, отряхнула колени.

– Хамство какое! Играешь для них, стараешься, и хоть бы в ладоши кто хлопнул! Хоть бы один свин!.. Это и к тебе, Буслаев, относится! Тоже мне трагический подросток! Мефистофель из детского сада!

«Буслаев? Откуда она знает мою фамилию?» – удивился Мефодий, торопливо пытаясь припомнить, не встречал ли он девчонку в школе или во дворе. Да нет, едва ли. Версия же, что он мог попросту не обратить на нее внимания, отпадала сразу. Такие броские и масштабные особы не прячутся за горшком с кактусом, хотя порой и отсиживаются где-нибудь в темном уголке поточной аудитории, пряча на коленях модный журнальчик.

Подошедший лифт натужно распахнул дверцы. Боров стал с силой проталкивать в него Мефодия. Тот попытался вырваться и заработал хороший тычок кулаком сзади по ребрам.

– Ты кого бьешь, подставка для лысины? Ты вообще в курсе, что я с тобой сейчас сделаю? – мрачно спросила Улита, и двери лифта захлопнулись гораздо быстрее обычного.

Боров оглянулся.

– Машину он твою изувечил? – продолжала Улита. – Да, ксерокс недоделанный? Отлично! Так я еще добавлю!

Не откладывая своей угрозы, она дунула на ладонь. Со двора отчетливо донесся звук бьющегося автомобильного стекла. Жалуясь на судьбу-судьбинушку, заплакала сигнализация.

– Пуф! Ой-ой-ой, какой вандализм! – ужаснулась Улита и дунула на ладонь еще раз. На этот раз – судя по звуку – досталось лобовому стеклу.

Мефодий не испытал почему-то ни малейшего удивления. Он только подумал, что, если бы Улита вместо того, чтобы подуть на ладонь, сделала движение, которым ловят брошенные ключи и при этом волнообразно повела плечами, как в индийских танцах, машину сплющило бы так, как если бы на нее с Крымского моста спрыгнул бегемот-самоубийца. «Магия движения» – так это, кажется, называется. Подумав об этом, Мефодий слегка удивился собственной осведомленности.

Зато боров был просто в шоке. Он с недоверчивым ужасом взглянул на Улиту, а затем, буксируя за собой сопротивляющегося Мефодия, кинулся на улицу. Осколки стекла только-только перестали прыгать по асфальту. Сирена уже не выла, а лишь тихо всхлипывала. Лицо борова поменяло три или четыре цвета. Он был и напуган, и растерян, и взбешен. Все смешалось в доме Облонских.

– Это ты… это все ты, дрянь! Я знаю! – зарычал он.

Пепельная девица, лениво вышедшая вслед за ними, поморщилась и коснулась длинным ногтем ушной раковины:

– Утихни, дуся! Не искушай меня без нужды возвратом нежности твоей! Проще говоря, заткни фонтан!

– ЧТО?! Ты… ты!.. Я тебя прикончу!

Улита пожала плечами:

– Поменяй звуковую плату, гражданчик! Говорить, конечно, нужно вслух, но не настолько же! Ну я, не я – какая разница? Стоит ли вдаваться в детали? С философской точки зрения это все такой мизер!

Быку показали новую красную тряпку. Боров отшвырнул Мефодия и шагнул к Улите. Его выпуклые глаза стали злобными и бессмысленными, словно в них плескался целый батальон инфузорий-туфелек.

– Я… Да ты…

– Спокойнее, папаша! Инфаркт не дремлет!.. Ого, меня, кажется, собираются убивать на месте! Может, поцелуешь перед смертью, а, дядя Дездемон? Как насчет огневой ласки? И обжечь, и опалить? А, старый факс? Или батарейки сели? – лениво поинтересовалась Улита.

– Да ты понимаешь, с кем связалась? Кого дразнишь? Да я из тебя душу выну! – захрипел боров.

– Ах, если бы было что вынимать… – негромко сказала Улита.

В глазах у нее, как показалось Мефодию, мелькнула непонятная грусть. Но это продолжалось совсем недолго, до тех лишь пор, пока боров, накручивая себя, не прохрипел самую заезженную и истертую фразу из когда-либо звучавших:

– Ты не знаешь, что я с тобой сделаю!

– Звучит многообещающе, папсик! А я уже подумала, что ты любишь только малолетних избивать! – хрипло промурлыкала особа и внезапно, хотя Мефодий готов был поклясться, что она не сделала и шага, оказалась совсем рядом.

Ее полные руки с какой-то леденящей силой легли несчастному жениху на плечи.

– Давненько мне не признавался в любви никто из живых! Как ты относишься к женщинам-вамп? Надеюсь, они в твоем вкусе? – спросила Улита со странной многозначительностью.

Пухлые губы раздвинулись. Боров ощутил, как слепой, дикий ужас наполняет его тело.

Что было там за губами, Мефодий не заметил, но автоманьяк захрипел и как-то сразу морально обмяк. Он стал похож на свинку, к которой в загончик пришел задумчивый мясник с ромашкой за ухом. Обворожительно улыбаясь, Улита притянула его к себе, настойчиво и глумливо требуя поцелуя, на что жертва факса отвечала лишь жалким скулением.

– Смотри, Меф! Похоже, в датском королевстве не все ладно, – хихикнула она, обращаясь к Мефодию. – Всякий раз, как я пытаюсь его поцеловать, он начинает дрожать. Перестань греметь костями, я сказала! Эта прозаическая деталь меня угнетает! Ты что, оглох, не слышишь?

Автоманьяк удрученно проблеял, что слышит. Мужества в нем оставалось не больше, чем в пустом пакете из-под сока.

– Тогда запомни еще кое-что на случай, если мы когда-нибудь встретимся. Правило первое: мне не хамят. Правило второе: мои просьбы надо воспринимать как приказ, а приказ как стихийное бедствие. Правило третье – мои друзья это часть меня, а меня не обижают… Правило четвертое… Впрочем, четвертое правило ты нарушить не сможешь, потому что не доживешь до этого момента! Пошел прочь!

Улита брезгливо разжала руки. Боров обрушился на крыльцо и, не теряя времени, на четвереньках побежал к машине. Не прошло и десяти секунд, как мотор взревел, и изувеченный автомобиль потащился со двора с резвостью контуженной черепахи.

Мефодий повернулся к Улите. Буслаева не покидало ощущение, что он влип. Реальность выцветала, как старая газета, а на ее место решительно проталкивалась локтями полная фантасмагория. Сюррик в духе Сальвадора Дали.

– Бедолага! Я его понимаю! Наблюдать, как у ведьмы выдвигаются глазные зубы, зрелище не для слабонервных. И это при том, что чистым вампиризмом я никогда не баловалась – просто встречалась с одним вампиром и обучилась технике. Она не очень сложная – основной вопрос в изменении прикуса.

– И долго это?

– Да нет, не особо. Выдвигать зубы я научилась месяца за два! Вначале занудно было тренироваться, а потом ничего, – сообщила пепельноволосая. – Ну! Будем знакомы!

Улита протянула руку, и Мефодий с нерешительностью коснулся ее пальцев. Он почему-то ожидал, что ладонь ведьмочки будет холодной, но она была теплой и, пожалуй, ободряющей.

– Мефодий! – сказал он.

Улита кивнула.

– Да знаю я, знаю… Хорошо хоть ты не сказал: «Мефодий. Мефодий Буслаев!» Один мой знакомый типчик в очочках, у которого сейчас «большая лубоф» с некой русской фотомоделью, представился бы именно в такой последовательности.

– Ты меня знаешь? – удивился Мефодий.

Улита прыснула. Мефодий уже заметил, что она с удивительной быстротой переходит от одного настроения к другому. Если не находится одновременно во всех.

– О, мы уже на «ты»! Что может быть лучше «ты»? Тыкай меня на здоровье куда хочешь! Идет?

– Идет, – сказал Мефодий.

Он снова почувствовал себя неуютно. Не каждый день тебе попадаются дамочки-вамп и просят себя тыкать.

– Я знаю тебя, Мефодий, и очень хорошо. Мы наблюдали за тобой каждый день твоей жизни. Но лишь теперь, когда тебе больше двенадцати, ты можешь узнать правду о себе. До этого момента твое сознание просто не выдержало бы ее. Ты мог бы умереть от ужаса, едва узнав: кто ты и зачем пришел в этот мир, – важно продолжала Улита.

«Ничего себе заявленьице!» – кисло подумал Мефодий. До сих пор он был уверен, что пришел в этот мир без всякой особенной цели. Типа: «Привет! Я загляну?»

– А ты? Ты не умерла от ужаса? Ты же ведь не намного меня старше? – спросил он без иронии.

Лицо Улиты стало вдруг серьезным и печальным. Словно боль, которую невольно причинил ей своим вопросом Мефодий, заставила ее на миг снять маску.

– Я особый случай. У меня не было выхода. Меня прокляли сразу после рождения. Причем проклял тот, чье проклятие имело особую силу… Но не будем об этом, – сказала она и отвернулась, показывая, что разговор закончен и данная тема дальше развиваться не будет.

– Ты пришла специально, чтобы защитить меня от этого типа? – уточнил Мефодий.

Улита взглянула на то место, где совсем недавно стояла машина, и расхохоталась.

– Ты серьезно? Защитить тебя, самого Мефодия Буслаева, от этого слизняка? Чего-то я не врублюсь: это такое хи-хи в духе ха-ха?

– Но он же был сильнее. И вообще он какой-то злобный, – сказал Мефодий.

Улита фыркнула.

– Злобный? Он? А ты что, очень добрый, что ли? Кто первый начал шины протыкать? И насчет того, кто сильнее… Бред! Запомни с этой минуты и до склероза: физическая сила ничто в сравнении с силой ментальной! Ты и сам справился бы, если бы слегка поднапрягся. Само собой, ты еще не владеешь своим даром, но это не означает, что его нет. Просто сегодняшний вечер был благоприятен для моего появления. Смотри, сколько совпадений! Псих, который хочет вышибить из тебя мозги. Отражение луны в луже, которое ты гоняешь глазами, как мяч. И, наконец, твой сон, о котором ты недавно вспоминал.

Мефодий поежился. Его неприятно поразило, что Улита знает про лужу и про сон. Он оглянулся на пустой двор, на дверь подъезда, из которой уже очень давно – как ему казалось – никто не выходил и в которую никто не входил. Довольно нелепо, особенно если учесть, что в этот час газоны у дома наполняются собачниками.

«Странно… Все очень странно! Можно подумать, что все это подстроено. Как в театре», – подумал он.

Мефодий заметил, что молния куртки у Улиты расстегнута примерно на треть, а наружу выбилось необычное украшение – серебряная сосулька на длинной цепочке. Он мельком подумал, что если Улита сейчас попытается застегнуть куртку, то перерубит цепочку молнией. У Зозо такое бывало не раз, не считая того дурацкого случая, когда Эдя случайно проглотил ее сережки, которые она положила в вазочку с конфетами.

Машинально Мефодий протянул руку, чтобы поправить украшение, но, коснувшись серебряной сосульки, зачем-то задержал ее в пальцах. Он внезапно заметил, что сосулька ведет себя крайне странно: меняет форму, цвет, пытается растечься у него по руке, облечь ладонь, как перчатку, а внутри у нее загорается нечто неуловимое, похожее на тлеющий в пустой черной комнате огонек сигареты.

– Эй, ты что там делаешь с моей курткой? Типа, раннее взросление и все такое? – хихикнула Улита.

Она опустила голову, но, увидев, что именно держит Мефодий, пронзительно завизжала. Мефодий удивленно отпустил украшение. Он был потрясен. Ему казалось, что ведьма с таким искусством отфутболившая борова, вообще не может так визжать, особенно по таким пустякам. Улита издала еще две-три трели, а затем, тяжело дыша, отступила на шаг назад.

– Ты что? Это же дарх! – сказала она с ужасом.

– Ну и что? – спросил Мефодий.

– Как что? ДАРХ!..

– Ну и?.. – спросил Мефодий.

– Ты не понимаешь, что это такое?

– Не-а! Сосулька.

– Да ты с ума сошел! Трогать дарх!.. Вот так запросто взять и потрогать чужой дарх! Псих! Чокнутый! – Теперь, когда Улита слегка успокоилась, в ее голосе за страхом определенно угадывалось восхищение.

– А что это за дарх? Зачем он нужен? Я думал просто побрякушка на цепочке и всякое такое, – сказал Мефодий.

– Дарх – это не побрякушка. Дарх – это дарх… Не знаю, как объяснить! Но то, что ты сделал, – опаснее, чем если бы ты потрогал гремучую змею!.. Понял?

– Приблизительно, – сказал Мефодий.

– Скажи, ты долго держал его?

– Да нет, недолго! Ну, секунды три, ну пять, – прикинул Мефодий.

– Пять секу-унд? – протянула Улита. – Но это же дико больно!

– Тебе больно? Прости! – извинился Мефодий.

– Да не мне! Тебе должно было быть дико больно! Ты должен был кататься по земле и пытаться отгрызть себе руку, чтобы новой болью как-то заглушить ту, первую! Это же МОЙ дарх, понимаешь? А трогал его ЧУЖОЙ, то есть ты! Причем голыми руками: не посохом, не мечом, не магией. Руками! Соображаешь? Дарх можно снимать только с поверженного врага, и то не срывать, а срубать его, перерезать цепочку! И ты ничего не чувствовал?

– Нет… Ну почти. Больно это не было, во всяком случае, – уточнил Мефодий, честно пытаясь вспомнить, что он испытывал. Любопытство – да, но явно было еще что-то. Что-то азартное и слегка злое. Нечто вроде того, что он чувствовал, скажем, когда ему удавалось раздавить на стекле муху.

– Хм… Великий Мефодий Буслаев! Тогда я, пожалуй, понимаю, почему… – начала Улита, но, спохватившись, сменила тему. – Ну неважно… Перейдем к делу. Я пришла к тебе не совсем сама… То есть пришла-то я сама, но меня прислали. Кое-кто хочет встретиться с тобой лично. Как насчет завтрашней ночи? Скажем, в час?

Мефодий встревожился. Он был современный подросток, а современный подросток многие вещи делает на автомате. Например, не слишком доверяет незнакомым. И уж тем более не идет неизвестно куда по первому зову для встречи вообще непонятно с кем.

Улита, казалось, читавшая его мысли, прекрасно поняла его опасения. Ведьмочка подняла голову, прищурилась и неопределенно дунула в пространство. И сразу же Мефодий ощутил, как холодные пальцы сомкнулись на его сердце. Невидимая ледяная змея через кровь скользнула к нему в мозг. А в следующий миг ноги Мефодия сами собой сделали несколько шагов. Он с ужасом уставился на них – ноги больше ему не повиновались. Они служили чужой воле.

– Вот так! – удовлетворенно сказала Улита. – А теперь так!

Она подняла руку на уровень своего лица и, ухмыляясь, пошевелила пальцами. Мефодий обнаружил, что его собственная рука повторяет тот же жест – поднимается и шевелит пальцами.

– А ну прекрати! Прекрати! Я не хочу! – крикнул он.

Он попытался насильно опустить свою руку, схватившись за ее запястье другой рукой, но коварная ведьмочка вдруг поднесла обе свои руки к шее, схватила себя за горло и начала его сжимать. Причем делала это явно халтурно, хотя и с утрированными ужимками висельника.

Мефодий захрипел. Перед глазами расплывались пятна. Он душил себя сам и ничего не мог с этим поделать. Причем, в отличие от коварной Улиты, которая сжимала свое горло еле-еле, собственные руки душили Мефодия крайне ответственно.

Только когда Мефодий, почти задохнувшись, упал на колени, Улита, смилостивившись, отпустила свое горло.

– Ну все. С тебя хватит. Получай обратно свои руки и ноги, – сказала она. Ведьмочка улыбнулась, тряхнула пепельными волосами, и Мефодий вновь получил контроль над своим телом. Он, кашляя, поднялся и, с недоверием посматривая на свои руки, стал растирать горло.

– Зачем ты это сделала? – спросил он.

– А затем! Я только хотела показать, что пожелай я, то доставила бы тебя на эту встречу и без твоего желания. Даже самой противно, до чего я иногда бываю мерзкая! Проделать такую штуку с самим Мефодием Буслаевым! – томно сказала Улита.

– А вот и нет! Не доставила бы! – произнес Мефодий просто из упрямства.

Улита зевнула:

– Да, милый, да… Хоть ты и чудовищно силен в магическом смысле, опыта у меня все же больше. Я бы могла заставить тебя сделать все, что угодно. Скажем, подняться на крышу и ласточкой прыгнуть вниз. И не просто сигануть, а хохотать в полете и петь песенку про храбрых летчиков…

– Перестань. Какая муха гуманизма тебя сегодня укусила? – хмуро спросил Мефодий.

– А никакая. Это я к тому, что завтрашняя встреча с тем, кто послал меня, является для тебя добровольной. Тебя никто не вынуждает никуда идти. И вообще, встреча нужна не столько мне, сколько тебе. Ты же хочешь наконец узнать, кто ты такой? Хочешь научиться владеть твоим собственным даром? Поверь, ты гениальнее меня в магическом смысле в несколько раз! Из твоей магии после соответствующего развития и огранки, разумеется, можно выкроить десяток таких ведьм, как я… Хотя, конечно, они не будут такими же милыми. Шарм – не мертвяки, его на кладбище не накопаешь, – подумав, уточнила Улита.

К утверждению девчонки, что у него большие магические способности, Мефодий отнесся с недоверием. «Она что-то путает! Из меня маг – как из живого слона затычка для ванны!» – подумал он не без сожаления.

– А кто тебя послал? С кем я должен буду встретиться? – спросил Мефодий.

Улита вопросительно вскинула глаза, точно стараясь рассмотреть что-то в воздухе. У Мефодия возникло ощущение, что они не одни здесь – что с ними рядом, в пустоте двора, есть еще кто-то – грозный и незримый.

– Нет. Я не могу тебе пока этого сказать. Он… он сам тебе все скажет. Ты придешь?

Мефодий быстро взглянул на нее. Свечение вокруг Улиты было размыто-розовым. Нормальное такое, спокойное свечение. Обычно ложь со стороны похожа на черную дыру. Человек замыкает свои контуры, инстинктивно старается не распространять никаких энергий и этим верно себя выдает, даже если внешне держится спокойно, как профессиональный игрок в покер. Похоже, Улите можно верить. Или хотя бы верить до каких-то пределов.

«Ее энергетическое свечение какое-то очень уж непринужденное. Возможно, она поняла, что я что-то в этом соображаю, и приняла меры», – подумал Мефодий, не чуждый разумной подозрительности.

– Я подумаю. Он – ну этот, которому я нужен, – сам ведь не может ко мне явиться? – спросил он.

– Он может все. Ты даже не представляешь, как много он может! – убежденно и даже с восторгом сказала Улита. – Но, увы, гора не ходит к мудрецу на чашечку чая. Придется мудрецу самому ловить такси и ехать к горе. А теперь кое-какие детали. Назовем их кислой прозой жизни. Ты хорошо знаешь Москву?

– Ну… – начал Мефодий.

– Разумеется, плохо, – перебила его Улита. – Большинство москвичей скверно знают свой город. Исключение составляют таксисты. Итак, завтра мы ждем тебя на старом Скоморошьем кладбище. Место выбрала не я, так что не взыщи, если звучит мрачновато.

Мефодий поежился.

– Как-то не тянет меня на кладбище! – сказал он.

– Не волнуйся! Могилы не будут открываться, и мертвые с косами не прервут свою дрему. Все будет чин-чинарем. Мы ж не в дешевом кино. Да и кладбища там давно нету. Там стоит обычный дом… Почти обычный дом, если быть откровенным. Наш офис, наша резиденция, наш особняк – называй его как хочешь. Скоморошье кладбище под фундаментом, да и то сомневаюсь, что, кроме пары черепов, там что-то осталось, – успокоила его Улита.

– Это где? – с большим сомнением спросил Мефодий.

– В центре города. И одновременно чудовищно далеко от Москвы. Видишь ли, когда в игру вступает пятое измерение, картина мира резко меняется. Далекое нередко приближается, а ближнее отодвигается. Например, Камчатка и Кремль оказываются почти в одной точке, а от твоей ноздри до глаза нужно неделю ехать на поезде… Напрасно смеешься. Я, конечно, преувеличила, но не так сильно, как тебе кажется.

– Странно… Я думал, магические здания строятся где-то далеко, на островах в океане, в горах, в лесу, а тут прямо в центре города! – сказал Мефодий.

– Видишь ли, это по необходимости. Темным и белым магам хорошо. Их магия никак не зависит от лопухоидов. Но мы-то стражи! Когда-нибудь – и даже очень скоро! – ты сам во всем разберешься, и тогда – хе-хе! – бесцельно прожитые годы запинают тебя, как стадо страусов. Итак, завтра в час ночи мы ждем тебя! – повторила Улита.

– А раньше нельзя? Сомневаюсь я, что мать меня отпустит! В час ночи у нее на меня другие планы. Я должен лежать под одеялом и видеть во сне, как исправляю оценки, – сказал Мефодий.

Улита посмотрела на него с состраданием.

– Странный ты человек… – произнесла она. – Магической силы в тебе столько, что напрягись ты чуток, и на месте твоего квартала будут дымящиеся развалины. У меня сил куда как меньше, и то ты сам видел, что я творю! Пожелай ты уйти – никакой матери тебя не удержать. Да ты ее одним взглядом прикуешь цепями к скале, как Прометея!

– А если я не хочу приковывать мать цепями? Тебе это в голову не приходило? – недовольно поинтересовался Мефодий. Он терпеть не мог наезды, затрагивающие родственников.

Улита на секунду задумалась, сунула руку в карман куртки и достала маленькую шкатулку.

– Держи! – сказала она и сунула ее Мефодию.

Мефодий взял ее. Шкатулка оказалась странно тяжелой для своего размера. На крышке был двусмысленный и пугающий рисунок. На первый взгляд он казался безобидным – виноградные листья разного размера и пара гроздей. Но чем дольше ты смотрел, тем отчетливее осознавал, что никакие это не виноградные листья, а чье-то злобное лицо с выпученными глазами.

– Не заморачивайся, это так… древний исландский дух, которых убивает воров и любопытных. Для тебя он не страшен, если ты в самом деле Меф Буслаев, а не какой-нибудь однофамилец. Внутри ты найдешь камень, а на дне шкатулки увидишь руну. Попытайся изобразить точно такую на полу своей комнаты… Как чем? Камнем! Только смотри не ошибись – а то ничем хорошим это не закончится. Когда руна будет готова – ее контуры запылают. Тебе останется шагнуть внутрь, и спустя мгновение ты окажешься у нас. Уловил суть? Сделай это завтра ночью после полуночи. Но не до полуночи…

– И все? – спросил Мефодий.

– А что, тебе мало? Поверь: плохо нарисуешь руну – мало не покажется, – усмехнулась Улита.

– А что произойдет?

– Да ничего не произойдет. Не будет ни вспышки, ни грохота. Все тихо и мирно. Но то, что от тебя останется, придется сгребать в гроб совковой лопатой. А где хохот в зале? Эй, Кисляндий Ануфриевич, изобразите хотя бы улыбку, а?

– Я улыбаюсь мысленно, – мрачно сказал Мефодий. – А что делать со шкатулкой?

– Что хочешь. Положишь в нее обратно камень, или можешь насыпать медных денег, и тогда они превратятся в золото. Если тебе нужно – оставь себе. У меня еще такая есть! – отмахнулась Улита.

– А кто ее сделал, шкатулку?

– Как кто? Британские гномы! Они охотно отдают нам свои изделия в обмен на небольшое количество консервированного лопухоидного счастья. Правда, лопухоиды становятся чуть печальнее, но им это только на пользу. Магщество до посинения пишет протесты.

Мефодий хмыкнул:

– Вы что, торгуете с гномами?

– Ты не представляешь, как бедным гномикам одиноко под землей. Они целыми днями торчат в кузницах, ищут в толще гор драгоценные камни, а вечерами воют от безделья, как нефтяники в тундре. Неудивительно, что консервированное счастье идет у них на ура.

Мефодий открыл шкатулку. На дне лежал небольшой белый камень, внутри которого клубился белый нечеткий туман. Рядом с камнем перекатывался темный морщинистый плод, смахивающий на чернослив.

– А это зачем? – спросил он.

– Где? А, я и забыла! Это харизма с харизматического дерева! Полведра таких умыкнули из Эдемского сада для одного нашего клиента. Так… крикливый политик, который продал нам свой эйдос. Ну, я и прикарманила парочку. Собиралась съесть, а потом решила, что у меня и своей харизмы довольно… Оставь себе!

– А-а! – протянул Мефодий. Он очень смутно представлял себе, что такое харизма, но решил не спрашивать. К тому же Улита деловито взглянула на несвежие ночные тучки и неожиданно заторопилась.

– Ну все! До встречи, великий маг! Будут проблемы – вопи! – насмешливо сказала она.

Ведьмочка подмигнула Мефодию, повернулась и быстро пошла прочь. Дойдя до угла дома, она обернулась, махнула Мефодию и просто-напросто растворилась в воздухе. Не было ни ослепляющих искр, ни заклинаний телепортации, ни перстней, ни волшебных палочек, ничего… Все произошло мгновенно и эффектно. Стражи мрака предпочитают обходиться без лишних движений и картинных жестов. Истинная сила – в экономии сил.

* * *

Озадаченный Мефодий добежал до того места, где только что стояла Улита. Он не обнаружил никаких следов – ни выжженных пятен на асфальте, ни острого запаха серы. Ничего примечательного. Валявшийся же на газоне старый мужской башмак сорок третьего размера, завистливо кусавший мир отклеившейся подошвой, явно не содержал в себе ничего потустороннего.

Пытаясь переварить случившееся, Мефодий медленно побрел в подъезд. «Ее послал кто-то, кто хочет что-то от меня. Этот кто-то, безусловно, маг, причем чудовищно сильный. Пожелай он оказаться в эту секунду рядом со мной – он бы сделал это и без Улиты. Значит, ему важно, чтобы я пошел на встречу по доброй воле и встреча произошла бы именно там, в том доме на месте Скоморошьего кладбища», – думал он, поднимаясь в лифте.

Эдуарда Хаврона, разумеется, дома не было. В этот час он еще ловил чаевые на скромную наживку из брутальной внешности в совокупности с разумным хамством. Это был именно тот коктейль Молотова, на который особенно западали офисные дамочки, посещавшие «Дамские пальчики». Зозо Буслаева, успевшая поплакать над своей женской судьбой, давно смыла всю косметику и теперь с аппетитом ела трофейный торт, с хрустом заедая его соленым огурчиком. Вкусовые пристрастия Зозо были неожиданными, как если бы она находилась в состоянии вечной беременности.

– Чего ты так долго? – спросила она у сына.

– Да так… Слушай, почему ты назвала меня Мефодием?

Зозо наморщила лобик:

– Мефодием… А, вспомнила! Когда мы шли тебя записывать в загс, твой папашка собирался назвать тебя Мишей. Миша Буслаев и все такое. По дороге мы с ним поругались, он вскочил в маршрутку и уехал, а я назло ему, когда заполняла бланк, записала тебя Мефодием. Знаешь, как твой папашка потом прыгал, когда я показала ему свидетельство о рождении. Все собирался сменить тебе имя, да так и не собрался. Смешно, правда?

– Очень смешно, – хмуро сказал Мефодий. – Но почему именно Мефодием?

– Не знаю, почему… Как-то само в голову прыгнуло. Миша на «М», Мефодий на «М»… Ну ты же на меня не обижаешься, киска? Ты доволен? – спохватилась Зозо.

– Киска доволен и счастлив! – подтвердил Мефодий и ушел в комнату.

Он ощутил вдруг огромное раздражение. Такое раздражение, что боялся даже смотреть на обои и на предметы в комнате, смутно опасаясь, что они сейчас запылают. Вместо этого Мефодий выключил свет, подошел к окну и стал смотреть во двор, на подсвеченный прожектором мусорный контейнер, казавшийся сверху крошечным, как спичечный коробок.

– Отлично! Сейчас проверим, есть у меня магическая сила или нет! – сказал себе Мефодий.

Он решил, что, если сумеет вызвать огонь с такого большого расстояния, это действительно докажет, что у него есть дар. Он сосредоточился. Попытался представить себе мусорный бак вблизи. Вот пакеты, вот связанные шнурками лыжные ботинки, гордо возвышающиеся под россыпью всякого хлама, кукла без головы, отодранные деревянные плинтусы, скомканная рекламная газета…

Мефодий напрягся. Раз за разом он воображал, как огонь воспламеняет газету, а уже с газеты перекидывается на плинтусы. Бесполезно. Ничего не происходило. Мефодий устал и отчаялся. «И с чего это я решил, что там есть деревяшки и газета? Ничего же не видно! Да и вообще Улита меня с кем-то перепутала! Во мне магии меньше, чем в тухлом яйце!» – подумал он, разглядывая в окно бак.

Ему стало безразлично, есть у него магическая сила или нет. Какая разница, в конце концов? Сознание опустело и стало точно стеклянным. И именно в этот миг внутренней опустошенности Мефодий увидел вдруг пляшущий огонек, возникший невесть откуда и скользнувший по стреле его взгляда. Он удивленно моргнул и тотчас успокоился, поняв, что это был, скорее всего, размазанный по небу свет далекого прожектора, облизывающего асфальтовую змейку МКАД.

«Ну вот! Никакой магической силы!» – удовлетворенно подумал Мефодий.

Он задернул шторы, разделся и лег спать. Он уже спал, когда над мусорным контейнером поднялся дымок.

Крашеные плинтусы разгораются долго. Вначале пламя лишь потрескивало, но вскоре пылал весь контейнер. Горели даже лыжные ботинки и пакеты с пищевым мусором. Уже под утро, когда мусор прогорел и первые этажи дома окутались жирным чадом, приехала пожарная машина и долго стояла у контейнера, беззвучно мигая проблесковым маячком.

* * *

Мефодий проснулся около восьми. Проснулся без будильника, но с неприятным ощущением, что школу никто не отменял. Их комнатой владело сонное царство. Из-под одеяла торчали пятки Эди Хаврона, вернувшегося под утро. Попробуй какой-нибудь безумный составитель ребусов найти между пятками великого официанта семь отличий, он тронулся бы от перенапряжения, потому что отличий было только два. Одна пятка была чуть более розовой и гладкой, на другой же была маленькая родинка, и она чуть чаще вздрагивала во сне.

«Эй ты, новенький, не толкай меня подносом! Заляпаешь костюм – получишь коленкой по романтике!» – отчетливо сказал Хаврон во сне, обращаясь к невидимому собеседнику.

Его вельможная сестра Зозо Буслаева спала на раскладном диванчике под пледом, побитым молью и годами.

– Меф, позавтракай чем-нибудь и иди куда-нибудь! В школу там!.. – томно сказала она из-под одеяла.

– Чем позавтракать? – спросил Мефодий.

– Чем хочешь. И, умоляю, не угнетай меня бытом! Умоляю! – попросила Зозо и перевернулась на другой бок.

Она надеялась вновь увидеть сон, в котором скромный молодой миллионер, ежась от любви, застенчиво распахивал перед ней дверцу белого «Мерседеса».

Мефодий перекусил рыбной нарезкой и тортом – остатками вчерашней роскоши – и отправился в школу. Подходя к школе, Мефодий не без сожаления отметил, что школа стоит в целости и сохранности. Все профессиональные и непрофессиональные террористы ночью обошли ее стороной.

В дверях школы торчал шестнадцатилетний лоб с трогательной фамилией Кровожилин, сам себя назначивший на ответственную должность дежурного, и проверял сменную обувь. Субъекты без сменки получали от Кровожилина подзатыльник. Зато всех счастливых обладателей сменки великодушный Кровожилин награждал мощным пинком. Просто для исторической справедливости стоит отметить, что сам Кровожилин тоже был без сменки, но это уже лишняя деталь, которую нужно гнать от прозы как барана от новых ворот.

В результате небольшая толпа семи – и восьмиклассников стояла в стороне, терпеливо дожидаясь, пока ветер перемен унесет Кровожилина покурить за школу.

У Мефодия возник соблазн еще раз проверить свой магический дар. Он издали уставился на Кровожилина и сосредоточенно подумал: «Прочь отсюда! Сгинь! Провались!» Однако Кровожилин и не подумал никуда проваливаться, оставшись равнодушным ко всем внушениям. Лишь минут пять спустя разошедшийся Кровожилин, не разглядев, случайно дал пинка старшекласснику и, избегая возмездия, растворился в пространстве как джинн. Но произошло это без всякого вмешательства магии, а сугубо по внутреннему порыву самого Кровожилина.

«Бесполезно! Я бездарен, как крышка от унитаза! Улита меня просто-напросто с кем-то перепутала!» – подумал Мефодий и грустно толкнул дверь школы.

Мефодий вбежал в класс спустя три секунды после звонка. У химички был суровый нрав. Первыми она любила вызывать именно опоздавших. Однако вместо химички в класс худеющим колобком вкатилась завуч Галина Валерьевна.

– К сожалению, у Фриды Эммануиловны большое горе. Она не сможет прийти, поскольку находится на операции, – сообщила она похоронным голосом.

Половина класса издала радостный вопль, но, спохватившись, неумело перевела его в сочувствующий вздох.

– У добермана Фриды Эммануиловны случился заворот кишок. Как раз в эти минуты его оперируют, – продолжала Галина Валерьевна. – Но у меня для вас хорошая новость. Мы, как говорил не помню какой мыслитель, не потеряем напрасно ни вдоха нашей драгоценной жизни. Девочки будут отдирать обои в раздевалке старого спортивного зала, а мальчики выкинут на помойку старый линолеум! И последнее сообщение. Кто думает, что может справиться с куда более ответственной и интересной работой?

Боря Грелкин поднял руку. Мефодий, сидевший с ним за одной партой и прослушавший вопрос завуча, тоже поднял руку, просто за компанию. Больше рук не оказалось.

– Чудесно, Грелкин и Буслаев! Школа и родина гордятся вами! Вы перенесете из подвала в актовый зал двенадцать пней – декорации к спектаклю «Ярослав Мудрый», – сказала Галина Валерьевна.

По дороге половина народу, отправленная отдирать обои и носить линолеум, куда-то улетучилась. Это те, кто поумнее, сообразили, что присутствие все равно никто отмечать не будет. Зато Грелкину и Буслаеву было никак не слинять. Пни никто не отменял, а ответственность была личной.

В подвале, куда их провели, Мефодий долго и мрачно разглядывал пни. Они оказались самыми настоящими и очень тяжелыми. В незапамятные времена у какого-то дурака хватило ума распилить бревно, а потом еще покрыть все распиленные части краской… под дерево. Наверно, для того, чтобы дерево было поменьше похоже само на себя.

– Ты чего руку поднял? – накинулся Мефодий на Грелкина.

– А? – удивился Грелкин.

– Руку, говорю, чего поднял? – почти заорал Мефодий.

– Кто, я? Я не поднимал!

– Что? Не поднимал? А кто тогда поднимал? – взревел Мефодий, не замечая, как на крайнем пне под его взглядом начинает плавиться краска.

– А разве не ты первый поднял? У меня уши заложены от насморка, – подозрительно принюхиваясь, проблеял Грелкин.

– Придурок! – буркнул Мефодий. Он уже успокоился. Злиться на Грелкина было так же невозможно, как обижаться на пингвина.

Боря осторожно уселся на один из пней и медленно стал жевать банан, извлеченный из сумки. Грелкин был печальный толстый молчун. Обычно он обитал на последней парте, печально грустил и с непонятной значимостью поглядывал на окно, где стоял горшок с засохшей фиалкой, такой же жизнерадостной, как и он сам. На большинство вопросов Боря отвечал односложно: «Ну?», «А!», «Не-а». Учителя не хвалили его и не ругали. Даже к доске вызывали редко, предпочитая просто забыть о нем. Одним словом, Боря Грелкин был одним из тех, чье присутствие одноклассники не замечают даже в самую большую лупу.

– Ты собираешься пни таскать или как? – окончательно успокоившись, спросил у него Мефодий минут через пять. Он вспомнил, что с Борей требуется по возможности говорить мягко, чтобы он не умер от ужаса.

Грелкин задумчиво посмотрел на свой живот и отряхнул с него крошки.

– Мне нельзя ничего поднимать. У меня грыжа выпадала в прошлом году, – сообщил он уныло.

– А почему ты завучу не сказал?

– А она не спрашивала.

Мефодий зажмурился, досчитал мысленно до десяти, чтобы не порвать Борю на десять маленьких идиотов, и стал переносить пни в одиночку. Пни были тяжеленные, и на лестницу их приходилось закатывать, беря каждую ступеньку приступом. Уже с первым пнем он намучился так, что, закатив-таки его в актовый зал, вниз добрел едва живой.

Когда он вновь ввалился в подвал, Боря Грелкин заканчивал задумчиво облизывать пальцы.

– Знаешь, он какой-то странноватый на вкус! Но вообще, глобально выражаясь, дрянь! – произнес Грелкин фразу просто феноменальной лично для него длины.

– Кто «он»?

– Да чернослив!

– Какой чернослив? – не понял Мефодий.

– Там, в рюкзаке у тебя лежал. Твой рюкзак грохнулся с пня, я стал собирать твои учебники, а там – бац! – черносливина. Я ее и слопал. Ты как, не против?

Мефодий медленно соображал. Чернослив какой-то! Он уже наклонился, чтобы взять следующий пень, как вдруг так и застыл в дурацкой позе. Плод с харизматического дерева, который был в шкатулке! Утром перед школой он спрятал шкатулку с камнем в ящик со старыми тетрадями, а плод зачем-то сунул в рюкзак. И вот теперь он надежно покоится в животе у Бори Грелкина. Мефодий пристально уставился на одноклассника. Никаких особых перемен с Борей Грелкиным не произошло. Внешне это был все тот же забавный пингвин, но уже слегка более разговорчивый и улыбчивый. Вероятно, основные магические изменения были еще впереди.

Мефодию захотелось огреть Борю Грелкина, но это было так же невозможно, как пинать щенка чао-чао. Боря так и излучал добродушие. Мефодий плюнул и выкатил из подвала очередной пень…

Боря Грелкин погладил себя рукой по животику и произнес несколько трескучих фраз, вдохновляющих на труд. Его обычная слежавшаяся грязно-белая аура быстро сгущалась и насыщалась цветом, невольно притягивая и заряжая тех, чьи энергетические контуры были слабее. Но Мефодию это было по барабану. Энергетические контуры у него были сильные, а в его ближайших планах маячили еще одиннадцать пней.