Глава четвертая. Левый грифон

Онлайн чтение книги Мефодий Буслаев. Ошибка грифона
Глава четвертая. Левый грифон

Большинство безнадежных задач перестают быть безнадежными, едва только начинаешь их решать. Например, когда считаешь, что автобус уедет, но все же начинаешь его догонять, то в восьми случаях из десяти успешно догоняешь и только в двух случаях он уезжает. Проигрывает только тот, кто сам сдается.

Эссиорх

Мефодий лежал на спине и смотрел на небо. Небо было затянуто невообразимо яркими облаками. Казалось, с противоположной стороны пробивается ослепительный солнечный свет. И при этом ласковый, хороший какой-то свет. Мефодия наполняло ощущением заботы. Он чувствовал себя в огромных, бесконечно любящих руках. Другая особенность туч состояла в том, что они были неподвижными и очень плотными. Точно кто-то взял тучи и спрессовал их неведомой машиной, устроив уровни как во многоэтажном торговом центре. Местами тучи все же расступались, и в зазорах Мефодий мог видеть следующий ряд туч, намного более яркий, чем предыдущий.

Буслаев лежал тут уже долго. По сторонам почти не смотрел, лишь ощущал, как изредка по его лицу скользят тени, видимо, от деревьев, которые раскачивал ветер. У него не было никаких мыслей, никаких желаний. Ему было просто хорошо. Бывают такие состояния, когда ты так счастлив, что боишься даже двинуться или подумать о чем-то, потому что тогда это ровное тихое счастье будет нарушено и в него подмешаются тревога и суета.

Но бесконечно не думать Мефодий не мог, и постепенно какие-то мысли стали просачиваться в его сознание.

«Где… я?» – подумал он, и от этого «где» до «я» прошла, казалось, целая вечность.

Возможно, следующую мысль Буслаев думал бы так же долго, если бы в воздухе что-то не просвистело. Недалеко от Мефодия в землю кто-то врезался и, прокатившись, ударил Мефа пятками в грудь.

Буслаев рывком сел. Перед ним, оглушенно вращая головой, сидел пузатый, очень широкий в плечах рыжебородый гном. На лбу у гнома вздувалась шишка размером со сливу. Гном сердито посмотрел на Мефа, вскочил, прислушался и опрометью бросился прятаться в кустарник. Немного погодя из зарослей послышался треск, и появились четверо домовых в красных рубашках с подпоясками. Двое домовых были средних лет, один пожилой и один совсем юный, у которого ни борода, ни усы пока не пробились.

– Шпиона видел? Опять в наш сектор пролез! Им только волю дай, они все изумруды выкопают! – закричал этот молодой, подскакивая к Буслаеву.

– Шпиона? – непонимающе переспросил Меф.

– Мы его из катапульты запулили, домой, стало быть, вертать, да смазали маленько. За вершину дерева зацепился и кудай-то сюда бумкнулся, – объяснил домовой.

Тут в кустах, где прятался гном, опять затрещало, и все четверо домовых, переглянувшись, кинулись на этот звук. Маленькая поляна опустела. Буслаев посидел еще немного, а потом встал и, потирая ушибленную гномьими пятками грудь, побрел по едва заметной тропинке.

Шел он долго и не переставая прокручивал в голове одну и ту же мысль. Мысль совсем простую. Буслаеву важно было додумать ее до конца и раз и навсегда поставить точку, чтобы, все для себя решив, больше к этому не возвращаться.

«Меня убили… Я в Эдеме… Убили меня, в Эдеме я».

Мефодий, наверное, потому так усиленно вертел в голове одну и ту же мысль, что ждал, что она ужаснет его или испугает, но почему-то не испытывал ни ужаса, ни страха – лишь удивление. Дважды он задирал майку и то ощупывал, то просто смотрел на то место, куда вонзилось копье Джафа. Ни шрама, ни боли, ни каких-либо морозных ощущений. Ничего.

О том, что произошло недавно, Мефодий помнил очень немного. Помнил рану, нанесенную копьем, и как больно и страшно было ощущать в себе нечто чужеродное, бесконечно холодное, сковывающее его льдом. Потом помнил маленькую точку на небе, которая, становясь все больше, превратилась в корабль с наполненными солнечным светом парусами. Лишь одного память Мефодия не сохранила – самой ладьи. Что было на ней? Как он оказался в Эдеме? Что стало с его телом и то ли это тело или уже другое?

Буслаев пробирался сквозь заросли уже около часа, когда на глаза ему попалась молоденькая слива, покрытая плодами. Меф съел одну, потом другую и протянул руку за третьей, как вдруг с ветки кто-то сказал:

– Три – это перебор!

Мефодий задрал голову. На дереве сидела крупная птица с радужным оперением и лицом женщины. Лицо у птицы было красивое, но загнутые когти внушали опасения.

– Почему? – спросил Буслаев осторожно.

– Ты что, новенький, что ли? Это персики честности. Два еще нормально, но с третьего персика будешь резать правду-матку, даже если тебя не спрашивают. Кричать приятелю, что он плохо выглядит, еще метров за пятьдесят! – сказала птица и расхохоталась.

Зубы у нее были под стать когтям. Когда у тебя такие зубы, бесполезно утверждать, что ты питаешься только вишенками.

– Ты кто – сирин? – спросил Буслаев.

Вопрос был невинный, но птице он почему-то не понравился. Она махнула крылом – и в полуметре от Мефа в землю с металлическим звоном вонзилось длинное, в две ладони перо.

– Метательное? – спросил Меф.

– Ну не то чтобы метательное, но уложить может! – признала птица не без удовольствия. – И еще кое-что! Заруби себе на извилинах: я не Сирин!

– Алконост?

– У Алконоста руки есть? – произнесла птица с глубоким укором.

– Н-нет, – наудачу сказал Меф.

– А вот и мимо! У Алконоста руки как раз и есть! А у меня, как видишь, нет! – пояснила птица. – Кроме того, я не Финист, не Феникс, не птица Фиюс, не Куропь, не Габучина! И вообрази себе: не Дребезда, не Кува, не птица Обида…

В голосе птицы постепенно зазвучала истерика. Она явно накручивала себя. Еще одно метательное перо опасно зазвенело в воздухе, скользнув над головой Мефодия.

Буслаев попятился и стал быстро отходить. Птица захлопала крыльями, снялась с места и устремилась за ним.

– Не Чирея, не Грызея, не Подкожница, не птица Удавница! – кричала она, тяжело перескакивая с ветки на ветку и сотрясая деревья.

– Она Гамаюн! – шепнул кто-то из кустарника. – Скажи ей «Гамаюн», а то не отстанет!

– Ты Гамаюн! – крикнул Меф.

Лицо когтистой птицы исказилось от разочарования.

– Заложили! – сообщила она мрачно. – Я знаю, кто это сделал! И кое с кем расквитаюсь!

Кустарник захохотал, да так, что листья задрожали, а с веток посыпались ягоды.

– Запомни свои слова, Лаура Беатрис Третья! Запомни их на всю жизнь! – загремел голос. – Ты обещала расквитаться со мной! Считаю до трех и требую, чтобы ты выполнила свое обещание! Один, два… Ну, я жду! Сейчас скажу «три» и выхожу!

Птица Гамаюн развернулась и, хлопая крыльями, трусливо унеслась в лесную чащу. Выждав немного, Мефодий раздвинул руками ветки кустарника. На земле сидела довольно крупная лягушка. От гнева она была ярко-красной, но уже начинала остывать.

– Поцелуй меня! – потребовала она у Буслаева.

– Зачем?

– Глупый, что ли, женщине такие вопросы задавать? Целуй!

– Только я жениться не буду! – предупредил Мефодий на всякий случай.

– Да кто бы сомневался! Ну!

Буслаев послушно поцеловал лягушку, без брезгливости отплюнув мушиное крылышко, прилипшее к длинному лягушачьему рту. И – ровным счетом ничего не произошло. Ни лягушка не превратилась в человека, ни Мефодий – в лягушку.

– Что, никак? Значит, не ты! – сказала лягушка надрывно. – Пророчество гласит: я превращусь в человека, когда полюблю того, кто меня поцелует! А я все не люблю и не люблю. И ты ведь меня не любишь? Вот в чем проблема! Все на месте: романтическая чаща, говорящие бабочки, припадочная птица Гамаюн трещит кустами, пролетают гномики из катапульт. Все есть – только любви нет!

– Ты Василиса Прекрасная? – спросил Меф.

– Нет, Василиса – моя дальняя родственница. Кстати, никакая она не прекрасная, но это строго между нами. А я Василина Ужасная, – серьезно объяснила лягушка. – Улавливаешь разницу? Василина – это почти василиск. Я умею взглядом превращать в камень, оттого Гамаюнша меня так и боится.

– А-а! – протянул Меф. – А как мне выбраться отсюда?

Лягушка задумалась, пристально разглядывая Буслаева. Ее горло то надувалось, то сдувалось.

– Выбраться – запросто! – сказала она наконец. Шевельнула лапкой, и прямо из воздуха выкатился золотой клубок. – Он выведет тебя из Чащи Нежити прямиком к Дому Светлейших!

Василина Ужасная выстрелила липким языком и, проглотив пролетавшую стрекозу, сплюнула крылышко.

– Что-то не так с этой стрекозой! Вкус не типичный, – сказала она задумчиво. – Не удивлюсь, если это была какая-нибудь заколдованная девушка. В начальный период истории древние боги очень злоупотребляли массовыми превращениями.

– Мы в Чаще Нежити? – спросил Меф, прокручивая в голове полученные инструкции.

– Ну да. А куда еще нежити деваться, кроме как в чащу? Из человеческого мира нас вытурили, а здесь хоть жалеют.

Василина Ужасная плаксиво квакнула, и из ближайшего болотца ей отозвалось еще лягушек десять, тоже, видимо, волшебных. Подождав, пока гвалт ее товарок смолкнет, Василина Ужасная посмотрела на Мефа и таинственно коснулась лапкой рта.

– Только вот какой тебе совет! Ты им сюрприз сделай! Обрадуй их! – прошептала она.

– Кого «их»?

– Их, всех! Светлых! Ты ведь Мефодий Буслаев?

– Откуда ты знаешь?

– Ну как же? А волосы? А отколотый зуб? Думаешь, я стала бы целоваться с кем попало?!

В голосе лягушки было столько негодования, что Мефодий виновато кашлянул.

– Это ведь тебя Ладья Света привезла? Видела я, как она у нас над леском летела. Надо было тебя сразу к Дому Светлейших везти, да ветер, видать, не попутный случился. Вот ладья тебя в чащу и сгрузила. Светлые там теперь небось измаялись. Цветочки готовят, плакаты пишут. «Пример для подражания», «Лучший боец света вернулся на родину», «Буслаев – ты наш кумир!» Ну и другое, может, что. Мне отсюда из леса не видно.

– Да ну, ерунда какая! – фыркнул Меф. – Разве я лучший?

– Ну-ну, не скромничай! А какой же ты? Худший? Кто Джафа победил, кто к свету из мрака шагнул? Ты теперь в Эдеме номер один, ну после Троила, конечно…

Мефодий смутился. Он хоть и не считал себя первым после Троила – но с какой стати лягушке обманывать? Да, глупейший момент. Тебе будут говорить: «Ты первый!», а ты будешь краснеть как принцесса и повторять: «Ну что вы! Я обычный парень! На моем месте это сделал бы каждый!.. Давайте поговорим о чем-нибудь другом! Как цветочек этот называется?»

– А нельзя ли как-нибудь избежать всего этого? – спросил Меф.

– Чего?

– Ну, торжественной встречи!

Василина Ужасная радостно квакнула:

– Это правильно! Ква! Квазимудро! Ты хочешь войти в Дом Светлейших запросто, незаметно, без помпы! Скромность – вот истинное величие! Не сомневайся – это поймут и оценят!

– Так можно или нельзя? – нетерпеливо повторил Меф.

Лягушка надолго задумалась, изредка вкрадчиво скашивая на него круглые глазки.

– Есть один способ! Ты, как клубок тебя приведет да обратно укатится, по сторонам смотри! Перед Домом Светлейших будет оградка, а в ней – ворота. Ты к воротам не иди, левее огибай, по тропочке, вдоль кустов. Ищи, где можно через кусты протиснуться к самой стене Дома Светлейших. Там маленько горячо будет, но ты ближе к кустам жмись! Не сгоришь! И крадись до самого входа!

– Думаешь, проскочу?

– Конечно проскочишь! Ждать-то тебя у ворот будут. А там внутри уж как-то глупо с транспарантами бегать. Ну, может, сунут цветочки – да и все дела… И сразу на третье небо спеши! Теперь-то ты там сидеть будешь, рядом с Троилом! Ну, может, переведут его в более скромный кабинет, а ты уж в его старый!

Василина Ужасная махнула лапкой, и зависший в воздухе клубок, вздрагивая от нетерпения, упал на траву.

– Только вот совет! Клубок руками не трогать!

– А что будет, если трону?

– Ну что-то да будет! – уклонилась от прямого ответа лягушка. – Ну ступай! И как Шмыгалку увидишь, передавай ей привет от Василины Ужасной! Мы с ней старые подруги. Договорились?

Мефодий пообещал. Лягушка легонько подула, и клубок, ускоряясь, покатился сквозь чащу. Катился он быстро, не разбирая дороги. Буслаев несся за ним как молодой лось. Перемахнул через поваленные стволы, кувырком скатился в ручей и едва не сломал ногу, прыгая по скользким валунам. Клубок даже не попытался приостановиться, золотым мячиком прыгая далеко впереди.

Лес, по которому бежал Мефодий, был полон жизни. Легкие, как дуновенье ветра, дриады раскачивались на ивовых ветвях. В ручье плескалась полупрозрачная наяда, а хмурый козлоногий сатир караулил ее за большим камнем, готовя сеть из водорослей. Заметив вынырнувшего из чащи Буслаева, он слегка смутился, спрятал дубинку за сеть и сказал: «Чего смотришь? Я, может, предложение сделать хочу! И вообще я тут рыбу ловлю!»

На поляне у озера трое водяных забивали козла. Козел блеял и бодался. Потом, поддев одного из водяных рогами, вырвался и умчался на луг, где в невесомо легком серебристом ковыле ходила небольшая группа кентавров. Взрослые кентавры неспешно беседовали, а юные носились, взбрыкивая как жеребята, и то и дело падали, чтобы поваляться в траве.

Клубок скользил в траве, изредка высоко, метра на два, выпрыгивая из нее, чтобы Меф мог его разглядеть. Опасаясь отстать, Буслаев разгонялся все быстрее. В какой-то момент он потерял клубок из виду. Остановился, растерянно вертя головой, взбежал на холмик, опять огляделся и, ничего не увидев, наудачу нырнул в траву, продолжая то примерное направление, в котором они двигались до сих пор.

И именно в это мгновение клубок выпрыгнул из травы у него перед глазами. Мефодий машинально махнул рукой и поймал клубок в ладонь. Клубок, точно взорвавшись, распутался и с ног до головы обвил его золотой нитью. Буслаев рванулся, пытаясь порвать ее, но бесполезно. Он уже больше походил на кокон, чем на стража. Пытаясь съежиться в надежде, что нити соскользнут с него, Мефодий невольно сделал выдох и слишком поздно понял, что, выдохнув, он одновременно и подул, то есть сделал то же, что делала лягушка, отправляя клубок в путь.

Клубок заметался, опутывая Мефодия еще больше и придавая ему округлую форму, а потом рванул прямиком через луг, неся Буслаева в себе. Мефодий прыгал внутри клубка, точно закатанный в снежный ком. Шар подпрыгивал, шлепался в траву, катился по кочкам, по косогорам, и Буслаев, мгновенно потерявший ориентацию, потому что земля и небо посекундно менялись местами, удивлялся лишь тому, что до сих пор не свернул себе шею.

«Хва-тит. Хва. Тит. Тит. Тит. Хва. Тит. Тит», – стучал зубами Мефодий, произнося «хва» всякий раз, как шар отделялся от земли, и «тит», когда он в нее врезался.

Меф уже не верил, что останется в живых, когда клубок вдруг остановился, и нити, распутавшись, освободили его. Выплюнутый наружу, Буслаев лежал и смотрел, как клубок, неторопливо свивая нити, приводит себя в порядок. Чем-то его движения напоминали движения кошки. Свившись, клубок подпрыгнул, притворяясь, что хочет вновь коснуться Мефа, и неспешно покатился к синевшему в отдалении лесу.

Мефодий, в страхе отдернувшийся от клубка, скатился с небольшого холмика, вскочил на ноги и сразу же упал. Голова кружилась. Опять вскочил – и опять упал. Больше вскакивать он не рискнул и стоял на четвереньках, борясь с тошнотой. Наконец тошнота отступила. Мефодий перебежал на четвереньках к ближайшему дереву и, держась за ствол, встал.

Недалеко от него, самое большее в полукилометре, был Дом Светлейших. Он походил на столп света, на который, точно колеса детской пирамидки, были нанизаны неподвижные облака. Отчетливо Мефодий видел только ближайшее. Следующие уровни скорее угадывались в разрывах первого облака.

Прикрывая козырьком глаза, потому что яркость была зашкаливающей и глаза в ней просто захлебывались, Мефодий стал осторожно оглядываться. Он стоял у холма в стороне от всех дорог. Едва ли кто-то сейчас его видел, и это было хорошо.

О чем тут говорила лягушка? Ага! Вот ограда из кустарника примыкает к Дому Светлейших. А вот и ворота, в которые то и дело ныряют и из которых появляются стражи света. Да, многовато их! Незамеченным не проскочить, это точно.

Держась ближе к деревьям, которые закрывали его от дороги, Мефодий приблизился к ограде. Даже с этой стороны он ощущал ровный сухой жар. Пот заливал ему лицо. Спешить в Дом Светлейших Мефу уже совершенно не хотелось. Напротив, хотелось повернуться и бежать со всех ног. И как только кустарник не сгорит? А он, кажется, не только не горел, но и выбрасывал огромные алые цветы. Каждый цветок существовал всего секунд двадцать, а затем погасал и вспыхивал в другом месте. Однако, пока цветок был открыт, на него успевало усесться несколько огромных бабочек с крыльями в две человеческие ладони.

«Нет, мне все-таки надо туда, раз уж там меня ждут!» – упрямо подумал Меф.

Подпрыгнув, он попытался перекатиться через кустарник – в конце концов, стена была не такой уж высокой, – но ветки, пружиня, отбросили его как живые руки. На вторую попытку Буслаев не решился: чувствовал, что все повторится. Поднявшись с земли, он побежал вдоль зеленой стены, пристально вглядываясь в нее. Через какое-то время ему повезло: в одном месте кустарник был посажен неравномерно, и, хотя наверху ветки и смыкались, внизу между стволами оставалась щель, куда вполне можно было протиснуться.

Мефодий лег на траву и, обдирая ветками спину и плечи, ужом пробрался на ту сторону. Осторожно поднявшись и вжимаясь спиной в кустарник, он стал боком пробиваться ко входу. В узком зазоре между кустарником и стеной было невыносимо жарко. Меф ощущал, как раскаленный воздух обжигает ему кожу и легкие. Глаза он рисковал открывать лишь чуть-чуть, крошечными щелочками. От раскаленного света лицо Мефодия отделяло самое большее сантиметров пятьдесят. Он буквально ощущал, как белеют его брови и поджаривается кончик носа.

Отыгрывая каждый сантиметр, он с силой откидывался назад, вжимаясь в кустарник и боясь, что тот сейчас вытолкнет его вперед, как сделал это раньше.

Один шаг – один вдох – одна сухая порция воздуха, обжигающая губы и легкие. Тридцать шагов… пятьдесят… Временами Буслаеву чудилось, что от него остались одни угли. Он бы уже много раз вернулся, но понимал, что лазейки ему больше не найти и в нее не протиснуться. Теперь придется либо погибнуть, либо пробиться ко входу. Глаз он больше не открывал даже щелочками. Все равно ничего не увидеть… Ошпаренные веки болели, и Меф понимал, что, открыв глаза, ошпарит и их, и это будет уже конец. После сотого шага Буслаев сбился уже и со счета, потому что никакая последовательность цифр не держалась в его раскаленной голове, и только мысленно повторял: «Один… два… много… один… два… много».

Внезапно его правая нога куда-то провалилась. Мефодий попытался вцепиться в кустарник, но тот ускользнул от руки, и, не удержавшись, Буслаев куда-то полетел. Послышался плеск, и вдруг наступила долгожданная прохлада.

Вода! Жизнь! Меф вынырнул и опять нырнул. Первые секунды он ни о чем не думал – только жадно глотал воду и нырял, ощущая, как кожа остывает, исцеляясь от ожогов. Он ощутил это и по векам, которые внезапно перестали болеть. Мефодий рискнул открыть глаза и осмотреться. Он барахтался в небольшом, идеально круглом пруду с песчаным дном. Ограда здесь отодвигалась от Дома Светлейших шагов на сто и дальше шла уже по берегу пруда. Над прудом, нигде его не касаясь и нарушая все возможные законы, парил мостик без перил.

Отсюда видны были и ворота, а у ворот довольно много стражей. Правда, все они шли по своим делам, и не похоже было, что они кого-то ожидают. Ни цветов, ни обещанных плакатов – ничего. Но Мефу больше не хотелось ни в кого вглядываться. Убедившись, что здесь не так жарко, как у стены, он животом выбрался на мостик и зашагал ко входу.

Перед Домом Светлейших, у единственного в него входа, неподвижно сидели два каменных грифона. Мефодий, слышавший о них от Дафны, поначалу посмотрел на грифонов с легким опасением. Потом даже и не с легким опасением. Почему-то оба грифона совсем ему не нравились, а раз они не нравились ему, то почти наверняка и он не нравился им. Мир устроен как огромное зеркало: любовь рождает любовь, страх рождает страх. Всякое сильное чувство почти всегда обоюдно.

– Я что, их боюсь, что ли? Никого я не боюсь! – сказал Меф, причем, как понял после, сказал это вслух.

Пересиливая свой страх, он сделал первый нерешительный шаг. Потом еще один. И все это время напряженно вглядывался в грифонов. Вдруг ему почудилось, что он услышал предупреждающий клекот. При этом оба грифона оставались неподвижными, и Буслаев затруднился бы сказать, кто из них издал этот звук. Последние шаги Меф делал медленно и осторожно, хотя и догадывался, что это глупо. Грифоны не собаки. Их не перехитришь вкрадчивостью движений и не испугаешь притворно схваченным с земли камнем.

Грифонов было два, но почему-то Мефодий смотрел только на одного, на левого. Именно у левого первым треснуло каменное веко и проглянул круглый желтый глаз с четким контуром зрачка.

Морда грифона пока оставалась каменной, но Меф теперь видел, что под камнем таится жизнь. Камень рвался как оберточная бумага, уступая тому, что под ним. Сквозь камень проступала напряженная плоть. Сухие мышцы, сжатые для прыжка. Мощь льва и резкость птицы. Круглый орлиный зрак, не отрываясь, смотрел на Буслаева. Невольно продолжив направление его загнутого клюва, Мефодий обнаружил, что тот смотрит ему в центр груди – туда, куда ударило копье.

– Послушай, – сказал Меф, надеясь успокоить грифона звучанием своего голоса, – давай в открытую! Я тебе не нравлюсь! Ты считаешь, что мне здесь не место!

Грифон остался неподвижным. Было непонятно, понимает он человеческую речь или нет.

– Но вообще-то я сюда не напрашивался. Меня привезла ладья. И вообще давай договоримся, что не тебе решать, хорошо? – видя, что грифон не нападает, чуть смелее продолжил Меф.

Грифон опять никак не отреагировал, однако Мефодию показалось, что его круглый зрак начинает каменеть, а трещины на груди и лапах пропадают.

«Пронесло! Значит, я все-таки достоин! Надо же!» – подумал Меф.

Успокоенный, он сделал большой шаг вперед, и одновременно с этим левый, а потом и правый грифон, раскинув крылья, прыгнули на него с постаментов. Воспользовавшись, что крыльями они зацепили друг друга, Буслаев сделал то единственное, что ему оставалось. С воплем рванувшись вперед, проскочил между грифонами и, чудом избежав удара когтистой лапой и упав грудью на великолепно отшлифованный мрамор, буквально вкатился в Дом Светлейших.

Оба грифона ворвались в холл следом за ним, сбив с ног трех стоявших на посту златокрылых. Спиной безошибочно ощущая погоню, Меф вскочил, перекатился, опять упал и еще раз перекатился. Лишь стремительно перемещаясь, он мог спасти себе жизнь. Это была игра в кошки-мышки. Две огромные кошки ловили мышку, которой, увы, оказался бедный Буслаев. В мрамор совсем близко от него врезался загнутый клюв. Плечо ободрало когтями. Меф успел броситься в сторону, безошибочно понимая, что это уже все, конец. Даже будь у него спата, она не сильно продлила бы ему жизнь. Максимум он умер бы с мечом в руке.

Один из грифонов сбил его с ног крылом. Удар крыла получился сильнее, чем ожидал сам грифон. Меф прокатился по мрамору, чудом избежав нового удара клювом. Вскочил, поскальзываясь, побежал и, оглядываясь, налетел на кого-то грудью. И сразу же его схватили, удерживая на месте.

– Отпусти! Да отпусти же, тебе говорю! – крикнул Мефодий, пытаясь освободиться и сгоряча готовый уже ударить.

Но его не отпустили. Кто-то, перехватив в воздухе его кулак, дал ему болезненную затрещину, приводя в чувство. Сильные руки схватили его за плечи и, развернув, задвинули за колонну:

– Оставайся здесь! Не двигайся!

Послышалось рычание. Захлопали крылья. Мефодий все же не удержался и выглянул. Перед колонной, загораживая его от грифонов, раскинув руки, стояли генеральный страж Троил и Эльза Керкинитида Флора Цахес, она же Шмыгалка. От входа и от лифтовых рун к ним бежала замешкавшаяся охрана, но заметно было, что ей не успеть.

Грифоны приближались, не сводя круглых глаз с колонны, которую они огибали с двух сторон. Заметно было, что они полны решимости довести дело до конца.

– Стоять! – крикнул Троил. – Кому говорю: нельзя!

Правый грифон неохотно остановился, но левый продолжал медленно двигаться, обходя Троила сбоку как досадное препятствие. Главный страж, перебежав, опять раскинул руки и заслонил ему дорогу.

– Не трогай его! – повторил он твердо. – Он не твой! Он должен быть здесь! Назад!

Грифон, почти коснувшись Троила грудью, осел на задние лапы. Его кривой клюв, распахнутый в предупреждающем клекоте, почти касался лба генерального стража. Видя, что он не нападает, Троил немного расслабился:

– Ну вот и молодец! Ну вот и умница!

– Нет! – внезапно крикнула Шмыгалка, первой заметившая напряжение мышц на задних лапах грифона.

Грифон прыгнул на колонну и, как кот лапой, попытался выцарапать из-за нее Мефа. Сбитый с ног, Троил упал на плиты пола и заскользил по ним лопатками. Не пытаясь подняться, генеральный страж поднес к губам флейту и атаковал грифона маголодией. Мефодий навсегда запомнил сухую вспышку этой маголодии. Запомнил и то, как, возникнув звуком из флейты, она ударила грифона чуть выше передней лапы. Брызнула кровь и почему-то полетели осколки камня.

Грифон от боли зашипел, повернулся, чуть подался назад, замахнулся на Троила лапой, но тут его настигла штопорная маголодия Шмыгалки. Видимо, она была сильнее маголодии Троила, потому что грифон, не устояв на лапах, упал на пол. Сразу вскочил и свирепо рванул себе клювом раненый бок, пьянея от вкуса собственной крови.

– Успокойся! – крикнул Троил. – Не надо!

Грифон прыгнул и, раскидав крыльями подбегавших стражей, вырвался из Дома Светлейших. Троил и Шмыгалка устремились за ним. Мефодий хотел догнать их, но его не пустили златокрылые. Часть златокрылых держала Буслаева, другие смыкались вокруг второго грифона. Правый грифон сидел на месте спокойно.

«Видимо, мы оба для них опасны. И я, и грифон. Они понятия не имеют, чего от нас ждать», – подумал Мефодий.

Вернулись Троил и Шмыгалка. Раскрасневшаяся Шмыгалка поправляла флейтой прическу. Лицо у нее было крайне недовольное. Троил отрывисто втолковывал что-то высокому стражу, бежавшему справа от него. До Мефодия долетели обрывки их разговора:

– Грифон улетел из Эдема. Он ранен, взбешен и, скорее всего, находится в человеческом мире. Его непременно нужно найти, пока этого не сделал мрак!


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином Litres.ru Купить полную версию
Глава четвертая. Левый грифон

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть