Онлайн чтение книги Мэн-кэ
2

На следующий день после полудня из переулка донесся звон колокольчиков: это тетка прислала за Мэн-кэ коляску. В коляске сидел Сяо-сун, второй двоюродный брат Мэн-кэ, молодой человек лет двадцати пяти, одетый в серый суконный халат. Всего полгода назад он возвратился из Франции; но еще задолго до этого имя его часто встречалось в журналах в числе переводчиков иностранных романов.

Он вежливо поблагодарил Юнь-чжэнь за теплый прием, оказанный Мэн-кэ, и помог сестре сесть в коляску. Кучер в ливрее натянул вожжи, лошадь затрусила рысцой, зазвенели колокольчики. Из дверей домов по обеим сторонам переулка высовывались женщины, с любопытством разглядывая коляску.

Как только коляска выехала из переулка, Сяо-сун принялся успокаивать девушку: ее письмо тетка прочла всем, все понимают Мэн-кэ, сочувствуют ей и одобряют ее решение покинуть училище.

– Знаешь, у нас в доме живут четверо интересных друзей, – сообщил он. Затем выразил восхищение ее письмом, написанным, по его мнению, великолепно, с тонким литературным вкусом. Он уверял, что, читая письмо, хочется дочесть его до конца, не отрываясь, а когда оно прочитано, охватывает чувство сожаления, что оно такое короткое.

Мэн-кэ впервые слышала столь изящную похвалу, и ей сразу вспомнилось время, проведенное в средней школе в Юяне, витиеватая речь учителей, напоминавшая «плывущие в небе облака и журчащие ручьи», выкрики первых учеников, рассчитанные на то, чтобы произвести впечатление. Девушка изумленно смотрела на двоюродного брата, часто моргая своими большими глазами. Глядя на ее густые ресницы, Сяо-сун восхищался:

– Какие у тебя прекрасные глаза!

Коляска въехала в ворота и, медленно обогнув зеленый газон, остановилась у ступеней крыльца. В мезонине появилась маленькая головка и послышался возглас:

– Дядя!

Когда Мэн-кэ и Сяо-сун поднялись на террасу, навстречу им вышла двоюродная сестра:

– Я так и знала, что это вы!

Мэн-кэ охватило легкое беспокойство, когда на нее густой волной хлынул тонкий аромат духов и пудры, и ее рука дрогнула в холеной, изящной ручке сестры.

На кушетке, в углу гостиной, лежал молодой человек с растрепанными волосами, в шерстяной пижаме.

Мэн-кэ узнала его. Они вместе учились – з начальной школе, и он был классом старше ее. 1\акой же это был озорник! Учитель часто оставлял его в школе после занятий и отпускал домой только к ужину.

Мэн-кэ наклонила голову, стараясь внимательно разглядеть его лицо, прежде всегда чумазое, а сейчас чисто вымытое.

– А-а… это… – запинаясь, воскликнул он, сразу узнав Мэн-кэ, и, приподнявшись на кушетке, несколько раз встряхнул своими взъерошенными, коротко подстриженными волосами.

Но двоюродная сестра уже увела Мэн-кэ из гостиной. Тогда Сяо-сун подошел к другу и хлопнул его по плечу:

– Ну, как, получше тебе?

На террасе за домом Мэн-кэ увидела тетку, женщину лет сорока, уже начинавшую полнеть, но еще моложавую, в элегантном костюме. Напомаженные волосы ее с пробором посередине, ниспадая на обе стороны, закрывали небольшую плешь и уши. Чересчур длинная узкая юбка шуршала при каждом движении. Тетка только что вернулась из кухни, где давала указания повару, как готовить утку под вином, и сейчас, немного усталая, с полузакрытыми глазами, сидела в кресле-качалке, медленно покачивавшемся под тяжестью ее тела. На другом конце террасы за маленьким круглым столиком четверо племянников играли в покер.

Увидев тетку, Мэн-кэ сразу притворилась веселой, вспомнив наказ отца: во всем следовать советам тетки, хотя единственной ее мечтой в настоящий момент было на время остаться в доме Юнь-чжэнь.

Тетка старалась ее утешить, просила не волноваться и подождать до будущего года, когда можно будет сдать экзамен и поступить в другую школу. Она уверяла, что Мэн-кэ не будет скучно в ее доме – здесь для нее найдется достаточно друзей; если она захочет заниматься живописью, можно будет подыскать ей подходящего преподавателя.

К ним подошли племянники, оставив игру в покер. Жена самого старшего из них, женщина необычайно живая, сказала:

– Теперь в доме прибавится шума. – Она повернула голову к мисс Ян. – Я не удивлюсь, если ты от нас сбежишь.

Она засмеялась. Юноша в желтом шелковом костюме иностранного покроя отошел от столика и присоединился к беседующим.

А мисс Ян в это время горячо пожимала руку Мэн-кэ и, обнимая ее за плечи, говорила:

– Ах, милая, дорогая Мэн-кэ, как давно мы с тобой не виделись…

Такое бурное проявление чувств немного испугало Мэн-кэ, но она призвала на помощь всю свою выдержку.

– Да, да, очень давно.

Широко раскрытыми глазами она недоверчиво смотрела на мисс Ян.

Двоюродная сестра познакомила Мэн-кэ со студентом в больших очках, одетым в желтый полосатый костюм иностранного покроя. Студент занимался изучением экономики. Юноша вытянулся перед Мэн-кэ во весь рост, и на его порозовевшем лице заиграла едва заметная улыбка. Даже не слыша его выговора, уже по одному виду и стройной осанке можно было заключить, что он уроженец севера.

Вскоре из училища были привезены вещи Мэн-кэ, и она осталась жить у тетки. Взволнованная, стояла она у окна в отведенной ей комнате, смутно припоминая все, что произошло с ней за последнее время. Гостиная с ковром на полу, Двоюродные братья в иностранных Костюмах, женщины с пунцовыми губами – все это плясало у нее перед глазами.

Желая избавиться от этих воспоминаний, она облокотилась о подоконник и, высунувшись наружу, стала смотреть на лужайку перед окном: солнечные лучи, проникшие в самый дальний угол сада, отражались в стеклах окон соседнего дома и слепили глаза. Вдалеке слышались автомобильные гудки. Обернувшись, она увидела свои жалкие чемоданы, лежавшие на скамье и, казалось, тупо глядевшие на нее своими раскрытыми пастями. Мэн-кэ бессильно опустилась на стул и, закрыв лицо руками, стала с замиранием сердца думать о своем будущем.

Она ворочалась с боку на бок на мягкой душистой постели. Стоило ей коснуться набитой лебяжьим пухом подушки, как в душе возникали сладостные воспоминания об изящных украшениях, прекрасном лице, веселой улыбке…

Все это как будто должно было изгладить из памяти случай в училище и ее возмущение, опьянить ее, вызвать желание наслаждаться добрым отношением новых друзей и всеми благами, которые прежде ей и не снились.

В действительности же все обстояло иначе: непривычная обстановка лишь смущала, сковывала ее, а когда она вспоминала, как вынуждена была притворяться и непринужденно смеяться и шутить в обществе всех этих мужчин и женщин, на глазах у нее выступали слезы стыда. Но она тут же подумала, что часто приходится поступать против воли и простила себе эту фальшь, продолжая в то же время терзаться угрызениями совести.

До полуночи Мэн-кэ не могла уснуть. Вспоминала свою прежде свободную, чистую, без всякой мишуры жизнь, и ей хотелось вернуть счастливое безмятежное детство. «Неужели эти люди не искренни в своих чувствах, не чисты в стремлениях?…»

Впрочем, ей оставалось лишь роптать на самое себя. Почему она не может с ними сблизиться? Ведь они добры к ней…

Постепенно Мэн-кэ успокоилась и заснула.

Действительно, в семье тетки все радовались ее приезду. На следующее же утро двоюродная сестра прислала ей свое новое платье кофейного цвета из нью-йоркского шелка, взамен черного шерстяного платья Мэн-кэ, показавшегося ей слишком коротким, грубым и старомодным.

Мэн-кэ, боясь обидеть сестру, приняла подарок, но, как только надела платье, почувствовала, что оно узко, полы путаются в ногах и стесняют каждое движение. Она стыдилась сделать лишний шаг. Особенно неловко чувствовала она себя при резких движениях, ибо наталкивалась то на край стола, то на дверной косяк, и ей приходилось менять походку. В конце концов она разбила несколько бусинок, которыми было отделано платье.

Тань Мин, преподаватель рисования в специальной школе, в первый же вечер после приезда Мэн-кэ узнал, что она занималась живописью. Умные, проницательные глаза девушки произвели на него сильное впечатление. Он отобрал несколько лучших, привезенных из Франции пейзажей и рисунков и подарил Мэн-кэ.

Девушка бережно приняла подарок и положила его на письменный стол, чтобы в часы досуга еще и еще раз пересмотреть рисунки.

Днем, когда двоюродные сестры уходили в школу, Мэн-кэ подолгу беседовала с теткой или с женой старшего двоюродного брата. Они учили ее играть в покер. Когда ей становилось скучно, забавлялась с Ли-ли, трехлетней дочуркой старшего двоюродного брата. А по вечерам, лежа в постели, зачитывалась французскими романами, взятыми у Сяо-суна. Сяо-сун купил ей небольшую настольную лампу с оранжевым абажуром, которую она поставила на стол у изголовья.

Время летело как стрела, унесло тревогу, поначалу охватившую Мэн-кэ. Мало-помалу она успокоилась и привыкла к новому образу жизни.

После ужина наступали самые веселые часы: все собирались в гостиной; уроженец севера, изучавший экономику, обычно во весь голос распевал арии, подражая пекинским оперным певцам. Двоюродная сестра Мэн-кэ и мисс Ян с увлечением подпевали ему тоненькими голосами.

Сяо-сун и Тань Мин увлеченно рассказывали о парижских музеях, парках, театрах, ресторанах… Мэн-кэ слушала их с нескрываемым удовольствием, иногда задавала вопросы. Ей неизменно хотелось сесть поближе к другу своего детства, ибо теперь, когда рядом не было Юнь-чжэнь, он казался единственным, с кем можно было поделиться мыслями о прошлом.

И на четвертый вечер ее пребывания в доме тетки такой разговор состоялся.

– Ты, наверное, уже не помнишь, что я учился с кузиной твоей Мэн-жу в юянской уездной школе старшей ступени?

– Как же не помнить, Бин-бин!

– Меня уже давно не зовут этим именем. Еще в средней школе меня стали звать Я-нань. – Он едва заметно улыбнулся.

– В позапрошлом году кузина вышла замуж и уехала в Сю-шань. Жена старшего дяди всякий раз плачет, как только вспомнит о ней. А ты когда приехал?

– В прошлом месяце. Из Нанкина. Я заболел и не мог продолжать учебу в школе. Знай я, что ты в Шанхае и приходишься им родственницей, я давно побывал бы у тебя. Мэн-кэ, я не был бы здесь, если бы не мое, правда ничтожное, как кунжутное семечко, родство с твоей теткой, и нам никогда не пришлось бы увидеться с тобой…

После этого разговора они стали встречаться по вечерам и, усевшись друг против друга в кресла с высокими спинками, вспоминали истории пяти-шестилетней давности. Однако стоило Я-наню отпустить остроту по адресу кого-нибудь из членов семьи ее тетки, как Мэн-кэ хмурила брови:

– Ой! Уже половина десятого! Пойду к себе.

Или же спрашивала:

– А где сестра? – и, поспешно поднявшись с кресла, покидала гостиную.

Я-нань в таких случаях чувствовал себя потерпевшим поражение, втягивал голову в плечи, горбился и молча слушал, как остальные вели разговор о танцах, театре, кино… Когда же все расходились, он уныло плелся в свою комнату.

Младшая двоюродная сестра Мэн-кэ вполне открыто выражала свою неприязнь к Я-наню. Однажды, когда Мэн-кэ встала, собираясь покинуть гостиную, она вышла следом за ней. Рука об руку они поднимались по лестнице.

– Сестрица Мэн-кэ, о чем это ты с ним часами секретничаешь?

В голосе сестры звучала насмешка.

– Когда-то он был нашим соседом, жил напротив, мы вместе учились.

– Неужели так интересно все время вспоминать прошлое? Поговорила бы лучше с Тань Мином, он, право, занятный.

– Я и с ним часто беседую.

Сестра проводила Мэн-кэ до дверей ее комнаты и весело сказала:

– Спокойной ночи! До завтра!

Через несколько дней после разговора с сестрой Мэн-кэ попросила у Тань Мина краски, холст и начала учиться писать маслом. Целые дни она просиживала у себя в комнате, то старательно копируя свои излюбленные рисунки, то пытаясь нарисовать темно-голубое небо, видневшееся из окна, бамбуковую ограду напротив дверей, дерево за углом дома…

Наконец однажды, потратив несколько часов, она нарисовала уголок сада, беседку, правда, перенесенную ближе к дому, гвоздичные деревья и Ли-ли, играющую на зеленой лужайке в мяч, и, ощутив глубокое удовлетворение, поспешила к кузине, чтобы показать ей свое произведение. Мисс Ян выхватила у нее картину и побежала хвастать перед всеми домашними. Тань Мин первым дал свой отзыв:

– Прекрасно!

Сяо-сун тоже наговорил ей кучу комплиментов.

Поощренная этими похвалами, Мэн-кэ уверовала в свои способности и с еще большим рвением стала заниматься живописью. Теперь она писала не только пейзажи, открывавшиеся из окна, но пыталась также рисовать людей.

Сяо-сун прислал ей целый набор красок и других принадлежностей для рисования, а также небольшой складной стульчик вместе с изящным мольбертом. Это, естественно, усилило ее желание чаще выходить из дому и рисовать с натуры. В такие часы ее любил сопровождать Сяо-сун, а иногда и Тань Мин, которому ради этого приходилось отпрашиваться с работы.

Втроем они отправлялись за город. Иногда Мэн-кэ удавалось нарисовать один-два этюда, а иной раз за оживленной беседой молодые люди забывали о живописи и, съев привезенные с собой консервы, фрукты, булочки, выпив вино, возвращались домой. Эти небольшие экскурсии увлекали Мэн-кэ. Тань Мин обладал природным юмором и живостью, двоюродный брат был всегда ласков, изыскан, заботлив, как нежно любящая мать. В их обществе Мэн-кэ чувствовала себя такой непосредственной и юной, словно была их маленькой сестренкой.

Однажды в комнате Сяо-суна девушка помогала старшему брату менять воду в аквариуме для золотых рыбок, как вдруг в соседней комнате послышались крики. Она бросилась на шум и увидела Чжу Чэна, студента, изучавшего экономику, который играл в шахматы с Тань Мином. Чжу Чэн, весь красный от гнева, требовал, чтобы ему вернули фигуру. Тань Мин стоял тут же и, крепко сжимая в руке ладью, ни за что не желал уступить.

Наконец он внял уговорам Мэн-кэ и согласился вернуть фигуру Чжу Чэну, но при условии, что тот больше не будет брать ходы обратно.

Мэн-кэ подсела к ним. Игра продолжалась. Сначала все шло тихо и мирно, но потом Тань Мин, собираясь объявить противнику мат, сделал неосторожный ход и, сам того не замечая, поставил своего коня под удар коня Чжу Чэна. Тот ничего не заметил. Он долго размышлял, как устранить опасность, и, тяжело вздохнув, передвинул своего короля на соседнюю клетку.

Тань Мин хотел сделать следующий ход, но Мэн-кэ неожиданно одной рукой удержала его, а другой сняла коня Чжу Чэна.

– Король, король! – воскликнула она. – Постой, Тань Мин, я сделаю ход за тебя!

Чжу Чэн только теперь спохватился, что упустил возможность взять коня противника да еще дал ему съесть своего собственного коня, в то время как стоило ему сделать ход ладьей, и партию можно было считать законченной. Он снова поднял шум, требуя, чтобы ему возвратили ход.

Мэн-кэ громко рассмеялась и смешала фигуры. Тань Мин, улыбаясь, дерзко смотрел на нее. Он даже осмелился отпустить несколько неприличных острот, на которые не решился бы в обычное время.

Мэн-кэ после этого несколько дней избегала с ним встреч. Однако вскоре отношения между ними понемногу наладились, ибо Мэн-кэ по-прежнему хотелось чувствовать себя беззаботным ребенком, а ему – изображать себя человеком искренним и во всем сведущим.

Однажды вечером они снова играли в шахматы. Мэн-кэ сидела напротив Тань Мина, и Сяо-сун немного позади, наискосок от нее, опираясь на спинку ее стула. Он то и дело давал ей советы и, протягивая руку из-за ее спины, хватался за фигуры. Всякий раз, когда он наклонялся, горячее дыхание щекотало ей шею, и она невольно отстранилась. Сяо-сун видел тень ее длинных ресниц и старался заглянуть в глубину ее глаз. Он даже пододвинул свой стул поближе.

Мэн-кэ, поглощенная игрой, не замечала, что пара глаз напротив пристально следит за каждым движением ее тонких изящных пальцев с ровно и аккуратно подстриженными бледно-розовыми ногтями, красиво оттеняющими белоснежную руку. Кожа на руке казалась прозрачной, как кристалл, под ней едва виднелись тоненькие, как шелковинки, синие прожилки.

Тань Мин, по-видимому, думал о чем-то постороннем, поэтому приходилось все время напоминать ему, что теперь его ход. Он делал вид, что играет внимательно, но в результате проиграл партию. Мэн-кэ тряхнула головой и радостно воскликнула:

– Я же говорила, что мне не нужны помощники! Разве я не делаю успехов? Погляди, Сяо-сун, он все время проигрывает!

Двоюродный брат улыбнулся. Проигравший тоже был доволен и на все лады расхваливал Мэн-кэ.

Еще не окончилась игра, как в гостиную, держась за руки, вошли мисс Ян и двоюродная сестра.

– Посмотри на меня, милая Мэн-кэ! – воскликнула мисс Ян, едва переступив порог.

– Ах, как прелестно! – Тань Мин тотчас же сорвался с места и бросился ей навстречу, протягивая руку… Он несколько раз понюхал пучок страусовых перьев, свисавших со шляпки золотистого цвета, и принялся громко хвалить аромат духов.

Мэн-кэ не понравился чересчур шикарный наряд мисс Ян и особенно красная безрукавка, такая яркая, что глазам становилось больно. Да и платье казалось слишком пестрым по сравнению с черным атласным платьем двоюродной сестры, на котором единственной отделкой была золотая оборочка.

И все же надо было восхищаться, чтобы польстить самолюбию мисс Ян. Мэн-кэ не знала, как это сделать, но в конце концов после небольшой заминки последовала примеру других.

– Ах, как прелестно! Как очаровательно! – воскликнула она, еще раз бросив взгляд на напудренное и нарумяненное до неестественности лицо подруги.

– Дорогая Мэн-кэ, это платье – подарок старшего брата. Как выразился один из его сослуживцев по бирже, оно наряднее, чем у самой госпожи Хэй, примадонны из «Нового мира». Переодевайся скорее, поедем туда – брат сегодня придет пораньше!

– Я не поеду, – не задумываясь, ответила Мэн-кэ.

Одно упоминание о «Новом мире» вызывало у нее неприятное воспоминание: как-то вскоре после приезда в Шанхай она с подругами по училищу отправилась в «Новый мир» погулять, и там над ними насмехались какие-то распутники.

Смекнув, в чем дело, Сяо-сун едва заметно улыбнулся, сел в кресло и стал листать книгу, всем своим видом показывая, что тоже не собирается идти. Сестра снова хотела позвать Мэн-кэ, но мисс Ян уже направилась к двери, увлекая за собой упирающегося Тань Мина.

– Ладно, пошли! Их все равно не вытащишь! Позовем этого «соню», Чжу Чэна.

За Мэн-кэ пришел старший двоюродный брат, но она уже поднялась к себе.

Внизу резко засигналил автомобиль, возвещая, что все уехали.

Тоска охватила Мэн-кэ. Она сбросила халат и вышла на террасу подышать воздухом. Время было раннее, луна еще не взошла, прямо над головой мерцала холодным светом Ткачиха. Млечный Путь смутно белел на фоне темного неба.

Легкий ветерок трепал волосы Мэн-кэ. Глубокая ночная тишина усилила ее грусть. Она понурила голову и прислонилась к каменным перилам.

Неслышными шагами к Мэн-кэ подошел Сяо-сун.

– Простудишься, сестрица! – Он легонько коснулся ее плеча.

При слабом свете звезд брат заметил, как в ее черных глазах сверкнули блестящие, чистые, как кристалл, слезы.

Девушка обернулась, лицо ее озарилось улыбкой.

Рука об руку они вошли в дом.

Сидя на низенькой скамеечке, Сяо-сун наблюдал, как Мэн-кэ надевает халат. Из-под короткой нижней юбки из черного шелка виднелись стройные ноги, сквозь тонкие шелковые чулки просвечивало нежное белое тело. Взгляд Сяо-суна был прикован к ее ногам.

Сяо-сун пожалел, что предложил ей теплее одеться – широкий халат совершенно скрыл изгиб девичьей талии. Сяо-сун решительно не одобрял нынешнюю женскую моду: халаты должны облегать фигуру.

– Ты как-то странно на меня смотришь! – заметила Мэн-кэ.

– Может, сходим в кино, сестрица? В «Гарделе» сегодня идет «Дама с камелиями»…

Три гола назад Мэн-кэ читала перевод этого произведения и, как ей теперь казалось, по глупости проливала слезы. Ей захотелось посмотреть этот фильм. Она обрадовалась и заторопила Сяо-суна.

На лестнице Мэн-кэ вдруг услышала плач Ли-ли. Она побежала к ней и увидела там жену двоюродного брата с покрасневшими глазами. Та по-видимому плакала, а Ли-ли лежала на кровати и кричала, дрыгая ручками и ножками.

При виде Мэн-кэ жена брата обняла ребенка и сказала, что у Ли-ли болит живот. Ли-ли притихла было на руках у матери, но затем снова раскапризничалась и принялась колотить ее в грудь кулачками.

Мэн-кэ предложила жене двоюродного брата пойти в кино, но та отказалась под предлогом, что нянька ушла и не на кого оставить ребенка.

Мэн-кэ пошла разыскивать Я-наня, но слуга сказал, что он ушел сразу после ужина.

Пришлось идти в кино вдвоем с Сяо-суном. Они отправились в гараж «Летающий Феникс» и взяли машину.

Они немного опоздали, сеанс уже начался. Сяо-сун достал карманный электрический фонарик, и при его свете они пробрались в боковую ложу, с самого края.

Усадив Мэн-кэ. Сяо-сун придвинул вплотную к ней мягкий стул и сел. В этот момент на экране появился какой-то толстяк в халате. Он летел в самолете; сначала внизу промелькнуло море, потом проплыли горы, и, наконец, самолет стал кружиться над городом.

Мэн-кэ недоумевала: что это такое?

Сяо-сун наклонился к ней и шепнул на ухо:

– Фильм еще не начался.

Мэн-кэ вовсе не хотелось смотреть на толстяка. Она стала оглядываться в поисках чего-нибудь интересного. Сквозь голубой тюлевый занавес на возвышении, где расположился оркестр, струился мягкий электрический свет. На балконе и в партере смутно виднелись плотные ряды годов. Из соседней ложи доносился густой аромат духов. Сидевший сзади мужчина сопел и притопывал ногой в такт оркестру.

Когда же наконец на экране появилась каменная лестница и на ней – женщина в длинной черной юбке, Мэн-кэ больше не отрывала глаз от экрана: она вспоминала прочитанную книгу, забыв, что перед ней артистка, и вместе с ней переживала ее горе, будто собственное.

Временами, чувствуя на себе пристальный взгляд брата, она шептала:

– Как трогательно! Ты только посмотри!

– Да, и в самом деле трогательно! – отвечал он.

Мэн-кэ и в голову не приходило, какой смысл вкладывал он в эти слова.

Вдруг в самый, как ей казалось, интересный момент оркестр умолк, и в зале стало ослепительно светло. Начался антракт.

Сяо-сун опросил, не желает ли она выпить кофе. Она покачала головой. В ее воображении мелькали тонкие брови, большие глаза, стройная талия, горькая усмешка…

Протиснувшись сквозь толпу в фойе, Сяо-сун вышел наружу проветриться – духота в зале его утомила. К его возбуждению прибавилась тревога: он понимал, что развязностью можно испортить все дело, тем более если девушке не свойственно кокетство.

В буфете толпилось множество людей, особенно там, где продавались засахаренные фрукты и сигареты.

Некоторые мужчины вскакивали из-за столиков, делая вид, будто ищут друзей. На самом же деле они просто старались разглядеть стройную женскую фигурку.

Пожилые дамы, придвинувшись друг к другу, шепотом высказывали критические замечания о туалетах сидящих поблизости женщин и исподлобья поглядывали на интересных мужчин. Некоторые женщины пудрились, глядя в зеркальце, или поправляли волосы, коротко подстриженные на висках.

В ложе, по соседству с Мэн-кэ, какая-то итальянка оживленно беседовала с усатыми мужчинами, и ее громкий смех привлекал внимание окружающих. Большая рука с зажатой между пальцами сигаретой легла на перегородку ложи, в которой сидела Мэн-кэ; сверкнуло драгоценное кольцо с бриллиантом.

Когда вернулся Сяо-сун, было слышно, как за перегородкой кто-то прощается.

Сеанс продолжался. В наиболее трагических местах Мэн-кэ не могла сдержать слезы. Не дождавшись конца фильма, она встала и направилась к выходу. Сяо-сун последовал за ней.

Когда они сели в автомобиль, Мэн-кэ молча оперлась на руку брата, и он осторожно обнял девушку. Оба молчали: каждый думал о своем. Едва машина остановилась, как Мэн-кэ выскочила и убежала к себе.

В это же время на асфальтовой мостовой у подъезда остановилась небольшая коляска: это тетка вернулась с банкета, устроенного по случаю дня рождения в семье Ли. Потом в доме наступила тишина. В «Новом мире» веселье, по-видимому, было в самом разгаре, но для Мэн-кэ оно не представляло никакого интереса.

Сяо-сун посидел немного с матерью. Разговор шел о гостях на дне рождения, о чрезмерной роскоши, с какой было устроено пиршество, о вине, которое там подавали, о развлечениях… о сегодняшнем фильме. Как только Сяо-сун заметил, что мать устало опустила веки, он поспешил проститься. Рассудок его в это время был уже совершенно трезв: он вспомнил наивность Мэн-кэ и про себя усмехнулся – до чего же он был глуп! Но Мэн-кэ, право, недурна! Он не переставал мысленно ею восхищаться.

«Если захочу, своего добьюсь!» – решил он, и на лице его появилась самодовольная улыбка. Он залез под мягкое одеяло и заснул безмятежным сном.

А Мэн-кэ в это время думала о судьбе дамы с камелиями. Она была просто влюблена в актрису. Все второстепенные детали исчезли из ее памяти: остались только выразительные движения бровей и чувство глубокой скорби, горького сожаления о разбитой жизни. Именно такой она представляла себе жизнь самой актрисы, исполнявшей эту роль.

Она тщетно пыталась вспомнить ее имя. Ей хотелось спуститься вниз и спросить Сяо-суна, но, видимо, все уже спали. Придется ждать до утра. Надо будет непременно посмотреть еще какой-нибудь фильм с участием этой актрисы.

Мэн-кэ никак не могла уснуть. Наконец она встала, набросила халат и вытащила игральные кости. Но не успела разложить их по порядку, как вдруг рассердилась и отшвырнула прочь. Кости покатились по полу.

На глаза Мэн-кэ попалась ваза с яблоками, стоявшая на круглом столике. Она поставила ее перед собой и принялась есть яблоки, задумчиво глядя на абажур. Съев несколько штук, вытащила из ящика красную записную книжку с золотой каемкой и, открыв чистую страницу, старательно вывела мелким почерком:

Мне безразличны знаки восхищенья, Но в ночь глубокую я не могу заснуть. Печальная судьба меня тревожит…

Она остановилась, придумывая, что писать дальше, как вдруг услышала на лестнице голос мисс Ян:

– Сестрица!

Девушка торопливо погасила лампу, нырнула под одеяло и притворилась спящей.

– Мэн-кэ, ты уже спишь?

Мисс Ян и двоюродная сестра стояли у дверей, в свете фонаря, падавшего с террасы, и Мэн-кэ их ясно видела.

Но она не откликнулась, тогда женщины притворили дверь и ушли. Мэн-кэ про себя засмеялась и подумала, как хорошо, что она прикинулась спящей, иначе ее не оставили бы в покое.

За стеной слышались голоса. Сестре и мисс Ян не спалось, они обсуждали госпожу Хэй, ее голос, куплеты комика из какой-то пьесы, пересыпая речь английскими словами. Потом мисс Ян запела, подражая голосу госпожи Хэй:

…Я страдаю…

Двоюродная сестра подхватила:

Мисс не желает…

Затем последовала другая «дахуагу».[2]«Дахуагу» («хуагу») – фривольные песни, исполняемые под аккомпанемент барабана.

– Ах, дорогая! Послушай, что ты поешь! Какой стыд!

– Я ведь только подражаю.

– Таких песенок много, и во всех ругают женщин. А этот комик, право, надоел!

Они еще долго шушукались, но Мэн-кэ уже крепко спала.

С каждым днем становилось все холоднее. Ходить в старом халате было уже невозможно, и Мэн-кэ решила обзавестись новым. Правда, у нее был еще один, синий халат из заграничного шелкового полотна, но она стыдилась в нем показаться двоюродным сестрам, которые носили плащи.

Мэн-кэ мечтала о халате на меху за пятьдесят – шестьдесят юаней. Тут отец как раз прислал ей триста юаней. Он узнал, что дочь живет у тетки, и, опасаясь, как бы она не терпела в чем-нибудь нужды, продал большую часть запасов зерна, чтобы собрать денег. Отец сообщал, что в следующий раз пришлет деньги не раньше будущего года, когда продаст сурепное масло, и предупреждал, чтобы на значительную сумму дочь не рассчитывала…

Мэн-кэ попросила двоюродную сестру пойти вместе с нею за покупками. Но сестра по собственному вкусу купила для нее шубу на собольем меху, материю на два платья, несколько шляпок, туфли, шелковые чулки и еще какую-то мелочь, всего на двести сорок пять юаней. Но и этого ей казалось мало. Желая отблагодарить сестру за хлопоты, Мэн-кэ подарила ^ей свои великолепные перчатки и духи… При мысли об отце у Мэн-кэ становилось тяжело на душе. Денег оставалось совсем мало, но она все же угостила тетку и ее домочадцев обедом.

Проводя день за днем в развлечениях, Мэн-кэ совершенно забыла о Юнь-чжэнь и, когда Я-нань спросил ее о подруге, спохватилась, что уже почти пять недель ее не видела. Она хотела сейчас же ехать к ней, но было неудобно, так как на следующий день уезжал Я-нань. И этот вечер, проведенный с другом, оставил неизгладимый след в неискушенном девичьем сердце Мэн-кэ.

Когда они вышли из парка Баньсунъюань, уже смеркалось.

– Хочешь, я познакомлю тебя с двумя интересными девушками? – предложил Я-нань. – Они из партии анархистов.

Мэн-кэ не знала, кто такие анархисты, но согласилась.

– Очень талантливые люди. Если ты сблизишься с ними, они расскажут тебе о многом, чего ты прежде не знала, и ты поймешь, какому делу должна себя посвятить.

– Правда? Тогда идем!

Они свернули в темный переулок и вошли в серые от грязи ворота; из дома чуть слышно доносилось пение, на кухне за столиком сидел поваренок лет шестнадцати и что-то ел. Я-нань вошел в гостиную, а Мэн-кэ осталась под окном и заглянула: там были двое мужчин и две девушки. Мужчина с раскосыми глазами, развалившись в кресле, пел; па его плечо облокотилась девушка в коротких штанах. И петь мужчине было трудно, это чувствовалось по голосу. У письменного стола, обнявшись, сидела другая пара, оба курили.

Мэн-кэ раздумывала, входить ей или нет, когда за ней пришел Я-нань и громко окликнул кого-то с европейским именем.

В гостиной зажгли лампу; в дверях появились уже виденные Мэн-кэ мужчины и девушки. Та, что была в коротких штанах, схватила Я-наня за руки и изо всех сил стала трясти, то и дело восклицая:

– Товарищ! Товарищ!

Я-нань тоже энергично приветствовал ее, и, так как ему не удавалось освободить руки, чтобы поздороваться с другой девушкой, у которой было рябоватое лицо, пришлось наклонить голову и подставить ей щеку для поцелуя.

Я-нань собрался представить Мэн-кэ, но она была совершенно перепугана этим горячим и бурным выражением чувств, граничащим с развязностью. Однако машинально пожала протянутые ей руки. Увидев перед собой большую лапу с черными волосами, она невольно подняла глаза. Перед ней был тот самый мужчина, который пел. Я-нань приветствовал его с большим уважением.

Стол был завален кипами листовок и газет. Мэн-кэ подошла поближе и сделала вид, что рассматривает их. Вдруг она услышала, как косоглазый сказал:

– …На первом же собрании и примем. А участвовала она в каком-нибудь движении?

– Да. В ученическом, когда еще жила в Юяне.

Мэн-кэ удивленно взглянула на Я-наня, словно хотела спросить: «Уж не обо мне ли речь? Ну и дела!»

В ответ Я-нань скорчил гримасу. Косоглазый обратился к Мэн-кэ:

– Ты недавно в Шанхае? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Заходи как-нибудь, побеседуем. А это – наша «китайская Софья». Право, она стоит того, чтобы еще разок пожать ей руку!

Он искоса взглянул на девушку в коротких штанах. Та как раз приставала к Я-наню с просьбой набросать для нее черновик выступления на городском собрании, которое должно было состояться на будущей неделе. При имени «Софья» она повернулась к Мэн-кэ и вмешалась в разговор:

– На следующей неделе непременно выкрою время, чтобы с тобой поговорить. Видишь, как много у меня работы? Одних листовок сколько! Но это лишь десятая часть!

Мэн-кэ не понимала, почему Я-нань солгал, когда представлял ее, не знала, какого рода «работой» занимаются эти люди, и, когда они стали выстругивать древко для флага, она украдкой выскользнула из дома и быстро пошла прочь, не оглядываясь, боясь, как бы Я-нань ее не догнал.

На следующее утро, чтобы избежать встречи с Я-нанем, Мэн-кэ отправилась к Юнь-чжэнь. Но едва отворила дверь, как на нее обрушился град упреков. Оправдания не помогли, Юнь-чжэнь уже не могла относиться к ней, как прежде, и даже отпустила несколько язвительных замечаний насчет ее пальто, но, как ни странно, Мэн-кэ теперь не презирала хорошую одежду и украшения, хотя еще не привыкла к ним. Выглядеть красивой, по ее мнению, было не так уж плохо. Разве несправедливо пользоваться благами, которые дает красота? Неужели, чтобы показать свое нравственное превосходство над сверстницами, нужно оставаться растрепой и неряхой?…

Мэн-кэ обиделась на подругу, бросила ей в ответ несколько резких фраз и ушла.

Потом Юнь-чжэнь жалела об этом, старалась загладить свою вину, но прежнего доверия ей так и не удалось вернуть.

Зима пролетела незаметно. Мэн-кэ часто бывала в театрах, в кино, пила вино в компании молодых людей, играла в шахматы, читала романы.

Нельзя, правда, сказать, что в обществе сестер ей бывало очень уж весело. Они целыми днями злословили, насмехались над самыми близкими людьми, настойчиво учили Мэн-кэ житейским премудростям и кокетству.

Они радовались, когда им случалось кого-нибудь одурачить, а чаще всего проповедовали свою особую жизненную философию. Бывало, что Мэн-кэ от души смеялась над их проделками, по когда замечала, что за невинным озорством кроются злоба и коварство, едва сдерживалась, чтобы не закричать от ужаса, и украдкой сжимала кулаки.

Тань Мин в последнее время явно осмелел и часто говорил при пей непристойности. Она не умела хитрить, как двоюродные сестры, и тут же уходила, чтобы не слушать.

С Чжу Чэном она почти не разговаривала, даже в тех случаях, когда они играли в карты. Не в пример сестрам, она не нуждалась в партнере, который бы ей угождал.

Что касается Сяо-суна, то его Мэн-кэ буквально обожала, как в свое время Юнь-чжэнь. Как чудесно он говорит! Заметив однажды Мэн-кэ, сидящую у камина в глубоком раздумье, он взял книгу и, встав у нее за спиной, легонько похлопал девушку по плечу.

– Позволь, я прочту тебе стихи. – Голос его звучал ласково и нежно.

Он открыл книгу и на сто тридцать шестой странице прочел:

При вспышках пламени, горящего в камине, Она прекрасна, как вечерняя заря. Ах, кто ей передаст, моей богине, Весь трепет сердца моего?!

Сердце Мэн-кэ дрогнуло: этот вкрадчивый голос и растрогал ее и испугал. Она прикрыла глаза руками. Сяо-сун опустился рядом с ней на скамеечку и отнял ее руки от лица.

– Сестрица! – Он уже давно перестал называть ее «сестра Мэн-кэ» и в последнее время чаще всего звал просто «сестрица».

Голос Сяо-суна дрожал от волнения, он впился взглядом в девушку и молчал. Она не смела поднять голову. Это молчание действовало сильнее всяких слов. Наконец Мэн-кэ поднялась и упорхнула, словно ласточка.

Сяо-сун сел на ее место и не без удовольствия подумал о том, что знает толк в женской красоте; его забавляло волнение Мэн-кэ, и он был наверху блаженства.

Мэн-кэ после этого долго не появлялась, опасаясь выдать свое смущение. Она пошла искать Ли-ли, намереваясь поиграть с ней. Но девочка сразу что-то учуяла и, обняв Мэн-кэ за шею, спросила, о чем она думает.

Жена старшего двоюродного брата была очень добра к Мэн-кэ и часто, когда мужа не бывало дома, проводила с нею вечера.

Уроженка западной Сычуани, жена брата долго жила па юге. Она часто рассказывала о красоте озера Сиху, на берегу которого стоял их дом, вспоминала о своей восьмидесятилетней бабушке, о том, как в шестилетнем возрасте почти одновременно лишилась отца и матери, призналась, что только ради бабушки терпит унижения от грубого и беспутного мужа.

– Неужели он тебя не любит? – спросила Мэн-кэ.

– А ты не знала? – усмехнулась молодая женщина. – Разве ты не замечаешь, что его почти не бывает дома? Он старается причинить мне боль, потому что знает, что у меня есть сердце. Но он даже не представляет, как оно терпеливо и спокойно! Ах, милая Мэн-кэ, ты не знаешь моего горя! Когда он подходит ко мне и дышит винным перегаром, мне хочется его ударить!

– И ты могла бы это сделать? – спросила Мэн-кэ.

Женщина усмехнулась. Потом рассказала, сколько страхов и тревог пришлось ей пережить, когда семнадцати лет она стала невестой, а потом, после свадьбы, три месяца украдкой лила слезы, опасаясь, как бы бабушка ни о чем не узнала…

Жена старшего брата умела писать стихи. Из нескольких старых черновых набросков Мэн-кэ поняла, какой у нее тонкий, мягкий характер, как она талантлива, узнала с ее надеждах и разочарованиях.

«Если бы она вышла замуж за Сяо-суна, ей не пришлось бы сетовать на судьбу!» – подумала Мэн-кэ испросила:

– А какого ты мнения о Сяо-суне?

Не догадываясь об истинном смысле вопроса, жена брата принялась подробно рассказывать, до чего Сяо-сун внимателен к женщинам, до чего обходителен с ними.

Мэн-кэ вздохнула: ей было очень жаль жену брата. Но та истолковала ее вздох по-своему и принялась утешать, решив, что девушка вспомнила о каком-нибудь своем горе.

С наступлением весны в доме стало немного тише. Двоюродная сестра и мисс Ян с нотными тетрадями под мышкой каждое утро уходили в школу; Тань Мин и Чжоу Чэн тоже посещали занятия; Сяо-сун дважды в неделю давал уроки в каком-то институте. Тетка разъезжала по гостям. Жена старшего двоюродного брата возилась с дочуркой. Одна только Мэн-кэ оставалась без дела.

Она целыми днями валялась в постели, вспоминала прочитанные романы и мечтала о будущем; в конце концов она пришла к выводу, что эгоистка и думает только о себе. «Свободно носиться по волнам – вот жизнь, которая мне нужна», – признавалась она самой себе.

Иногда Мэн-кэ завидовала девушкам из парижских кафе, а иной раз воображала себя великой героиней, революционеркой. Но тут ее грезы мгновенно улетучивались, потому что одно это слово, ассоциируясь с «китайской Софьей», леденило душу.

Тань Мин пытался вновь возбудить у нее интерес к живописи, уговаривал рисовать. Однако Мэн-кэ в большинстве случаев отказывалась. Сяо-сун же давно перестал упоминать о живописи.

Мечтая о Париже, Мэн-кэ стала учиться у двоюродного брата французскому языку.

Вскоре отец снова прислал ей деньги и письмо:

Мэн-кэ задумалась, вспомнив о нежности отца, об озорстве Сань-эр… Представила себе старого вола и молодых барашков, резвящихся на лужайке… белых мотыльков… Давно минувшие дни! Какими они были счастливыми!

Листочки письма один за другим выскользнули из пальцев. При мысли о неуклюжем Цзу-у Мэн-кэ охватила тревога – а что, если ее, согласно обычаю, заставят выйти замуж за родственника? Девушка твердо решила не возвращаться домой во избежание ссор с отцом. Сообщила ему лишь, что учится, а об остальном и словом не обмолвилась.

Написав ответ, она немного успокоилась, а через несколько дней начисто забыла и об отце и о Цзу-у. Но потом вдруг заскучала. Ей захотелось повидать Сяо-суна, но того уже целых три дня не было дома.

Мэн-кэ ощущала одиночество и какую-то смутную тревогу. Неужели двоюродный брат занял все ее мысли?

Вечером совершенно неожиданно от него пришло письмо – оказывается, он улаживал какое-то срочное дело для одного из своих друзей. Он скучал о Мэн-кэ и спрашивал, как она провела эти дни… Много раз девушка перечитывала письмо и полночи не могла уснуть.

В последнее время Тань Мин особенно старался услужить ей, и это доставляло Мэн-кэ беспокойство.

Прошло пять дней, а Сяо-сун все не возвращался. Вечером Мэн-кэ забавлялась с Ли-ли и вырезала ей из бумаги игрушки. Жена старшего двоюродного брата сидела рядом и делала маникюр. Неожиданно она тихо спросила:

– Дорогая Мэн-кэ, это правда?

– Что?

– То, что написано о проблеме женщин в старом журнале, который я случайно вчера нашла? Мне кажется, это особенно справедливо по отношению к женщинам, которые вышли замуж по старому обычаю. По-моему, в таких случаях замужество равносильно разврату, и не только потому, что женщину дешево ценят.

– Ну, это не совсем так. Я думаю, самое важное, чтобы супруги были довольны друг другом. А разве браки ради денег – не разврат? Ведь продать себя куда хуже, чем пойти наперекор родителям.

– Ай, тетя Мэн-кэ! – закапризничала Ли-ли и толкнула Мэн-кэ в бок. – Смотри, ты отрезала человечку руку! Мама, подожди, не мешай тете!

– Ладно, больше не будем, – пообещала Мэн-кэ. – Вырезать тебе девочку с зонтиком или с сумкой?

Мэн-кэ снова взялась за ножницы, продолжая разговор:

– Милая! У тебя, наверное, нервы не в порядке, вот ты и расстраиваешься по пустякам…

– Ах, не говори о нервах, ведь мне всего двадцать лет, у меня есть Ли-ли, казалось бы, я должна быть довольна и терпелива. Я готова была бы переносить любые тяготы и горести. Но меня променяли на какую-то проститутку, и мне остается только завидовать ей!..

Никогда еще Мэн-кэ не слышала от нее ничего подобного. Такое смелое, открытое признание, сорвавшееся с уст (всегда скромной, застенчивой жены старшего двоюродного брата, не на шутку перепугало ее. Она выронила ножницы и схватила женщину за руку:

– Это правда? Ты уверена? Нет, ты бредишь! Увидев, как растерялась Мэн-кэ, та засмеялась и похлопала ее по плечу:

– Нет, это не бред. Возможно, со временем и ты все узнаешь…

B это время в комнату стремительно влетела мисс Ян, схватила Мэн-кэ за руку и, несмотря на ее протесты, потащила за собой.

У крыльца стояла машина. В ней сидели Тань Мин, двоюродная сестра и Чжу Чэн и о чем-то спорили… Тань Мин открыл дверцу машины, и мисс Ян толкнула Мэн-кэ прямо к нему на колени. Затем села сама, и машина тронулась.

Мэн-кэ очутилась между мисс Ян и Тань Мином. Она была недовольна, но, видя, что сидящие впереди Чжу Чэн и двоюродная сестра оглядываются на нее и смеются, улыбнулась:

– Куда вы меня везете?

– Сейчас все расскажу. Как только я узнала, что брата Сяо-суна пятый день нет дома, я заволновалась и стала расспрашивать Чжу Чэна и Тань Мина – ведь брат и Тань Мин дышат, как говорится, одним носом, и потому Тань Мин должен был знать, где находится Сяо-сун. Но если они оба решили нас обмануть, он ни за что не скажет! И Тань Мин действительно уверял, что не знает, где Сяо-хун. Тогда я подослала к нему старшую сестру, и он выложил все начистоту, признался, что Сяо-сун в Аньлэгуне. Вот мы и решили поехать за ним. Ты бы, разумеется, не поехала, если бы мы не утащили тебя силой. Одно упоминание об Аньлэгуне испортило бы тебе настроение.

– С чего это вдруг ему захотелось жить в Аньлэгуне? Что он там делает?

– Ха-ха, да разве там живут? Просто вечером он собирается кое с кем танцевать. А живут они в гостинице Дадун.

Все расхохотались.

Когда проезжали мимо гостиницы Дадун, мисс Ян велела остановить машину. Тань Мин запротестовал было: нельзя врываться к людям столь бесцеремонным образом, но, зная, что мисс Ян может вспылить, сдался и назвал номер.

Все вышли из машины, только Тань Мин не пожелал идти наверх. У дверей номера сто сорок три мисс Ян остановилась и заглянула внутрь через замочную скважину, потом выпрямилась и, сдерживая улыбку, постучалась.

– Войдите! – отчетливо послышался голос Сяо-суна.

Мэн-кэ была поражена.

Дверь отворилась. Сяо-сун, согнувшись над стулом, чистил ботинки; за туалетным столиком сидела обворожительная женщина в широком розовом халате и старательно подводила брови.

– Ты здесь, брат… здравствуй! Ты нас не представишь? Эта дама… – Чжу Чэн и мисс Ян явно испытывали удовольствие.

Сяо-сун смутился, покраснел до ушей и так растерялся, что даже не сообразил снять ногу со стула. Он не знал, что сказать. Зато женщина, прижимая руки к груди, непрерывно повторяла:

– Садитесь, пожалуйста! Садитесь, пожалуйста!

Мисс Ян и остальные самодовольно посмеивались, расхаживая по комнате и разглядывая обстановку.

– Если угодно, – произнес наконец Сяо-сун, – могу представить: это супруга Чжан Цзы-у. Цзы-у в письме просил меня проводить жену в Ханчжоу… А это моя младшая сестра, – продолжал он, обращаясь к женщине, – а это… Они любят поребячиться и ворвались сюда без приглашения. Не удивляйтесь, пожалуйста, госпожа Чжан.

Такое лицемерное объяснение, естественно, не возымело никакого действия, лишь дало повод для множества новых насмешек и тонких намеков.

Мило улыбаясь минуту назад, госпожа Чжан умолкла, подавленная происшедшим. Как это ужасно – принимать друзей своего любовника в туфлях на босу ногу.

Тань Мин, оставшийся в машине, с беспокойством думал о своей вине перед Сяо-суном. Как ему теперь встречаться с другом? Ведь Сяо-сун так полагался на него! Но тут же в голове его промелькнула мысль, что он может извлечь выгоду из создавшегося положения. И все же он колебался, не зная, как поступить…

В этот момент он увидел Мэн-кэ. Она выходила из подъезда гостиницы. Тань Мин выскочил из машины и бросился навстречу.

Мэн-кэ молча села в автомобиль. Тань Мин спросил, куда ее везти. Она попросила ехать к дому, и машина тронулась.

Тань Мин крепко сжимал обе руки Мэн-кэ, девушка не сопротивлялась. Потом он принялся рассказывать ей о неблаговидных делах той женщины.

Мэн-кэ заплакала. Сяо-сун причинил ей боль. Ее двоюродный брат, которого она так любила и уважала, снизошел до женщины, ничем не отличавшейся от обыкновенной проститутки! При этой мысли девушке показалось, что она сама опозорена.

Тань Мин, напротив, был очень весел и под руку проводил ее до самых дверей. Она не разрешила ему войти в комнату. Поднявшись к себе, заперлась и, бросившись ничком на кровать, зарыдала, как ребенок. Она вспоминала внимание Сяо-суна, его предупредительность, волнующие душу взгляды, его голос… Какой же он лицемер!

Мэн-кэ вытащила из-под подушки полученное от него вчера письмо, полное нежных чувств, и изорвала его, рассыпав клочки по постели. Затем пришла в еще большее негодование и стала в ярости швырять обрывки бумаги на пол. Она удивлялась: как можно быть такой наивной! Теперь приходится расплачиваться за доверчивость, что же, поделом ей! Она злилась на себя, злилась на всех людей, плакала, успокаивалась, снова плакала… Неизвестно, сколько прошло времени, но она вдруг почувствовала усталость и головную боль. Мэн-кэ в изнеможении опустилась на подушку, и из глаз ее ручьями побежали слезы.

В это мгновение раздался осторожный стук в дверь.

Мэн-кэ вскочила и изо всех сил налегла на дверь.

– Мэн-кэ! Один раз, последний раз, разреши, Мэн-кэ, я хочу… войти!

Этот нежный, умоляющий, взволнованный голос обезоружил ее. Сердце учащенно забилось, она всем телом приникла к двери и с затаенным дыханием ловила каждое слово.

– Мэн-кэ, моя Мэн-кэ… ты… я хочу тебе все объяснить!

Рука ее уже поднялась, чтобы откинуть крючок, но тут она потеряла сознание.

Сяо-сун решил, что девушка рассердилась и потому молчит. Усмехаясь и в то же время утешая себя, он спустился вниз.

Когда Мэн-кэ очнулась, за дверьми никого не было, на веранде горела лампочка, освещая пепельно-белую стену.

Мэн-кэ вернулась в комнату, взяла носовой платок и снова вышла.

Она брела, сама но зная куда, и очнулась лишь у садовой беседки. Здесь она присела, но свет фонаря, висевшего в беседке, больно бил в покрасневшие от слез глаза. Она встала и пошла за беседку. Там, в тени деревьев, стояла скамейка, на которой они как-то сидели с Сяо-суном. Мэн-кэ легла на скамейку и стала смотреть вверх. Сквозь листья виднелись мерцающие звезды; из чащи деревьев струился густой аромат, напоенный росой цветов – красных роз, маков…

Мэн-кэ озябла; скамейка была влажной от росы. Девушке захотелось встать и уйти, но в это время она услышала шаги – кто-то направлялся к беседке. Мэн-кэ приподняла голову и посмотрела в щель между брусьями в спинке скамейки. О Небо! Сяо-сун! Следом за ним в пространстве, освещенном фонарем, появилась фигура Тань Мина. Мэн-кэ лежала, затаив дыхание, и наблюдала за ними.

Лицо Сяо-суна было серьезным. Он поднялся в беседку и погасил фонарь.

– Что ты хотел сказать? – глухо произнес он.

– Мне показалось, что ты рассердился на меня.

– За что?

– За Мэн-кэ.

– Ты полагаешь, у тебя есть шансы? – последовал холодный смешок.

– Утверждать не осмеливаюсь…

– Ха-ха…

– Сяо-сун! Я тебя прошу, не расстраивай меня! Мы с тобой дружим почти восемь лет, так неужели нам пристало ссориться из-за какой-то девчонки! Скажу откровенно: если ты не любишь Мэн-кэ, я, разумеется, буду действовать. И если Мэн-кэ мне уступит, не сердись! Что ты на это скажешь?

– Ты считаешь, что для тебя наступил благоприятный момент? Ошибаешься! То, что она видела меня и Чжан, не имеет ни малейшего значения. Я уверен, что сумею рассеять ее подозрения.

– Если она тебе поверит, это будет для нее несчастьем.

– Я умею притворяться! Всеми своими успехами я обязан только этому умению… Но если ты принял решение, действуй! Добьешься своего – завидовать не стану! Только учти – приревнует тебя твоя маленькая Ян, я здесь ни при чем. Она не так наивна.

Мэн-кэ хотелось выбежать из своего укрытия и избить обоих, но, зажав рот рукой, чтобы не крикнуть, она дождалась, пока они покинули сад.

Мэн-кэ вернулась в дом, когда все уже спали. На столе лежало письмо от Тань Мина. Она прочла его и дрожащими пальцами разорвала в клочки. Уже неделю она жила в предчувствии чего-то непоправимого. Всякий раз, когда ей приходилось оставаться наедине с Тань Мином, она поспешно убегала, ибо его неестественно пылкое отношение к ней и двусмысленные намеки внушали ей ужас. Но особенно страшным казался его наглый, похотливый взгляд, который преследовал Мэн-кэ.

Но самым неожиданным было бестактное письмо, которое можно было написать только любовнице.

Мэн-кэ сочла его оскорблением, как и полагалось порядочной женщине, которую не оценили по достоинству, Ведь это сильнее всего ранит женское сердце!

На следующий день за обедом все пришли в замешательство. Хозяйка прочла письмо племянницы. Мягко и сдержанно Мэн-кэ благодарила тетку за доброе к ней отношение, но жаловалась на свой строптивый характер, из-за которого ей постоянно приходилось страдать. Праздная жизнь, писала она, непременно вызвала бы у нее дурные наклонности, поэтому она уходит. Родные сокрушенно вздыхали.

Сяо-сун и Тань Мин на первых порах почувствовали разочарование, но вскоре оно прошло – у Тань Мина была мисс Ян, за которой он волочился, а у Сяо-суна, кроме госпожи Чжан, – еще две подруги, весьма многообещающие. Поэтому с уходом Мэн-кэ они не так уже много потеряли.