Онлайн чтение книги Мэр Кэстербриджа
ГЛАВА XXXVIII

Церемония была короткая, слишком короткая, по мнению Люсетты, которой почти целиком овладело опьяняющее желание вращаться в высшем свете; и все же она торжествовала. Ее пальцы еще ощущали пожатие августейшей руки, и хотя подслушанный ею разговор о том, что ее мужа, быть может, возведут в пэры, был почти праздной болтовней, но мысль об этом не казалась ей несбыточной мечтою: и не такие еще чудеса случались со столь прекрасными и обаятельными людьми, как ее шотландец.

После своей стычки с мэром Хенчард отошел и стал за дамской трибуной; здесь он стоял, рассеянно уставившись на отворот своего сюртука, который сжимала рука Фарфрэ. Хенчард прижал свою руку к этому месту, словно силясь понять, как мог он вынести столь тяжкое оскорбление от человека, к которому некогда относился с таким страстным великодушием. Так он стоял в каком-то оцепенении, но вот до него донесся разговор Люсетты с другими дамами, и он ясно услышал, как она отреклась от него, как отрицала, что он помог Дональду и что он не всегда был простым поденщиком.

Он пошел домой и в крытом проезде, ведущем на площадь Бычьего столба, встретил Джаппа.

– Выходит, вы получили щелчок по носу, – сказал Джапп.

– Ну так что же, что получил? – резко отозвался Хенчард.

– И я тоже получил в свое время, значит, мы с вами теперь на одной доске. – И он коротко рассказал о своей попытке добиться посредничества Люсетты.

Хенчард выслушал рассказ, но не очень внимательно. Его собственные отношения с Фарфрэ и Люсеттой занимали его гораздо больше, чем их отношения с другими людьми.

Он снова пустился в путь, и мысли одна за другой теснились в его голове: «Когда-то она умоляла меня, а теперь язык ее не хочет признавать меня, а глаза не хотят меня видеть!.. А он… какой у него был злой вид. Он оттащил меня назад, словно быка, который навалился на изгородь… Я уступил, как ягненок, поняв, что там нашего спора решить нельзя. Хорошо ему сыпать соль на свежую рану!.. Но он за это поплатится, а она об этом пожалеет. Дело надо решать дракой – один на один, – и тогда увидим, хватит ли дерзости у щенка сразиться с мужчиной!»

И разоренный торговец, видимо решившись на какое-то отчаянное дело, наскоро пообедал и без дальнейших размышлений пошел искать Фарфрэ. Его оскорбляли как соперника, его третировали как поденщика, а сегодня – верх унижения – его схватили за шиворот, как бродягу, на глазах у всего города.

Толпы разошлись. Если бы не арки из зелени, все еще стоявшие там, где их воздвигли, казалось бы, что Кэстербридж снова зажил обыденной жизнью. Хенчард дошел по Зерновой улице до дома Фарфрэ, постучал в дверь и попросил передать, что хотел бы поговорить с хозяином в зернохранилище, как только тому будет удобно прийти. После этого он завернул за угол и прошел на задний двор.

Здесь никого не было, на что Хенчард и рассчитывал; рабочим и возчикам дали полдня отдыха по случаю утреннего события, но возчики должны были прийти сюда позже, на короткое время, чтобы задать корму лошадям и настлать свежей соломы в стойла. Хенчард подошел к крыльцу зернохранилища и хотел было уже подняться на него, как вдруг проговорил громким голосом:

– Я сильнее его.

Он повернулся и пошел к сараю, где выбрал из нескольких валявшихся веревок самую короткую, привязал один конец ее к гвоздю, другой взял в правую руку и, прижав левую руку к боку, повернулся и сделал полный оборот, – так ему удалось крепко притянуть левую руку к телу. Затем он поднялся по лестнице на верхний этаж зернохранилища.

Здесь было пусто, лежало только несколько мешков; в дальнем конце помещения была дверь, и, как мы уже говорили, она открывалась в пространство под стрелой крана, с которой свешивалась цепь для подъема мешков. Хенчард открыл эту дверь и, став на пороге, выглянул наружу. Отсюда до земли было футов тридцать – сорок; здесь он стоял с Фарфрэ, когда Элизабет-Джейн видела, как он поднял руку, и с такой тревогой спрашивала себя, что означало это движение.

Он отошел на несколько шагов в глубь помещения и стал ждать. С этой высоты он видел крыши соседних домов, пышные кроны каштанов, уже покрытых нежной молодой листвой, поникшие ветви лип, сад Фарфрэ и ведущую в него зеленую калитку. Немного погодя, – Хенчард не мог бы сказать точно, сколько прошло времени, – зеленая калитка отворилась, и появился Фарфрэ. Он был в дорожном костюме. Косые лучи закатного солнца упали на его голову и лицо, когда он вышел на свет из тени, отброшенной стеною, и залили их алым пламенем. Хенчард смотрел на Фарфрэ, стиснув зубы, и его прямой нос и квадратный подбородок казались сейчас как-то особенно резко очерченными.

Фарфрэ шел, засунув руку в карман, и напевал песню, слова которой, видимо, были для него важнее мелодии. Это были слова той песни, какую он пел несколько лет назад в «Трех моряках», когда был бедным молодым человеком, который пустился по свету искать счастья и сам не знает, в какую сторону ему идти. Он пел:

Возьми мою руку, верный друг,

И дай мне руку твою.

Ничто так не волновало Хенчарда, как старинная песня. Он отпрянул назад.

– Нет, не могу! – вырвалось у него. – И зачем только этот чертов болван сейчас запел!

Наконец Фарфрэ умолк, и Хенчард выглянул из двери.

– Поднимитесь сюда! – крикнул он.

– А, это вы! – откликнулся Фарфрэ. – Я вас не заметил. Что случилось?

Минуту спустя Хенчард услышал его шаги на нижнем марше лестницы. Он услышал, как Фарфрэ взошел на второй этаж, поднялся по лестнице и, взойдя на третий, начал подниматься на четвертый. Наконец голова его высунулась из люка позади Хенчарда.

– Что вы тут делаете в такой час? – спросил он, подойдя к Хенчарду. – Почему не отдыхаете, как остальные рабочие?

Он говорил строгим тоном, желая показать, что не забыл неприятного инцидента, происшедшего утром.

Хенчард промолчал; отойдя от двери, он опустил крышку люка и прихлопнул ее ногой, чтобы она плотно вошла в раму, потом повернулся к молодому человеку, который с удивлением заметил, что левая рука Хенчарда притянута веревкой к боку.

– Ну, – сказал Хенчард спокойно, – теперь мы стоим лицом к лицу, мужчина с мужчиной. Твои деньги и твоя прекрасная супруга уже не поднимают тебя надо мной, как раньше, а моя бедность не давит меня.

– Что все это значит? – спросил Фарфрэ просто.

– Подожди минутку, сынок. Не худо бы тебе подумать дважды, прежде чем доводить до крайности того, кому нечего терять. Я терпел твою конкуренцию, которая меня разорила, и твою надменность, которая меня унижала, но твоей грубости, которая меня опозорила, я не стерплю!

Фарфрэ немного рассердился.

– Не к чему вам было соваться туда, – сказал он.

– Вам можно, а мне нельзя! Как ты смеешь, молокосос, выскочка, говорить человеку моих лет, что ему не к чему было соваться туда! – Он так рассвирепел, что на лбу его вздулась жила.

– Вы оскорбили члена королевского дома, Хенчард, и я, как главное должностное лицо, обязан был вас остановить.

– К черту члена королевского дома! – крикнул Хенчард. – И коли на то пошло, я такой же верноподданный, как и ты, не хуже!

– Я сюда пришел не для того, чтобы спорить. Подождите, пока остынете, и вы будете смотреть на все это так, как смотрю я.

– Может, тебе первому придется остынуть, – сказал Хенчард мрачно. – Теперь слушай. Мы оба сейчас стоим на этом чердаке, в четырех стенах, и здесь мы закончим стычку, которую ты затеял утром. Вот дверь – сорок футов над землей. Один из нас вышвырнет другого в эту дверь, а победитель останется внутри. Потом он, если захочет, спустится вниз, начнет бить тревогу и скажет, что другой свалился нечаянно, или же скажет правду, – это уж его дело. Как более сильный, я привязал себе одну руку, чтобы не иметь преимущества перед тобой. Понял? Ну, держись!

У Фарфрэ не было выбора, оставалось только схватиться с Хенчардом, потому что тот сразу же бросился на него. В этой борьбе каждый из них старался повалить другого на спину, а Хенчард, кроме того, старался вытолкнуть противника в дверь.

Вначале Хенчард схватил свободной правой рукой Фарфрэ за ворот – слева – и крепко вцепился в него, а Фарфрэ схватил за ворот Хенчарда левой рукой. Правой же он старался достать левую руку Хенчарда, но не мог – так ловко увертывался Хенчард, глядя в лицо своему белокурому стройному противнику, опустившему глаза.

Хенчард выставил вперед ногу, Фарфрэ обвил ее своей ногой, и, таким образом, борьба пока что мало чем отличалась от обычной в этих местах борьбы. Несколько минут они стояли в этой позе, изгибаясь и раскачиваясь, как деревья в бурю, и сохраняя полное молчание. Слышно было только, как они дышат. Наконец Фарфрэ попытался схватить Хенчарда за шиворот с другой стороны, но тот упирался, вывертываясь изо всех сил, и этот этап борьбы окончился тем, что Хенчард, надавив на Фарфрэ мускулистой рукой, заставил его упасть на колени. Однако движения его были стеснены, и ему не удалось помешать Фарфрэ снова подняться на ноги, после чего борьба началась сызнова.

Быстро повернувшись, Хенчард толкнул Дональда, и тот очутился в опасной близости к пропасти; осознав свое положение, шотландец впервые крепко уцепплся за противника, а рассвирепевший «князь тьмы» (Хенчард сейчас был так страшен, что ему подошло бы такое прозвище) никакими силами не мог поднять Фарфрэ или оторвать его от себя. Наконец это ему удалось, но они уже далеко отодвинулись от роковой двери. Отрывая от себя Фарфрэ, Хенчард перевернул его вниз головой. Если бы левая рука у Хенчарда была свободна, Дональду тогда же пришел бы конец. Но шотландец снова встал на ноги и так скрутил руку Хенчарда, что у того лицо исказилось от боли. Хенчард, не выпуская Фарфрэ, немедленно нанес ему сокрушительный удар левым коленом и, пользуясь своим преимуществом, толкнул его к двери, так что светловолосая голова Фарфрэ перекинулась через порог, а рука повисла снаружи вдоль стены.

– Ну, вот! – проговорил Хенчард, задыхаясь. – Вот чем кончилось то, что ты начал утром. Твоя жизнь в моих руках.

– Так берите ее, берите! – пробормотал Фарфрэ. – Вы давно уже хотели этого!

Хенчард молча посмотрел на него сверху вниз, и глаза их встретились.

– Ах, Фарфрэ!.. Неправда! – проговорил Хенчард с горечью. – Бог свидетель, ни один человек так не любил другого, как я любил тебя когда-то… А теперь… хотя я пришел сюда, чтобы убить тебя, но духу у меня не хватает тебе повредить! Иди доноси на меня… поступай как хочешь… мне все равно.

Он отошел в дальний конец помещения и в порыве раскаяния бросился на мешки в углу. Фарфрэ молча посмотрел на него, потом подошел к люку и спустился во двор. Хенчард хотел было окликнуть его, но голос отказался ему служить; и вскоре шаги Дональда замерли.

Хенчард испил до дна чашу стыда и раскаяния. На него нахлынули воспоминания о первом знакомстве с Фарфрэ, о том времени, когда своеобразное сочетание романтизма, – и практичности в характере молодого человека так покорило его сердце, что Фарфрэ мог играть на нем, как на музыкальном инструменте. Хенчард был до того подавлен, что не мог встать, и лежал на мешках, свернувшись клубком, в позе, необычной для мужчины, особенно такого, как он. В этой позе было что-то по-женски слабое, и то, что принял ее такой мужественный и суровый человек, производило трагическое впечатление. Он слышал, как внизу говорят люди, как открывается дверь каретного сарая и запрягают лошадь, но не обратил на это внимания.

Здесь он лежал, пока прозрачный полумрак, сгустившись, не перешел в непроницаемую тьму, а проем двери, открывавшейся в пространство, не превратился в продолговатый четырехугольник серого света – единственное из всего окружающего, что можно было видеть. Наконец Хенчард поднялся, устало стряхнул пыль с одежды, ощупью добрался до люка, ощупью спустился по лестнице и очутился во дворе.

– Когда-то он ставил меня высоко, – пробормотал он. – Теперь он вечно будет ненавидеть меня и презирать!

Его охватило непреодолимое желание снова увидеть Фарфрэ, сейчас же, и отчаянной мольбой попытаться достичь почти невозможного – добиться того, чтобы Фарфрэ простил ему это безумное нападение. Но, направившись к подъезду его дома, он вспомнил о том, что происходило во дворе и на что он не обращал внимания, пока лежал наверху в каком-то оцепенении. Он вспомнил, что Фарфрэ пошел в конюшню и стал запрягать лошадь в двуколку, а в это время Уиттл принес ему письмо, и тогда Фарфрэ сказал, что не поедет в Бедмут, как собирался, а поедет в Уэзербери, куда его неожиданно вызвали, причем по дороге туда заедет в Меллсток, так как это всего лишь одна-две мили крюку.

Очевидно, он вышел из дому во двор, уже готовый тронуться в путь, и, конечно, не предполагая, что на него могут напасть, а теперь уехал (но не туда, куда собирался), не сказав никому ни слова о том, что произошло между ними.

Итак, сейчас не имело смысла искать Фарфрэ в доме; следовало пойти туда гораздо позже.

Оставалось только ждать его возвращения, хотя ожидание было почти пыткой для беспокойной и кающейся души Хенчарда. Он бродил по улицам и окраинам города, останавливаясь то здесь, то там, пока не дошел до каменного моста, о котором мы уже говорили и где он теперь привык стоять. Здесь Хенчард пробыл довольно долго, слушая журчанье воды, стекающей с плотины, и глядя на огни Кэстербриджа, мерцающие невдалеке.

Так он стоял, прислонившись к парапету, пока его не вывел из рассеянности странный шум, доносившийся со стороны города. То была какофония ритмических звуков, которые отдавались от стен домов и усугубляли ее какофонией отзвуков. Не испытывая ни малейшего любопытства, Хенчард сначала подумал, что это гремит городской оркестр, решивший закончить знаменательный день импровизированным вечерним концертом, но такое предположение опровергалось некоторыми странными особенностями реверберации. Хенчард не мог себе это объяснить, да особенно и не старался – он так остро чувствовал свое нравственное падение, что был неспособен думать ни о чем другом, и снова прислонился к парапету.