Онлайн чтение книги Миллион в воздухе
Глава 3. Бабушка, маршал и двадцать наследников

Чтобы объяснить причины, по которым Мэй не жаждала распространяться о своей бабушке, нам придется прерваться и подробнее рассказать историю мисс Фортескью, долгое время бывшей притчей во языцех в Лондоне, Суррее и Девоншире, а кроме того, в некоторых отдаленных колониях Британской империи. В общем и целом можно сказать, что имя этой поразительной особы было известно всему белому свету.

Кларисса Фортескью происходила из уважаемой семьи. Ее родители были безупречны, как и родители родителей. Правда, один из ее дедушек злоупотреблял бренди, а другой имел привычку время от времени швыряться в жену всем, что попадалось под руку, но в семье Фортескью эти мелочи сходили за невинные чудачества, тем более что домашние никогда не жаловались, а стало быть, никто из посторонних ни о чем не знал.

Мисс Кларисса была идеальной юной леди, столь же благовоспитанной, сколь очаровательной. При наличии приличного приданого такие качества не пропадают втуне, и вскоре Клариссе сделал предложение мистер Джозеф Уинтерберри. Он жил по соседству с семьей Фортескью. Сам он также происходил из хорошей семьи, известной в этих краях уже несколько веков. У Джозефа было десять братьев и сестер, восемь дядюшек, двенадцать теток и примерно человек семьдесят кузенов и кузин, которые попеременно гостили в доме его хлебосольных родителей. Помимо столь внушительной родни, Джозеф обладал приятной внешностью и покладистым характером, а кроме того, со временем должен был унаследовать кое-какую земельную собственность. Все в округе решили, что он и мисс Кларисса станут на редкость удачной парой. Уже потом, когда выяснилось, насколько они ошиблись в своих ожиданиях, жена викария заявила, что она предчувствовала подобное развитие событий, но ей никто не поверил.

Итак, Кларисса Фортескью вышла замуж за мистера Уинтерберри и превратилась в образцовую жену. Она вела хозяйство, следила за счетами и за шесть лет брака родила четверых сыновей. Мистер Уинтерберри не мог нарадоваться на свою супругу и полагал, что их счастье продлится до конца дней.

Очевидно, у Клариссы были другие соображения на этот счет, потому что однажды, вернувшись с охоты, Джозеф обнаружил на подушечке для булавок следующее послание:

«Дорогой сэр,

Не могу сказать, кто надоел мне больше – вы, ваши родственники или ваши дети. От души надеюсь, что никогда больше не увижу ни вас, ни их.

Кларисса Фортескью».

Прочитав письмо, мистер Уинтерберри на всякий случай повторил чтение еще три раза, но текст ничуть от этого не изменился. Напротив, содержание предстало перед ним во всей своей возмутительности.

Первые слова мистера Джозефа были:

– Я надеюсь, это шутка? Хотя и крайне дурного тона!

Затем:

– Не знал, что моя Клари пьет так же, как ее дедушка!

Затем:

– Я подстрелил лису, а Клари занимается какими-то глупостями? На что это похоже, я вас спрашиваю?

После чего он наконец догадался призвать дворецкого и спросить у него объяснений. Дворецкий всплеснул руками, на всякий случай ужаснулся и вызвал горничную миссис Уинтерберри, которой по должности полагалось знать о своей хозяйке все.

Горничная напомнила хозяину о разных событиях, от которых тот прежде досадливо отмахивался, – о том, как во время третьих родов надо было послать экипаж за доктором, а экипаж забрал один из дядюшек, гостивших в доме, и Кларисса в результате чуть не умерла, о том, как племянница Джозефа однажды опрокинула краски на новое платье хозяйки, которым та очень дорожила, о том, как Кларисса просила нанять еще одну няньку, но мистер Уинтерберри предпочел купить новую гончую. Джозеф негодовал.

– Вы хотите сказать, милочка, что жена бросила меня из-за собаки? – патетически восклицал он. – Так, что ли?

– Ну, если она сбежала с мистером Эндрю, то ей лучше знать, из-за чего, – парировала горничная и прикусила язык.

Джозеф медленно выпрямился.

– Вот он что! Стало быть, это все из-за Эндрю!

Голубоглазый обаятельный Эндрю был приятелем одного из его кузенов, который и ввел его в дом. Мистер Уинтерберри, сам того не подозревая, пригрел на груди змею.

– Это ему даром не пройдет! – вскричал Джозеф и послал дворецкого проверить, много ли денег захватила с собой беглянка.

Выяснив, что она взяла с собой все до последнего пенни, а также платья, украшения и прочие мелочи, Джозеф преисполнился еще большего негодования и запретил упоминать при себе имя «этой женщины».

– Пусть, умирая, она приползет к моему порогу – я все равно ее не прощу!

Затем он выпил большой стакан кларета, велел заложить экипаж и отправился к родителям – советоваться, что предпринять в этом экстраординарном случае.

Узнав о происшедшем, мать заплакала и призналась ему, что Кларисса ей никогда не нравилась. У нее было предчувствие, что эта особа разобьет жизнь ее сына. Впрочем, оставался открытым вопрос, почему она никому не говорила о своем предчувствии вплоть до того момента, когда было уже слишком поздно.

Отец, впрочем, оказался куда реалистичнее и о предчувствиях не толковал.

– Надо вернуть ее домой, – сказал он.

– Что? – ужаснулся Джозеф. – После того, как она осквернила семейный очаг? Никогда!

– Не будь ослом, – отрезал отец. – Если муж бросает жену, он молодец, хоть и негодяй, но если жена бросает мужа, все сочтут последним олухом его. Я уж молчу о том, что начнут говорить о ваших детях. Нет! Надо во что бы то ни стало вернуть эту чертовку обратно, если понадобится, то силой. Куда она делась?

Но Джозеф заартачился и повторил, что если даже Кларисса и приползет к его порогу, то он… и т. д. Он сотрясал воздух, расхаживал по комнате и сверкал глазами. Подвески на хрустальной люстре ходили ходуном, и с них хлопьями осыпалась пыль.

Пока Джозеф бесцельно растрачивал таким образом драгоценное время, преступная парочка не тратила его даром. Так как Эндрю служил во Франции в представительстве крупной английской фирмы, он сразу же предложил Клариссе перебраться на континент, и молодая женщина, поколебавшись, согласилась. Впрочем, она была готова следовать за Эндрю куда угодно, лишь бы оказаться подальше от опостылевшего мужа.

Пока беглецов искали в Дувре, они уже благополучно прибыли в Кале и таким образом оказались вне зоны досягаемости британской юстиции. Однако тесть Уинтерберри оказался не лыком шит и сразу же довел до руководства фирмы, в которой служил Эндрю, в какой чудовищный скандал оказался втянут их работник.

Руководство вздохнуло, пожало плечами, вызвало к себе ловеласа и довело до его сведения, что карьера и интрижки порой вещи несовместимые, особенно если речь идет о такой почтенной фирме, как та, в которой он работает. Эндрю поставили ультиматум: либо он расстается с Клариссой, либо со службой.

О Эндрю, Эндрю! Каков был его выбор? Как мог он поступить, когда речь шла о женщине, которая ради него пожертвовала своим добрым именем, своей честью, своим будущим, наконец? Она оставила свой дом, своих родных, своих детей! Неужели это ничего не значило?

Очевидно, ничего. Потому что бессердечный Эндрю выбрал службу. А Кларисса осталась совершенно одна в незнакомом городе, в чужой стране, без гроша за душой, потому что все ее сбережения они с любовником уже спустили. Да и, в конце концов, где тратить деньги с размахом, как не в Париже?

Итак, Эндрю бесследно растворился в дымке парижских улиц. Клариссе было больше не на кого рассчитывать. В далеком Девоншире мистер Уинтерберри-старший, узнав о развитии событий, удовлетворенно потер руки.

– А теперь, – сказал он сыну, – самое время поехать за твоей супругой и привезти ее обратно.

Однако строптивый Джозеф крепко держался шаблона о блудной жене, которая должна сама явиться и униженно просить прощения, после чего он, может быть, и соблаговолит принять ее обратно. Мать и все родственницы женского пола тотчас встали на его сторону и заявили, что не к лицу Джозефу самому просить жену вернуться.

– Главное, не будь с ней слишком мягок, когда она вернется, – наставляла Джозефа мать. – А ведь вернется, куда ей деваться?

При мысли, что вскоре он окажется полным хозяином положения, Джозеф приходил в возбуждение, грозил окну кулаком и кричал:

– Наконец-то я увижу, как она приползет обратно! Дрянь, дрянь!

Но он ее не увидел, потому что Кларисса сделала то, чего от нее мало кто ждал. Она осталась в Париже.

Она не пыталась вернуться в Англию, не докучала мужу слезливыми письмами с мольбами о прощении, не требовала от него денег – она вообще предпочла забыть о нем, словно его никогда в ее жизни и не было. Взамен она выбрала нелегкое существование женщины, которая зависит только от милостей мужчин. Выше уже говорилось, что миссис Уинтерберри (в девичестве Фортескью) была очаровательна. Париж превратил это очарование в опасное оружие, которым Кларисса без промедления воспользовалась. Выражаясь простым языком, она пошла по рукам.

Когда Джозеф узнал, что его жена в Париже прекрасно проводит время сначала в обществе бедного писателя, затем в обществе богатого старого художника-академика, а затем в обществе сына банкира, он побагровел и заявил:

– Так! Теперь ноги ее в моем доме не будет! Кончено! Больше она для меня не существует!

И отправил жене во Францию злобное письмо, в котором уведомлял ее, что она для него умерла.

Не ограничиваясь одним письмом, он довел до всеобщего сведения, что его жена скончалась. Детям тоже было сказано, что их мамы больше нет. При этом слуги и, конечно, родственники прекрасно знали правду, но все предпочитали подыгрывать Джозефу в его упорном стремлении объявить свою жену умершей. Если паче чаяния кто-то из многочисленного семейства Уинтерберри вдруг оказывался в Париже и сталкивался там с Клариссой, то благоразумно не видел ее, как не замечают бесплотный дух.

Тем не менее из Парижа до семейства Уинтерберри время от времени доходили слухи о том, как недостойная жена достойного человека проводит свое время. Поначалу Кларисса предпочитала общество богемы, но быстро поняла, что бедные писатели и художники без заказов кормятся только мечтами о бессмертии. Они забавляли Клариссу, но ее мечты были куда более материальны. Кроме того, однажды она простудилась так, что чуть не умерла от воспаления легких, а когда выздоровела, то решила, что жизнь и все, что та может дать, гораздо лучше любого бессмертия, которое вообще может никогда не наступить.

Поэтому она переключилась на художественные верхи – преуспевающих живописцев, которые выставлялись в Салоне, имели орден Почетного легиона и не знали отбоя от заказчиков, а также беллетристов с именем и почтенных академиков, которые были без ума от пикантной язвительной англичанки.

Однако через несколько лет Кларисса пресытилась разговорами о литературе и искусстве, которые неизменно сводились к тому, кто получает больший гонорар. Так или иначе, с этого времени ее видели исключительно в обществе предпринимателей, банкиров и офицеров. В эпоху Второй империи[9]Время Наполеона III. состояния сколачивались быстро, страна развивалась фантастическими темпами, и у Клариссы никогда не было недостатка в покровителях. Что касается военных, то они хоть и не могли похвастаться внушающими трепет богатствами, но, в конце концов, были молоды и обладали отличными фигурами.

А время меж тем шло, и, как всегда, незаметно подкралась смена эпох, когда то, что казалось незыблемым, рухнуло в один миг. Что-то не заладилось, глава режима утратил прежнюю хватку, грянула война, затем Коммуна, и империи пришел конец. Новые власти разделались с коммунарами, которые успели всем надоесть (уничтожая дворцы и памятники, господа бунтовщики нанесли Парижу больший урон, чем впоследствии обе мировые войны, вместе взятые). Затем власти посовещались и большинством в один голос пришли к мысли о том, что Франции нужна республика. На этом и решено было временно остановиться.

А Кларисса…

Клариссе, казалось, уготовано личное крушение – обыкновенное для женщин, которые когда-то были молоды и красивы, но теперь уже не так молоды и, увы, далеко не так красивы. Ей было уже под сорок – возраст, когда мужчина еще может считать себя молодцом, но женщина (по мнению большинства) может считать лишь морщины. Впрочем, у Клариссы оставались кое-какие деньги – не так много, как она рассчитывала, потому что ее образ жизни требовал определенных расходов, а они не всегда подчинялись контролю. Так или иначе, она подвела итоги, пришла к выводу, что при некоторой экономии сможет прожить безбедно столько же, сколько прожила, и решила остепениться. Не впадая в ханжество, но и не щеголяя былыми подвигами, она поселилась в скромной квартирке с видом на Лувр и Сену и покорилась течению времени. Порой ее навещали старые друзья, что в данном случае равнозначно выражению «старые любовники». Они давали ей советы, как выгоднее вложить оставшиеся деньги, вспоминали легкомысленные времена империи, вздыхали и порой задерживались дольше, чем требовали приличия. Так прошло несколько лет, и наступил 1895 год.

В далеком Девоншире Джозеф Уинтерберри, располневший и обрюзгший, с красным лицом, все еще тешил себя надеждой, что когда-нибудь опозорившая его жена вынуждена будет вернуться, дабы не умереть в нищете. На этот случай у него было заготовлено несколько речей, одна выразительнее другой. Но ни одна ему не понадобилась. Однажды утром он раскрыл газету и прочитал, что во Франции скончался маршал Поммерен, принадлежавший к довольно знатной семье и оставивший недурное состояние. Половину маршал завещал Франции на создание морского музея имени Поммерена, так как всю жизнь мечтал о море, хоть и сражался исключительно в сухопутных войсках. Вторую половину покойник в память о добрых старых временах оставил своей хорошей знакомой, англичанке мадемуазель Клариссе Фортескью. В газете сообщалось, что, получив наследство, мисс Фортескью сделается богаче на миллион полновесных, восхитительных золотых франков разом.

Узнав, что негодяйка-жена, осрамившая его имя, на старости лет заделалась миллионершей вместо того, чтобы приползти к его порогу и далее по программе, мистер Уинтерберри вытаращил глаза, несколько минут пытался выговорить хоть что-то, но побагровел еще больше, а затем упал лицом в тарелку. С ним приключился удар, и через несколько часов он умер.

Сыновья Клариссы и мистера Уинтерберри – Джозеф-младший, Генри, Уильям и Роберт – были к тому времени раскиданы судьбой по всей Англии и ее заморским территориям. Джозеф пытался с переменным успехом торговать на Барбадосе, Генри с женой и детьми занимался земледелием в Суррее, Уильям занимал небольшой пост в Индии, а Роберт с семьей мирно жил в Литл-Хилле. Тем не менее удаленность не помешала братьям собраться и обсудить создавшуюся ситуацию.

Конечно, они прекрасно знали, что, вопреки тому, что им твердил отец, их мать живехонька и вполне сносно существовала в Париже. За истекшие годы ни Кларисса, ни сыновья не предпринимали попыток повидаться. Они не обменивались письмами, мать не знала о рождении детей, которых к нынешнему времени насчитывалось: пятеро – у Джозефа-младшего, двое – у Генри, шестеро – у Уильяма и еще трое – у младшего Роберта. Даже в разговорах между собой братья избегали упоминать имя Клариссы, само существование которой было укором их честной фамилии. В глубине души, вероятно, они бы и в самом деле предпочли, чтобы она умерла, но судьба распорядилась совершенно иначе, и к такому повороту событий они оказались не готовы.

– Да, маршал… – вздохнул Генри, барабаня пальцами по столу.

– Миллион! – со значением вставил Джозеф-младший.

– Интересно, сколько это будет в фунтах? – робко спросил Роберт.

– Какая разница, – отмахнулся практичный Уильям, – уж, во всяком случае, не твои десять фунтов годового дохода!

Хотя годовой доход Роберта был больше, но тот ничего не ответил. Семья и в самом деле не могла похвастаться достатком.

– Главное, чтобы родственники не вмешались, – напирал Генри.

– Что за родственники? – прищурился Джозеф.

– Родственники маршала, – мрачно ответил за брата Уильям. – Думаешь, они захотят уступать такие деньжищи?

Впрочем, главную мысль, которая одновременно сверлила все четыре головы, никто так и не высказал вслух. Мысль эта была: «Мать уже не молода, если ей суждено умереть, кому достанется маршальский миллион?»

– Я думаю, надо ей написать, – сказал наконец Уильям. – Выразить соболезнования, этот Поммерен все-таки был ее другом. Ну и… вообще.

Братья переглянулись. Из развратной вавилонско– парижской блудницы, которую следовало избегать, аки чумы, Кларисса как-то незаметно превратилась в обладательницу пещеры Али-Бабы, которую следовало всячески холить и лелеять.

В самом деле, мало ли кому взбалмошная старушка завещает свой миллион! Такие деньги в хозяйстве далеко не лишние, одинаково пригодятся как на Барбадосе, так и в Индии, и в Суррее, и даже в забытом Богом и картографами крошечном городишке Литл-Хилл.

– Я, право, не знаю, удобно ли… – пробормотал Роберт. – Я хочу сказать, мы столько лет не желали ее знать… и даже когда ты, Уильям, оказался во Франции…

– У меня не было времени, – тотчас отреагировал Уильям. – Я был очень занят, иначе я бы, конечно, ее навестил!

– Лично я, – добавил Джозеф, – всегда думал, что у матери были причины, чтобы оставить нашего отца. И в глубине души всегда – на ее стороне!

Братья, отлично помнившие, какой чопорный ханжа был их старший брат и как он выражался о матери раньше, предпочли не развивать эту тему.

– Мы должны восстановить отношения, – объявил Генри. – В конце концов, всегда можно объяснить, что при жизни отца для нас было невозможно… гм… поддерживать общение. Она должна войти в наше положение.

И тут скромный, застенчивый Роберт удивил всех.

– Я не думаю, что мы ее обманем, – сказал он.

– О чем это ты? – удивился Джозеф.

– Я думаю, она не так глупа, – твердо ответил Роберт. – Она сразу поймет, что мы беспокоимся вовсе не о ней, а о деньгах.

– С чего ты взял, что она не глупа? – холодно спросил Генри. – Насколько я помню, когда она сбежала с этим… как его… забыл имя, но когда она сбежала, ты еще в колыбели лежал.

Мистер Роберт Уинтерберри смешался, но тотчас же нашелся.

– Будь она глупа, ей не оставили бы миллион, – сказал он.

Братья переглянулись. Нет слов, младший брат сумел отыскать самый лучший довод.

– И тем не менее она наша мать, – напомнил практичный Уильям. – Родная кровь и всякое такое. Тем более мы так долго не переписывались, она ничего о нас не знала. Да еще примите во внимание ее годы – я уверен, она будет тронута, если мы напомним о себе. Напишем ей о смерти отца, посочувствуем по поводу кончины маршала, расскажем о своих детях…

– Разумно, – одобрил Генри. – Очень разумно. Думаю, дети тронут ее больше всего.

– Может быть, но главное, – мягко сказал Джозеф, – чтобы она не успела потратить весь миллион на себя.

Он мило улыбнулся присутствующим и налил себе стакан воды.