Онлайн чтение книги Милый, не спеши!
VIII

Я никогда не думал, что задержание одного человека требует такой подготовки. Казалось бы, что тут такого: приблизиться к нему, вынуть оружие и провозгласить традиционное «Руки вверх!» или «Именем закона!». На деле это оказалось наивной чепухой. Преступник был вооружен и поэтому относился к категории «особо опасных». Он уже убил самое малое двоих и понимал, что ему грозит смертный приговор. Грубо говоря, терять этому безумцу было нечего. И это заставляло ожидать, что он окажет сопротивление — станет отстреливаться и попытается бежать. Далеко не убежит, понятно, потому что район оцеплен. Но может ранить или убить кого-то. На улице даже в этот вечерний час полно народу, в том числе женщин и детей. А пуля не разбирает, где милиционер, а где случайный прохожий. И у работника милиции тоже только одна жизнь.

Надо избежать малейшего риска. Но нельзя и слишком торопиться. Преступник должен быть задержан в момент, когда он больше не сможет вывернуться, уверяя, что просто прогуливался. Следовательно — с портфелем в руках. В этом смысле мне казалось символическим, что скрытая в портфеле капсула была наполнена именно красной краской — как пролитая им кровь. Но это уже лирическое отступление. Полковника Дрейманиса заботила в первую очередь безопасность. Пусть сам и не участвует в операции, отвечать все равно будет своей головой. И ради нее приходилось напрягаться переутомленному сердцу. Взвешивать самые невероятные возможности: а если преступник живет в этом доме и у него есть выдрессированная собака, которая под покровом темноты унесет и доставит ему портфель, как на подносе? Или если он вместо себя пошлет какого-нибудь мальчишку, пообещав ему рубль-другой, и с почтительного расстояния будет наблюдать, не грозит ли ему опасность? При помощи абсурдных допущений доказывались многие научные теории, и было бы непростительным легкомыслием основываться лишь на аксиомах. Разработав подробный план, в который вошли все предложения подчиненных, полковник изложил его заместителю министра и с его благословения приступил к реализации. В этом плане каждому был назначен боевой пост. Даже мне было разрешено находиться в поставленном на противоположной стороне улицы мебельном фургоне и наблюдать за событиями через щель в задней стенке трехстворчатого гардероба. Был пост и у Аспы: она сидела за рулем своей служебной машины и пыталась выполнить поставленную полковником сверхзадачу — изображать жену, поджидавшую мужа в день получки. Самый выгодный наблюдательный пункт выбрал майор Козлов. Забравшись в кабину строительного крана, он с высоты, достойной заместителя начальника, руководил операцией при помощи портативного передатчика.

Точно за две минуты до указанного часа у заводских ворот остановилось такси. Из него вылез профессор, поставил портфель между ногами, расплатился с шофером, поднял портфель и направился к новостройке. Он был заметно взволнован и через каждые два шага оглядывался.

Но кто же не станет волноваться, отдавая вымогателю такие деньги?

Я бросил взгляд в другую сторону. Улица как улица — не переполненная и не вымершая. У газетного киоска напротив заводских ворот две женщины, купив рекламное приложение к «Ригас Балсс», фыркали, читая раздел брачных предложений. Продавщица кваса поглядывала на хмурившееся небо и наверное прикидывала, не лучше ли закрыть свою торговлю. Подпирая спинами стену дома, трое мужчин тянули пиво прямо из горлышка, и я решил, что это и есть милицейские люди. В конце улицы мужчина в ковбойке учил сына ездить на велосипеде и так ругал малыша, как может позволить себе только родной отец. Временами проезжали машины, появлялись и исчезали прохожие, из открытого окна доносились звуки поп-музыки.

Профессор добрался до своей цели — высокого забора, за которым, окруженный кустами смородины, виднелся особнячок. Еще раз оглядев портфель, словно жалея с ним расстаться, профессор резким движением перебросил его через забор и почти бегом продолжил свой путь. По тонкому расчету полковника, это должно было означать, что у бедняги Маркуля не осталось на такси. И действительно, на следующей остановке он сел в троллейбус.

Зато Силинь теперь мог спокойно стоять на стоянке такси в ожидании седоков. На всякий случай он выдвинул табличку «В гараж», дававшую возможность отказываться от невыгодных рейсов, затем вышел из машины и, словно в поисках пассажиров, стоял, оглядываясь по сторонам.

За стенкой приглушенно зазвучал радиотелефон. Я узнал голос Банковскиса:

— Здесь четырнадцатый, как слышите меня, как слышите? Прием… Десять минут назад Ягодник вышел из дома, наряженный как на гулянку. Сейчас сидит в скверике у больницы, как видно, поджидает свою половину, она заканчивает смену через полчаса. Отсюда до вас восемь минут на машине, двадцать одна — троллейбусом, примерно сорок минут прогулочным шагом. Конец.

Это еще не означало, что Ванадзинь ошибался. Портфель мог пролежать в кустах и до ночи. Было бы даже разумней забрать его, пользуясь темнотой. Но сколько можно, не вызывая подозрений, держать здесь грузовик с мебелью? Когда-то ведь надо и разгружать… Но полковник, вероятно, исходил из предпосылки, что преступника терзает нетерпение и что он побоится оставить без надзора такую сумму.

Я снова выглянул. На улице мало что изменилось. Место женщин у киоска занял седовласый толстячок, тут же на прилавке заполнявший карточку спортлото. Перед овощным магазином выстраивалась очередь за только что привезенными болгарскими помидорами. Из дверей кафе вывалились два посетителя и зигзагами направились к ближайшей подворотне. В одном я узнал Леона Акментыня, другого видел впервые. Освободившись от лишней жидкости, они вернулись для новой заправки; наверное, из окна распивочной хорошо просматривался противоположный тротуар. По нему по-прежнему туда и сюда сновали прохожие. Одни, задержавшись на заводе, теперь спешили домой, другие торопились поспеть на последний сеанс в ближайшем кинотеатре или просто подышать свежим воздухом перед сном.

Первым, что я заметил, была обувь. Светлые спортивные туфли с тремя красными клинышками с обеих сторон. Толстые желтоватые резиновые платформы придавали походке своеобразную пружинистость — казалось, ноги отталкиваются от батута и вот-вот он, словно цирковой акробат, взовьется в воздух. Только потом до сознания дошла мысль, что именно такие туфли разыскивали мы все эти дни. Их владелец шагал, держась вблизи забора, в сгущающейся тени домов, так что усов у него я не разглядел. Но почти готов был утверждать, что очков на нем не было. Очередное совпадение: мало ли в Риге таких туфель…

И все же сердце отчаянно заколотилось. Что-то в этом низкорослом человечке не гармонировало с общей мирной картиной улицы. Руки его беспрерывно расстегивали и застегивали пиджак, рот кривился, словно он жевал резинку или поминутно глотал слюну. Были и другие признаки, свидетельствовавшие о том, что предчувствие не обмануло меня: занавеска на окне кафе шевельнулась, Силинь захлопнул дверцу машины и, включив мотор, медленно поехал навстречу — на случай, если преступник захочет увезти добычу на такси.

Я дал обещание не вылезать из мебельного фургона, что бы ни происходило снаружи. Только на таком условии мне было позволено участвовать в операции. Но было мгновение, когда лишь максимальным усилием воли я удержал себя от того, чтобы выскочить: человек неожиданно нагнулся, раздвинул две доски в окружавшем особнячок заборе. Когда он выпрямился, в его левой руке был портфель профессора.

Неужели никто не заметил этого? Уж Силинь-то во всяком случае должен видеть, он же находился почти рядом. Но машина все набирала скорость и через мгновение скрылась за углом.

Улица выглядела точно так же, как миг назад, час назад, как всегда — буднично. И лишь человек, только что шедший по ней с пустыми руками, теперь нес кожаный портфель, за который заплатили жизнью уже два человека, а третий едва не был изнасилован.

Чтобы уменьшить напряжение, я попытался вообразить, как стану описывать это событие в моем репортаже. Но не находил подходящих слов. Наверное, потому, что наблюдал все словно на экране, был только зрителем, а не действующим лицом этой уголовной драмы, которая вот-вот могла превратиться в трагедию, в которой герои гибнут.

Донесся едва слышный щелчок. Рядом послышался тихий голос Банковскиса.

— Докладывает четырнадцатый. Ягодник с женой купили два билета на последний сеанс и вошли в кинотеатр «Югла». Все выходы под нашим наблюдением. Показывают индийскую картину «Сказка о любви», сеанс закончится около полуночи. Пока прекращаю связь.

Метаморфоза Крума действительно казалась сказочной. Теоретически можно было, конечно, предположить, что он связан с этим человечком, может быть даже является инициатором шантажа, но в это как-то не верилось.

Тем временем на улице все развивалось по сценарию полковника. Из заводских ворот вышел плечистый верзила в заляпанном цементом халате, небрежно, как и подобает законному супругу, чмокнул Аспу в щеку, уселся рядом. Морковный автомобиль тронулся. Но через десяток-другой метров мотор зафыркал, зачихал и замолк. Верзила вылез и поднял капот. Этого было достаточно, чтобы вокруг машины собралось несколько добровольных советчиков.

Человек перешел на противоположную сторону улицы. Правую ногу он слегка подволакивал, и это напомнило мне заключение эксперта о неодинаковых отпечатках следов. Он даже не хромал, но боком проносил ногу между мелкими лужицами, подтеками масла, кучками мусора, словно боялся запачкать белые туфли. Сделал еще несколько шагов — и внезапно как сквозь землю провалился. Лишь стукнувшая дверь позволила понять, что сейчас он находится в сером четырехэтажном доме. Черного хода в доме не было, это мы знали.

И тут раздался взрыв. Дверь распахнулась, из нее вырвался клуб дыма. Когда дым рассеялся, я увидел человека — оглушенного, с обрызганными красной краской лицом, руками, одеждой. С одной стороны его держал лейтенант Акментынь, с другой — пассажир Аспы. У тротуара уже стояла неизвестно откуда появившаяся машина «скорой помощи». Его уложили на носилки, пристегнули, задвинули внутрь. Взвыла сирена, и машина сорвалась с места. События произошли так стремительно, что народ не успел сбежаться, очередь за помидорами даже не нарушилась, И я по-настоящему опомнился лишь в тот миг, когда мебельный фургон тронулся, и я стукнулся головой о верхнюю полку шкафа.

* * *

Его допрашивали в кабинете полковника Дрейманиса. В окружении работников милиции он выглядел особенно жалким, и казалось нелепым, что из-за такого хлюпика была поднята на ноги едва ли не половина всей рижской милиции.

В форме были только Ванадзинь и лейтенант, стучавший на машинке за маленьким столиком. На всякий случай был включен и диктофон. Ко времени моего прихода личность задержанного была уже установлена. Меня паспортные данные не волновали: так или иначе, в статье придется назвать его вымышленной фамилией, чтобы не бросить тень на его дочь, у которой вся жизнь еще впереди.

На столе было разложено содержимое его карманов: несвежий платок, блокнот, кошелек с несколькими рублями, связка ключей, дюжина автобусных билетов. Ничего такого, чем можно было бы воспользоваться, как оружием. И сам он походил скорее на жертву недоразумения, чем на закоренелого преступника. Именно это он и доказывал сейчас Ванадзиню:

— Иду по улице. Вижу: за забором — портфель. Кто-то потерял, наверное. Если оставить, могут украсть. Поэтому я взял. И понес в милицию.

Он заикался не на отдельных звуках или словах, но на целых фразах. Перед тем, как начать, мучительно шевелил губами, словно хватая воздух, потом короткими порциями выбрасывал слова. Снова умолкал, разгонялся — и все повторялось. Смотреть на это было неприятно, однако по телефону могло показаться, что человек обдумывает каждую фразу и излагает мысли в телеграфном стиле.

— Но завернули в ближайшее же парадное, — сказал Ванадзинь. — С какой целью?

— Посмотреть, что внутри. Стоит ли нести. Какую премию дадут за находку.

— Так и запротоколируем: «Раскрыл из любопытства», если не возражаете. А что было потом?

— Потом ничего не помню. — Видимо, заготовленный по дороге в Управление запас лжи был исчерпан, так как больше говорить он не стал.

— Что вы делали так поздно в этом районе? Вы ведь живете совсем в другом конце города.

— Работаю на заводе. Долго болел. Пришел узнать, что нового.

— Когда все уже разошлись? Почему не пришли днем?

— Раньше не мог. Болела голова.

— Допустим. — Следователь не пытался опровергать его выдумки. — А почему попали в милицию? Понимаете?

— В милицию? — Он долго хватал воздух. — Я думал, везут в больницу. Там тоже спрашивают.

Простачком он не был. Во всяком случае, оказался куда более хитрым, чем можно было судить по внешности. Но как долго сможет он вывертываться? В этой схватке побеждают не по пунктам, здесь все заканчивается нокаутом или безоговорочной капитуляцией.

— Вы знаете профессора Маркуля?

— Только доктора Бертуля. — Он все еще хитрил. — Он лечил меня в последний раз.

— Где? — вмешался в неспешный ход допроса полковник. — В психиатрической больнице?

— Директора академического института, — Ванадзинь не хотел терять нить. — Шефа вашего завода.

— Академика? Видел, — признал тот.

— Может быть, даже по телефону разговаривали? Вчера, например?

— Никогда! — выкрикнул он и так резко мотнул головой, что чуть не свалился со стула.

— Вы должны понять, что мы не можем принимать на веру ни одного вашего слова, — ловко плел сеть Ванадзинь. — В конце концов, вы произвели взрыв в густонаселенном месте.

— Я не виноват, — потупился тот.

— Докажите это полной откровенностью. Как попал в ваши руки портфель профессора Маркуля? Отвечайте!

— Нашел. Не знал, что это Маркуля.

— Что вы сказали ему вчера по телефону? Повторите!

— Ничего. Я ему не звонил.

— Вы лжете. Признавайтесь, что вымогали у него двадцать тысяч рублей!

— Я говорю правду. Поверьте.

— Хорошо. — Ванадзинь снова заговорил доброжелательно. — Дам вам возможность доказать вашу правоту экспериментальным путем. Скажите в телефон несколько слов, которые я вам напишу на бумаге. Тот же текст прочтут и два других человека. И попросим профессора сказать, чей голос кажется ему знакомым.

Ванадзинь написал что-то в блокноте, вырвал страницу и положил ее перед задержанным. Тот побледнел, но продолжал молчать. Лишь оторванная им в этот момент пуговица пиджака свидетельствовала о крайнем возбуждении.

— Чтобы эксперимент был законным, мы должны прежде всего предупредить профессора. Товарищ полковник, не наберете ли вы номер профессора Маркуля?

Телефонные разговоры были слабостью полковника. Будь это возможно, он решал бы по телефону все служебные вопросы. И на этот раз он снял трубку с явным удовольствием.

— Товарищ Маркуль, сейчас вы услышите по телефону три голоса. Попытайтесь вспомнить, не знаком ли вам какой-либо из них, когда и при каких обстоятельствах вы его слышали. Попрошу вас внимательно слушать до конца. — Он положил трубку на стол и кивнул мне. — Надеюсь, вы не станете возражать против участия в эксперименте?

Текст заключал четыре кратких фразы:

«Портфель с деньгами оставьте за забором. Между кустами смородины. И без глупостей. Если предупредите милицию, горько пожалеете».

Я откашлялся. И все же чувствовал, что голос мой сдавлен, звучит неестественно, даже театрально. И потому старался говорить без выражения, как упражнение из учебника.

После меня настала очередь задержанного. Довольно долго он молчал. Рука сжимала трубку, кадык поднимался и опадал, губы произносили какие-то беззвучные слова — проклятия или молитву, кто знает. Наконец он набрался решимости и прохрипел:

— Портфель с деньгами… — На этом его разбег иссяк. Никто не стал торопить его. Поняв, что отказ означал бы то же признание, он закрыл глаза и наизусть, на сей раз почти не запинаясь, монотонно прочел написанное.

Роль третьей подопытной свинки выпала доктору, приглашенному полковником на случай, если у задержанного начнется нервный припадок. Он единственный постарался изобразить вымогателя и — в соответствии с содержанием — угрожающе рубил фразы.

Профессор не сомневался ни мгновения.

— Второй голос я слышал вчера, — заявил он и удовлетворенно добавил: — В детстве у меня нашли почти абсолютный слух, советовали даже поступать в консерваторию и учиться на композитора, но началась война и нарушила все…

— Спасибо. Сегодня больше беспокоить вас не будем. Да, передайте привет супруге и заверьте от моего имени, что она может спать спокойно… — Полковник нажал клавишу селектора. — Главный эксперт уже вернулся? Жду.

И действительно, задержанный сидел в одних носках — видимо, туфли его были направлены на экспертизу.

Волдемар Ребане принес с собой несколько фотографий крупного формата. На одной были абсолютно совпадавшие оттиски следов: с бороздками, со слегка стершимися краями, но четко различимым отпечатком в середине. Рядом он поставил туфли задержанного.

— Это ваши? — Ванадзинь повел допрос дальше.

Задержанный не стал ни возражать, ни соглашаться.

Казалось, он вообще утратил интерес к происходящему и впал в апатию — остекленевшими глазами смотрел на включенную настольную лампу и ни разу не моргнул при этом. Неподвижным оставалось и отражение лампы в его зрачках, и я понял, как он обходится без очков.

— Следы ваших туфель соответствуют отпечаткам, обнаруженным в лесу и приобщенным к делу о попытке изнасилования Лигиты Гулбис и убийства Ярайса Вайвара. Хотите ли что-нибудь пояснить по этому поводу?

— Ничего не понимаю, — произнес он после паузы. — Голова болит.

Врач проверил его пульс, заглянул в глаза, потом растворил в воде белый порошок и подал ему.

— Он еще не на грани приступа, даже не близок. Но сегодня вы от него больше ничего толкового не услышите. Он наполовину выключился и за свои слова не отвечает.

— А вообще? — спросил Ванадзинь. — Можно ли считать его невменяемым?

Врач пожал плечами:

— Я не компетентен судить об этом. Необходимо продолжительное обследование в стационарных условиях.

— Не будем терять времени, товарищи. — Полковнику не понравилось, что разговор перешел на болезни. — Предлагаю немедленно приступить к обыску. Может быть, по дороге он очухается и сам укажет тайник.

…На обыск поехали в двух машинах. В одной из них я оказался рядом с Силинем, с которым за весь день не обменялся ни словом.

— Как Аспа?

— Словно окаменела.

— Не может отойти после похорон?

— Это вам лучше знать, — сердито ответил он. — Она теперь под крылышком вашей супруги. Вместе станут смотреть телевизор, потом она останется у вас ночевать.

Ну правильно, сегодня же передавали последнюю серию детектива. В честь такого события даже внуку будет разрешено не спать до полуночи… Когда машина остановилась, в окне первого этажа был виден голубовато мерцающий экран. Раздались крики, ударил выстрел и зазвучала тревожная музыка. Наверное, события там приближались к концу, но вряд ли Милда отпустит Аспу так поздно. Постелит в комнате дочери и оставит на ночь. Именно это и сердило Силиня.

Находившиеся под впечатлением только что закончившегося фильма супруги-дворники не очень удивились, когда полковник пригласил их понятыми.

— Так я и знала, что это плохо кончится. — Страдавшая одышкой женщина останавливалась, как и полковник Дрейманис, на каждой площадке, чтобы отдохнуть, что, однако, не мешало ей высказывать свои соображения. — Его надо было выселить, а не самой уезжать. Теперь срам на весь дом, а мы ведь боремся за нормы коммунистического быта, обязательства взяли.

— Да нет, он не пьет, — этажом выше сообщил муж дворничихи. — И последние два года жил тихо, не скандалил.

Оба они говорили о задержанном в прошедшем времени, как если бы его не было рядом, словно бы наручники на его руках уже служили доказательством его вины. Но мы еще только искали улики.

В квартире не удалось найти ничего. Осмотр ее занял около получаса — так мало вещей оказалось в давным-давно не убиравшихся комнате и кухне: раскладушка, пара табуреток, стол, старомодная этажерка. Немытая посуда стояла в раковине, остальная — в стенном шкафу, служившем одновременно и кладовой для скудной провизии: нескольких огурцов и луковиц, куска копченого сала и буханки черствого хлеба. Козлов диктовал, Банковскис записывал, фотограф сверкал «вспышкой», Силинь и Ребане исследовали ванную, Акментынь выстукивал стены.

— Да он больше в подвале живет, чем здесь, — проговорила дворничиха.

— Покажите дорогу, — попросил полковник.

В подвале пришлось взломать дверь этой выгородки: ни один из ключей не подошел к замку, а задержанный не мог или не хотел указать, где хранит настоящий ключ. Казалось, он погрузился в полную летаргию, не исчезнувшую даже в тот миг, когда полковник поднялся на цыпочки и безошибочным чутьем старого сыщика нащупал лежавший над дверной коробкой завернутый в женскую кофточку пистолет.

— Когда будет готово заключение экспертизы? — спросил он, передавая оружие Ребане.

— Со всеми фотографиями, описанием и идентификацией пуль — завтра к десяти.

— В таком случае, шабашим, — решил полковник. — Благодарю, товарищи!

Только через мгновение я понял, что последние слова относились к понятым. К своим полковник обычно не обращался столь торжественно.

— Не лучше ли продолжить допрос сейчас? — поинтересовался я. — До утра он мало ли еще что придумает.

— Или же придет к выводу, что запираться нет смысла, — пояснил свою точку зрения Дрейманис. — Ночь в следственном изоляторе порой делает чудеса… И кроме того, сейчас мы вряд ли услышим от него что-нибудь членораздельное.

* * *

Выяснилось, что полковник был прав. На следующий день задержанный оказался расположенным к разговорам. Более того. Слова обгоняли друг друга, петляли и сталкивались, чтобы затем устремиться в неизвестном направлении. Мы сидели в том же самом кабинете, только народу было поменьше: Дрейманис, Ванадзинь и я. Время от времени заходил Ребане, приносил синие полотнища экспертизы, но и без них можно было бы обойтись. Задержанный не запирался, напротив, могло даже возникнуть впечатление, что самообвинение доставляло ему что-то вроде наслаждения. О врачебном диагнозе он говорил с почтением, словно это было присвоенное правительством почетное звание. В одной больнице была установлена эпилепсия с изменениями личности. В другом месте — раздвоение личности.

Обычно это начиналось с тумана, в котором он блуждал, теряя самого себя. И наружу вырывался другой человек. Не признававший никаких препятствий. Никаких условностей. Стремившийся уничтожить все, что вызывало раздражение. Иначе он мог погибнуть. Иначе верх снова одержало бы презренное существо. Школьник, над которым насмехались. Муж, которым распоряжались. Отец, не смевший повысить голос. Техник, с которым не считаются. Маленькое, робкое существо без денег, без влияния, без размаха. Способное только бродить по кладбищам. Там неизменно возникало желание убивать. Но долгие годы он не осмеливался. Когда о своих видениях и голосах он рассказывал жене, она лишь смеялась. Называла его чокнутым. Потом у него снова начались жуткие головные боли. Жена давала всякие порошки. Они не помогали, потому что в эти минуты в нем уже рождался другой человек. Тот, второй, Сильный. Никого не боящийся. И он уходил в лес охотиться на людей. Сначала он охотился на них лишь в воображении. Смотрел в глаза и ощущал свое превосходство. Люди ведь не знали о его мыслях. Не догадывались, что находятся в его власти. Что ему достаточно вынуть оружие, чтобы отправить их на тот свет. Но без толку стреляют только сумасшедшие, а к таким он себя не причислял. Но понемногу потребность становилась все сильнее, и второе «я» все трудней было утихомирить. Приступы случались все чаще. Все ясней звучали голоса, говорившие, что надо сделать, чтобы выстрел оправдался и он мог бы остаться человеком. Именно в это время старый шеф страшно разозлил его. Надо было отомстить. Убедиться, что Маркуль боится его. Так возник план: напугать, вымогая деньги. Но когда он впервые убил в лесу человека, все закружилось такой каруселью, что он даже забыл, зачем сделал это. В машине были ключи. Он сел в машину и катался. Поэтому под конец не хватило бензина, чтобы добраться до института. Но его это не огорчило. Голоса утихли, в душе наступил покой. Этого вполне хватило на какое-то время. Но затем директор института снова разбранил его за какой-то чертеж. И он понял, что нельзя складывать руки. Что заболеет, если не осуществит свой план.

Поэтому ночью он снова поехал в лес…

— Погодите! — остановил его Ванадзинь, подняв руку. — Вы могли бы указать место, где убили незнакомого вам мужчину? Как он выглядел?

— Не помню. Было темно, — неуверенно сказал он.

— Посмотрите, не опознаете ли его на одном из этих снимков? — Ванадзинь веером разложил на столе фотографии.

— Наверное, этот, — с запинкой проговорил он и показал верно. — А место найду без труда. Остановка автобуса «По требованию». Потом вперед — и направо, в лес. — Он заметно оживился, гордясь тем, что может доказать свое утверждение. — Там дорога к кладбищу немецких солдат первой мировой войны. Иначе он туда не заехал бы. Остановил машину под большим дубом и пошел прямо на меня. Я выстрелил.

— А машину вы могли бы описать? — спросил Ванадзинь, стремившийся соблюсти все процессуальные формальности.

— «Жигули» желтого цвета. Первая модель, но почти новая. Мотор еще не приработался. Когда я попробовал выжать сто тридцать, стал барахлить. И вообще — на мотоцикле совсем другое ощущение. У меня в подвале…

— Мы видели, — прервал его полковник и повернулся к Ванадзиню. — Не съездить ли, как вы думаете? Вызвать машину и свидетелей…

— Мне хотелось бы использовать его теперешнюю разговорчивость, — разумно возразил Ванадзинь. — Если не возражаете.

После этой демонстрации взаимного уважения допрос продолжался.

— Что вы задумали, когда отправились в лес во второй раз? Зачем взяли с собой флакон с эфиром?

— В тот вечер я чувствовал себя неплохо. Голоса не побуждали меня. Я поехал по своей охоте и не собирался убивать. Я знал, где живет старик. Я все разведал. В его семье тоже командует жена. Надо было эту Клару напугать. Чтобы ему было легче отдать деньги. Сперва я хотел раздеть его жену. Но она не выходит из дому. Я ждал в лесу три вечера. Она даже к морю не ходила. Наверное, потому и вырыла пруд в саду. Тогда я решил подстеречь какую-нибудь другую женщину из поселка.

— С эфирным тампоном?

— Чтобы не смотрела мне в глаза.

— А зачем взяли с собой оружие?

— Если бы она посмотрела. Тогда я бы ее убил.

Логика была потрясающей. Мне приходилось слышать, что душевнобольные рассуждают с железной логикой. До известной грани, за которой начинаются ложные выводы. Теперь я сам убедился в этом.

Я впервые понял, что в ту ночь он даже не увидел Ярайса. И понятно: что можно увидеть, глядя в яркий свет фар? Выпало целое звено в цепи ранее возникших аргументов. Юноша убит вовсе не потому, что преступник стремился избежать разоблачения, но нечаянно. Потому, что пересеклись их пути. Если бы он побежал от преступника, то жил бы и сегодня. Воистину, как нелепо!

— Вещи Лигиты Гулбис обнаружены в вашем подвале под резиновым матрацем. Владелица опознала их среди многих других предметов женского гардероба. Если желаете, можете ознакомиться с протоколом.

Следователь приподнял листок и снова положил на место. Видимо, сегодня он хотел составить общую картину событий, а детали уточнить потом. По опыту я знал, что за этим допросом последует множество других, на которых будут проверять и всесторонне исследовать даже самые мелкие факты, выяснять самые незначительные с виду, побочные обстоятельства.

— А в тот вечер, когда встретили в лесу Ярайса Вайвара, вы вышли из дома с обдуманным намерением убить?

— Не знаю. Это был не я, это был он. Перед тем на меня накатило. Хотел позвонить Маркулю, но не было сил. Чувствовал, что все испорчу. Боялся, что не смогу произнести ни слова. Что наберу неверный номер. Назову неправильный адрес. Боялся сам себя. Потом очнулся на полу. Голова болела, но была ясной. Я вдруг понял, что у меня ничего не выйдет, если не убью еще одного. Только это даст мне силы продолжать. Поставить последнюю точку. Я взял пистолет и поехал в лес. Хотел дождаться темноты. Но кто-то приближался ко мне слева. Что-то крикнул и кинулся на меня. Я побежал и спрятался в кустах. Оттуда увидел его лицо. Такие глаза, которые надо было закрыть навечно. Я вынул пистолет и выстрелил. Домой поехал на электричке. Чувствовал себя словно заново родившимся. Только намного позже появилась необходимость позвонить профессору и потребовать денег.

Он умолк. Полковник и Ванадзинь молчали тоже. Не сомневаюсь, что в своей практике они выслушивали еще более страшные и кровавые истории. Но разве это могло ослабить леденящее впечатление, оставленное этим признанием? Можно ли судить того, кто даже не поймет как следует, за что его судят? Мир его чувств ограничен лишь жалостью к самому себе, животным стремлением избежать боли. Где начинается и где кончается ответственность? Мы наказываем даже детей за каждое проявление жестокости, обращенное против насекомых, кошек, собак, внушаем, что дереву больно, когда у него ломают ветку, что и божья коровка горюет по пропавшим деткам. Но что можно втолковать больному, чьи мысли движутся по непредугадываемым орбитам? Человеку, непредсказуемому в своих действиях и невменяемому по их результатам?.. Не берусь судить.

Наверное, не знал этого и полковник. Он встал, вытер внезапно побледневший и покрывшийся потом лоб и сказал резче, чем собирался:

— Мы свое дело сделали. Задержанного преступника передаю в распоряжение прокуратуры. Думаю, что без заключения судебно-психиатрической экспертизы тут не обойтись… А вам, товарищ журналист, я не завидую: остались без уголовного сюжета с социальным подтекстом.

* * *

Я и сам себе не завидовал. Ясно, что от такого поворота дела, хотя и взятого из жизни, редактор не придет в восторг. К чему печатать материал, не содержащий практической морали? Пьяница и любитель длинного рубля Крум в роли преступника выглядел бы более воспитывающе. Но он, как и спекулирующий пленками Штейнберг, в этом деле не замешан. Столь же неудовлетворительно звучит линия брата и сестры Вайваров: чему она нас учит? Что даже у незначительных проступков могут быть такие вот далеко идущие последствия? Мелковато…

Я знал, что долго не смогу уснуть. И все же обрадовался, не застав дома ни Аспы, ни Силиня.

— Она согласилась, наконец, ознакомиться с его коллекцией записей?

— Она уехала к родителям. Я была бы не я, если бы не уговорила ее поступать в университет. Станет адвокатом.

Одно другому не мешает. А потом, у меня такое ощущение, что Силинь вовсе не так удовлетворен жизнью и самим собой, как стремится показать. Настоящий мужчина никогда не послал бы свою избранницу на такую опасность. — Моя жена всегда отличалась категоричностью в суждениях. — Ты в свое время даже не позволял мне купаться в Гауе… Нет-нет, Аспа заслуживает мужа и посерьезнее.

— А если она тоже влюбилась? — Я не хотел примириться с тем, что рвется и эта сюжетная ниточка.

— Тогда мои советы ей в одно ухо вошли, в другое вышли, — столь же безапелляционно заявила Милда, — и она сейчас пребывает в объятиях твоего лейтенанта. Ничего, рано или поздно ты все узнаешь.

Словно в подтверждение ее слов забренчал телефон. Но это был не Силинь.

— Надеюсь, мне удалось тебя разбудить, — сказал Козлов. — Если Ты все еще ищешь концовку для своего сочинения, могу помочь. Но только это не традиционный счастливый конец.

— Мне нужен хороший конец, а вовсе не счастливый.

— Два часа назад полковник Дрейманис помещен в больницу. На его место пока назначили меня.

Гудки в трубке неопровержимо свидетельствовали о том, что разговору пришел

КОНЕЦ.