Онлайн чтение книги Интриганка 2 Mistress of the Game
Глава 2

Сестра Мэтьюз, сотрудница родильного отделения нью-йоркского медицинского центра «Маунт Синай», исподтишка наблюдала, как красивый мужчина средних лет впервые берет на руки новорожденного ребенка.

Он неотрывно смотрел на малышку, безразличный ко всему окружающему. Сестра потихоньку вздохнула.

Наверное, любуется своей милой дочуркой…

Приятно пухленькая, с круглым открытым лицом и вечной улыбкой наготове, подчеркивавшей веера морщинок вокруг глаз, она, более десяти лет проработавшая акушеркой, видела подобные моменты тысячи раз, – и сотни раз именно в этой комнате. Потрясенные папаши, с глазами, горящими чистейшей любовью. Любовью, которую им выпало счастье познать в этой жизни. Подобные минуты с лихвой окупали все недостатки работы акушерки: многочасовые смены, скудное жалованье, снисходительные взгляды врачей-акушеров, считавших себя богами лишь потому, что им посчастливилось иметь не только дипломы, но и пенисы. Окупали редкие моменты трагедий, случавшихся в родильном отделении.

Отец осторожно провел пальцем по щеке дочери. Сестра Мэтьюз решила, что он очень красив: высокий, широкоплечий брюнет. Прямо классический киногерой. Именно такие ей нравились.

Она покраснела.

Что это ей в голову взбрело? Она не имеет права думать о чем-то подобном. Особенно в такие минуты!

– Иисусе! Она так похожа на мать, – пробормотал мужчина.

И это чистая правда. Полупрозрачная кожа малышки имела тот же самый нежный персиковый оттенок, как у девушки, в которую он влюбился много лет назад. И большие пытливые глаза оттенка предрассветного тумана, поднимающегося от океанской глади. Даже подбородок с ямочкой тоже унаследован от матери. На какое-то мгновение отцовское сердце наполнилось радостью при виде девочки. На губах заиграла невольная улыбка.

Его дочь. Их дочь. Такая крошечная. Такая красивая. Само совершенство.

Но тут он увидел собственные, залитые кровью руки.

И пронзительно закричал.

* * *

Когда сегодня утром они ехали в больницу, Алекс была вне себя от волнения.

– Представляешь, всего через несколько коротких часов она будет с нами!

Она так и не переодела пижаму. Длинные светлые волосы были спутаны после крепкого сна, но Питеру казалось, что от нее исходит свет. На лице играла улыбка шириной с туннель Линкольна[3]Туннель в Нью-Йорке, под рекой Гудзон. Соединяет Манхэттен и штат Нью-Джерси., а если она и нервничала, то это было совсем незаметно.

– Наконец-то мы ее увидим!

– Или его.

Питер крепко сжал руку жены.

– Не-а! Ни в коем случае. Это девочка. Я точно знаю.

Она проснулась в шесть утра от довольно легких схваток и настояла на том, чтобы подождать еще два часа, прежде чем разрешила мужу отвезти ее в «Маунт Синай». Два часа, в течение которых Питер Темплтон шестнадцать раз поднялся и спустился по лестнице их роскошного особняка в Уэст-Виллидж, выпил четыре чашки кофе, от которого во рту было горько, сжег три тоста и накричал на сына Роберта за то, что тот проспал школу, прежде чем экономка успела напомнить, что сейчас середина июля и каникулы начались пять недель назад…

Даже в больнице Питер суетился вокруг жены, как мать-наседка.

– Что тебе принести? Нагретое полотенце?

– Я в порядке, милый.

– Воды?

– Нет, спасибо.

– Колотого льда?

– Питер…

– Как насчет музыки для медитаций, которую ты всегда слушаешь? Она ведь успокаивает, верно? Я могу добежать до машины и взять кассету.

Алекс рассмеялась. Сама она была на удивление спокойна.

– По-моему, ты нуждаешься в музыке куда больше меня. Послушай, дорогой, попытайся расслабиться. Я рожаю. Женщины делают это каждый день. Все будет прекрасно.

Все будет прекрасно…

Первые проблемы начались примерно час спустя. Взглянув на один из мониторов, акушерка озабоченно нахмурилась. Ровную зеленую линию исказили острые зубцы.

– Доктор Темплтон, отойдите, пожалуйста.

Питер отчаянно пытался прочитать что-то по лицу женщины, словно нервный пассажир, следящий за стюардессой, когда самолет попал в зону турбулентности… по-прежнему ли она улыбается и раздает джин с тоником? Ведь никто не погибнет, правда?

Но из сестры Мэттьюз получился бы первоклассный игрок в покер. Лицо ее оставалось непроницаемым. Уверенно передвигаясь по комнате, она растянула губы в профессиональной улыбке, предназначенной Алекс, резко кивнула санитару, давая знать, что пора бежать за доктором Фарраром, и немедленно отвернулась.

– Что?! Что случилось?!

Питер старался не выказать паники. Не дай Бог, Алекс что-то поймет! Ее мать умерла, рожая близнецов, и этот обрывок семейной истории неизменно ужасал Питера. Он так любил Александру! Если с ней что-то случится…

– У вашей жены немного повышено давление, доктор Темплтон. Но на этом этапе нет причин волноваться. Я попросила доктора Фаррара прийти и оценить ситуацию.

Впервые за все это время лицо Александры затуманилось тревогой.

– А малышка? С ней все хорошо? Или…

Типичная Алекс. Ни единой мысли о себе. Только о ребенке. Точно так же все было с Робертом. Прошло десять лет со дня рождения сына, и все это время он был для матери центром вселенной. Будь Питер другим, менее благородным, менее великодушным человеком, он наверняка бы возревновал. Но отношения между матерью и сыном наполняли его искренней радостью и таким восторгом, что временами он едва сдерживался.

Невозможно вообразить более преданную, обожающую и самоотверженную мать, чем Александра! Питер никогда не забудет тот день, когда Роберт слег с тяжелой формой ветрянки. Ему было пять лет, и Алекс просидела у его постели сорок восемь часов, ухаживая за сыном и настолько поглощенная его состоянием, что не выпила и глотка воды. Вернувшись домой с работы, Питер застал ее на полу в глубоком обмороке. Она была настолько обезвожена, что пришлось везти ее в больницу и ставить капельницы.

Голос акушерки вернул его в настоящее. Питер от неожиданности вздрогнул.

– С ребенком все в порядке, миссис Темплтон. В самом худшем случае мы ускорим роды и сделаем кесарево.

Алекс побелела.

– Кесарево?!

– Постарайтесь не волноваться. Возможно, до этого не дойдет. Пока что сердце бьется идеально. Ваш ребенок силен, как бык.

Сестра Мэтьюз даже рискнула улыбнуться.

Питер будет помнить эту улыбку, пока жив. Последний кусочек его прежней, счастливой жизни.

Потому что после этой улыбки в реальность вторгся кошмар. Время словно остановилось. Явился акушер, доктор Фаррар, высокий мрачный мужчина лет шестидесяти, с худым лицом и очками, постоянно грозившими сползти с кончика длинного острого носа. Зеленая линия на мониторе зажила своей, отдельной жизнью, словно чья-то невидимая рука тянула ее выше, выше, пока она не стала выглядеть прозрачным схематическим изображением северного склона Эйгера[4]Горная вершина в Бернском кантоне Швейцарии. С северо-востока выглядит характерным рогом.. Питер впервые в жизни видел подобное уродство. Потом раздался назойливый писк. Сначала один прибор, потом два, потом три… все громче и громче… словно сами стены вопили и визжали, и вопли превратились в крик Алекс: «Питер! Питер!» – и он протянул ей руку, и вернулся в день их свадьбы, и его пальцы дрожали.

– Ты берешь эту женщину в жены?

– Беру… Беру! Я здесь, Алекс! Я здесь, дорогая!

И голос доктора:

– Ради всего святого, кто-нибудь, уведите его отсюда.

Питера выталкивали, но он сопротивлялся, и что-то с грохотом свалилось на пол. Внезапно звуки пропали, и все превратилось в цвет. Сначала белый: белые халаты, белый свет, такой сильный, что Питер едва не ослеп.

Потом красный: цвет крови Алекс. Кровь. Повсюду кровь, реки и реки крови, чересчур яркой, похожей на кетчуп или киношную имитацию.

И наконец, черный, словно экран медленно погас, и Питер падал в колодец, вниз, вниз, вниз, глубоко в темноту, и только изображения его дорогой Алекс мелькали перед глазами, словно призраки былого.

Вспышка!

День их первой встречи в кабинете Питера, когда Александра была еще замужем за тем психопатом Джорджем Меллисом.

Вспышка!

Улыбка, словно освещавшая ее изнутри, когда она шла по церковному проходу, где у алтаря ее ждал Питер. Ангел в белом…

Вспышка!

Первый день рождения Роберта. Сияющая Алекс с перепачканным шоколадом лицом.

Вспышка!

Это утро в машине.

– Наконец-то мы ее увидим…

– Доктор Темплтон! Доктор Темплтон, вы меня слышите?

– Мы его теряем. Он отключился.

– Быстро! Кто-нибудь, подхватите его!

Больше никаких вспышек. Только молчание и мрак.

Призраки исчезли.

Реальность не возвращалась, пока он не услышал детский крик.

Он пришел в себя с полчаса назад. Разговаривал с доктором и акушеркой. Даже подписывал какие-то документы. Но все было как во сне.

– Вы должны понять, доктор Темплтон, что при таком кровотечении…

– Скорость кровопотери…

– Совершенно необычный случай… может, это наследственное?

– С какого-то определенного времени восстановить работу сердца было невозможно.

– Глубоко скорбим… такое несчастье…

И Питер кивал: да, он, конечно, понимает – они сделали все, что могли. И тупо наблюдал, как они увозят Алекс, закрыв ее пепельно-серое лицо больничной простыней в пятнах крови. Он стоял на месте, дыша ровно и спокойно. Ведь всего этого на самом деле нет. Да и как это может быть? Его Алекс жива. И все это какой-то глупый фарс. Ради всего святого, в наше время женщины не умирают от родов. На дворе восемьдесят четвертый, и они в Нью-Йорке!

И тут, словно из ниоткуда, донесся пронзительный, жалобный крик, проникший сквозь пелену шока. Даже в состоянии полного ступора Питер не смог его игнорировать. Неожиданно кто-то протянул ему крохотный сверток, и Питер, сам не понимая почему, уставился в глаза дочери. И тут камни защитного барьера, которым он старательно окружил сердце, стали стремительно рассыпаться в пыль. В этот блаженный момент его кровоточащее сердце наполнилось чистой любовью.

Прежде чем разбиться.

Сестра Мэтьюз почти вырвала ребенка из рук отца и сунула санитару:

– Отвезите в детскую палату. И немедленно позовите сюда психиатра. Отец явно не в себе.

Сестра Мэтьюз славилась хладнокровием и была незаменима на случай кризиса. Но сейчас ее терзали угрызения совести. Не нужно было давать ему ребенка. О чем она только думала? После того, что пережил этот бедняга… Да он мог попросту убить девочку!

Впрочем… доктор Темплтон казался весьма выдержанным. Всего четверть часа назад он подписывал документы и разговаривал с доктором Фарраром, а потом…

Крики Питера становились все громче. Посетители, столпившиеся в коридоре, обменивались встревоженными взглядами и вытягивали шеи, чтобы лучше рассмотреть происходившее сквозь стеклянную дверь родильной палаты.

В него снова вцепились. Питер ощутил болезненный укол иглы. Уже теряя сознание, он знал, что мирная тьма колодца никогда больше не вернется к нему.

Что это не кошмарный сон.

Это явь.

Возлюбленная Алекс ушла навсегда.

Как порезвится теперь пресса!

Для посторонних она всегда будет Александрой Блэкуэлл. Впрочем, Ив тоже будет известна под своей девичьей фамилией. «Темплтон» и «Уэбстер» просто не имели того блеска.

Национальное помешательство на Блэкуэллах не утихало вот уже пять десятилетий. Но после «неудачной операции» Ив прессе впервые бросили столь лакомую кость. Слухи поражали своей пестротой и нелепостью.

Никакого ребенка не было. Александра умерла от СПИДа.

Красавец муж Александры завел любовницу и каким-то образом ухитрился разделаться с женой.

Это правительственный заговор с целью понизить цену акций «Крюгер-Брент» и ограничить огромную власть компании на мировой арене.

Никто, подобно Питеру Темплтону, не мог поверить, что здоровая, богатая молодая женщина попала в лучшую женскую больницу Нью-Йорка летом 1984 года, чтобы двадцать четыре часа спустя очутиться в холодильнике морга.

Слухи подогревались ледяным молчанием со стороны семейства и пресс-центра «Крюгер-Брент». Брэд Роджерс, исполнявший обязанности президента после смерти Кейт, всего один раз появился перед камерами. Бедняга выглядел даже старше своих восьмидесяти восьми лет и походил на седовласый призрак. Держа бумагу в дрожащих, морщинистых руках, он прочитал короткое сдержанное заявление:

– Трагическая и безвременная кончина Александры Темплтон – дело исключительно частное. Миссис Темплтон не имела официальной должности в «Крюгер-Брент», и ее кончина никак не повлияет на управление или будущее великой компании. Мы просим уважать скорбь ее родных и постараемся не допустить вмешательства посторонних в личную жизнь семьи. Спасибо.

Отказавшись отвечать на вопросы, он с видом потревоженной пчелы, стремящейся в безопасность своего улья, исчез в лабиринте коридоров административного здания «Крюгер-Брент».

Не смущаясь отсутствием официальной информации, а возможно, воодушевленные именно этим обстоятельством, таблоиды окончательно распоясались. Каждый считал долгом выступить со своей историей. Скоро фабрика слухов зажила собственной жизнью, и к этому времени никто, включая родных умершей, не смог бы ее остановить.

– Мы просто обязаны что-то предпринять в связи с этими гнусными статейками!

Питер Темплтон, потрясая газетой, метался по кабинету, как разъяренный тигр в клетке. Эту комнату с потертыми персидскими коврами, антикварным прямострунным пианино Викторианской эпохи, ореховыми панелями, шкафами, набитыми первыми изданиями редких книг, Алекс очень любила и считала убежищем, куда можно спрятаться после тяжелого дня.

– Ради всего святого, пойми, это же «Нью-Йорк таймс», не какой-то бульварный листок! – продолжал Питер, брезгливо кривя губы: – Насколько нам известно, Александра Блэкуэлл некоторое время страдала от проблем с иммунной системой». Откуда это им известно? Где они раздобыли эту информацию?!

Доктор Барнабас Хант, пухленький Санта-Клаус с лысинкой на макушке, окруженной ежиком белых волос, и постоянно румяными щечками, задумчиво затянулся трубкой. Коллега и старый друг Питера Темплтона, он после смерти Александры был частым гостем в этом доме.

– Какая тебе разница, откуда они это взяли? Ты знаешь мой совет, Питер. Не читай всякий мусор. Будь выше.

– Хорошо тебе говорить, Барни. А Робби? Бедному парню день и ночь льют яд в уши.

Впервые за несколько недель Питер позаботился о чувствах сына. По мнению Барни Ханта, это был хороший знак.

– Словно его мать была кем-то вроде проститутки, – продолжал бушевать Питер, – или лесбиянкой, или… наркоманкой. Значит, ей легче было подхватить СПИД, чем…

В других обстоятельствах Барни Хант мягко опроверг бы рассуждения друга. Питер, как врач, прекрасно знал нелепость пагубных утверждений, будто СПИД – это некий род наказания свыше для грешников всех мастей. И за это тоже следовало винить прессу, ввергшую всю страну в истерию из-за ВИЧ. Недаром геев избивали на улицах, выгоняли с работы и даже по поводу квартир, словно смертельная болезнь может распространяться при простом общении. В 1984 году быть геем в Нью-Йорке было опасно, и Барни Хант знал об этом куда больше, чем представлял его друг Питер Темплтон.

Но сейчас не время рассуждать на подобные темы. Прошло всего шесть недель после смерти Алекс, и скорбь Питера все еще была как открытая рана. Его офис в «Крюгер-Брент» оставался пустым. Правда, и дел у него особенных не было. Женившись на Александре, он поклялся Кейт Блэкуэлл, что никогда не войдет в семейный бизнес.

– Если не возражаете, миссис Блэкуэлл, я останусь верным своему призванию. Я врач, а не бизнесмен.

Но в последующие годы старуха все-таки его дожала. Кейт считала, что мужчины ее семьи обязаны участвовать в работе «фирмы», как она ее называла. А Кейт Блэкуэлл всегда добивалась своего.

Но теперь Кейт, как и Александра, лежит в могиле. И некому помешать Питеру целые дни проводить в своем кабинете с отключенным телефоном, тупо глядя в окно.

Однако истинная трагедия заключалась не в бегстве Питера от жизни. Смерть Александры вбила клин между Питером и его сыном.

Робби Темплтон был крестником Барни Ханта. Тот знал мальчика с рождения и собственными глазами наблюдал необычайно тесную связь между Робби и Александрой. Как психиатру, ему лучше других было известно, каким ужасным ударом может стать потеря матери для десятилетнего мальчика. Если не уделить этому должного внимания, подобное событие может фатально изменить личность ребенка. Мертвая мать и равнодушный отец – две основные составляющие психопатического поведения в будущем. Из подобных людей иногда вырастают серийные маньяки, насильники и террористы-смертники. Опасность для Робби была весьма реальной. Но Питер наотрез отказывался это признавать.

– Роб в порядке, Барни, – твердил он. – Оставь его в покое.

По мнению Барни, Питер убедил себя, что сын прекрасно держится, лишь потому, что ребенок всю скорбь и ужас носил в душе и ни разу не заплакал со дня смерти Алекс (весьма тревожный признак). Конечно, Питер тоже врач и мог придерживаться иного мнения. Но Питер Темплтон – психиатр исчез, сраженный болью Питера Темплтона – мужчины.

А вот Барни Хант по-прежнему оставался психиатром и поэтому ясно видел, что происходит. Робби вопил, призывая отца. Умоляя о помощи, любви, утешении.

К несчастью, крики его были безмолвны.

Пока Питер и Робби скользили мимо друг друга, как два призрака, и лишь в одном члене семьи Темплтон тлела крохотная, мерцающая искра надежды на лучшее. Малышка, названная Александрой в честь матери, но с самого начала именуемая Лекси, была настоящим чудом.

Никто не объяснил Лекси, что следовало бы скорбеть по матери. Ничего не подозревавшая крошка вопила, гулила, улыбалась и самозабвенно потрясала крошечными кулачками, нисколько не подозревая о трагических событиях, сопровождавших ее приход в этот мир. Барни Хант не особенно разбирался в младенцах: закоренелый холостяк и латентный гомосексуалист, он считал своей жизнью психиатрию, но для Лекси сделал исключение. Едва ли не впервые в жизни он видел столь жизнерадостное создание. Светловолосая, с тонкими чертами красивого личика и пытливыми серыми глазами матери, она улыбалась «когда бы ни прошел ты мимо», подобно «последней герцогине» Роберта Браунинга, и с удовольствием лежала на руках как у посторонних, так и у заботливой няни.

Однако самые широкие улыбки она приберегала для брата. Робби был заворожен младшей сестрой с того момента, как она прибыла домой из больницы. Возвращаясь из школы, он сразу же бежал поздороваться с ней и ужасно раздражал акушерку тем, что в любой час дня и ночи мчался прямиком к колыбельке, стоило только девочке заплакать.

– Вы не должны так паниковать, мастер Роберт.

Акушерка пыталась быть терпеливой. Что ни говори, а мальчик совсем недавно потерял мать.

– Младенцы всегда плачут. Это не означает, что с ней что-то случилось.

Робби презрительно смотрел на женщину.

– В самом деле? Откуда вам знать?

Откинув мягкое кашемировое одеяльце, он поднимал сестру, прижимал к груди и осторожно укачивал, пока плач не стихал. Было два часа ночи. За окном детской полная луна освещала небо Манхэттена.

– Ты где-то там, мама? Видишь ли ты меня? Видишь, как хорошо я о ней забочусь?

Все, включая Барни, боялись, как бы Робби не начал испытывать к малышке весьма противоречивые чувства. Он ведь мог даже обозлиться на нее, по-детски «обвинив» Лекси в смерти матери. Но Робби поражал окружающих взрывом братской любви, столь же неожиданной, сколь и искренней.

Лекси стала средством исцеления Робби, – Лекси и его любимое пианино. Стоило ощутить под пальцами гладкую, прохладную слоновую кость, как Робби переносился в другое время и место. Действительность исчезала, и он становился единым целым с инструментом. Телом и душой он был предан музыке. В такие моменты он знал, что мать с ним. Просто знал, и все.

– Роберт, дорогой, не стой на пороге. Входи.

Деланное радушие в голосе Питера было слишком очевидно для Барни. Тот слегка поморщился и, повернувшись, увидел в дверях крестника, робко переминавшегося с ноги на ногу.

– И дядя Барни здесь. Подойди, поздоровайся.

Робби нервно улыбнулся:

– Привет, дядя Барни.

У Барни упало сердце. Раньше мальчика никак нельзя было назвать нервным. Кого он боится? Отца?

Встав, он хлопнул Робби по спине:

– Привет, дружище! Как поживаешь?

– Хорошо.

Лгунишка…

– Мы с твоим папой как раз говорили о тебе. Хотели узнать, как твои дела в школе.

– В школе? – удивился Робби.

– Ну да, знаешь, насчет других ребят… Здорово они к тебе пристают? С теми глупостями, о которых пишут в газетах?

– Вовсе нет. В школе все нормально. Мне там нравится.

Школа была способом сбежать из дома. Сбежать от скорби и отцовского равнодушия.

– Хочешь о чем-то меня спросить? – сухо осведомился Питер. Он даже не встал из-за стола, когда вошел сын: спина неестественно выпрямлена, тело напряжено, как у заключенного перед расстрелом. Ему хотелось, чтобы Робби поскорее ушел.

Питер Темплтон любил сына. И вполне отчетливо сознавал, что бросает его в трудную минуту. Но при каждом взгляде на мальчика его охватывал такой неистовый гнев, что он едва мог дышать. Поразительно тесная связь между Робби и Александрой, любовь матери и сына, бывшая когда-то предметом величайшего восторга Питера, теперь, как ни странно, вызывала в нем бешеную ярость, словно Робби украл у него эти часы, бесчисленные моменты любви Алекс. Теперь она ушла навсегда, а Питер хотел вернуть эти моменты.

Он понимал, что это безумие. И что Робби ни в чем не виноват. Но ярость жгла грудь серной кислотой. Горчайшая ирония заключалась в том, что Питер не испытывал ничего, кроме любви к Лекси, ставшей причиной смерти Алекс. В его пропитанном скорбью мозгу Лекси, как и он сам, казалась жертвой. Бедняжка никогда не узнает матери. А Роберт? Роберт – вор. Он украл у Питера Александру. И отец не мог простить сына.

Даже сейчас Питер иногда слышал, как мальчик мысленно говорит матери: «Мама, ты здесь? Мамочка, это я».

Когда Робби сидел за пианино с блаженной улыбкой, Питер знал, что Алекс сейчас с ним, утешает его, любит, прижимает к груди. Но когда он сам просыпался по ночам, выкрикивая имя жены, не оставалось ничего. Ничего, кроме мрака и молчания могилы.

– Нет, па, – прошептал Роберт чуть слышно. – Мне ничего не нужно. Я… я хотел поиграть на пианино. Ладно, приду в другой раз.

При слове «пианино» на щеке Питера задергалась жилка. До этого он машинально постукивал карандашом по столешнице. Теперь же сжал его так сильно, что он треснул в ладони.

– Ты в порядке? – нахмурился Барни.

– В полном.

Но вопреки его словам на полированную столешницу медленно закапали тяжелые алые капли.

Барни ободряюще улыбнулся крестнику.

– Мы скоро уйдем. Еще пять минут, а потом я сам тебя найду. Поиграем в прятки, договорились?

– Заметано.

Еще одна застенчивая улыбка, и Робби исчез, бесшумно выскользнув из комнаты.

Барни набрал в грудь воздуха.

– Знаешь, Питер, мальчик нуждается в тебе. Он тоже мучается. Он…

Питер повелительно поднял руку:

– Барни, мы уже это обсуждали. Роберт в полном порядке. Если непременно хочешь о чем-то тревожиться, лучше подумай, что делать с чертовыми репортерами. Вот она, проклятая проблема. О’кей?

Барни покачал головой.

Он сочувствовал Роберту, искренне сочувствовал. Но что он мог поделать?

Ив Блэкуэлл закрыла глаза и попыталась фантазировать о чем-то таком, что непременно доведет ее до оргазма.

– Так хорошо, малыш? Тебе нравится?

Кит Уэбстер, ее муж, буквально утопая в поту, долбил ее сзади, как перевозбужденный терьер. Он настаивал на регулярных, по его выражению, «занятиях любовью» во время всей беременности Ив. Теперь, когда роды вот-вот начнутся, живот так чудовищно разбух, что приходилось становиться в собачью позу, что вполне устраивало Ив, которой больше не приходилось смотреть на оплывшее, похожее на морду хорька лицо Кита, искаженное гримасой чувственного экстаза, каждый раз, когда он занимался любовью.

Если это можно так назвать. «Петушок» Кита был таким маленьким, что мог считаться не более чем слабым раздражителем. Ощущение было такое, словно плохо воспитанный ребенок сидит сзади тебя в кинотеатре и постоянно толкает ногой спинку твоего кресла.

Ив изобразила стон.

– Великолепно, дорогой. Я почти кончила! – И неожиданно для себя содрогнулась в оргазме, затерявшись мыслями в восхитительной, медленной смене слайдов с картинками прошлого.

Кит соскользнул с ее спины, как жаба с мокрого камня, и откинулся на подушки, полузакрыв глаза в посткоитальном удовлетворении.

– Невероятно! Ты в порядке, лапочка? А малыш?

Ив любовно погладила живот:

– Малыш у нас молодец. Не волнуйся, дорогой.

Кит нервничал с самого первого месяца беременности жены, но после смерти Александры буквально сходил с ума от беспокойства. Все знали, что Мэриен, мать Ив и Александры, умерла в родах. Теперь та же самая участь постигла Алекс. Легко представить, что следующей будет Ив. Что какой-то неизвестный генетический порок таился в тени, ожидая подходящего момента, чтобы украсть его возлюбленную.

Кит Уэбстер влюбился в Ив Блэкуэлл с первого взгляда. И ходившие о нем слухи были верны: вскоре после свадьбы он намеренно изуродовал ее лицо. Воспользовался безграничным тщеславием Ив, испугавшейся, что ее красота увядает, и согласился сделать операцию по удалению морщинок в уголках глаз. А потом дал ей наркоз, и когда она оказалась целиком в его власти, искромсал скальпелем прекрасные черты беспомощной женщины.

Сначала Ив была вне себя от ярости. Но Кит не ожидал ничего иного. Зато теперь она прекрасно понимала ситуацию. Ему пришлось так поступить. У него не было иного выхода. Пока Ив оставалась столь обворожительной, невероятно красивой, он рисковал потерять ее. Отдать другим, менее достойным мужчинам. Которые никогда не будут любить ее так, как он. Мужчинам вроде Джорджа Меллиса, когда-то избившего Ив так жестоко, что та едва не умерла. Тогда Кит буквально собрал ее лицо, на котором не осталось ни следа страшного испытания. Именно в тот день они встретились впервые. Ив была так трогательно благодарна ему, что он влюбился, тут же и навсегда. Но что Кит Уэбстер дает, Кит Уэбстер может и отнять.

Ив было необходимо усвоить этот урок.

Окружающие могли счесть гротескно-уродливое лицо его жены отталкивающим. Но только не Кит Уэбстер. В его глазах Ив навсегда останется красавицей. Самым прекрасным на земле созданием.

Кит не питал иллюзий относительно собственной внешности. Глядя в зеркало, он видел тощего близорукого коротышку, к лысине которого липли скудные пряди рыжеватых волос, похожие на полусгнившие водоросли. Женщины никогда им не интересовались. Даже самые невзрачные. Что уж говорить о таких безумно привлекательных, как Ив Блэкуэлл? Тогда он без зазрения совести пустил в ход шантаж, чтобы заставить Ив стать его женой. Кит знал, что она убила Меллиса, и пригрозил донести в полицию, если она не выйдет за него. При этом он никогда ни о чем не жалел. В конце концов, как еще он мог ею завладеть? Решить ее и свою участь?

Ив снова не оставила ему выбора.

Нежно гладя живот жены, Кит хмелел от счастья. Сама Ив, боясь фотографов и издевок посторонних, стала настоящей узницей их пентхауса с тех самых пор, как он «воссоздал» ее – именно так Кит предпочитал называть то, что сделал много лет назад. Заточенная в четырех стенах, не имея других занятий, кроме как потворствовать любому капризу мужа, она наконец капитулировала и дала Киту то, о чем он мечтал больше всего на свете: ребенка. Их ребенка. Живое подтверждение их любви.

Чего еще может желать мужчина?

Беременность бедняжки проходила на редкость тяжело. Токсикоз буквально истерзал ее. К тому же, хотя Кит знал, как ненавидит жена свою сестру, он все же был уверен: внезапная смерть Александры сильно напугала Ив.

А до родов осталось всего несколько недель.

Благоговейно склонив голову и бормоча нежные слова, обращенные к нерожденному ребенку, он приложился губами к животу жены.

Скоро малыш появится на свет. И тогда все неприятности закончатся, а боль прошлого забудется.

Роды были долгими и мучительными. Пока папарацци, словно почуявшие кровь гончие, отирались под окнами больницы, Ив страдала шестнадцать часов, чувствуя, как тело разрывает адская боль.

– Уверены, что не хотите болеутоляющего, миссис Уэбстер? Укол петидина облегчит неприятные ощущения от схваток.

– Моя фамилия Блэкуэлл! – прошипела Ив сквозь зубы. – И мне не нужно болеутоляющее.

В этом она была тверда как скала. Никаких наркотиков. Никаких болеутоляющих. Она зачала этого ребенка, чтобы вершить месть, обрушить на врагов заслуженное наказание, вернуть украденное наследство – «Крюгер-Брент». И справедливо, если ребенок будет рожден в страданиях. Если первым услышанным им звуком будут крики матери.

Не презирай она Кита с такой силой, возможно, могла бы даже его пожалеть. Жалкая, ничтожная тряпка, слизняк, которому удалось посадить ее в клетку, действительно верил, что она счастлива иметь его ребенка! Кудахтал над ней, как наседка, искренне страдал из-за ее токсикоза… но только токсикоза не было! Изнуряющие приступы рвоты были вызваны глубочайшим отвращением. Одной мысли о том, что внутри растет семя Кита, было достаточно, чтобы ее вывернуло наизнанку.

Да, она позволила ему сделать ей ребенка. И забеременела не случайно. Но муж считает, что она понесла от любви к нему!

Ив громко рассмеялась. Безумная самонадеянность Кита не знала границ.

На самом деле Ив Блэкуэлл ненавидела мужа. Ненавидела с убийственной страстью, такой сильной, что удивительно, как это медсестры не ощущают запаха ненависти, которой пропитана ее кожа.

Когда Кит впервые снял повязки и показал Ив ее жуткое лицо, она отчаянно закричала. И продолжала кричать, пока не отключилась. Несколько недель подряд она рыдала и неистовствовала, переходя от истерики к приступам ярости, от шока – к неверию и ужасу. Как ни странно, сначала она, как ребенок, цеплялась за Кита. Да, он преступник, и его поступок не имеет названия, но больше у нее никого не было. Без его защиты ее могли бросить на растерзание волкам, разорвать на куски, как загнанное животное.

Но со временем Ив перестала волноваться, что Кит ее бросит. Она с веселым ужасом вдруг осознала, что этот человек настолько спятил, что все еще находит ее привлекательной. Именно Кит Уэбстер превратил Ив в чудовище. Чудовище Блэкуэллов. Но она была ЕГО чудовищем, а остальное для Кита значения не имело.

– Головка, миссис Уэб… миссис Блэкуэлл! Я вижу головку!

Почему эти сестры все время улыбаются? Неужели не понимают, как ей плохо? Хихикают, как глупые школьницы!

Слава Богу, хоть Кит согласился остаться в комнате ожидания для будущих отцов…

– Я хочу, дорогой, чтобы ты по-прежнему находил меня сексуальной! Сам знаешь, что говорят о мужчинах, которые присутствуют при родах. Это может навсегда испортить сам знаешь что, – умоляла Ив.

Кит твердил, что никакие роды не могут убить его страсть к ней. Но, к удивлению Ив, согласился уйти.

– Тужьтесь! Сейчас все закончится!

Боль была такой острой, что Ив удивилась, почему не теряет сознания. В голове не осталось ни единой мысли. Сейчас она сосредоточилась только на том, что происходило внутри.

И вдруг вспомнила об Алекс, впервые осознав, какой мучительной и страшной была смерть сестры.

Вот и прекрасно!

Что за ирония судьбы! Ив столько времени и усилий потратила на то, чтобы убить сестру! В вечер их пятого дня рождения подожгла на ней ночную рубашку, устраивала несчастные случаи во время прогулок верхом и в лодке и, наконец, задумала хитроумный план убийства, взяв в сообщники Джорджа Меллиса. Зная, что того лишили наследства за весьма специфические склонности к садизму и убийству, Ив уговорила его влюбить в себя Александру и жениться. Меллису предстояло завоевать доверие Алекс, убедить ее составить новое завещание в пользу мужа, включая контрольный пакет акций «Крюгер-Брент», а потом избавиться от жены и разделить наследство с Ив.

Но Алекс каким-то образом каждый раз удавалось выжить. Сучка походила на одну из новомодных именинных свечей, которые никак не удается задуть! А потом – бац! Господь Бог наконец услышал молитвы Ив и одним движением пальца стер с лица земли ненавистную сестрицу, как мел с классной доски!

Александра Блэкуэлл, наследница «Крюгер-Брент» и прославленная красавица, умерла в родах тридцати четырех лет от роду.

Идеально! Почти библейский сюжет!

Ив услышала громкий вопль раненого животного и не сразу поняла, что это ее собственный голос. Голос женщины, истерзанной последней схваткой. Еще секунда, и между ногами что-то зашевелилось. Маленькое скользкое создание, покрытое белой слизью и кровью, оказалось на руках акушерки.

– Мальчик!

– Поздравляем, миссис Блэкуэлл!

Одна из сестер перерезала пуповину. Другая убрала послед. Ослабев от усталости и потери крови, Ив обмякла на мокрых простынях. Сестры тем временем обтирали и изучали ребенка, что-то отмечая на бланке.

– Что с ним случилось? – внезапно подскочила Ив. – Почему он не плачет? Он мертв?

Акушерка улыбнулась. Просто чудо какое-то! Во время родов Ив Блэкуэлл была так надменна и враждебна и постоянно говорила гадости медсестрам и акушеркам. Под конец они даже заподозрили, что она вообще не хочет этого ребенка. Но очевидно, ошибались. Тревога в голосе Ив была искренней. Значит, из нее выйдет прекрасная мать!

– Он настоящий герой, миссис Блэкуэлл! Вот, взгляните сами!

Ив взяла белый сверток. С ребенка уже успели обтереть кровь и слизь. Ив увидела маленькое личико с оливковой кожей и прядками блестящих, иссиня-черных волос. Носик и ротик были совсем маленькими. Непонятно, на кого он похож. Но огромные темно-карие глаза с бахромой черных ресниц, пристально на нее смотревшие, были необыкновенными. Мальчик молча рассматривал мать. Для всего остального мира Ив была уродом. Для малыша – целой вселенной.

Что же, он умен. И хитер, как маленький цыганенок.

Она улыбнулась и, хотя знала, что это невозможно, могла бы поклясться, что он ответил улыбкой.

– Вы уже придумали ему имя?

Ив даже не подняла глаз.

– Макс. Его зовут Макс.

Простое, короткое имя, но для Ив оно символизировало силу. Мальчику понадобятся силы, если он хочет добиться цели и отомстить за мать.

Ив родила ребенка от Кита лишь по одной, только ей ведомой причине. Она нуждалась в сообщнике. В нем она сможет воплотить собственный образ, напитать своей ненавистью и отослать в мир, чтобы его руками делать все то, что сама она, узница в собственном доме, больше не сумеет сделать сама.

Макс заставит Кита Уэбстера заплатить за все, что он сотворил с женой.

Макс вернет ей «Крюгер-Брент».

Макс будет боготворить, обожать мать и повиноваться ей. Именно так, как когда-то мужчины боготворили, обожали и повиновались Ив Блэкуэлл, прежде чем Кит украл у нее красоту.

В дверь постучали.

На пороге появился Кит с огромным букетом роз. Отдав цветы сестре, он небрежно поцеловал Ив в макушку, прежде чем взять на руки сына.

– Он… он прекрасен, – сдавленно пробормотал Кит. По его лицу струились слезы радости. – Спасибо, Ив. Спасибо, дорогая моя. Ты не представляешь, что он… он значит для меня.

Ив понимающе улыбнулась:

– Не за что, Кит.

И погрузилась в безмятежный, спокойный сон.