Онлайн чтение книги Мюнхен Munich
2

На Вильгельмштрассе, в сердце правительственного сектора Берлина, в приземистом трехэтажном здании девятнадцатого века, где размещалось Министерство иностранных дел Германии, Пауль фон Хартманн изучал телеграмму, доставленную ночью из Лондона.

Хартманн закурил сигарету и стал думать, какого рода ответ потребуется. За семь месяцев с момента назначения Риббентропа министром иностранных дел ему много раз случалось переводить входящие послания с английского на немецкий, а затем набрасывать черновик ответа от имени министра. Поначалу Пауль усвоил традиционный формальный и нейтральный тон профессионального дипломата. Однако многие из этих ранних попыток были забракованы как недостаточно национал-социалистские. Некоторые возвращались от самого штурмбаннфюрера СС Зауэра, состоящего в штате у Риббентропа, перечеркнутые жирной черной линией. Паулю пришлось признать, что, если он намерен строить успешную карьеру, нужно менять стиль. Посему молодой человек постепенно научился примерять на себя помпезные манеры министра и его радикальные взгляды на жизнь и именно в этом духе сочинял теперь ответ владельцу «Дейли мейл». Перо царапало и кололо бумагу по мере того, как Хартманн вгонял себя в притворный раж. Заключительный абзац показался ему особенно удачным:

Хартманн подул на чернила. Когда имеешь дело с Риббентропом, чем гуще их слой, тем лучше.

Он закурил еще одну сигарету, перечитал все сначала, подправил немного тут и там и стал искоса смотреть на бумагу через табачный дым. Глаза у него были яркого фиалкового цвета, несколько глубоко посаженные. Лоб высокий: уже в двадцать девять линия волос отступила почти до самой макушки. Рот был широкий и чувственный, нос прямой. Лицо дипломата было подвижное и выразительное, интригующее, необычное, способное показаться некрасивым. И тем не менее он обладал даром располагать к себе и мужчин, и женщин.

Пауль собирался уже положить черновик в корзину для передачи машинисткам, когда услышал звук. А быть может, правильнее будет сказать, что он его ощутил. Звук словно передался ему через подошвы ботинок и ножки кресла. Бумаги у него в руках задрожали. Рокот нарастал, переходя в рев, и на ужасный миг Хартманн подумал, не обрушилось ли на город землетрясение. Но затем его ухо уловило знакомый гул тяжелых моторов и лязг металлических гусениц. Двое коллег, с которыми он делил кабинет, – фон Ностиц и фон Ранцау – переглянулись и нахмурились. Потом встали и направились к окну. Хартманн последовал их примеру.

Колонна выкрашенной в защитный оливково-зеленый цвет военной техники громыхала по Вильгельмштрассе со стороны Унтер-ден-Линден на юг: артиллерия на полугусеничной тяге, танки на автомобильных платформах, тяжелые орудия с тягачами и конскими упряжками. Пауль вытянул шею. Колонна тянулась насколько хватало взгляда – целая моторизованная дивизия, если судить по длине.

– Господи, неужели началось? – сказал фон Ностиц, человек старше Хартманна несколькими годами и на один чин.

Молодой человек вернулся за стол, взял телефон и набрал внутренний номер. Из-за шума ему пришлось закрыть рукой левое ухо.

– Кордт, – ответил металлический голос на другом конце провода.

– Это Пауль. Что происходит?

– Встретимся у выхода с лестницы внизу. – Кордт положил трубку.

Хартманн снял с вешалки шляпу.

– Решили влиться в ряды? – насмешливо осведомился фон Ностиц.

– Нет. Ясное дело, хочу выйти на улицу, чтобы поприветствовать наш доблестный вермахт.

Он торопливо прошагал по высокому сумрачному коридору, спустился по главной лестнице, миновал двойные двери. Короткий пролет ступенек, застланных посередине синим ковром и обрамленный по бокам каменными сфинксами, вел к фойе центрального входа. К удивлению Хартманна, помещение оказалось пустым, хотя даже воздух в нем вибрировал от шума снаружи. Минутой спустя к нему подошел Кордт с портфелем под мышкой. Он снял очки, подышал на линзы и протер их широким концом галстука. Они вместе вышли на улицу.

Лишь горстка служащих Министерства иностранных дел высыпала на мостовую посмотреть. На другой стороны улицы картина, естественно, была совершенно иной: чиновники из Министерства пропаганды в буквальном смысле висели на окнах. Небо было пасмурным, собирался дождь – Хартманн даже ощутил каплю влаги на щеке. Кордт потянул его за руку, и они вместе пошли вслед за колонной. Над их головами безвольно свисали десятки красно-белых флагов со свастикой. Они придавали серому каменному фасаду министерства праздничный вид. Однако поразительно мало людей собралось на улице. Никто не махал и не кричал – люди по большей части опускали взгляд или смотрели прямо перед собой. Хартманн не мог понять, что не так. Как правило, подобные представления проходили у партии с гораздо большим успехом.

Кордт не проронил пока ни слова. Уроженец Рейнланда шагал быстро, порывисто. Пройдя примерно две трети длины здания, он повел коллегу к неиспользуемому входу. Тяжелая деревянная дверь была постоянно заперта, крыльцо обеспечивало укрытие от посторонних глаз. Да и смотреть-то там было не на что. Подумаешь, глава собственного секретариата министра иностранных дел – человечек совершенно безобидный, очкарик, типичная канцелярская крыса, – и молодой высокий легацьонзекретер встретились случайно и разговаривают.

Прижав портфель к груди, Кордт расстегнул замок и извлек машинописный документ. Передал его Хартманну. Шесть страниц, отпечатанных особо крупным шрифтом, излюбленным фюрером и призванным щадить его дальнозоркость в случаях со всякой бюрократической ерундой. Это был отчет об утренней его встрече с сэром Хорасом Уилсоном, составленный главным переводчиком Министерства иностранных дел доктором Шмидтом. Документ был написан сухим канцелярским языком, и тем не менее обрисованное в нем действо представилось Хартманну с яркостью эпизода из художественного произведения.

Подобострастный Уилсон поздравил фюрера с теплым приемом, оказанным его речи в «Шпортпаласт» накануне вечером (как будто прием мог быть иным), поблагодарил за добрые слова в адрес премьер-министра Чемберлена. В какой-то миг он попросил прочих присутствующих: Риббентропа, посла Хендерсона и первого секретаря британского посольства Киркпатрика – ненадолго выйти из комнаты, дав ему возможность с глазу на глаз заверить Гитлера в том, что Лондон продолжит оказывать давление на чехов. (Шмидт даже записал эту реплику так, как она прозвучала на английском: I will still try to make those Czechos sensible.) Но ничто не могло завуалировать главного события встречи: Уилсону пришлось собраться с духом и озвучить приготовленное заявление, которое гласило, что в случае начала военных действий англичане поддержат французов. А затем он попросил фюрера повторить услышанные слова, чтобы исключить возможное недопонимание! Неудивительно, что Гитлер вышел из себя и сказал Уилсону, что ему наплевать, как поступят французы или англичане. Он, мол, потратил миллиарды на вооружение, и, если союзники хотят войны, они ее получат.

Хартманну подумалось, что это было, как если бы безоружный прохожий уговаривал безумца отдать ему пистолет.

– Получается, войны таки не избежать.

Он вернул документ Кордту, и тот сунул его обратно в портфель.

– Похоже на то. Полчаса спустя после окончания встречи фюрер распорядился устроить это. – Кордт кивнул в сторону армейской колонны. – Не случайно войска проходят в точности мимо английского посольства.

Рев двигателей взрезал теплый воздух. Хартманн ощущал на языке пыль и сладковатый привкус топлива. Чтобы перекрыть шум, приходилось кричать.

– Кто это такие? Откуда взялись?

– Войска Вицлебена из берлинского гарнизона. Направляются к чешской границе.

Хартманн сжал за спиной кулак. Наконец-то! Им овладело нетерпение.

– Теперь, вы согласитесь, иного пути нет. Так ведь? Мы должны действовать!

Кордт медленно кивнул:

– Такое чувство, будто меня вот-вот стошнит.

Тут он вдруг предостерегающе положил руку Хартманну на плечо.

К ним бежал полицейский, размахивая жезлом.

– Господа! День добрый! Фюрер на балконе! – Он указал палкой на другую сторону улицы.

Держался он уважительно, располагающе. Не приказывал, что им делать, просто советовал не упустить исторический шанс.

– Спасибо, офицер, – поблагодарил его Кордт.

Оба дипломата вернулись на улицу.

Рейхсканцелярия располагалась по соседству с Министерством иностранных дел. Через дорогу, на широком пространстве Вильгельмплац, собралась небольшая толпа. То определенно была партийная клака: у некоторых даже имелись повязки со свастикой на рукавах. Время от времени раздавался недружный крик «Хайль!» и вскидывались в приветствии руки. Солдаты армейской колонны держали равнение направо и отдавали честь. Молодые парни по большей части – намного моложе Хартманна. Пауль находился достаточно близко, чтобы видеть выражение на их лицах: удивление, восторг, гордость. За высокой кованой изгородью рейхсканцелярии располагался двор, а над главным входом в здание был балкон. На балконе виднелась безошибочно узнаваемая одинокая фигура: коричневый френч, коричневая фуражка, левая рука сжимает пряжку черного ремня, правая машет время от времени, на вид почти механическая в своей абсолютной неизменности – ладонь разжата, пальцы расставлены. От фюрера их отделяло не больше пятидесяти метров.

– Хайль Гитлер! – пробормотал Кордт, отсалютовав.

Хартманн последовал его примеру. Едва миновав здание правительства, колонна прибавила ходу и двинулась в сторону Блюхерплац.

– Сколько, по-вашему, людей собралось поглазеть?

Кордт оценивающе оглядел немногочисленные группки зевак.

– Я бы сказал, сотни две – не больше.

– Ему это не понравится.

– Верно. Сдается мне, что в кои веки режим допустил ошибку. Фюреру так польстили визиты Чемберлена, что он велел Геббельсу спустить прессу с цепи. Немецкий народ поверил, будто дело идет к миру. А теперь ему говорят, что война все-таки будет, и людям это не нравится.

– Так когда же мы начнем действовать? Разве теперь не самое подходящее время?

– Остер хочет, чтобы мы встретились сегодня. Новое место: Гётештрассе, номер девять, в Лихтерфельде.

– Лихтерфельде? Зачем ему собирать нас всех так далеко отсюда?

– Кто знает? Приезжайте как можно ближе к десяти. Вечер обещает быть интересным.

Кордт коротко стиснул Хартманну плечо и ушел.

Пауль постоял еще немного, наблюдая за фигурой на балконе. Меры безопасности были на удивление ничтожными: пара полицейских у входа во двор, два эсэсовца у двери. Внутри наверняка больше, но даже так… Разумеется, как только будет объявлена война, все изменится. И больше им так близко к нему не подобраться.

Спустя еще пару минут человек на балконе счел, что с него хватит. Он опустил руку, обозрел пространство Вильгельмштрассе с видом театрального антрепренера, разочарованного количеством собравшихся на вечерний спектакль зрителей, повернулся спиной, отдернул штору и вошел в здание. Дверь закрылась.

Хартманн снял шляпу, пригладил редеющие волосы, снова нахлобучил головной убор и задумчиво зашагал к своему учреждению.