Онлайн чтение книги Моя дорогая жена My Lovely Wife
12

А началось все с Холли. Потому что нам пришлось это сделать.

В тот бодрящий осенний день, когда зазвонил телефон, наш мир взял и перевернулся. Телефонный звонок касался Холли. Ее собирались выпустить из психиатрической лечебницы. Я не ослышался. Хотя и подумал так поначалу, когда мне Миллисент впервые призналась, что ее сестра не погибла в аварии в пятнадцать лет, а была помещена в психиатрическую лечебницу.

Жена сказала мне это в тот же субботний вечер, после того как дети утихомирились, поужинали и легли спать. Мы с ней сидели в гостиной, на новом диване, кредит на покупку которого все еще продолжали выплачивать. И Миллисент поведала мне реальную историю о Холли. Начала она с эпизода о порезе бумагой. Я уже слышал о нем – о том, как они с сестрой составляли коллаж из любимых вещей.

– Она сделала это специально, – сказала Миллисент. – Она схватила мою руку и порезала ее бумагой. Вот здесь, – жена показала на ямку между большим и указательным пальцами. – А наших родителей она убедила в том, что это получалось ненамеренно.

Спустя месяц шестилетняя Миллисент почти забыла о том случае. Пока то же самое не повторилось опять. Они с Холли находились в комнате сестры, играя в игру, которую придумали сами. Миллисент с сестрой создали свой собственный маленький мирок с куклами, чучелами животных и пластиковыми макетами домиков и назвали эту игру «Фиолетовая яма» – по цвету стен в комнате Холли. Они были лавандовые, а у Миллисент – желтые.

Пока сестры сидели в своей «яме», Холли снова порезала Миллисент. На этот раз – острым кусочком пластика, который она отломала от одной игрушки.

Порез пришелся по ноге Миллисент, рядом со щиколоткой. Миллисент закричала, кровь тонкой струйкой потекла на ковер. Холли смотрела на нее неотрывно до тех пор, пока в комнату не вбежала их мать. И тут она начала плакать вместе с Миллисент.

Этот случай тоже был истолкован превратно – как еще одна случайность.

На протяжении последующих двух лет Миллисент постоянно становилась жертвой разных «случайностей». Ее отец думал, что она неуклюжая. Мать призывала быть осторожней. А Холли… Холли просто смеялась над ней.

Чем больше мне рассказывала о своей сестре Миллисент, тем сильнее я ужасался. Но кое-что, что я наблюдал за Миллисент, теперь обретало смысл.

Укус на ее руке, который якобы нанесла ей собака. Две маленькие обесцвеченные отметины, которые так и не прошли.

Сломанный палец, зажатый дверью. Он до сих пор плохо сгибался.

Крошечная щербинка на ее переднем нижнем зубе, оставшаяся после того, как Миллисент якобы споткнулась и ударилась о дверной косяк.

Длинный, глубокий порез на ее икре – якобы от осколка стекла на улице. Шрам от него виден до сих пор – рыжевато-коричневая полоска длиной почти шесть дюймов.

Перечень увечий растянулся на многие часы. И, чем больше взрослели сестры, тем хуже становилось.

Когда Миллисент было десять, Холли на своем велосипеде врезалась в нее и сбила с ног. А потом Миллисент упала с дерева на заднем дворе.

Родители продолжали верить, что все это случайности. Или же видели то, что хотели видеть. Никому из родителей не хочется признать, что его ребенок – чудовище.

Часть меня могла это понять. Меня бы ничто не заставило поверить, будто Рори или Дженна могли поступать так же, как Холли. Это просто невероятно! Такого не может быть! И я был уверен, что родители Миллисент так же думали о своей старшей дочери.

Но от того, что я поставил себя на их место, гнев мой не поубавился. Пока я сидел и слушал, что пережила, взрослея, Миллисент, во мне разбушевалась ярость.

Увечья – точнее, пытки – продолжались и в подростковом возрасте. К тому времени Миллисент уже не старалась быть с сестрой доброй и ласковой. Уже не надеясь на то, что это ее остановит. Теперь Миллисент решилась давать ей сдачи.

Но первый же раз, когда она попробовала отомстить Холли, стал единственным. Это случилось уже в средней школе. Когда уроки закончились, сестры вышли из школы вместе с остальными детьми и направились к шеренге родителей, поджидавших своих чад. Они шли рядышком, и Миллисент подставила сестре подножку.

Холли распласталась на земле.

Все произошло за секунду, но на глазах у доброй половины школы. Дети покатились со смеху, учителя бросились к Холли на помощь, а Миллисент довольно улыбнулась про себя.

– Это звучит гадко, – сказала мне жена, – но я действительно думала, что проучила сестру, и она перестанет мне пакостить.

Но Миллисент ошиблась.

Через несколько часов она вдруг проснулась посреди ночи. Ее запястья были стянуты и привязаны к изголовью кровати. А Холли заклеивала Миллисент рот.

Она не сказала сестре ни слова. А просто села в углу и смотрела на нее до восхода солнца. И только за несколько минут до подъема родителей Холли развязала Миллисент и сорвала пластырь с ее рта.

– Не пытайся больше мне навредить, – заявила она. – В следующий раз я тебя просто убью.

И Миллисент больше не пыталась. Она продолжала сносить надругательства Холли, хоть и пыталась найти способы доказать, что она вовсе не была неуклюжей и не наносила себе увечья случайно, но Холли была слишком умна, чтобы засветиться на камеру или быть пойманной «на месте преступления».

И Миллисент до сих пор убеждена: так бы все и продолжалось, если бы не та авария.

Авария, о которой она мне рассказывала прежде, действительно произошла. Холли было пятнадцать, Миллисент – тринадцать. И Холли решила взять автомобиль матери – прокатиться. Она велела Миллисент поехать с ней, а затем намеренно врезалась в забор – пассажирской стороной.

И все бы снова сошло за случайность, если бы не видео.

Аварию зафиксировали две разные камеры слежения. Первая показала, как машина ехала прямо по улице, а затем вдруг резко крутанула вправо и протаранила забор. На второй видеозаписи оказалось водительское сиденье. За рулем была Холли, и она явно умышленно вывернула руль.

Полиция допросила ее и вынесла вердикт: авария была неслучайной.

После многочисленных бесед с сестрами и их родителями полицейские пришли к выводу, что с Холли было что-то не так. Она пыталась убить свою младшую сестру!

Чтобы их дочери не предъявили обвинения в покушении на убийство, родители согласились поместить Холли на длительный срок в психиатрическую лечебницу под наблюдение врачей.

Через двадцать три года Холли оттуда выпустили.

И она стала у нас первой.

* * *

После нашего «ночного свидания» с Миллисент я изучаю дело Оуэна Оливера Рили. Раз наш план – воскресить местное пугало, значит, мне нужно освежить в памяти факты. И, прежде всего – уточнить, какие типы женщин он выбирал себе в жертвы. Я не многое из того помню. Только то, что он запугал до чертиков всю женскую половину округа, чем облегчил и одновременно затруднил мне знакомства с женщинами. Они либо смотрели на меня как на возможного «Убийцу из Вудвью», либо оценивали мои шансы от него отбиться.

Те девушки были примерно моего возраста, между восемнадцатью и двадцатью. Но, судя по всему, Оуэн Оливер даже не взглянул бы на них во второй раз. Ему нравились женщины чуток постарше – от двадцати пяти до тридцати пяти лет.

Блондинки или брюнетки – не имело значения. Оуэн Оливер не отдавал предпочтения никакому цвету волос.

Он выбирал своих жертв по другим «критериям». Все они были низкого роста, не выше 5,3 фунта: так их легче было перетаскивать. И гораздо легче для Миллисент.

Все они были одинокими.

И многие работали по ночам. Одна даже была проституткой.

Последним «критерием» Оэуна было то, что впоследствии помогло его изобличить. В свое время каждая из его жертв была пациенткой Мемориальной больницы Святой Марии. Одной удаляли в этой больнице гланды, другая попала туда с пневмонией и провела два дня под капельницами. Оуэн работал в отделе выписки счетов. Ему известно было все об их болезнях и процедурах, а также их возраст, семейное положение и место жительства.

Лечение в клинике Святой Марии было единственным, что связывало между собой всех его жертв. Долгое время полиция упускала это из виду, потому что в эту больницу обращаются все. Это единственная большая клиника в нашей округе, до другой ближайшей больницы – час езды.

Я опускаю подробности того, что Оуэн Оливер вытворял со своими жертвами, пока держал их в плену. Слишком много ненужной мне информации, слишком много мысленных образов, которые мне претят.

Единственное, что привлекает мое внимание, – это отпечатки пальцев. Оуэн удалял их у всех своих жертв. То же самое сделала и Миллисент с Линдси.

Затем я просматриваю фотографии убитых им женщин. Они молоды, эффектны и счастливы. Так всегда выглядят на снимках жертвы. Никто не хочет видеть образ угрюмой и малопривлекательной особы, даже если она мертва.

Я подмечаю еще несколько особенностей: все женщины были совершенно обыкновенными. Они не носили стильной одежды и не злоупотребляли макияжем. Большинство выглядели просто: обычные волосы, джинсы и футболка, ни яркой губной помады, ни крашеных ногтей. Линдси тоже так выглядела, и ее рост тоже отвечал требованиям Оуэна.

Наоми скорее обычная, чем гламурная, но она слишком высокая.

Вплоть до этого момента я никогда не выбирал женщину по типажу. У меня были совсем другие критерии: много ли людей будут ее искать? Как быстро будет оповещена об ее исчезновении полиция и сколько времени она уделит поискам взрослой женщины.

Все остальное было произвольным. Я выбрал Линдси, потому что она отвечала всем важным, по моему мнению, условиям и потому что Миллисент не отставала от меня, изводя требованиями найти новую жертву.

Петра другая. Потому что я с ней переспал. Или потому что она заподозрила, что я не был глухим. Она все еще остается в зоне риска, но она совсем не соответствует нашему новому типажу. Петра чересчур высокая и чересчур гламурная. Она носит юбки и каблуки. И у нее даже на ногах ногти покрашены красным лаком.

Мне надо найти другую. Нашу четвертую.

Именно так поступал Оэун Оливер. Он всегда похищал свою следующую жертву после того, как находили предыдущую.

Пока я роюсь в социальных сетях, к голове приливает адреналин. Еще не сильно, но скоро он зашкалит. Я это чувствую. Мы с Миллисент заставим всех вспомнить об Оэуне.

И я это предвкушаю.