Онлайн чтение книги Молния Баязида
Глава 4. Угрюмовский район. Родительский день

…милиционера. Вот сейчас резко рвануть… ага, он как раз отвлекся. На раз-два… И… р-раз… И…

Старший лейтенант Ластиков действительно отвлекся – на шум чьих-то шагов, которых поглощенный своими мыслями Раничев как-то не услышал вовремя. Лишь краем глаза увидел, как отворилась дверь.

– О-ба! Василий! Так и знал, что ты здесь – мотоцикл увидел. Бегает еще?

– А чего ему сделается, Гена? Трофейная техника!

Иван поднял глаза, увидев вошедшего начальника. Тот вполне доброжелательно, но с небольшим недоумением смотрел на старшего лейтенанта. Тут же и спросил:

– Ты чего здесь?

– Да по сигналу.

Начальник лагеря насторожился:

– По чьему сигналу? Ты б сначала ко мне зашел, Василий. Потолковали б сперва.

– Да я так и хотел, – к удивлению Раничева, участковый заметно сконфузился. – Да тебя не было.

– В колхозе был, у Иваныча. Только вот приехал, смотрю – мотоцикл. Ну, давай, давай, рассказывай.

Иван вдруг приложил палец к губам, многозначительно кивнув на стену.

– Ах да, – Артемьев понизил голос, вспомнив, что в соседней комнате проживает Вилен. – Вот что, други, лучше пойдемте-ка ко мне.

Раничев встал и успокоительно погладил по плечу Евдоксю:

– Ты спи, пожалуй.

– Красивая у вас супруга, – улыбнулся старший лейтенант и вежливо козырнул Евдокии. – Извиняйте, гражданочка.

Девушка проводила Ивана до порога:

– Ничего не случилось?

– Опасного – нет, – подмигнул тот. – Спи, спи… Я, наверное, не скоро. Может, и выпить еще придется.

– Смотрите там, не очень… Пианство – грех ести.

– Вот спасибо, разъяснила, – расхохотавшись, Раничев чмокнул девушку в щеку и, стараясь не очень топать, спустился по лестнице вниз.

Начальник и участковый ждали его у мотоцикла – черного, заляпанного в грязи «БМВ».

– Поедем? – старший лейтенант любовно погладил машину по баку.

– Ну, вот еще, – отмахнулся Артемьев. – Будешь тут стрекотать. Идти-то два метра.

У себя в кабинете он тут же накрыл стол старой газетой, разложил полкраюхи хлеба, колбасу, сыр и гостеприимно кивнул:

– Сейчас вот, разожгу керогаз – чайку выпьем. А ты, Василий, пока рассказывай.

– Да чего там рассказывать, – пожал плечами участковый. – Был сегодня в отделе, материалы получал – два по браконьерству, три по мордобоям, и один вот – сигнал. Некто, себя не назвавший, накатал телегу на твоего работника… На вот, полюбуйся.

Артемьев развернул листок и зашевелил губами:

– Худрук пионерского лагеря… неустойчивые идейные позиции… преклонение перед чуждым образом жизни, выражающееся в джазе… воспитание подрастающего поколения в буржуазном духе… игнорирование линии партии… Ого! В общем, как всегда, ничего конкретного, – начальник нехорошо улыбнулся и посмотрел в глаза участковому. – А ведь, Василий, это не против него сигнал, – он кивнул на Раничева, – это – против меня сигнал, понимаешь ты? Ведь, если что – я во всем виноват, недоглядел, на работу принял. Помнится, раньше ты подобных писаний вообще не рассматривал, а сейчас?

– Дак расписал начальник, куда деваться?

– А раньше что ж не расписывал? – Артемьев постепенно наливался гневом, словно это он, а не участковый являлся полномочным представителем исполнительной власти района. А вообще-то, учитывая местный расклад сил, так оно и выходило. – Раньше не расписывал, а теперь – на тебе! Случилось что? Ну, погодите, приедет товарищ Рябчиков…

– Да вы что, ничего не знаете?! – удивленно воскликнул участковый. – Не приедет товарищ Рябчиков, ясно? Нет его больше.

– Как это – нет? – Артемьев побелел и, схватившись за сердце, шепотом спросил: – Неужели – сняли?

– Хуже, – милиционер сглотнул слюну. – Умер на обратном пути, в поезде. Скоропостижно скончался – инфаркт.

– Умер, говоришь? Так вот чего все хвосты подняли! – Начальник лагеря возбужденно захромал по кабинету. – Это хорошо, что умер, значит, не сняли, значит – сам… Ну, тогда еще поборемся, еще посмотрим, кто кого! А Тихон Иваныч-то, верно еще не знает?

Участковый кивнул:

– Конечно, не знает – почта-то только завтра будет. Да и не сообщали еще никому, чтоб панику не поднимать – мне вот замполит шепнул… в связи с сигналом.

– Панику, говоришь? – Аретемьев подошел к телефону. – Нет, тут дело похуже – все казанцевские интриги… Он уж, поди, себя в кресле первого видит?

Тут вдруг зазвонил телефон, требовательно и резко. Начальник поднял трубку:

– Тихон Иваныч? Знаешь уже? И что делать будем, соберем городской партактив? Понимаю, что не по телефону… Да не надо машину, сейчас и приеду, вместе вон с участковым… А машину ты лучше в город пошли, к Красикову. Нет, не в отпуске он, вернулся уже… Конечно, поборемся, Тихон Иваныч, а как же?!

Положив трубку, Артемьев обвел всех тяжелым взглядом и, пошарив в несгораемом шкафу, вытащил оттуда початую бутылку водки и три граненых стакана. Быстро разлил:

– Ну, товарищи, помянем хорошего человека.

Раничев с участковым встали и молча, как и положено – не чокаясь – выпили. Иван закашлялся – водка обожгла горло.

– В общем, Иван, – начальник повернулся к нему, – мы сейчас уедем, вернусь, дай бог, к утру. Сообщу, что да как. За Виленом присматривай, мало ли, учудит что.

– Уже учудил, – усмехнулся Иван.

– Да? – взяв из шкафа портфель, Артемьев заинтересованно вскинул глаза. – Ладно, сейчас некогда. После расскажешь.

Они вместе вышли и молча зашагали к воротам. Ночь стояла ясная, звездная, лишь от реки клубился туман. Тихо было кругом, лишь где-то за лесом, в деревне, приглушенно лаяли собаки. Бросив портфель в коляску, начальник лагеря уселся позади участкового. Затрещал двигатель, и тяжелая машина, ярко светя фарой, быстро унеслась в ночь.

Иван постоял немного у флигеля, покурил, подумал и отправился спать. Душа его была полна самых нехороших предчувствий.

Артемьев вернулся к обеду – на колхозной «Победе» – раскрасневшийся и необычайно деятельный. Не отпуская машину, быстро переоделся – надел парадный китель со споротыми погонами, новые галифе, фуражку. Выйдя на улицу, подозвал Ивана, тот глянул ему на грудь и присвистнул:

– Вот это иконостас!

Еще бы… Ордена, медали… Красная Звезда, «За оборону Москвы», «За отвагу»… и прочая, и прочая, и прочая.

– В Москву срочно едем, – пояснил он. – Я, Тихон Иваныч, Красиков – ну, директор химзавода, тоже наш человек. Даже на похороны не остаемся, некогда. Казанцев, гад, уже врио – успел провести на бюро, наверное, ночью собрались. Поэтому и спешим, промедление смерти подобно – враги, сам видишь, ухом не вялят. В Москву, в Москву, к Суслову. Миша… Впрочем, какой Миша? Михаил Андреевич – член ЦК! С покойным Рябчиковым когда-то работал на Ставрополье. Поможет, не даст своих в обиду – власти хватит.

– А товарищ Сталин? – осторожно заметил Раничев.

– А что товарищ Сталин? Он в такие мелочи вникать не будет, Угрюмовский горком – вопрос как раз на уровне Михал Андреича, не выше. А ты говоришь – Сталин!

– Что ж, ни пуха ни пера, – напутствовал садящегося в машину начальника Иван.

– К черту! – весело отозвался тот. – Да, вот еще что… – Артемьев высунулся в окошко. – Я тут вместо себя Вилена оставил, хотел тебя, но, сам понимаешь, как у тебя с документами, – вдруг проверят? Так ты держись, стисни зубы – и держись. А уж мы постараемся как можно быстрее вернуться.

Раничев проводил отъехавшую «Победу» невеселым взглядом и отправился в клуб, репетировать с пацанами. Дошел до крыльца, обернулся – мимо, с газетой в руках, сияя лицом, промчался Вилен. Ему было чему радоваться – кто знает, как там все в Москве сложится? Может – процентов, наверное, на восемьдесят – первым секретарем станет его покровитель Казанцев, тогда Вилен – точно лагерь под себя подомнет, а может – и все городские профсоюзы, Артемьев ведь лагерем только в летнее время руководил, а вообще – профсоюзный лидер.

Что ж, посмотрим, как все обернется. А анонимку наверняка Вилен написал, больше некому. Ну, сволочь… Ладно…

Временно исполняющий обязанности начальника лагеря Вилен Александрович Ипполитов вечером лично соизволил посетить репетицию. Ребята играли от души, если и не виртузно, то с большим энтузиазмом. Исходил от их игры какой-то особый драйв, не хардовый, конечно, но где-то рядом.

Вилен смотрел на все это со скептической улыбкой. Не дослушав до конца, выгнал из клуба детей, пожевал губами:

– Поймите меня правильно, Иван Петрович, некоторые из исполняемых здесь произведений… гм… идейно незрелы и, не побоюсь этого слова, за версту разят буржуазным душком. Понятно, что к родительскому дню, вы вряд ли успеете что-либо переделать… Я, правда, еще не видел пьес. Надеюсь, там все в порядке?

– В полнейшем, – Раничев усмехнулся. – Все отрывки идеологически выдержаны в свете решений постановлений ЦК ВКП(б).

– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно произнес Вилен. – А пока – работайте, что уж с вами поделать.

Поправив очки, он покинул клуб. Иван сплюнул – бывают же наглые люди! Впрочем, а чего Вилену бояться? Мальчика, который запуган так, что сам всего боится? Или его, Раничева? А кто он такой-то? Особенно, если первым секретарем станет Казанцев. Интересно, Вилен помнит про якобы утерянные документы? Наверное, помнит – ишь, как ухмыляется, пес. Хоть бы Геннадий поскорей возвратился. Иван хорошо понимал: случись что с Артемьевым, и все, приплыли. Новая метла по новому метет, особенно, такая, как тайный извращенец Вилен. Зря, наверное, Раничев вступился тогда за мальчишку, сейчас бы спокойнее было. Впрочем, не зря – парень-то все же здорово помог ему с музеем. Да и Вилен, ручаться можно, все равно бы стал интриговать против него, как человека из рябчиковской когорты. Ладно, будем надеяться на лучшее… Хотя некоторые меры безопасности предусмотреть нужно. Иван давно уже сошелся с ночным сторожем Пахомом, угощал того папиросами, хотел бы и водкой, да забыл купить – в последнее посещение Угрюмова не до водки было. Знал дед в мордовских лесах какие-то заброшенные деревни, до которых только летом и доберешься – весной дорог нет, а зимой волки. До Мордовии-то не так и далеко было, выспросить бы Пахома подробнее…

Ну, конечно же, начальник лагеря к родительскому дню не вернулся: у ворот гостей встречал его временный заместитель Вилен – в светло-сером костюме и белой сорочке с галстуком. Стоял, заложив руки за спину, милостиво кивая здоровающимся работягам, коих привезли специальным автобусом, а кого – и просто в кузове старого «ЗиСа». Вовсе не их поджидал Вилен Александрович, вовсе не ради них надел он свою лучшую выходную пару – всматривался в даль, на дорогу, ждал главного гостя. Неужели, не приедет, не почтит хозяйственным взглядом? Тем более, такой случай…

Время уже близилось к полудню, а мероприятия все не начинались – родители разбрелись кто куда со своими детьми, однако все – на территории лагеря, за ворота, по указанию врио начальника, никого не пускали – вдруг да приедет милостивец? И приехал-таки, не зря ждали!

Углядев вынырнувший из-за кустов просторный «ЗиМ», Вилен со всех ног бросился к машине, самолично открыл дверцу:

– Рад, очень рад вас приветствовать, уважаемый Константин Федорович!

Вилен аж лучился радостью, помогая вылезти из машины сановному гостю. Тот – рыхлый, несколько обрюзгший мужчина с круглым остроносым лицом, лысиной и маленькими глазенками неопределенного цвета – держался самоуверенно-барски, как и положено немаленькому начальству. Одернув серый, в полоску, пиджак, благостно кивнул:

– Ну, Вилен, показывай, чего тут у тебя делается?

Вилен чуть не подпрыгнул от такого обращения, да и не скрывал радость. Сказано-то было как? «Показывай», «у тебя» – то есть, не за временщика держал его гость, уже – за хозяина. От того и захолонуло сердце.

– Быстро, – обернувшись к вожатым, просипел Вилен. – Быстро всех на сцену, да забегите к поварам, скажите – приехал сам товарищ Казанцев!

На летней сцене уже во всю кучковались дети в парадной пионерской форме, на скамейках деловито рассаживались приехавшие родители – на ближних местах интеллигенция, работяги подальше. Первый ряд скамеек был приготовлен для товарища Казанцева и его свиты, ответработников в серых костюмах с такими же блеклыми серыми глазками, цепко шныряющими вокруг.

– Сюда, пожалуйста, Константин Федорович, – указывая путь, Вилен изогнулся в полупоклоне и, обернувшись к сцене, махнул рукой – мол, начинайте.

На край сцены вышла пионерка с косичками, в белой блузке и серой плиссированной юбке:

– Дорогой товарищ Казанцев, уважаемые гости, примите от лица совета дружины и всех пионеров лагеря наш пламенный пионерский привет!

Заиграли горнисты. Вышедшие на сцену хористы дружно отдали салют.

– Песня о пионерском отряде! – громко объявила ведущая. Дети запели.

Просидев около часа – за это время хор спел несколько песен и успели показать смешную раничевскую сценку – вальяжный гость повернул голову к Вилену:

– Ну, нам, пожалуй, пора. Еще в пару колхозов заедем.

– Может, пообедаете? – с гостеприимной улыбкой предложил врио начальника. – Повара старались.

Казанцев обернулся к свите:

– А что, и пообедаем. Как, товарищи?

Товарищи согласились. Сановник вновь посмотрел на Вилена:

– Ты вот что, объяви-ка меня. Неудобно так уходить.

– Сделаем, Константин Федорович!

Вилен опрометью бросился на сцену, едва дождавшись конца номера.

– Уважаемые товарищи, сейчас перед нами выступит наш дорогой гость, второй секретарь городского комитета партии товарищ Казанцев.

Раздались громкие аплодисменты.

Товарищ Казанцев, не торопясь, вышел на сцену, откашлялся:

– Ну, что сказать, товарищи? Хорошо подготовились дети. Пионеры – это наше будущее. Завидую вам – к сожалению, мне не удастся досмотреть весь этот прекрасный концерт – партийные дела не дают покоя и в выходной. Поэтому вынужден покинуть праздник. Желаю вам всем успехов, здоровья, а пионерам – вырасти достойными гражданами нашей социалистической Родины!

Краткая речь секретаря потонула в громе оваций.

– Ну, вот теперь можно и пообедать, – спускаясь со сцены, тихо произнес тот.

После обильной трапезы за счет сэкономленных на детях продуктов Казанцев, садясь в машину, похлопал Вилена по плечу:

– Молодец. Неплохо все организовал. Думаю, и с профсоюзами у тебя получится.

– Константин Федорович, да я…

– Просьбы, пожелания есть? – секретарь пытливо посмотрел на своего молодого сторонника. – Ну, говори, не таи.

– Да, как бы вам сказать… Человек тут у нас один есть, подозрительный, товарищ Артемьев его пригревает. Незрелый, прямо скажем, товарищ…

– Кто незрелый – Артемьев или этот твой человек? – хохотнул товарищ Казанцев. – Ладно, готовь материалы… и на того, и на другого. Посмотрим, что за звери?

– Спасибо, Константин Федорович!

– А у Артемьева, значит, приболел кто-то?

– Да, взял неделю за свой счет, да уехал в деревню – то ли мать у него там, то ли тетка.

– В деревню? – Казанцев вдруг зашелся хохотом. – Знаем мы, куда они все поехали, – в Москву! На покровителя своего надеются, а зря. У них там – Суслов, а у нас – сам товарищ Маленков! Калибры несопоставимые. Это когда Жданов был жив, они… Ладно, хватит языком трепать, едем!

Возрадовавшись душой, Вилен проводил «ЗиМ» чуть ли не поясными поклонами и быстро побежал в кабинет начальника, где его уже давно дожидалась бухгалтерша.

– Что у тебя, Зоя?

– Так ведь ведомости на зарплату подписать, Вилен Александрович.

– А, ведомости, ну, давай… – усевшись за стол, Вилен окунул перо в чернильницу. – А премиальный фонд у нас весь израсходован?

– Нет, – бухгалтер опустила глаза. – Геннадий Викторович не велел до конца августа трогать – там, сказал, лучших поощрим.

– Не велел, говоришь? Ну-ну… – Вилен откинулся на спинку стула и, словно бы что-то вспомнив, вновь придвинул к себе списки. – А где же у нас…

– Что-что?

– Нет, ничего… Иди, Зоя.

Вернув бухгалтерше подписанные списки, врио начальника радостно потер руки:

– Ну, товарищ Раничев, а где же ваша фамилия? И жена ваша где? Нету! Что же, забесплатно работаете? А кто такие Изольдовы? Что-то у нас в лагере таких фамилий нет. Не Геннадия ли Викторовича родственники часом? Так-так… Значит, родичей оформил, а этих взял без документов… Афера! Самая настоящая финансово-кадровая афера! Ну, Геннадий Викторович, ну, вернись только… Пожалуй, пора информировать соответствующие органы. А вдруг… Нет, не должны бы… Лучше подождать, потом уж одним ударом всех скинуть. А пока – неизвестно еще, как оно там, в Москве, обернется? Казанцев-то горазд песни петь, а ну как не так все выйдет? А я тут под Артемьева копаю… Нет, рано! Матерьяльчик-то попридержать надо. Скажу Зое – пусть потом ведомости мне принесет, вернется Артемьев на коне – отдам, скажу – запамятовал. А коли по-другому все выйдет…

Вилен налил из графина воды и залпом выпил. Еще одна мысль вдруг посетила его голову, хорошая такая мысль, вовсе не вредная для дальнейшей карьеры. Мальчишка! Сейчас-то он молчит… Эх, запереть бы его в далекий детский дом, да еще такой, где дети врагов народа долго не выживают. В Климовский! Вполне подходящее заведение, и директор – наш человек, шепнуть кое-что и… Кто у пацана родители? Враги народа, в лагерях давно сгинули, остались лишь бабка с дедкой… недобитые троцкисты, а? Чем плоха версия? А ну-ка…

Усевшись прямо на стол, Вилен закрутил диск телефона.

Раничев же тем временем, бросив всю самодеятельность на Евдоксю и вожатых, обхаживал деда Пахома, сторожа, тот как раз пригласил его на рюмку водки, если так можно было назвать ядреный деревенский самогон, от одного запаха которого сворачивались в трубочку уши.

– Не, не в Мордовии, запамятовал ты, – после второго стакана сторож заметно повеселел. Да и вообще – пили-то не просто так, под хорошую закуску, принесенную Раничевым из столовой. Копченая колбаса, лучок, сальце! Все, что осталось от визита «товарищей».

– Не в Мордовии? – удивился Иван. – А где же?

– Далеко, отсюда не видно, – сторож налил еще. – Знаешь такой народ – вепсы, их еще чухарями называют?

– Да слыхал что-то.

– Так вот – есть у меня в тех местах двоюродная сестрица, Пелагея Ивановна, хорошая женщина. На Новый год письмишко прислала – в гости зовет. Скучно ей – в войну-то поубивало всех, вот и мается одинешенька. Да и деревня ее – летом только и доберешься.

– Что ж там, совсем советской власти нет?

– А можно сказать, и нет. Тайга. Волки, медведи да лоси – вот и вся власть. Участковый, пишет, заглядывал года три назад, с тех пор никакой власти и не видали, окромя бригадира, – колхоз у них там, ферма. А Пелагее-то трудненько приходится – одна ведь, помочь некому. Поехал бы – да что там, в такой глуши, делать?

– А что за район, область?

– Да область-то, кажись, Лениградская – к Вологодчине ближе. А добираться из наших мест лучше на пароходе – от Рязани по Оке до Волги, до Горького, а уж оттуда вверх, до Рыбинска, Череповца – а там, можно сказать, рукой подать.

– В те места у нас следующим летом экспедиция организовывается, фольклорная, – подливая деду водки, соврал Раничев. – Вот мы б у сестрицы твоей и остановились. Чирканешь пару слов?

– Да неграмотный я, – выпив, отмахнулся сторож. – Расписываться, правда, умею.

– Ну, так я за тебя напишу, как скажешь. Как деревня-то называется?

– Возгрино.

– Запомнил… Ну, за товарища Сталина!

Чокнувшись, выпил стоя.

– Веди, Буденный, нас скорее в бой…

Не заметили, как и вошла Евдокся:

– Ну вот, так и знала – пианствуют!

– А, Евдокиюшка, – обрадованно протянул дед. – Садись-ка с нами, краса моя.

– А и сяду… – девушка бросила на стол пачку газет. – Только пить не буду – больно уж ваше вино горькое. Вот пива бы выпила.

– Так есть, полбидона! – еще радостнее закричал Пахом. – На опохмел оставил, но ради такого случая… – он вытащил из тумбочки бидон, плеснул в стакан пива. – Пей, краса-девица!

– Откуда у тебя пресса-то? – покосился на газеты Иван.

– Что? Ах, пергаментцы эти… Да женщина передала, Глаша ее зовут. Ну, которая на дивной повозке ездит – вьело… вьела…

– Велосипед. Ага, значит, почтальоншу ты встретила. Ну-ка, поглядим, что пишут… Ага, так и есть – «с прискорбием сообщаем… скоропостижно скончался… первый секретарь… Рябчиков Николай Николаевич, член ВКП(б) с двадцать восьмого года…» – Раничев перевернул страницу. – А тут что? «Ограблен…» Что?!!! «Ограблен Музей старого быта, ведется следствие»! Вот те на – следствие…

Иван медленно почесал затылок, не замечая, как из опрокинутого стакана…