Онлайн чтение книги Моникины
ГЛАВА XXVI. Проведение законов. Ораторское искусство, логика и красноречие в их будничном виде

Политические присяги везде более или менее одинаковы, а потому о принесении ее нами я скажу только, что все прошло обычным порядком. Обе палаты расположились надлежащим образом, и мы без промедления приступили к делу. Я хочу тут же упомянуть, что был немало обрадован, увидев среди куцых бригадира Прямодушного. Капитан тут же шепнул мне, что бригадира, вероятно, выбрали, приняв его по ошибке за иммигранта.

Вскоре нам было доставлено послание Великого Сахема, содержавшее отчет о положении нации. Как и большинство отчетов, которые мне выпало удовольствие получать, он показался мне чрезвычайно длинным. Из этого документа следовало, что народ Низкопрыгии — счастливейший народ в мире и окружен гораздо большим уважением, признанием, любовью, почитанием и преклонением, чем какая-либо другая нация моникинов, — короче говоря, он был славой и предметом восхищения вселенной. Я с большой радостью узнал все это, так как многое было для меня совершенно новым. Вот еще одно доказательство того, что правильное представление о нации можно получить только от нее самой!

Переварив надлежащим образом эти важные сведения, мы все приступили к выполнению своих обязанностей с таким рвением, что никто не мог бы усомниться в нашем усердии и честности. Все пошло как по маслу, и вскоре ребусы, как бы открывая бал, прислали нам на утверждение резолюцию, составленную в следующих выражениях: «Постановили, что цвет, до сих пор считавшийся черным, в действительности является белым».

Поскольку это была первая резолюция, по которой нам предстояло голосовать, я сказал Ною, что нам следует подойти ж бригадиру и спросить, в чем смысл столь необыкновенного законопроекта.

Наш коллега с большим добродушием в ответ на наш вопрос дал понять, что между вертикалистами и горизонталистами издавна возникают разногласия по поводу внешней окраски различных важных вопросов и что подлинная суть данной резолюции скрыта от непосвященных глаз. Первые всегда поддерживали (под словом «всегда» он подразумевал время с того момента, когда они перестали поддерживать обратное положение) доктрину, соответствующую этой резолюции, а вторые — доктрину, противоположную. Сейчас в палате ребусов большинство принадлежит вертикалистам, и, как мы видим, им удалось провести резолюцию, касающуюся их излюбленного принципа.

— Согласно этим разъяснениям, сэр Джон, — заметил капитан, — мне придется утверждать, что черное — это белое, раз я нахожусь на стороне вертикалистов?

Я сделал тот же вывод и обрадовался, что мой собственный дебют на законодательном поприще не будет омрачен необходимостью защищать идею, столь отличную от моего обычного образа мыслей. Любопытствуя, однако, узнать мнение бригадира, я спросил его, в каком свете склонен он сам рассматривать этот вопрос.

— Меня избрали касательные, — ответил он. — Насколько мне известно, наши друзья собираются придерживаться среднего курса. И одному из наших лидеров уже поручено в надлежащий момент внести поправку к резолюции.

— Не можете ли вы указать мне, дорогой друг, что в Великой Национальной Аллегории имеет отношение к этому вопросу?

— Отчего же! В основном и непреложном законе есть пункт, который, как многие думают, как раз предусматривает данный случай. К сожалению, мудрецы, составлявшие нашу Аллегорию, не уделили формулированию этого пункта того внимания, какого требует важность вопроса.

Тут бригадир ткнул пальцем в один из пунктов Аллегории, и я вернулся на свое место, чтобы заняться его изучением. Он был составлен следующим образом:

«Статья IV, пункт 6. Великое Национальное Собрание ни при каких обстоятельствах не должно принимать закон или резолюцию, провозглашающие, что белое — это черное».

Изучив от начала до конца это основное законоположение, повертев его во все стороны и даже рассмотрев его задом наперед, я пришел к заключению, что общий его смысл скорее благоприятен для позиции горизонталистов. Мне показалось, что именно на конституционной основе можно построить очень хорошее выступление и что новому депутату предоставляется недурной случай выступить со своей первой речью. Разобравшись с этим вопросом к полному своему удовлетворению, я спокойно выжидал удобного случая, чтобы выступить с наибольшим эффектом.

В скором времени председатель юридической комиссии (одним из следствий данной резолюции была бы полная перемена окраски свидетельских показании во всех обширных пределах республики Низкопрыгии) выступил с докладом по существу резолюции. Председатель принадлежал к касательным и жаждал попасть в ребусы, хотя общий уклон нашей палаты был безусловно горизонтальным. Разумеется, он безоговорочно поддержал ребусов. Чтение доклада заняло семь часов, так как история вопроса рассматривалась от эпохи знаменитого заседания политических лидеров, которое было прервано раз и навсегда взрывом земной коры и которое предшествовало разделению великой моникинской семьи на отдельные страны, и завершалась ныне обсуждаемой резолюцией. Оратор самым тщательным образом подобрал свою политическую палитру и, разбирая вопрос, пользовался только нейтральными тонами, а затем покрыл его ультрамарином, дабы глаз видел все сквозь искусственную лазурную дымку. В заключение он повторил резолюцию дословно в той же редакции, в какой она была получена из той палаты.

После этого председатель палаты пригласил выступать делегатов. К моему крайнему изумлению, капитан Пок встал, переложил свою жвачку из-за щеки обратно в коробочку и, нисколько не смущаясь, открыл прения.

Достопочтенный капитан заявил, что, по его разумению, вопрос затрагивает свободы всех и каждого. Он понимает дело буквально, как оно изложено в Аллегории и представлено в резолюции, и, соответственно этому, намерен рассмотреть его без всякой предвзятости. Суть внесенного предложения, продолжал он, заключается в цвете, и только в нем. А что такое цвет, в конце-то концов? Возьмите его в самом благоприятном случае, ну хотя бы на щечках хорошенькой женщины, далеко ли он вас уведет? Нет, не дальше самой поверхности кожи. Он, капитан Пок, помнит времечко, когда в другой части света одна особа женского пола, известная под именем миссис Пок, была розовее самой розовой розы в городе, что зовется Станингтон. Ну, и к чему это привело? Он не станет спрашивать самое миссис Пок — по очевидным причинам, — но спросите любую из ее соседок, как она выглядит теперь? Однако оставим в покое женщин и возьмем людей вообще. Он сам не раз замечал, что морская вода синяя, и он частенько заставлял матросов поднимать ее в ведрах на палубу, чтобы посмотреть, нельзя ли добыть сколько-нибудь этого синего вещества — в его местах индиго редкость и ценится дорого, — но ничего из этой затеи не вышло. Отсюда он заключает, что, в общем и целом, никакой такой штуки, называемой цветом, на свете вовсе не существует.

Что касается резолюции, представленной палате, то она полностью зависит от значения отдельных слов. Ну, а что же такое слово? Слово одного человека чего-то стоит, а слово другого не стоит ровно ничего. Лично он не охотник до слов, хотя вообще-то он охотник на котиков. Он сам однажды взял слово с одного человека взамен жалованья, ну и плакали его денежки! Он знает тысячи случаев, когда слова оказывались пустыми, и не понимает, почему некоторые джентльмены придают им здесь такое значение. Что до него, так он не собирается раздувать значение какого-нибудь там слова или цвета. Народу хочется внести изменения в окраску вещей, и он призывает джентльменов помнить, что здесь свободная страна и что управляется она законами, а потому он уверен, что они постараются приспособить эти законы к нуждам народа. Чего требует народ от палаты в данном случае? Насколько ему известно, народ словами ничего не требовал, однако, как он понимает, существует большое недовольство по поводу старых цветов, а молчание народа он истолковывает как выражение презрения к словам вообще. Он вертикалист и всегда будет держаться вертикальной точки зрения. Джентльмены могут не согласиться с ним, но лично он не склонен подвергать опасности права своих избирателей, а потому стоит за резолюцию в том виде, в каком ее прислали ребусы, и не хочет изменять в ней ни одной буквы. Хотя он находит в ней ошибку в правописании, а именно в выражении «в действительности». Его лично учили писать «в диствительности», но он готов даже отступиться от своих убеждений по этому вопросу на благо Низкопрыгии, и поэтому он поддерживает ребусов вместе с их опечатками. Он надеется, что резолюция будет принята с тем единодушием, коего требует такой важный предмет.

Эта речь произвела настоящую сенсацию. До сих пор главные ораторы палаты изощрялись в тонкостях толкования какого-нибудь служебного слова в Великой Аллегории. Ной же, с простодушием истинно великого ума, нанес удар в самый корень дела с самозабвением прославленного рыцаря из Ламанчи, когда тот обратил свое копье против ветряных мельниц. Ведь если допустить, что цвета не существуют и что слова не имеют значения, то не только эту, но и всякую другую резолюцию можно было бы принимать совершенно безнаказанно. Особенно довольны были вертикалисты, так как, сказать по правде, их аргументы до этого были довольно шаткими. В кулуарах произведенный эффект был еще значительнее и привел к полнейшей перемене духа аргументации вертикалистов. У моникинов, которые еще накануне упорно утверждали, что вся их сила заключается в тексте Великой Аллегории, открылись глаза, и они ясно осознали, что слова не имеют никакой ценности. Таким образом, аргументация подверглась изменению, но общий вывод, к счастью, остался прежним. Бригадир, отметив эту кажущуюся аномалию, объяснил, что в Низкопрыгии это обычное явление, особенно в делах, касающихся политики, хотя люди, он убежден, несомненно более последовательны.

На то, чтобы хорошо вымуштрованная политическая организация сделала поворот кругом, много времени не требуется. Хотя несколько лучших вертикалистских ораторов явились на заседание с объемистыми заметками, готовые доказывать, что формулировка резолюции совпадает с их точкой зрения, среди них не нашлось ни одного, кто тут же не отбросил подготовленные аргументы ради простых и убедительных доводов капитана Пока. С другой стороны, горизонталисты были настолько застигнуты врасплох, что ни один их оратор не нашел, что сказать в защиту своей точки зрения. Они не только не могли организовать отпор, но даже позволили одному из своих противников встать и повторить удар капитана: явный признак их полного смятения.

Новый оратор был одним из выдающихся лидеров вертикалистов. Он был из тех политиков, которые развили свои способности, служа поочередно во всех лагерях, изучив на опыте сильные и слабые стороны каждого из них и постигнув тонкости всех когда-либо существовавших в стране политических настроений. Этот искусный оратор начал свою речь с большим воодушевлением и построил ее целиком на принципе, выдвинутом достопочтенным членом палаты, выступавшим перед ним. Его точка зрения сводилась к тому, что суть всякой резолюции или закона нужно искать не в словах, а в делах. Слова — это только блуждающие огни, которые могут завести в пропасть, и — нужно ли доказывать палате то, что так хорошо известно всем его слушателям? — слова постоянно приспособляются к надобностям разных лиц. Быть расточительным на слова — величайшая ошибка тех, кто участвует в политической жизни, ибо может настать пора, когда болтливые и многословные пожалеют, что столь злоупотребляли словами. Он спрашивает палату, необходимо ли выдвинутое предложение, требуют ли его осуществления общественные интересы, подготовлено ли к нему общество? Если да, то он призывает джентльменов выполнить свой долг перед собой, перед своей репутацией, своей совестью, своей верой, своей собственностью и, наконец, своими избирателями.

Так этот оратор пытался разбить одни слова другими, и мне показалось, что палата довольно благосклонно приняла его старания. Тут я решил выступить в защиту основного закона, которому в ходе обсуждения уделялось явно недостаточно внимания. Перехватив взгляд председателя, я вскочил на ноги.

Я начал с пространных комплиментов таланту и благородным побуждениям предыдущих ораторов, с приличным упоминанием о всем известном патриотизме, глубокомыслии, достоинстве и юридическом авторитете палаты. Все это было принято так хорошо, что я осмелел и решил тут же обрушить на своих противников текст закона. Своему удару я предпослал восхваление превосходных учреждений Низкопрыгии, повсеместно признанных одним из чудес света, высочайшим достижением моникинского разума, уступающим лишь учреждениям Высокопрыгии, каковые почитаются первыми. Затем я сделал несколько уместных замечаний о необходимости уважать жизненно важные законы государства и попросил присутствующих внимательно выслушать некий пункт, который, мне казалось, имеет непосредственное отношение к обсуждаемому вопросу. Расчистив себе таким образом путь, я не был настолько глуп, чтобы уничтожить плоды длительной подготовки неблагоразумной поспешностью. Напротив, прежде чем прочесть вслух цитату из конституции, я подождал, пока внимание всех присутствующих членов палаты не сосредоточилось на достоинстве, спокойствии и серьезности моей манеры говорить вне зависимости от содержания моих слов. Вот тогда-то среди глубокой тишины и всеобщего ожидания я, возвысив свой голос так, что его раскаты донеслись до самых дальних уголков зала, и произнес: «Великое Национальное Собрание ни при каких обстоятельствах не должно принимать закон или резолюцию, провозглашающие, что белое — это черное».

Я огласил эту авторитетную ссылку с полным спокойствием и столь же спокойно ожидал, какое она произведет впечатление. Глядя по сторонам, я замечал на лицах удивление, смущение, сомнение и неуверенность, однако ни на одном не отразился восторг. Особенно меня поразило, что наши друзья горизонталисты не только не пришли в восхищение от столь веского аргумента в пользу их точки зрения, но явно растерялись не меньше, чем и наши противники вертикалисты.

Наконец один из ведущих вертикалистов решился спросить:

— Не будет ли достопочтенный член палаты столь добр и не объяснит ли, какого автора он цитировал?

— Слова, которые вы слышали, господин председатель, — сказал я, полагая, что настал благоприятный момент, — это слова, которые найдут отклик в сердце каждого, слова, которые 'никогда не прозвучат напрасно в этом достоуважаемом зале, слова, которые убеждают и повелевают…— Тут я заметил, что депутаты озирались друг на друга, буквально раскрыв рты от изумления. — Сэр, меня просят назвать автора, в трудах которого я почерпнул эти ясные и поучительные слова. То, что вы только что слышали, сэр, это статья четвертая, пункт шестой Великой Национальной Аллегории…

— К порядку! К порядку! К порядку! — завопила сотня остервенелых глоток.

Я остолбенел, пораженный еще больше, чем минуту назад были поражены сами члены палаты.

— К порядку! К порядку! К порядку! К порядку! — продолжали раздаваться вопли, словно в зал ворвался миллион разъяренных демонов.

— Достопочтенный член палаты соблаговолит вспомнить, — проговорил любезный и, в силу служебного долга, беспристрастный председатель, кстати сказать, вертикалист, пролезший в палату благодаря подтасованным выборам, — что переходить на личности возбраняется.

— Личности! Я не понимаю, сэр…

— Здравый смысл подскажет достопочтенному члену, что документ, на который он сослался, не возник сам собой. Более того, непосредственные участники собрания, которые его составляли, в настоящий момент являются членами палаты и почти все поддерживают рассматриваемую резолюцию. Если им будут столь неслыханным образом швырять в лицо их прежние официальные акты, это не может не быть сочтено личным выпадом. Мне очень жаль, но я обязан указать достопочтенному члену на вопиющее нарушение порядка.

— Как, сэр! Священная Национальная…

— Вне всякого сомнения, священная, сэр, но не в том смысле, в каком вы себе представляете! Слишком священная, сэр, чтобы на нее ссылаться здесь. Существуют труды комментаторов, популярные толкования и в особенности сочинения различных иностранных, совершенно незаинтересованных государственных деятелей — нужно ли мне называть имя Екрэба? — и все они находятся под рукой у членов палаты. Но, пока мне доверена высокая честь занимать это кресло, я буду решительно противиться всяким личным выпадам.

Я был совершенно ошеломлен. Мне не приходило в голову, что будет отвергнут сам источник, хотя я и предвидел острую борьбу вокруг его толкования. Конституция требовала только, чтобы не принимали закона, объявляющего черное белым, в то время, как резолюция всего лишь предписывала, чтобы отныне белое считалось черным. Вот где был материал для спора, и я вовсе не был уверен в исходе. Но получить с самого начала удар дубинкой по голове — это было уже чересчур для моей скромной первой речи. Я вернулся на свое место в полном смятении и по усмешкам вертикалистов сразу понял, что теперь они рассчитывают на полный и скорый успех. Так, может быть, и случилось бы, но тут один из касательных взял слово, чтобы внести поправку.

К великому негодованию капитана Пока, а в некоторой мере и к моему огорчению, это было поручено достопочтенному Роберту Смату. Мистер Смат начал с того, что призвал членов палаты не поддаваться хитросплетениям первого оратора. Достопочтенный член, без сомнения, считал себя обязанным защищать позицию своих друзей. Но те, кому довелось близко знать его, как, например, сам оратор, не могут не заметить, что его взгляды во всяком случае подверглись неожиданному и чудесному изменению! Достопочтенный член отрицает существование цвета вообще! По этому поводу он, Смат, хотел бы спросить достопочтенного члена, не занимался ли он сам окраской других в некоторые цвета, а особенно в синий? Он хотел бы знать, так же ли низко достопочтенный член оценивает пинки, как он нынче оценивает слова? Он просит прощения у палаты, но этот вопрос представляет для него большой личный интерес. Он может только подивиться тому, что достопочтенный член так настойчиво отрицает цвета и значение слов. Он, Смат, со своей стороны, понимает всю важность слов и различие цветовых оттенков. Он, правда, не видит особой необходимости считать черный цвет столь неприкосновенным, как некоторые другие джентльмены, но вместе с тем он не стал бы заходить так далеко, как те, кто внес обсуждаемую резолюцию. Он не думает, чтобы общественное мнение было удовлетворено, если черное будет признано черным, но он не уверен и в том, чтобы оно сейчас было склонно утверждать, что черное — это белое. Он не говорит, что такое время не настанет, но только полагает, что оно еще не настало. Стремясь пойти навстречу общественному мнению, он предлагает в порядке поправки вычеркнуть в резолюции все после слова «действительности» и внести следующее изменение: «Постановили, что цвет, до сих пор считавшийся черным, в действительности является свинцовым».

На этом достопочтенный мистер Смат закончил и вернулся на свое место, предоставив палате предаваться размышлениям. Лидеры вертикалистов, рассчитывая, что, если они в эту сессию достигнут хотя бы половины задуманного, то в следующую сессию доделают дело, решили пойти на компромисс, и резолюция с внесенной поправкой была принята значительным большинством голосов. Так на время была разрешена эта важная проблема, и вертикалисты преисполнились надежды, что в будущем окончательно уложат горизонталистов на обе лопатки.

Следующий вопрос повестки дня был гораздо менее интересен и не привлек большого внимания. Однако, чтобы понять его, необходимо немного углубиться в историю. За шестьдесят три года до этого государство Перепрыгия сожгло или иным образом уничтожило в открытом море сто двадцать шесть кораблей Низкопрыгии под предлогом, что они якобы мешали Перепрыгии. Будучи великой державой, Низкопрыгия не могла смириться с таким ужасным надругательством, но вместе с тем она была слишком великодушна и мудра, чтобы решить вопрос прозаическим и вульгарным образом. Вместо того, чтобы разъяриться и зарядить свои пушки, она призвала на помощь всю силу своей логики и начала обсуждать дело. После пятидесяти двух лет переговоров с Перепрыгией, когда все потерпевшие давно уже были в могиле и не могли воспользоваться благодеяниями ее логики, Низкопрыгия решила отказаться от двух третей своих денежных претензий, а также всех претензий в области чести, и принять незначительную денежную сумму в качестве компенсации за былую обиду.

Перепрыгия торжественно обязалась выплатить эту сумму, и все были в восторге от столь мирного завершения весьма неприятного и, казалось, нескончаемого препирательства. Перепрыгия была так же рада покончить с этим вопросом, как и Низкопрыгия, и, обязавшись уплатить деньги, считала, что он решен окончательно. К несчастью, Великий Сахем Низкопрыгии обладал «железной волей». Другими словами, он считал, что Низкопрыгия должна получить не только обязательства, но и самые деньги. Это деспотическое толкование заключенной сделки, как и следовало ожидать, вызвало в Перепрыгии неслыханное раздражение. Даже в самой Низкопрыгии его, как ни странно, осуждали довольно резко. Здесь нашлись мудрецы, которые упорно утверждали, что единственный способ погашать платежные обязательства — это заменять их новыми на меньшую сумму при каждом очередном сроке платежа. При такой системе весь долг, при соответствующей умеренности и терпении, постепенно сходит на нет.

Несколько усердных патриотов взяли дело в свои руки и теперь собирались представить палате четыре различных варианта законопроекта.

Достоинствами первого варианта были его простота и четкость. Он предлагал, чтобы Низкопрыгия перевела долговое обязательство на себя и оплатила его из собственных фондов. Второй вариант включал рекомендацию Великого Сахема, чтобы Низкопрыгия сама себе выплатила долг — но из имеющихся у нее фондов Перепрыгии. По третьему варианту Перепрыгии предлагали десять миллионов с тем, чтобы она больше не поднимала этого вопроса. Четвертый вариант требовал без промедления начать осуществление упомянутой выше системы переговоров и скидок так, чтобы долг был погашен по частям как можно скорее.

На рассмотрение палаты были представлены проекты, разрабатывавшие вышеперечисленные принципы. Я не могу подробно излагать весь ход прений, но постараюсь хотя бы в общих чертах обрисовать те логические построения, к которым привели эти предложения, и порожденную ими законодательскую изобретательность.

Сторонники варианта № 1 указывали, что, остановившись на нем, можно сохранить все дело в своих руках и решить его наиболее благоприятно для Низкопрыгии, после чего дальнейшие задержки могли бы возникнуть лишь по нашей собственной небрежности. Никакой другой проект не способен покончить с проблемой в столь короткий срок. Уплата долга из средств Низкопрыгии гарантирует получение его в полноценной законной валюте республики. К тому же проект этот чрезвычайно экономен, так как тому лицу, которое будет производить выплату, можно поручить и получение долговых сумм, что позволит сберечь второе жалованье. И, наконец, благодаря этому варианту, все дело уместится в скорлупе выеденного яйца и станет доступно пониманию любого смертного.

В пользу варианта № 2 были высказаны лишь общие расплывчатые софизмы, звучавшие как общие места. Указывали, например, что подписавший обязательство должник обязан, по всей справедливости, покрыть долг, а если он отказывается от этого, противная сторона имеет естественное и законное право принудить его к уплате. Указывали далее, что кредитору не всегда удобно платить по всем обязательствам должника, случайно оказавшимся в его руках, что на это может не хватить денег, если они велики; наконец, дабы не создавать прецедента, Низкопрыгии следует держаться старых испытанных норм и не пускаться в океан неопределенности, связанной с новыми идеями, а с ними только свяжись, так неизвестно, когда можно будет отделаться от долгов.

Защитники варианта № 3 пустили в ход совершенно новую систему логических рассуждений, по-видимому, пользовавшуюся особым успехом у тех членов палаты, которые принадлежали к более утонченной школе этики. Эти ораторы сводили все дело к чувству чести. Начали они с того, что ярко обрисовали картину совершенных в свое время насилий. Они говорили о разоренных семьях, об ограбленных моряках, о загубленных надеждах. Они представили подробные подсчеты, доказывавшие, что понесенный ущерб фактически в сорок раз превышает сумму долгового обязательства и что, по справедливости, Низкопрыгия должна была бы получить ровно в сорок раз больше. От этих любопытных подробностей они затем перешли к вопросу о чести. Атаковав флаг Низкопрыгии и нарушив ее права, Перепрыгия перевела все дело в область вопросов чести, и об этом нельзя забывать. Никто не сомневается в том, что платить долги — дело чести, но отнюдь не ясно, приносит ли какую-нибудь честь взыскание долгов. В данном случае затронута честь всей нации, и если членам палаты это священное чувство действительно не чуждо, пусть они докажут это, проголосовав за законопроект. В данном случае положение Низкопрыгии более выгодно. Перепрыгия же, выпросив льготы у кредитора, уже нанесла урон своей чести, а отказ платить по долговому обязательству наносит ей еще больший урон. И вот, если мы пошлем ей предлагаемые десять миллионов, а она проявит такую слабость, что согласится их принять, то даст нам право попрать себя ногами и никогда более не сможет смотреть нам прямо в лицо!

Вариант № 4 предложил член палаты, сделавший политическую экономию особым предметом своего изучения. Он изложил дело следующим образом. Согласно его вычислениям, зло было совершено ровно шестьдесят три года двадцать шесть дней и шестнадцать часов тому назад. И в течение всего этого времени спор с Перепрыгией, как туча, висит над головой и омрачает в остальном ясный политический пейзаж. Пора с этим покончить. Обусловленная сумма составляет ровно двадцать пять миллионов, и ее нужно погасить двадцатью пятью ежегодными платежами по одному миллиону. Он предлагает уменьшить вдвое число платежей, но скрупулезно сохранить сумму каждого, считая ее оговоренной раз и навсегда. Таким образом, долг уменьшится вдвое. Перед наступлением срока платежа он заключит новый договор и опять даст отсрочку, сократив число платежей до шести и назначив наиболее поздний срок из указанных в договоре, однако вновь не изменив сумму платежа, которая, он повторяет, должна оставаться священной и неприкосновенной. До истечения первых семи лет число выплат тем же путем можно будет свести к двум или даже к одной — по-прежнему не меняя суммы. И наконец, в надлежащий момент договор будет объявлен выполненным, поскольку число платежей сведется к нулю, — но с оговоркой, что сумму платежа Низкопрыгия никогда бы не приняла ниже миллиона. Таким образом, за двадцать пять лет страна покончит с этим неприятным делом, а национальный престиж и так, по всеобщим утверждениям, необыкновенно высокий, возрастет еще намного. Поскольку переговоры велись в духе компромисса, наша репутация как страны, всегда и во всем последовательной, требует, чтобы указанный дух компромисса продолжал руководить нашими действиями до тех пор, пока хоть один фартинг остается неуплаченным.

Эта идея была принята необычайно хорошо, и я полагаю, что она прошла бы значительным большинством голосов, если бы не выступление еще одного оратора, который изложил свое предложение с поразительной патетической силой.

Новый оратор возражал против всех четырех вариантов, утверждая, что любой из них неминуемо приведет нас к войне. Из современного положения вещей видно, что Перепрыгия, как нация, отличается высоким рыцарским духом. Если мы переведем на себя долговое обязательство и погасим его из своих фондов, это смертельно оскорбит ее гордость, и она объявит нам войну. Если мы сделаем то же, используя ее фонды, это будет оскорбительно для ее финансовой системы, и она объявит нам войну. Если мы решим предложить ей десять миллионов с тем, чтобы она больше не поднимала этого вопроса, мы оскорбим ее чувство собственного достоинства: дело будет выглядеть так, будто мы откупили у нее ее же права, и она объявит нам войну. Если мы примем систему периодических переговоров, это смертельно оскорбит ее чувство чести, так как получится, будто она не уважает своих прежних обязательств, и она объявит нам войну.

Таким образом, во всех четырех вариантах он видел войну. А он стоит за миролюбивый вариант, и ему кажется, что у него есть предложение, которое, при соблюдении всемерной деликатности и при полном уважении к щепетильности названной превосходной нации, поможет выбраться из создавшегося тупика без драки. Он сказал «без драки», потому что хочет напомнить почтенным членам палаты о пагубных последствиях войны. Он приглашает джентльменов вспомнить, что столкновение между двумя великими державами — дело серьезное. Другое дело, будь Перепрыгия маленькой страной. Тогда можно было бы померяться силами где-нибудь в уголке. Но все, что мы делаем по отношению к великим державам, непосредственно затрагивает нашу честь. Знают ли джентльмены, что такое война? Если нет, он охотно расскажет об этом.

Тут оратор нарисовал такую картину войны, что она заставила чувствительных моникинов содрогнуться. Он рассмотрел ее в четырех главных аспектах — с точки зрения ее воздействия на религиозную, финансовую и политическую сторону жизни страны, а также на жизнь ее граждан. Он описал войну, как проявление демонического состояния моникинского духа, в противоположность богобоязненности, милосердию, братской любви и всем другим добродетелям. О финансовых последствиях войны он говорил, ссылаясь на реестр налогов. Он заверил палату, что пуговицы, которые стоили шесть пенсов за гросс, поднимутся в цене до семи пенсов! Тут ему напомнили, что моникины давно не носят пуговиц. Это все равно, ответил он: их ведь по-прежнему покупают и продают, а торговля ими будет подорвана. Он наглядно описал ужасающие политические последствия войны, а когда заговорил о том, как изменит она жизнь граждан, в палате не осталось и пары сухих глаз. Капитан Пок всхлипывал так громко, что я опасался, как бы его не призвали к порядку.

— Взгляните на эту чистую душу, — восклицал оратор, — сокрушенную вихрем войны! Смотрите: вот она стоит над могильным холмом, под которым покоится герой отечества, ее супруг, всецело владевший ее сердцем. Тщетно осиротевшее дитя, цепляясь за нее, поднимает к ней заплаканные глаза и просит плюмаж, который так недавно пленял его младенческое воображение; тщетно нежный голосок спрашивает, скоро ли вернется отец, скоро ли он обрадует их своим присутствием…

Но я не в силах больше писать об этом. Рыдания прервали оратора, и он вернулся на свое место среди общего экстаза растроганности и умиления.

Я поспешил в другой конец зала, чтобы упросить бригадира, не медля ни минуты, познакомить меня с этим праведным моникином. Я готов был прижать его к своему сердцу и поклясться в вечной дружбе. Но бригадир сам был так взволнован, что сначала не мог даже выслушать меня. Наконец, утерев глаза по крайней мере раз сто, он остановил потоки слез и взглянул на меня с любезной улыбкой.

— Не правда ли, какой чудесный моникин? — спросил он.

— Именно чудесный! Он заставил всех нас устыдиться. Только чистейшая любовь к ближним может вдохновлять подобное существо.

— Да, да! Таких, как он, мы причисляем к выразителям третьего типа моникинской гуманности! Ничто не способно возбуждать наш пыл в такой степени, как принципы той группы, к которой принадлежит он.

— Как! Разве у вас гуманные чувства не сводятся все к одному типу?

— Отнюдь нет! Их три: неподдельный, представительный и спекулятивный.

— Я горю желанием узнать, чем они отличаются друг от друга, дорогой бригадир.

— Неподдельный гуманизм проявляется у рядовых моникинов, чувство которых возбуждается естественными импульсами. Представительный гуманизм — область более интеллектуальных моникинов, чувствующих по большей части через заместителей. А спекулятивисты — это те, чьи чувства, как у последнего оратора, могут быть возбуждены только материальными интересами. Этот джентльмен недавно купил большую ферму и собирается продать землю, разделив ее на участки. Причем покупал он акрами, а продавать станет квадратными футами. Война опрокинула бы все его расчеты. Вот это и возбуждает у него такое живое сочувствие к ближним.

— Так ведь это же дальнейшее развитие той же системы вкладов в дела общества…

Меня прервал голос председателя, призывавшего палату к порядку. На голосование была поставлена резолюция, предложенная последним оратором. Она гласила:

«Постановили: считать несовместимым с достоинством и престижем Перепрыгии, чтобы законодательное собрание Низкопрыгии занималось столь малозначительным вопросом, как ничтожный договор между вышеназванными странами».

— Единогласно! Единогласно! — закричало разом пятьдесят голосов.

И действительно: резолюция была принята единогласно, и все члены палаты тут же принялись пожимать Друг другу руки и обниматься, искренне радуясь, что им удалось избавиться от трудного и всем надоевшего вопроса столь искусным и достойным способом.