Онлайн чтение книги Море воспоминаний Sea of Memories
1938, Île de Ré

День за днем незамысловатый ритм острова Ре все больше поглощал Эллу. Они либо плавали и загорали на песчаных пляжах, либо гоняли на велосипедах по накатанным проселочным дорогам. Довольно скоро пейзаж солончаков и песчаных дюн стал казаться Элле более родным, чем виды улиц Эдинбурга.

Колокольня церкви Святой Марии, стремящаяся к небу среди пышных зеленых виноградников и золотистых кукурузных полей, усыпанных алыми маками, звала их домой после прогулок по суше и морю. Акварельная чистота этого мира, запечатленная в самом ее естестве, совершенствовала в ней восприятие красоты. Она любила все это: белые рыбацкие домики, огромную цитадель в Сен-Мартене, пики разноцветной мальвы на узких мощеных улочках деревень, бескрайние поля с причудливым ковром из васильков, чесоточной травы, «кружев королевы Анны»[32]«Кружево королевы Анны» – растение, названное в честь датской принцессы, супруги англ. короля Якова I. и морского остролиста, устричные отмели и солончаки, где знаменитую fleur de sel [33]Fleur de sel ( фр .) – «Цветок соли» – знаменитая французская соль, считается самой вкусной солью, при ее производстве используется только ручной труд. собирали в драгоценные сугробы, чтобы выбелить на солнце, и где маленькие косматые ослики, сородичи Анаис, носили забавные полосатые гетры, защищавшие их от едкой соли и кусающихся насекомых и придававшие им милый и смешной вид.

Однажды, катаясь на велосипедах по Ла-Флотт, они проехали мимо санатория, где дети загорали на холщовых лежаках под присмотром матроны в накрахмаленном чепце и фартуке.

– Они приезжают сюда из-за морского воздуха, – объяснила Каролин. – Он очень полезен. Некоторые излечиваются от туберкулеза, другие от анемии. Солнце и море – лучшее лекарство.

Все трое замахали руками, и дети с радостными криками махали в ответ, пока няня не утихомирила их. Элла и не сомневалась, что Ре – прекрасное место для восстановления сил. Она сама светилась от счастья, а также от ветра и солнца – постоянных спутников их прогулок. Ее волосы, выгорев, стали белокурыми, а кожа – золотистой.

Новости из мира за пределами острова поступали нерегулярно: время от времени приходили письма от матери Эллы, в которых она спрашивала, как продвигается ее французский, и сообщала о ежегодном визите родителей в Файф для игры в гольф и бодрящих прогулок по пляжу в Эли. Иногда Марион после работы в саду уходила в гостиную, чтобы укрыться от дневной жары, и оттуда доносился приглушенный звук радио. Порой Каролин спрашивала маму о новостях из Парижа, Марион качала головой и улыбалась, но ее темные глаза выдавали беспокойство.

– Опять обычное сумасшествие, – заметила она однажды.

Но их дни оставались беззаботными: плавание на «Бижу», пикники на пляже или поездки по острову на трех чуть ржавых велосипедах. Казалось, тонкая полоска воды, отделявшая их от материка, была непроницаемым барьером, который ничего не пропускал из внешнего мира.

Кристоф, Каролин и Элла были неразлучны, проводя каждую свободную минуту вместе. И хотя Эллу и Кристофа непреодолимо тянуло друг к другу, Каролин всегда была желанным членом этой троицы: мягкая и спокойная, преданная обоим, она ненавязчиво сопровождала их во время прогулок.

Однажды, сидя у дюн за домом, Каролин сказала то, что каждый их них чувствовал, но не решался произнести:

– Забавно, Элла, но до твоего приезда я думала, что мы с Кристофом – две половинки одного целого. А теперь, допуская, что ты уедешь, не могу представить нашу жизнь без тебя.

Элла кивнула, ее лицо оставалось серьезным:

– Я чувствую то же самое. Я даже не хочу думать о том, каково это будет – покинуть вас в конце лета. Обещаете мне, что оба будете писать? А я обязательно напишу вам в Париж после возвращения в Эдинбург.

Они тут же стали строить планы, как двойняшки приедут когда-нибудь навестить ее в Шотландии, а Элла вернется на Ре следующим летом.

– Каждое лето вовеки веков! – торжественно объявила Каролин, рисуя на песке у их ног сердечко. Затем внутри по кругу написала их имена и сказала, что она сотворила волшебное заклинание, которое обязательно сбудется. Потом повернулась к Кристофу, и глаза ее внезапно заблестели. – Я думаю, Элла должна в будущем году приехать к нам в Париж. В любом случае, как только мы начнем работать, у нас уже не будет таких долгих каникул. Зато мы покажем тебе город, ты сможешь совершенствовать свой французский, хотя он и так хорош. А потом, кто знает, возможно, тебе понравится в Париже, и ты останешься работать, как только закончишь курсы секретарей, – Каролин вскочила, отряхивая песок с шорт. – Я пойду и скажу Maman, чтобы она написала твоей маме немедленно и заранее пригласила тебя. А мы будем с нетерпением ждать этого момента.

Кристоф повернулся на живот и расплылся в улыбке. Они редко оставались наедине, и она вдруг почувствовала себя неловко.

– Ты приедешь к нам в гости, Элла? Это сделает наше нынешнее возвращение в Париж сносным. Пообещай!

Острым краем ракушки Элла обвела очертания сердца, нарисованного Каролин. Ветер, подхвативший золотистые крупинки, уже почти размыл их имена, возвращая песку первозданный вид.

Когда Элла увидела, что их имена исчезают, она на мгновение почувствовала сильнейшее волнение, дыхание перехватило, и она не смогла вымолвить ни слова. Не в силах сдержаться, Кристоф потянулся к ней и нежно провел пальцами по подбородку. Элла подняла глаза, мягко коснулась его загорелой руки и улыбнулась:

– Я обещаю!

* * *

Как-то внезапно наступил последний уик-энд на острове. Всю неделю до этого они паковали вещи и готовились к возвращению в реальную жизнь, в реальный мир.

В тот день августовская жара была невыносимой, ветер стих, воздух был неподвижным и тяжелым. Над морем, как дурное предзнаменование, собиралась плотная, темная туча.

Элла почувствовала перемену в атмосфере за завтраком, и это никак не было связано с изменением погоды. Отец двойняшек месье Мартэ должен был приехать из Парижа в последнюю неделю каникул, поскольку работа в банке удерживала его в городе до конца лета. Казалось, именно это сделало настроение Кристофа столь мрачным. Марион и Каролин тоже выглядели напряженными, слишком оживленно обсуждая последующие дни. Кульминацией этой недели должно было стать светское мероприятие – бал в бывшем Губернаторском доме в Сен-Мартене, предполагающее сбор средств для санатория, который в нем располагался. Марион хотелось быть уверенной, что у каждого есть соответствующая случаю одежда.

– Кристоф, я же просила тебя взять с собой хотя бы один костюм. Ты знаешь, как много значит для папы этот бал. Ведь это для благого дела! Там будет много папиных деловых партнеров.

– Почему мне обязательно там быть? Никто из деловых партнеров Papa даже не станет со мной разговаривать. Там скучно и официально. Это будет наша последняя ночь на острове, почему мы не можем провести ее так, как нам хочется?

– Ты должен понимать, что именно в этом году как никогда важно твое присутствие. Через несколько недель ты поступишь на работу в банк, и будет правильным заручиться полезными связями. Папины партнеры рассчитывают увидеть тебя на балу с твоей семьей. Пожалуйста, Кристоф, ради всех нас, не расстраивай Papa в день его приезда. У него такой короткий отпуск, давайте сделаем все, чтобы эта неделя была приятной… А теперь, – продолжала Марион решительным тоном, не терпящим дальнейших возражений, – я уверена, что в шкафу в моей спальне висит твой старый костюм. Думаю, ты оставил его здесь прошлым летом. Возможно, мне удастся немного удлинить брюки. Надеюсь, в этом можно будет показаться на людях. Ну а рубашку и галстук ты можешь взять у папы.

– Я буду выглядеть нелепо, разодетый, как дрессированная обезьяна!

– Ну, если ты и будешь выглядеть нелепо, то только по своей собственной вине, – раздраженно парировала мать.

Со стороны океана послышался глухой и пугающий раскат грома.

– Черт бы побрал эту погоду! – Разочарование Кристофа выплеснулось наружу, и он сердито раскрошил булочку на своей тарелке. – Сегодня мы даже не сможем выйти в море.

– Почему бы тебе не взять велосипед и устроить пикник? Или поехать на маяк? Вряд ли Элла уже видела его…

– Нет, не с суши, только мельком и на расстоянии, с «Бижу». Было бы интересно подняться на него и увидеть остров с такой высоты! – Элла ухватилась за предоставленную Марион возможность сменить тему разговора и отвлечь Кристофа от дурных мыслей.

* * *

Они вернулись поздно, разгоряченные и усталые после долгого путешествия на велосипедах. Воздух казался Элле густым, как овсянка. Подъехав к задней части дома, они почувствовали запах сигарного дыма, перебивающий обычные вечерние ароматы жасмина и жимолости. Месье Мартэ стоял на террасе в строгом темном костюме, словно посол из реальности, и Элле показалось, что он вторгся в их островную идиллию, невольно принеся с собой неприятное напоминание о внешнем мире.

Он повернулся, окинул их взглядом, но не двинулся с места, решив подождать, пока они прислонят свои велосипеды к стене небольшого флигеля, где стояли повозка Анаис, весла для «Бижу» и несколько садовых инструментов. Под его молчаливым взглядом Элла почувствовала себя растрепанной и неопрятной. Нервничая, она вытерла запыленные руки о шорты, а затем заправила волосы за уши, стараясь придать себе презентабельный вид. Она пожалела, что не была одета более официально для своей первой встречи с отцом двойняшек.

Каролин подошла к отцу первая и встав на цыпочки, расцеловала его в обе щеки. Кристоф стоял вдалеке неловко и отчужденно, пока сестра представляла гостью:

–  Papa , это Элла.

Месье Мартэ протянул руку и пожал ее довольно влажную ладонь.

– Je suis ravi de faire votre connaissance, Mademoiselle Ella [34]Je suis ravi de faire votre connaissance, Mademoiselle Ella. ( фр .) – Я рад с вами познакомиться, мадмуазель Элла..

Девушка отметила, что он обратился к ней на «вы», и в то же время улыбнулся и дружелюбно прищурился. «На самом деле, – подумала она, – вблизи он выглядит скорее усталым, чем суровым».

Из дома за его спиной появилась Марион.

–  Oh là là , как поздно вы вернулись! Я уже решила, что вы на велосипедах съехали с берега прямо в океан! Идите и приведите себя в порядок к ужину. Но прежде загоните велосипеды внутрь. Похоже, сегодня ночью нас ждет буря.

Словно в знак согласия, море за дюнами лизнула вспышка молнии, быстрая, как язык гадюки, а через несколько секунд раздался раскат грома, от которого, казалось, задрожал знойный вечерний воздух.

Они ужинали в саду.

– Давайте рискнем, – предложила Марион, – а если начнется буря, мы возьмем свои тарелки и убежим в дом.

Потемнело, но вечер не принес привычной прохлады. Воздух, казалось, становился все горячее и тяжелее, и Элла обнаружила, что ей совсем не хочется есть, несмотря на аппетитный bar au beurre blanc [35]Bar au beurre blanc ( фр .) – лаврак или сибас в сливочном соусе. на ее тарелке.

– Какие новости о кузине Агнес? – Каролин нарушила гнетущее молчание, усугубляемое знойным ночным воздухом.

Месье Мартэ покачал головой, вытер усы салфеткой.

– Пока ничего. Вы же знаете, сейчас французские власти практически закрыли границу. Беженцам гораздо труднее попасть в страну. Но я все еще пишу письма и уверен, что благодаря некоторым моим связям в банке нам удастся переправить семью в Париж, – обнадежил он и ободряюще похлопал жену по руке.

Каролин повернулась к Элле и пояснила:

– Мамины родственники из Австрии должны приехать и остановиться у нас на некоторое время. Сейчас, когда их страна захвачена Германией, все очень сложно. Поэтому они планируют перебраться во Францию.

Кристоф взял еще одну картофелину с тарелки в центре стола.

– Это будет утомительно. Кузина Агнес – совершенная невротичка, а ее муж – зануда.

– Ну, это только до тех пор, пока они не найдут себе постоянное жилье в Париже. К тому же дети очень милые, как бы тебя ни раздражали их родители, – парировала сестра.

– И в любом случае, большую часть времени ты будешь находиться на работе, – решительно вставил отец. Его уверенные слова тяжело повисли в воздухе, и опять воцарилось молчание.

Элла отважно предприняла попытку сменить тему разговора:

– Мне так хотелось побывать на прошлогодней Парижской всемирной выставке! Вы все посетили ее? Действительно ли она была так великолепна, как говорят?

Прежде чем ответить, месье Мартэ вновь промокнул усы салфеткой.

– Да, это было впечатляющее зрелище. Но какое нелепое сооружение построили немцы! Оно располагалось напротив русского павильона, рядом с Эйфелевой башней, безуспешно пытаясь затмить ее. Некоторые считали его элегантным и современным, – он произнес это слово с презрением, – но я нахожу грандиозную нацистскую архитектуру бесчеловечной и по масштабу, и по атмосфере. Конечно, то была демонстрация силы, и я полагаю, что именно это они и намеревались предъявить миру.

– Мы побывали в испанском павильоне, – нетерпеливо вставил Кристоф. – Там была картина Пабло Пикассо, совершенно революционная.

Отец покачал головой:

– Я думаю, что это ужасно. Едва ли все эти углы и дикость имеют смысл. И к чему изображать нечто столь ужасное в произведении искусства? Жестокая резня во время Гражданской войны в Испании – едва ли приятная тема для созерцания.

Кристоф возразил:

– Смысл искусства в том, чтобы уметь рассказать историю, когда слов недостаточно. И месье Пикассо великолепно справляется с этим в Guernica [36]Guernica ( исп .) – известная картина Пабло Пикассо, посвященная жертвам Гражданской войны в Испании..

От долгого низкого раската грома зазвенели стаканы на столе, и Марион, с опаской посмотрев на небо, вытянула руку ладонью вверх.

– Это была капля дождя?

Не обращая внимания на жену, месье Мартэ бросил на сына укоризненный взгляд и тяжело вздохнул:

– Мы уже говорили об этом раньше. Чуть меньше времени, потраченного на размышления об искусстве, и чуть больше на чтение деловых бумаг, mon fils [37]Mon fils ( фр .) – мой сын., сослужили бы тебе хорошую службу. Твой рабочий стол ждет тебя в банке. Наступит осень, и уже не будет времени думать ни о чем, кроме своей карьеры. Пора тебе отложить свои альбомы с набросками и сосредоточиться на более достойных занятиях.

Кристоф шумно вздохнул, собираясь что-то возразить. Но неожиданно мощная вспышка и почти одновременно раскат грома заставили их всех вскочить. Вода, выплеснувшаяся из стакана, который Элла держала в руке, намочила подол платья, но, пытаясь промокнуть его салфеткой, девушка заметила, что на нем становится все больше разводов – это были крупные капли дождя.

–  Vite! [38]Vite ( фр .) – быстро. Внутрь! – Марион принялась собирать тарелки, и остальные последовали ее примеру, спеша укрыться от ливня, начавшегося так внезапно, будто открыли кран.

В ту ночь Элла лежала в своей постели, прислушиваясь к раскатам грома и барабанящему по крыше дождю, заглушающему рев океана за дюнами, и в голове у нее кружил калейдоскоп мыслей. Лето подходило к концу. Как же ей не хотелось возвращаться в суровую, холодную серость Эдинбурга с его покрытыми сажей зданиями и уже начинающимся листопадом! Внезапно ей стало невыносимо от мысли, что ее запрут в пыльной комнате перед пишущей машинкой. И кем она будет, когда вернется туда? Конечно, не той Эллой Леннокс, которая несколько недель назад покинула вокзал Уэверли.

При мысли о расставании с Кристофом ее сердце сжалось от боли, которая пронзила каждую частичку ее хрупкого тела. Они никогда по-настоящему не целовались, если не считать целомудренных поцелуев в щеки, которыми французы обменивались просто в знак приветствия. Казалось, некая невидимая сила неумолимо притягивала их друг к другу. И когда он провел пальцами по ее лицу в тот день на пляже, она… нет, они оба почувствовали электрический разряд, такой же мощный, как удар молнии!

Она откинула тонкую хлопчатобумажную простыню, ее тело горело в наполненном штормом воздухе.

Казалось, что уехать отсюда невозможно. И все же она знала, что и остаться здесь она не может. Это лето изменило все, и безопасное, уверенное будущее, которое было запланировано для Эллы в Эдинбурге, исчезло вместе с ветром, который дул через Атлантику, заставляя морскую траву в дюнах раскачиваться и танцевать.

– Подумай о Париже следующим летом… только это и ничего больше… мы снова будем вместе…

Буря, казалось, ослабевала, и наконец девушка забылась горячечным, беспокойным сном, погруженная в море тревожных предчувствий.

– Ну же, Кристоф! Бенуа уже здесь! – Каролин едва ли не подпрыгивала от возбуждения, высматривая у входной двери мужа Сандрин, с которым они порой встречались в море, когда он возился на своей рыбацкой лодке с ловушками для омаров, но сегодня по просьбе месье Мартэ он арендовал в местном гараже новый автомобиль, чтобы отвезти их на бал.

– Элла, ты прекрасна!

– Спасибо, ты тоже, Каролин!

Пышные юбки вечерних платьев подчеркивали тонкие талии девушек, а сами они в нетерпении уже кружились в танцевальных па в узком коридоре дома, предвкушая начало бала. Наряд Каролин был темно-кораллового цвета, свои непослушные кудри она укротила парой черепаховых гребней. Переливы атласного платья Эллы цвета eau-de-nil [39]eau-de-nil ( фр .) – цвет нильской воды – зеленовато-голубой. весьма гармонировали с золотистыми искорками в ее глазах. А возможно, так сиять ее заставлялала мысль о том, что сегодня на балу она будет танцевать в объятиях Кристофа.

Девушки, взявшись за руки, позировали месье Мартэ, который снимал их на недавно купленную цветную фотокамеру Leica[40] Leica – фотокамера одноименной немецкой компании, основанной в 1849 г. и выпускающей оптические приборы..

–  Papa , мы должны будем сделать снимок и для Эллы, чтобы я могла отправить ей карточку, когда вернемся в Париж, – заявила Каролин.

Месье Мартэ, щеголявший во фраке и белой бабочке, выглядел более расслабленным после недели, проведенной на острове, и его седеющие волосы контрастировали с заметно загоревшим лицом. Тем не менее Элла не могла не заметить, как печальны были его глаза, когда он смотрел на них, смеющихся и щебечущих без умолку. Двадцать лет назад он был свидетелем ужасов войны, подобных которой, как он надеялся, мир больше никогда не увидит. Она знала, что он достаточно повидал мрака, чтобы ценить мгновения света и красоты. Казалось, месье Мартэ запечатлевал эту минуту в своей памяти, как снимок, который только что сделал фотоаппаратом, чтобы уберечь ее от угрозы грядущих темных времен.

Когда церковный колокол Сен-Мари пробил семь, Элла увидела, как Марион с царственной грацией спустилась по лестнице, а ее муж, уже взявший себя в руки, помог ей надеть золотистую кружевную накидку, которая очень шла к ее струящемуся вечернему платью. С бесконечной нежностью он отвел в сторону завиток ее темных волос, выбившихся из пучка на затылке, и поцеловал бледную шею.

– Пойдемте, моя прекрасная супруга, ваш экипаж ждет вас, – сказал он, протягивая ей руку.

Подобрав свои длинные юбки, Марион, Каролин и Элла спустились по песчаной дорожке туда, где их ждал Бенуа.

– Ну же, Кристоф! – снова позвала Каролин, на этот раз более нетерпеливо, оглядываясь через плечо.

Наконец грохот на лестнице возвестил о поспешном прибытии ее брата. Он был одет в темный костюм, который усилиями Марион сидел на нем достаточно хорошо, но его ноги были босыми, а рубашка расстегнута на груди. В одной руке он держал пару черных кожаных туфель, а в другой – галстук и запонки для воротника. Он вскарабкался на сиденье рядом с девушками и принялся приводить в порядок последние детали своего наряда.

– Извините, – бормотал он, неуклюже вставляя запонки в узкие отверстия. – Я просто потерял счет времени.

Его отец нахмурился.

Марион взяла у Кристофа запонку и ловко застегнула непокорный воротник рубашки, затем нежно провела ладонью по волосам сына, чтобы немного пригладить челку, падающую ему на глаза.

– Так. Теперь завяжи шнурки, иначе рискуешь споткнуться и полететь через весь зал.

Когда они миновали городские укрепления и въехали на узкие улочки Сен-Мартена, солнце уже клонилось к закату, отбрасывая длинные тени. В серебристо-голубом вечернем небе над ними метались стрижи, кружась в своем бесконечном летнем полете. Поздний августовский воздух был приятно теплым.

Они остановились перед красивыми воротами, через которые элегантно одетые гости спешили на территорию Palais des Gouverneurs [41]Palais des Gouverneurs ( фр .) – дворец губернатора.. Элла расправила складки платья, разгладила ладонью нежный зелено-голубой атлас, одновременно пыталась унять волнение.

Месье Мартэ взял жену под руку и повел ее по аллее к распахнутым дверям особняка. Дурачась, Кристоф картинно предложил руку каждой из девушек, и они присоединился к процессии, смеясь над его нарочитой напыщенностью.

Белые стены бывшего дворца губернатора были окружены темными тисовыми изгородями, постриженными в виде аккуратного геометрического рисунка и придававшими саду официальности, но ее смягчали клумбы лаванды и маргариток, слегка трепетавших на вечернем ветру. Здание было продано государством несколько лет назад богатой семье из Шампани, которая финансировала летний оздоровительный лагерь для городских детей из бедных семей. Теперь, когда маленькие гости разъехались по домам, особняк был арендован для традиционного бала в конце сезона, продажа билетов на который помогала собирать средства для финансирования лагеря в следующем году.

Высокие окна дворца были распахнуты настежь, и вечерняя прохлада проникала в бальный зал с высокими потолками, где тихие звуки струнного квартета рисковали быть заглушенными нарастающим шумом болтовни собравшихся гостей.

Официанты бесшумно разносили подносы с искрящимся шампанским, которое только усиливало громкость смеха.

Элла наклонилась поближе к Каролин, стараясь разобрать, что та говорит, указывая на гостей, знакомых им по Парижу. Кристоф подавил зевок:

–  Ah, oui, le Tout-Paris [42]Ah, oui, le Tout-Paris ( фр .) – Ну да, весь Париж.. Почему мы должны тратить наш драгоценный последний вечер, разговаривая с ними здесь, если собираемся вернуться в город, где мы в любом случае увидимся?

Марион материализовалась рядом с ним, когда он как раз потянулся за очередным фужером шампанского на подносе проходящего мимо официанта.

– Поставь обратно, Кристоф. Я уверена, что успела сосчитать, как ты выпил по меньшей мере два бокала. Papa хочет познакомить тебя с одним из директоров банка. Allons-y!  – и, крепко взяв сына за руку, она направилась обратно через толпу, а он покорно последовал за ней.

Элла обвела взглядом зал, изучая роскошные композиции из белых лилий, обрамлявшие огромный каменный камин. Рядом были двери в соседнюю комнату, сквозь которые виднелся длинный стол, накрытый белоснежной скатертью и уставленный огромными тарелками с устрицами. «Какое изобилие, – подумала она, – после стольких лет строгой экономии. В такую ночь, как эта, трудно поверить, что мир когда-нибудь снова познает нужду».

Каролин слегка подтолкнула ее локтем:

– Почему такая серьезная?

Элла рассмеялась и покачала головой:

– Нет, ничего. Как ты думаешь, когда начнутся танцы?

– Скоро. Мы послушаем выступление директора санатория, а затем, когда все необходимые формальности будут соблюдены, в дело вступят музыканты.

Как раз в этот момент, словно по сигналу, струнный квартет умолк, и по залу прокатилась волна аплодисментов: устроители вечера заняли место в центре и поприветствовали своих гостей.

Элла с удовлетворением отметила, что понимает почти каждое слово из речи директора. Ее лето на острове определенно принесло свои плоды. В следующем году она должна будет получить диплом секретаря. Возможно, ей действительно удастся найти работу в Париже, а также подходящее жилье где-нибудь рядом с Каролин и Кристофом. Она представила себе, как направляется на важную встречу в какое-нибудь посольство, бодро шагая по парижским улицам в модном элегантном костюме, и ее каблучки дробно стучат по тротуару. Она почувствовала укол сомнения, когда задумалась, как ее родители воспримут эту идею. Но проблему придется решить, как только она вернется в Эдинбург.

Аплодисменты отвлекли Эллу от мыслей, и она поняла, что директор закончил свою речь. Бальный зал опустел, гости устремились к длинному столу с едой, а затем на террасу, где были накрыты маленькие столики, чтобы все могли в полной мере насладиться ужином, запивая его шампанским.

К квартету присоединился аккордеонист, и музыканты заиграли вальс. Внезапно рядом с Эллой появился Кристоф и обнял ее за талию.

– Давай потанцуем, – сказал он. – Пока все остальные заняты наполнением своих тарелок, мы будем на паркете одни…

Он вывел ее на середину зала. Вдыхая аромат лилий и наслаждаясь теплым морским бризом, они вдвоем поплыли по паркету, поглощенные своим танцем. Музыканты заулыбались и заиграли с особым чувством, тронутые видом юной красоты, грации и неподдельной нежности, с которой Кристоф смотрел на свою партнершу, растворяясь в ответном взгляде Эллы.

– У тебя глаза цвета виридиан[43] Виридиан – насыщенно-зеленый с оттенком синевы., цвета океана в той точке, где он внезапно становится неизмеримо глубоким, – прошептал он. – Морская зелень, искрящаяся в золотистых солнечных лучиках. Я бы с радостью утонул в них, если бы это означало, что мы можем танцевать так вечно.

Она улыбнулась, и ее рука крепче сжала плечо Кристофа. Он притянул ее немного ближе, и они продолжили вальсировать. Для Эллы, опьяненной счастьем, любовью и одним-единственным бокалом шампанского, вечер пролетел слишком быстро.

Кристоф танцевал с сестрой и матерью. Месье Мартэ галантно вел Эллу по паркету в изящном фокстроте, но весь вечер она чувствовала близость Кристофа. И он появлялся рядом при каждом удобном случае, чтобы снова потанцевать с ней.

Гости начали постепенно расходиться, и месье Мартэ, взглянув на свои карманные часы, заявил, что им тоже пора.

Обратно ехали молча, каждый думал о своем: может быть, это были воспоминания о прошедшем вечере или мысленное перечисление вещей, которые следовало не забыть упаковать для завтрашнего возвращения в Париж.

– Спокойной ночи, спокойной ночи и спасибо вам за чудесный вечер! – Элла поцеловала месье и мадам Мартэ у подножия лестницы, а затем огляделась в поисках Кристофа, чтобы пожелать спокойной ночи и ему. Его нигде не было видно, поэтому она поднялась в спальню, едва волоча уставшие от танцев ноги.

Она с облегчением сбросила туфли, ее щиколотки отвыкли от такого напряжения после лета, проведенного либо босиком, либо в мягких парусиновых эспадрильях. Не снимая вечернего платья, она взяла гребень и принялась расчесывать свои волнистые волосы, выгоревшие на солнце.

Дребезжащий звук за окном заставил ее отложить расческу и прислушаться. Снова послышался тихий стук в деревянные ставни, как будто кто-то бросал в них камешки. Элла распахнула окно и выглянула наружу. Внизу в бледном свете луны стоял Кристоф и пристально смотрел на нее. Приложив палец к губам, он поманил ее к себе. Босиком, подобрав подол платья, она на цыпочках спустилась вниз. В дверях он схватил ее за руку, его глаза горели в лунном свете.

– Это наша последняя ночь, и она слишком хороша, чтобы спать. Пойдем со мной на пляж!

Взявшись за руки, они побежали по песчаной тропинке, перебираясь через дюны, к пляжу, где темные волны шуршали и пенились на серебристом песке.

Полная луна освещала океан, и длинная лунная дорожка мерцала от края горизонта до самого берега, где теплые волны облизывали их ступни.

– Смотри, сегодня на нем белый шелковый пояс, – указала Элла на дорожку. – Если бы нам удалось встать на него, мы смогли бы танцевать с океаном до скончания веков.

– Было бы неплохо, – пробормотал Кристоф, – но сейчас я бы предпочел потанцевать с тобой.

Он протянул ей руки, и она шагнула к нему, позволив своей атласной юбке волочиться по влажному песку и не заботясь о том, что ее подол наверняка будет испорчен морской водой. Они вальсировали в лунном свете под серенады, которые нашептывали им волны и пронзительный крик кроншнепа. Голова Эллы покоилась на плече Кристофа.

Когда они наконец остановились, он наклонился, поднял что-то с песка и протянул ей:

– Это тебе.

Луна осветила на его ладони тонко выгравированные линии белой раковины, две половинки которой все еще были скреплены вместе.

Они побрели обратно по пляжу вдоль дюн и сели на сухой песок. Кристоф снял куртку и накинул на плечи Эллы. Девушка прижалась к нему, и он обнял ее, прислонившись спиной к склону дюны. Его голос был мягким, приглушенным волнами, которые накатывали на песок.

– Кто ты, Элла-из-Эдинбурга? Почему ты заставляешь меня чувствовать себя иначе? Словно наконец я вижу проблеск во мраке и то, что мое призвание – быть кем-то бо́льшим, нежели заурядный клерк в банке. Ты заставляешь меня поверить, что я должен бороться изо всех сил за то, что я так страстно люблю.

Она кивнула и сильнее прижалась к нему:

– Я тоже чувствую что-то похожее. Это лето заставило меня проснуться и открыть глаза на все возможности, которые есть в этом мире. Дало понять, что я хочу прожить жизнь бо́льшую, чем та, которую я представляла себе до сих пор… до тех пор, пока я не приехала сюда… пока я не встретила тебя.

Ее глаза сияли в лунном свете, когда она подняла голову и они поцеловались. От мягкости его губ у нее закружилась голова, и ей вдруг показалось, что они взмывают над залитым лунным светом океаном, как морские птицы в невероятном полете. Морская трава зашуршала, когда ночной ветерок пробежал по ней, и Элла раскрыла ладонь, чтобы еще раз посмотреть на сувенир, который он ей дал. Кристоф осторожно дотронулся до раковины, развернув так, что стали видны гладкие внутренние поверхности двух половинок.

– Моя мать называет их «медальонами Нептуна». Видишь, это совсем как медальон, который ты носишь на шее. Жаль, что я не могу подарить тебе серебряный. Ты поместила бы в него наши портреты, и мы были бы вместе, даже когда врозь.

– «Медальон Нептуна», – задумчиво повторила Элла. – Мне это нравится. Я буду дорожить им, как если бы он был сделан из серебра.

Он накрутил прядь ее волос на свои пальцы и гладил их шелковистые кончики большим пальцем.

– Я только сейчас понял, кого ты мне напоминаешь! – внезапно воскликнул он. – С того самого момента, как я впервые увидел тебя на пристани, это постоянно беспокоило меня, что-то ускользающее, неуловимое, и я пытался найти это сходство в каждом наброске, который делал с тобой… Теперь я вспомнил. Картина Боттичелли «Рождение Венеры». Ты видела ее? Юная богиня, рожденная из морской пены, стоит на такой же раковине, как эта, и ее уносит ветром на берег волшебного острова. Точно так же, как тебя занесло сюда, на остров Ре, чтобы мы нашли друг друга. Ты – моя Венера, и однажды я напишу картину с тобой, подобно Боттичелли. Картину, которая заставит людей понять: единственное, что действительно имеет значение на небе и на земле, – это красота.

Она улыбнулась, запрокинула лицо и снова поцеловала его, соединив их сердца вместе так, что они стали двумя половинками прекрасного целого, как раковина, которую она сжимала в ладони.