Онлайн чтение книги Муж, жена, любовница
Глава 2

Новый год они с мужем решили встречать во Франции, под Парижем, в милом провинциальном городке Амбуаз. Туда собиралась ехать вся их московская компания, это было безумно модно. Предполагался костюмированный бал в старинном, недавно отреставрированном замке. Костюмы, как и весь праздник, должны были соответствовать эпохе начала шестнадцатого века. Именно тогда, в период правления Франциска I, Амбуаз переживал период небывалого расцвета и считался одной из главных резиденций французского короля – по крайней мере, именно так было написано в рекламных проспектах туристической фирмы, организовавшей это красивое празднество. Те же проспекты обещали, что принимать гостей будет сам граф Парижский, владелец замка.

Юлия с дочерью нашли и прочитали про этот замок все, что только можно было отыскать в Москве. Кроме того, Юлия специально разыскала в «Истории костюма» всякие любопытные и забавные сведения об одежде знатных господ той эпохи. К костюмированному «историческому» балу семья Земцовых, во всяком случае в лице дам, была готова на высшем уровне. Кавалерам же особых одеяний не требовалось: можно было обойтись либо приличным современным костюмом, либо фраком, взятым напрокат.

Практичные французы позаботились и о том, чтобы роскошные прокатные костюмы, напоминавшие театральные, были и для женщин. Но чужое – оно и есть чужое. Юлия терпеть не могла брать что-либо напрокат, даже горные лыжи она таскала из Москвы, удивляя таможню и всех окружающих. И после долгих приятных раздумий, после многократных обсуждений проблемы с московскими подругами и дорогими стилистами она решила сшить костюм в Москве. Ее тонкая, все еще гибкая фигура, ее природная женская стать превосходно вписывались в любую эпоху. Пышная многослойная юбка, корсаж с широкими, ниспадающими волнами рукавами, кокетливый хитрый валик с сеткой на голове, прячущий по-старинному причесанные волосы, – все эти красоты шестнадцатого века должны были ей пойти. Придумывать, примерять, волноваться – все это было куда приятнее, чем брать костюм напрокат во Франции. Тем более что тканей и фурнитуры сейчас и в Москве полно, а портнихи умелые и относительно недорогие.

Юлия понимала, что шить роскошный дорогой наряд для одного лишь вечера – это поступок не слишком рачительной хозяйки. Но такой каприз она вполне могла себе позволить. Их финансовое положение благодаря предусмотрительности мужа не пошатнулось в дефолтную осень 1998 года. Они не разорились, а только сократили (как и все, разумеется, говорил ее муж) свои «скоростные обороты». Состояние осталось, оно было удачно и продуманно вложено в недвижимость – в основном за границей, – что и приносило семье Земцовых стабильный доход. В кругу российской финансовой элиты, к которой они принадлежали, такое положение дел было скорее правилом, чем исключением.

Зато исключением была их приверженность к жизни в Москве. Большинство жен и детей тех, кто работал с Алексеем Земцовым, уже давно и прочно обосновались за границей. Они удобно устроились на берегах Темзы или Средиземного моря, вызывая досужие разговоры о том, что у такого-то бизнесмена или финансиста брак существует только «по переписке». Но, к сожалению, не каждому дано понять жизнь, в которой быт, гардероб и кухня всегда находятся в образцовом порядке, а делом супругов остается лишь доставлять друг другу радость и удовольствия.

Жизнь за границей способна была дать столько преимуществ, столько наслаждений, неизвестных ранее, что супруги легко и охотно шли на маленькие неудобства, вызванные раздельным существованием. Это раньше, до перестройки, даже у российской элиты не было практически ничего, кроме секса на стороне, охоты да подледной рыбалки. А теперь – и путешествия, и разные программы омоложения, и специальные погружения в языковую среду, и немыслимые курорты, и психотренинги типа робинзонад… Вот и получается, что семейство наслаждается всем этим у себя в Лондоне или Палермо, а отец посещает дом по редким выходным или по большим праздникам. «Вахтовый метод, – шутил Алексей Земцов. – Экстремальные условия дикой России не позволяют взращивать здесь цветы и держать жен. Климат также вреден для детей и собак».

Но как раз его-то жена пренебрегала этим практически общим правилом и не могла долго жить за границей. Юлия обожала курорты, путешествия, но рассматривала все это как временный праздник. А дом ее был здесь, в России.

Она любила Москву, в которой прожила много лет и знавала разные времена – как светлые, в родительском доме, так и черные, после смерти отца в 1991-м. Она любила провинцию, которую изъездила вдоль и поперек в юности, когда за рубеж можно было выехать раз в год по обещанию, да и то преимущественно в социалистические страны. И даже став вполне взрослой, искушенной высоким уровнем жизни женщиной, Юлия сохранила романтическое отношение к столице и восхищение ее историей. Она любила подмосковную природу, березки и сосны, смеялась над собой, называя все это «квасным патриотизмом старой славянофилки», но – ничего не могла поделать. За границей, где бы она ни находилась, ей уже через две недели становилось скучно и безумно тянуло домой. Возвращаясь, по дороге из Шереметьева, глядя из окна автомобиля на «немытую Россию», она думала: «Господи, как же все неухожено, но как я все это люблю!»

Детям Юлия тоже сумела внушить подсознательный, невымученный и какой-то очень подлинный патриотизм. Двадцатилетний Пашка и семнадцатилетняя Ксения обожали родной город, гордились им и переживали за страну в целом со свойственным юности максимализмом и некоторым ерничеством.

– Поддержим отечественного производителя, – говорил Павел, завалившись домой без предварительного звонка с десятком друзей и двумя ящиками пива «Балтика».

– Мамочка, можно мы с девочками сегодня будем обедать в «Елках-палках», у нас акция против «Макдоналдсов», – не спрашивала, а скорее таким категорическим образом ставила ее в известность о своих планах беленькая пухленькая Ксюша, папино-мамино сокровище, отличница выпускного класса лучшей английской школы Москвы.

Так все и шло у них год за годом. А этот Новый год был как раз переходным – с 1999-го на 2000-й. Смена тысячелетия, Миллениум, и об этом столько твердили вокруг: рубеж это все-таки или нет? Психологически – да, утверждали с умным видом телевизионные «головы», а математически – нет. Новое тысячелетие начнется только в 2001 году. «Это для кого как, – думала тогда Юлия, – для меня важнее всего, что сменится привычная и, казалось, вечная единица».

Да, все было в ожидании этого праздника неожиданным, неординарным, не таким, как всегда. И отметить этот Новый год они решили тоже каким-то неординарным, запоминающимся образом. Поэтому и составилась компания из коллег Алексея Земцова, жены которых, жившие на берегах Альбиона, прожужжали своим благоверным все уши о том, как это престижно – уехать на Миллениум в замки Франции. И вообще, костюмированный бал – это же так весело! Со времен зайчиков и снежинок в детском саду у большинства из них ни разу не было никаких карнавальных костюмов.

А тут как раз появились в России новые туристические программы, новые забавы – для избранных, для немногих, ставших постоянными клиентами элитных туристических фирм. Отдых приобретал новые жанровые формы, и всем стало весело, особенно женщинам и детям, предвкушавшим упоительные костюмированные празднества во Франции, в старинном замке. Да и мужчины поддались веселой суматохе, не скупясь на расходы в преддверии такого необычного Нового года.

Эти праздники, как повелось в последние годы, оказались немыслимо растянутыми по времени. Даже летом не бывало в московских деловых кругах такого мертвого сезона, как в зимние новогоднерождественские каникулы. Банк Юлиного мужа, согласно уже сложившейся традиции, распустил основной руководящий состав, оставив на месте только дежурных, с 30 декабря по 10 января, включая православное Рождество. И негаданные каникулы Земцовым, разумеется, стоило использовать со смыслом. Сын, студент экономического факультета МГУ, заранее зная о поездке, досрочно сдал сессию. Он, так же как и сестра, хорошо учился, принимал участие во всех капустниках и КВНах, слыл лидером в студенческом совете факультета. У дочери были предпоследние школьные каникулы, и она собиралась «оторваться на всю катушку», заранее сокрушаясь из-за испорченного абитуриентскими заботами лета. Таким образом, семья в полном составе была готова принять участие в торжествах славного города Парижа и в карнавале в королевском замке Амбуаз.

Юлия бывала в Париже уже не раз. Более того, у них с мужем имелась даже недвижимость в Париже – скромная по французским, но вполне приличная по московским меркам квартира в одном из престижных районов. Так что у Юлии была возможность досконально изучить музеи, дворцы, набережные и скверы французской столицы. Более всего город нравился ей ранней весной, в конце февраля, когда в Москве еще была зима, а тут уже вовсю цвели фиалки.

Она теперь хорошо знала центр, парки, кладбища и окраины. Бывала во всех памятных местах и с туристической группой, и одна, с друзьями и с мужем, а один раз – даже в тесной женской компании, когда справлялось сорокалетие одной энергичной бизнес-леди, близко знакомой еще со студенческих времен. Французский язык на разговорном уровне благодаря родителям и собственной природной любознательности она знала вполне прилично. Поэтому Париж ей был мил и знаком. Через три дня пребывания Юлию уже нельзя было отличить от парижанок, и приезжие на улицах активно спрашивали у нее дорогу, что вызывало в ней немалую гордость. Жить в этой престижной и дорогой столице Европы она бы не хотела, а погостить и поглазеть на мир (да и себя показать) – это пожалуйста. Кстати, и показать еще было что…

В то время, в ту зиму, уверенно перейдя несколько лет назад экватор четвертого десятка, Юлия чувствовала себя уверенно и выглядела очень привлекательно. Последние годы вообще оказались для нее приятными и плодотворными. Переживания, вызванные ранней смертью отца, со временем сгладились. Дети подросли и не требовали уже такого внимания, как прежде. А самое главное – для мужа эти годы были решающими в карьере и в бизнесе. Он достаточно удачно вписался в московскую финансовую жизнь, занимал прочное положение управляющего банком. Притом что работа занимала у него много времени, он мог следить (и делал это вполне успешно) и за семейными капиталами, принесенными в их брак в основном Юлией, и активно приумножать их. Своими деньгами, вложенными в некоторые акции и недвижимость, она была обязана отцу.

Отец Юлии, занимавший пост инструктора отдела Управления по науке ЦК КПСС в эпоху Леонида Брежнева и бывший республиканским министром во времена Михаила Горбачева, заслуживает, пожалуй, отдельного внимания. Владимир Алексеевич умер внезапно от инфаркта, который ранее назвали бы разрывом сердца, сразу после августовских событий 1991 года. В отличие от многих других крупных деятелей советской эпохи Владимир Алексеевич сумел дать детям не просто достойное, но по-настоящему лучшее на то время образование, привил им любовь и уважение к труду, к общечеловеческим ценностям, к семье. А также сохранил для них приличный капитал, заработанный им в одном из первых совместных предприятий новой России. Капитал был нажит и «раскручен» таким образом, что за финансовую деятельность отца дочери не было стыдно и теперь. Он был грамотным экономистом, теоретически хорошо знающим принципы капиталистического хозяйствования. Когда же пришла пора применить знания на практике, он вошел в бизнес смело, умно и аккуратно, что и принесло ему коммерческий успех.

Отец в жизни Юлии значил очень много. Он был для нее не просто идеалом мужчины, но и образцом честности, ума, цельности натуры. При жизни отца Юлия чувствовала себя любимой и защищенной. С ним было всегда интересно и надежно. Его щедрого, любящего характера хватало и на мать Юлии, которую он по-настоящему любил, и на детей, и даже на старенькую тетушку, дальнюю родственницу жены, фактически прислугу, которая всегда жила у них в доме. У Юлии не было подростковых конфликтов с родителями в отличие от многих ее подружек. Родители дали ей с рождения не только особую привилегию – принадлежность к особому миру, миру людей, руководящих жизнью и принимающих решения, – но и особую любовь, понимание, заботу.

Юлия всегда понимала, что в ней самой, в ее родителях, в привычном круге ее общения есть нечто исключительное, что ограждало и ограждает ее семью от многих бед и напастей того времени. Эта уверенность в своей исключительности не была ни разу поколеблена до страшной осени 1991 года.

Исключительность была во всем – в квартире на Кутузовском, которую отец как инструктор отдела ЦК получил как раз после Юлечкиного рождения в 1962 году, в государственной даче в Кратово, где Юля с братом проводили лето, в выборе школы и мест отдыха. Исключительность была и в одежде, что, согласитесь, весьма немаловажно в подростковые годы. Отец привозил из заграничных командировок кофточки, комбинезоны, прелестные дубленочки и шапочки с перчаточками необыкновенных цветов, а потом – первые джинсы, курточки, кожаные пиджачки и туфельки, каких не было ни у кого в классе, хотя рядом с Юлей учились тоже не рядовые школьники.

В те годы отец был почти всемогущ. Главный человек в семье, центр ее мироздания. И поскольку Юлия с братом были поздними детьми, отец всегда ценил их общество. Именно он, а не мама или бабушка впервые повел Юлю на балет, который оставил в ее душе след романтический и, как ни странно, эротический – именно с балетом у нее оказалось связано сильное детское эротическое переживание. Что это было действительно так, она поняла, конечно, уже гораздо позже, когда ей стало однажды невероятно сладко и томительно хорошо от объятий мужа, от поддержки – не балетной, а так, слегка напоминающей балетную, просто при легком отрыве от пола…

Отец водил их в музеи. И оттого что она попала туда не с толпой, не с классом, оттого что это было по-настоящему личное, от отца идущее приобщение к искусству, она сумела воспринять все эти красоты и исторические ценности действительно серьезно. В начале 70-х годов отец таскал Юлю с братом по всем выставкам, проходившим тогда в Москве. Вот тогда-то, в детстве, лет в одиннадцать-двенадцать, Юля узнала, что есть на свете реалисты и есть другие художники – люди иного взгляда на жизнь и бытие человека. Импрессионисты, Дега, Моне, Сислей, Сезанн – их работы были знакомы ее отцу, любимы и ценимы им, хотя многие в это время только начинали открывать для себя этих больших мастеров.

Как ни странно, Юля не стала зазнайкой, хотя кругозор ее был намного шире, чем у сверстников и даже учителей. Она всегда много читала, а в последние годы учебы в школе дополнительно занималась с преподавателями из МГУ и выросла в результате мудрой и эрудированной девочкой. Несмотря на эти избыточные гуманитарные знания, она всегда уважала математику, поступила на экономический факультет МГУ и училась на удивление успешно.

Юлия всегда оберегала свою семью, это было свойством ее натуры, такой же щедрой и цельной, как у отца. Ценить более всего на свете покой близких, душевное тепло, довольные лица детей и мужа – в этом было ее жизненное кредо и женское призвание. Она постоянно что-то устраивала, улаживала, о чем-то хлопотала. Причин для волнений всегда хватало, хотя беспокойства ее часто бывали приятного, творческого свойства. Ей всегда хотелось что-то исправить, усовершенствовать – будь то интерьер их городской квартиры, гардероб детей или проект нового загородного дома на берегу Пироговского водохранилища, которым она очень гордилась и которому были посвящены их с мужем немалые заботы и хлопоты.

Ее беспокойная натура вечно стремилась к идеалу, к совершенству. Когда она еще училась в университете, подруги по группе полушутя-полусерьезно звали ее перфекционисткой. И действительно, она была ею, любила и умела доводить до совершенства все стороны своей жизни. Она старалась быть на высоте в материнстве, в быту, в браке, во внешности… Что касается последнего, то обладая от природы завидной фигурой, она умудрилась сохранить форму даже после рождения и кормления детей. Не полагаясь только на природные данные, Юлия следила за модой, оставаясь, как умная женщина, в полушаге от острой модной волны. Умела всегда быть интересной и нестандартной. Зная меру во всем, она и тут сумела уловить нужную грань, рассчитать правильный интервал «отставания».

После недавних своих тридцати пяти она предпочитала классический стиль как форму на выход и спортивную одежду – для дома и поездок. Однако и приодеться для появления в свете, щегольнуть Юлия могла с блеском. У нее была приличная коллекция украшений, ее собственность, которая составлялась всю жизнь – часть досталась от матери, часть подарил отец, и самые солидные драгоценности, которые более походили на капиталовложения, были подарены в последние годы мужем. Кроме классики был в ее коллекции и авангард. Такие украшения покупались в поездках, это были работы известных европейских мастеров или же изделия лучших ювелирных фабрик мира. При этом Юлия не любила носить бриллианты каждый день, как это делали большинство ее московских подружек. Не любила по три браслета на одной руке. Нет, благородная сдержанность, минимализм всегда были ее девизом…

В городской квартире и в загородном доме Юлия стремилась собрать все лучшее из того, что ей было доступно. Со стройматериалами, которые сами «приехали» в Москву благодаря зарождению рынка, слава богу, проблем не было. Не требовалось тащить в багаже из поездок обои, плитку, ручки для окон и дверей, держатели для рам и прочие вещи, которые, в общем-то, и создают дом. Все эти трудности, имевшие место двадцать-тридцать лет назад, ушли в прошлое; теперь вместе с материалами в Москву прибыли и мастера. Так что проблемы переместились в область организованности хозяев, финансового обеспечения.

Первую из этих проблем взяла на себя Юлия, вторую – ее муж. И в результате в последние годы Земцовы смогли переоборудовать городскую квартиру и построить великолепный загородный дом. В этом была заслуга и самой Юлии, и Алексея, который заранее определял смету, обеспечивал финансирование стройки и изыскивал средства, когда они неожиданно заканчивались. Но в детали сам не вникал – просто радовался всему, что она делает, полагаясь на ее деловые качества и вкус. Взяв в свои руки строительство их загородного дома на стадии подготовки котлована, закладки фундамента, возведения стен и крыши, Алексей всю планировку и отделку доверил жене. Ей и нельзя было не доверять: Юлия стала хорошо разбираться в строительном деле и даже любила шутить, что может теперь зарабатывать на жизнь, устроившись топ-менеджером строительной компании. И в самом деле, все, за что бы она ни бралась, выходило у нее хорошо, даже превосходно.

Последние три года загородный дом был ее страстью. К слову сказать, появилась эта страсть вполне вовремя. Муж все больше и больше погружался в работу, дети были заняты школой и друзьями, а ей оставались только кухня и быт. Не очень увлекательно, но, как человек сознательный, Юлия свои обязанности выполняла неукоснительно. Еще была московская светская жизнь, которая делилась на две части – участие в мероприятиях мужа и своя собственная, очень приятная женская компания, в сборищах которой Юлия с удовольствием участвовала, когда такую возможность давали «окошки» в стройке или между поездками.

При всей своей уравновешенности и деловитости Юлия была человеком увлекающимся. Когда у нее появился шанс отделать старую квартиру на Кутузовском, она потеряла покой и сон. Этот серьезный ремонт стал ее «первой любовью», и с тех пор создание интерьеров оказалось для нее одним из главных занятий в жизни. Едва ли не первой из своих знакомых Юлия завела американскую стойку-бар, встроенные шкафы, двухуровневую детскую. Полностью сменила старое столовое серебро, привезя новое, более стильное, из Италии. Приобрела дорогой фарфор, придавший гостиной особый шик и очарование. Но самым большим новшеством оказалась приватизация и освоение чердака. Там у нее теперь был зимний сад. Ремонт и переустройство, эскизы интерьера настолько увлекли Юлию, что, возможно, она не остановилась бы в своих бесконечных переделках, но все построенное требовало времени и сил на поддержание в достойном виде.

Сочтя квартиру наконец обустроенной, Юлия перешла к загородному дому. Два года ушли на постройку и доведение дачи до совершенства. Все выключатели, розетки (а их в доме было около двухсот) стояли на своих местах, жалюзи и шторы выглядели безупречно, люстры сияли, газон зеленел. Все это она придумала, рассчитала, купила, расставила, проследила за установкой, рассадила – и сделала это со свойственной ей тщательностью. Но что же дальше, думала она? Надо бы освоить что-нибудь новенькое. Может быть, заняться, наконец, не домом, а самой собой и довести до мастерского уровня катание на горных лыжах? Впрочем, ничего экстремального Юлия не любила и совершенствоваться в этом виде спорта сочла излишним.

Тут, в этом вынужденном простое, как раз и подвернулась подготовка к костюмированному балу, к Миллениуму в Амбуазе. Это было дело, достойное ее страсти к совершенству, вполне соответствующее ее романтичной и женственной натуре. При всей врожденной любви к изящному Юлия могла месяцами не вылезать из джинсов и толстовки, когда шли строительные или отделочные работы, а могла, как только «напряженка» спадала, отправиться «наводить марафет» в лучший московский салон. Баня у нее, при всем жестком графике, раз в неделю планировалась обязательно, а вот в тренажерные залы она ходить не любила. Эту энергию, считала Юлия, надо использовать в мирных целях, нечего зря ногами-руками махать. Да и выглядела она великолепно, ей не нужно было прилагать больших усилий, чтобы привести в порядок фигуру или лицо. Оставалось только позаботиться о достойных нарядах.

Портниха Олечка сшила к парижской поездке два чудесных платья. Одно предназначалось для карнавала, а другое – для похода в оперу или на любое вечернее светское мероприятие. С первым оказалось очень много хлопот: сочетание нескольких цветов, в основном красного и темно-зеленого, и тканей разной фактуры – плотного шелка, парчи, атласа – было исторически достоверным и забавным. А вот вечернее, хоть и не такое сложное, удалось сразу и было просто неотразимо. Красный шифон, расшитый блестками цвета меди. Юлия давно не покупала и не шила себе ничего цветного и яркого, последние годы все носили черное, потом серое, и женщины на московских тусовках высшего уровня выглядели, как галки или вороны. Теперь праздник цвета, воплощенный в новых нарядах, наполнил ее сердце радостью.

Карнавальный костюм был довольно тяжелым, длинная юбка переходила в струящийся шлейф сантиметров эдак на сорок. Поэтому его можно было надевать только в редких случаях – что, впрочем, предусматривалось. Вечерний же наряд подходил для любого торжественного выхода, излучал радость и свежесть. (Именно свежесть – это как раз то, что мне сейчас надо, думала Юлия, поворачиваясь перед зеркалом в одеянии из матовой, свободно струящейся алой ткани.) Фасон этого платья был по-королевски роскошным, но в то же время и современным. Своими платьями она осталась довольна, хотя и чувствовала в глубине души, что позволяет себе такую роскошь только потому, что ощущает: вот-вот начнет уходить, исчезать, таять ее красота…

– Наверное, это последнее мое «голое» платье, – грустно сказала Юлия портнихе.

– Бог с вами, Юля, кто бы говорил! Теперь возраст ничего не значит. Вон футурологи уверяют, что следующая стадия красоты будет – морщины как они есть, и чем больше и резче, тем красивее. И вообще старость – это индивидуальность, это прелесть мудрости, – бормотала Олечка, присаживаясь на корточки и закалывая булавку на талии. – Да вы опять похудели, сколько же можно? – застонала она. – Опять ушивать. Этак вы дозреете до новой моды, до футурологических морщин, естественным путем, без всякой пластики…

– Ты все фантастику читаешь, – засмеялась Юлия. – Большая ведь уже девочка. Не стыдно?

– Нет. Это не фантастика, это футурологический прогноз на следующее тысячелетие, только на все тысячелетие, а не на один только двадцать первый век…

– Посмотри, – нетерпеливо перебила ее Юлия. – Хорошо ли, нормально ли смотрится плечо сзади, не много мы с тобой вынули?

– Да нет, не много, в самый раз будет. Эта асимметрия – просто чудо, настоящая находка. Один рукав длинный, другого нет вообще… Где вы нашли этот фасон, Юля? Вы будете просто королевой бала.

Она не стала объяснять Олечке, что придумывала фасон сама – так, как обычно и поступала со всеми своими нарядами. Вместо этого Юлия пробормотала сама себе, словно думая вслух:

– Честно говоря, мне не по себе от этой претенциозности, но надо же соответствовать моменту… Слушай, а может, разрез уменьшить? Ну, оставить сантиметров пять выше колена – и все.

– Хорошо, я оставлю, а как вы ходить будете? Давайте попробуем лучше вот так заколоть. У этого фасона как раз такая идея – одна сторона платья пуританская, все наглухо закрыто, другая – супероткрытая. Все на контрасте. И необычно то, что это не спина открыта, а один бок. Как хотите, Юля, такого платья ни у кого во всем этом сезоне не будет – не то что на вашем балу в Амбуазе.

– Туфли еще не подобрала. Какие? Ты как думаешь?

– Что думать-то, все ясно – босоножки из золотой кожи. Они в лучших журналах сияют – и в «Вог», и в «Космополитен».

– Да, конечно, нужны элегантные босоножки на каблуках. Закрытые туфли будут утяжелять, – решила Юля. Она почувствовала определенную легкость оттого, что все решения, такие важные для женщины, были уже приняты, и, засмеявшись, повернулась к Олечке: – Мы с тобой просто часами можем болтать, и все выходит как будто по делу.

С легким самодовольством портниха произнесла:

– Да это же и есть самые главные женские дела, а вовсе не чепуха, как вам иногда кажется.

Девочка Олечка, портниха и модельер вечерней – и только вечерней – одежды, была человеком творческим, но при этом обязательным и четким. У нее имелись явные задатки имиджмейкера и психоаналитика. Она так тонко чувствовала явные и скрытые намерения клиентки, так ощущала ее личностные качества, комплексы и потребности, особенности фигуры, что дамы попросту обожали Олечку – и при этом не только за превосходное шитье, но и за умение рассудительно поговорить, подсказать оригинальное решение, расставить все по своим местам. Юлия могла болтать с ней часами, хотя вообще-то болтушкой отнюдь не была. Но Олечка оказалась прелюбопытным человеком. Девочка из провинции, милая, но не простая, чудом зацепившаяся в столице, она многое знала, многое видела, но следовала замечательному правилу – не переносить из дома в дом, из гардеробной в гардеробную личные секреты своих клиенток и не выдавать их прихоти и слабости.

К Юлии девочка относилась хорошо, восхищалась открыто и за глаза ее внешностью, стилем и вкусом. Шить на фигуру этой клиентки было просто: стройная, невысокая, но почти «модельная» Юлия свои малые недостатки знала сама и никогда не выставляла себя в смешном или невыгодном ракурсе. Она следила за основными направлениями в моде, любила приодеть себя и дочь (которая, как ей казалось, была совершенно равнодушна к своей внешности), но при этом никогда не «перебирала» в погоне за яркостью и оригинальностью, обладая превосходным чувством меры, столь редким – увы! – в современной женщине. Юлия всегда предпочитала сама покупать ткань и выбирать фасон, не доверяя это даже портнихам. Ей доставляло удовольствие совершать покупки в заграничных поездках, ездить по магазинам в Москве; она любила и знала мир тканей, иголок, ниток, кружева и тесьмы… Если бы «стройка», как они называли в семье бесконечные ее ремонты, или другие важные семейные дела не отвлекали ее, то она бы, пожалуй, и шила сама. В молодости это получалось у нее легко. Но теперь на шитье не было времени, и встреченная у хорошей подруги Олечка воплощала ее идеи как нельзя более аккуратно и чисто. У них возникло взаимопонимание, почти приятельство, которое Юлия очень ценила.

Мир одежды в последнее время стал значить так много, что состоятельная женщина, да и просто Женщина с большой буквы – любая, с любым уровнем достатка – не могла позволить себе оставаться от него в стороне. Это была целая философия, целая наука, которую молодые россиянки познавали заново, войдя в международный деловой мир. Гардероб у Юлии был тщательно продуманный, регулярно обновляемый; старую одежду она относила или на бывшую работу, или приятельницам, которые с удовольствием «пристраивали» ее.

На наряды Юлия тратилась нечасто. Дорогие коллекционные вещи покупались ею лишь к очень торжественным случаям. В таких ситуациях она могла взять деньги из своего наследства, что избавляло ее от лишних разговоров с мужем. Алексей расстраивался, когда Юлечка хотела чего-нибудь такого, чего он не мог ей предложить. А Юлию это совсем не обескураживало; улыбаясь, она напоминала ему, что жене Пушкина Наталье Николаевне наряды оплачивала богатая тетка. Про себя же думала: спасибо отцу, что оставил мне деньги, и спасибо переменам в стране, которые позволяют ими пользоваться.

Юлия быстро перестала комплексовать по поводу недоступности роскошных моделей «от кутюр», которые продавались после модных показов. Она хорошо помнила первые грандиозные шоу, устроенные Валентином Юдашкиным. Дух захватывало от цвета, музыки, роскоши шелка, вышивки и стразов. Это производило такое сильное эмоциональное впечатление, что поначалу хотелось все выбросить из шкафов, все раздать и заново накупить у Юдашкина – и чтобы всякого, разного, совершенно на все случаи жизни. Но Юлия очень быстро поняла, что это всего лишь чувственный эффект, который и призваны производить на женщин показы такого уровня. Теперь она могла без волнения пройти мимо витрин его Дома моды, который был расположен прямо напротив их дома, на Кутузовском проспекте. Бросив взгляд на эти витрины, она спокойно и отвлеченно любовалась линией, цветом, изысканной вышивкой, отлично понимая при этом, что все это создано не для жизни и даже не для праздника, а во имя Высокого Искусства – и не более… К ней же, Юлии Земцовой, жене банкира Алексея Земцова и матери двоих детей, эти наряды имеют весьма косвенное отношение. В конце концов она придумала себе простую и емкую формулировку: «Юдашкин – так она называла все, что относилось к «от кутюр» в России и во всем мире, – это театр». Не будет же здравомыслящий человек страдать из-за невозможности жить в обществе театральных героев? Вот так же и с высокой модой – прекрасно, но далеко, ирреально…

С тех самых пор как она поняла (по крайней мере, ей казалось, что поняла) природу «от кутюр», она очень четко осознала и свое место «новой русской жены нового русского финансиста». Это стало еще одним из многих достоинств Юлии Земцовой, ценимых в обществе. Ведь это надо было уметь – осознать и правильно поставить себя в изменившемся мире. Испытание деньгами – очень суровая вещь. Российское общество было переполнено нуворишами, которые так и не сумели занять правильное место в жизни. Поэтому появилась погоня за ложным аристократизмом, за безумными домами-дворцами, с которыми их хозяева не могли справиться, за придуманными сюжетами «красивой жизни».

Испытание привилегированностью и большими деньгами Юлия прошла еще в родительском доме. Именно там она приобрела умение разумно распорядиться средствами – не гноить в кубышке, не поддаться на сомнительные выгоды непонятной финансовой пирамиды, а потратить красиво и правильно. Всему этому сумел научить ее отец. Он не мог, безусловно, и представить, что жизнь так изменится, как не мог представить себе и крушение партийной системы. Даже когда началась перестройка, появились первые признаки рынка, он говорил, что партия вечна, что может оживиться рыночная торговля и как-то измениться жизнь, но партия как основа государства – никуда не денется. Как же он ошибался, бедный!

Иногда Юлии казалось: хорошо, что он не увидел того, что стало с его партией. Он не был твердолобым партийцем, а членство в партии воспринимал как условие для карьерного роста. Отец, как никто из всех ее знакомых, отчетливо чувствовал, что партия – основа власти, что коммунисты, истинные или ложные, не отдадут ее просто так… Хотя ему, сидящему наверху, было ясно и другое: советская власть – это действительно уже колосс на глиняных ногах. И как раз в этом Юлин отец не ошибался.

Они уже подлетали к Парижу. «Какая роскошная новогодняя ночь нас ожидает, – с удовольствием подумала Юлия, когда самолет начал плавно снижаться. Затем ее мысли, как это часто бывало, погрустнели, перескочили на давно затаившуюся в груди боль: бедный папочка, он так и не узнал, какая жизнь началась после роспуска компартии. Знал бы он, что я закончила строительство настоящего загородного дома, славно потрудилась, он все же был бы мною доволен. Заслужила поездку в Париж, мы летим всей семьей встречать Новый, двухтысячный год. У нас все предусмотрено, все организовано – нас встретят, отвезут в гостиницу, день мы гуляем по Парижу, потом едем в замок Амбуаз, потом опять гуляем по Парижу с детьми. А потом – отправляем детей в Москву, а сами летим отдыхать на острова, к морю и солнцу… Нет, ничего этого я рассказать ему не могу. А может быть, он слышит меня – кто может это знать наверняка?»

На высоте в самолете всегда приходят в голову неземные мысли. Потом в суете они забываются…

Тем временем лайнер стал круто заходить на посадку. Алексей сладко спал, дети смотрели в иллюминатор. Юлии пришлось разбудить мужа.

– Проснись, Леш, мы садимся. Ты как? Уже Париж, уже Орли.

Он протер глаза, сладко потянулся и приобнял жену за плечи:

– Ну я и спал! Извини, я вскочил сегодня ни свет ни заря, у меня просто глаза слипались. Все, я выспался, теперь нормально. А ты как? Чем занималась?

– Сидела и размышляла. Думала о тебе, – пошутила она, но он уже говорил о другом, поглядывая на Павла и Ксюшу.

– Юль, какая удача, что дети с нами, ты не будешь каждые полчаса звонить в Москву.

– Да, это просто счастье, что дети с нами, – эхом откликнулась она, а про себя продолжала рассуждать: «Это бывает теперь все реже и реже. У них свои интересы, свои друзья, которых мы не знаем. Как просто было родителям в моем детстве! Мы дружили с теми, кто жил рядом. Родители наших друзей были нам хорошо известны. А теперь – школа на другом конце Москвы, никого не знаю, остается только доверять своим детям и тем, кого видишь в школе. Хотя там вроде и строго, но – подростки, эпоха вечного нигилизма, инстинкт стаи!.. А эти друзья по чату в Интернете?! Кто, что, где? Нет, моей матери было намного проще…»

– Юлечка, расслабься, – посмотрев на ее озабоченное лицо и мгновенно догадавшись, о чем она думает (все же столько лет прожили вместе), сказал Алексей. – Мы сейчас будем во Франции. У детей каникулы. Здесь нет школы. И они уже большие. Что посеяли, то и пожнем. Нечего уже их воспитывать.

Самолет мягко коснулся колесами бетонной полосы, салон зааплодировал. Пассажиры встали со своих мест и направились к выходу. Алексей тоже встал, помог Юлии подняться и, направляя к проходу, положил руку ей на талию. От его прикосновения Юлии стало тепло и приятно, и она подумала, что этот Новый год будет праздником, который запомнится надолго. Так оно и вышло – только совсем по другой причине.