Онлайн чтение книги Мужчина в кармане
Глава 4

Вопрос на засыпку: Как расположить к себе собеседника?

Ответ: Не скрещивайте руки, не скрещивайте ноги и улыбайтесь…

Декабрь начался мокрым снегом, косым дождем, ухающим ветром и наглым воем соседской сигнализации – все сразу и надолго. Машина юного бизнесмена из двадцать первой квартиры вообще любительница поорать (за что ей сегодня была объявлена благодарность – спасибо, я не проспала). Своего Мышонка рядом с ней я никогда не ставлю – боюсь, малыш оглохнет.

В приподнятом настроении, практически под покровом ночи (да вот, пришлось чистить зубы в этакую рань), я спешно собралась и рванула в сторону дома Кондрашова. День предстоял суетный, и в голове колосился кудрявый хаос.

Вчера я обзвонила три галереи (мои любимые) и навела справки о новых поступлениях. Некоторые вещички заинтересовали, и часам к десяти мне предстояла одна вылазка на Цветной бульвар и еще одна – на Воронцовскую улицу. В каминный зал напрашивался низкий диван с четкими углами и особенный кофейно-журнальный столик, который (по моей задумке) должен сразу оттягивать внимание на себя, и я собиралась во что бы то ни стало найти самый подходящий диван и самый подходящий столик! Еще мне предстояло закрыть предыдущий проект – трехкомнатная квартира на окраине (без последнего аккорда: «здорово получилось, обязательно обращайтесь в дальнейшем» – никак нельзя) – и заглянуть в офис, а именно в бухгалтерию. Не может жить без меня бухгалтерия. Тут уж ничего не поделаешь: пришло время частично распрощаться с бумажными долгами…

К Кондрашову я не опоздала.

– Доброе утро, Наталья, пожалуйста, проходите. – Герман выглядел все так же безупречно и, как и в прошлый раз, держал в руке блокнот. – Дмитрий Сергеевич ждет вас.

Когда мы остановились около нужной двери, до меня донесся монотонный бой часов. Бом-бом-бом… Герман что-то прошептал, кивнул и пропустил меня вперед…

В кабинете царила атмосфера, которую я бы назвала смертельной.

Если вы когда-нибудь застревали в лифте и томились полчаса приступом клаустрофобии, если вы когда-нибудь глотали тополиный пух и бесконечно терли покрасневший от аллергии нос, если вы когда-нибудь шастали по лесу и удрученно складывали в корзинку мухоморы, мысленно стряпая наваристый суп, если вы когда-нибудь, гуляя по птичьему рынку, натыкались на ряды клеток, забитых желтыми и оранжевыми канарейками, и долго стояли, глядя на эту невыносимо тесную жизнь, то вы поймете, что я имею в виду.

Часы, похожие на пенал первоклассника, наконец-то заткнулись и уставились на меня двумя полосками узких стекол.

За столом сидел Дмитрий Сергеевич Кондрашов – с последним «бом» он встал.

– Здравствуйте, прошу вас, садитесь. – Он указал на темно-коричневое кресло.

– Здравствуйте, – ответила я и, на пути к контакту между двумя цивилизациями (дизайнер и Акула), старательно и очень располагающе улыбнулась.

Герман занял место около окна и распахнул блокнот.

Мы с Кондрашовым синхронно сели и уставились друг на друга.

Его взгляд красноречиво говорил: «Я вам выделил пятнадцать минут, и будьте добры уложиться в этот промежуток времени».

Мой взгляд не менее красноречиво выдавал: «Если из-за ваших закидонов я провалю заказ… месть моя ляжет на вашу сказочную судьбу пыльной бетонной плитой – обещаю».

– Вы хотели со мной встретиться, я слушаю вас, – дал мне подзатыльник Дмитрий Сергеевич.

Ну да, ему-то со мной встречаться смысла не было. Ни одной причины, чтобы встретиться со мной… Ага, это я немножко покапризничала и поклянчила…

Наклонив голову набок, я поймала взгляд его серых глаз. Что можно сказать об этом человеке?

Справка

Дмитрий Сергеевич Кондрашов

Я бы ни за что не назвала его приятным. Какое там! Мощная шея, крепкая спортивная фигура, спрятанная под дорогим костюмом цвета маренго, темно-русые волосы, двухсантиметровыми ручейками примятые к голове, сухие глаза, в которых слишком много каменного инея Мертвого моря, совершенно неуместный греческий нос (ему бы нашлепку какую-нибудь или картофелину сорта «Белорусский ранний») и тонкие жесткие губы.

Ни одной ноты самого задрипанного обаяния.

Ни одной капли хотя бы тусклого света.

Ни одной чайной ложки остроты и непредсказуемости.

Он напоминал деревянного идола, у которого есть два основных предназначения: взирать и думать. Взирать и думать – с утра и до вечера! И все.

Единственное, что мне понравилось в Кондрашове сразу и безоговорочно, так это то, что ни одной точкой, ни одной запятой своей внешности он не напоминал мне бывшего мужа. Уж не знаю, почему я вдруг ударилась в сравнения.

Этап вежливого знакомства мы пропустили: я – дизайнер, он – Акула, и так все понятно.

– Мне бы хотелось услышать ваши пожелания по поводу перемен в левом крыле дома, – испытывая внутреннее раздражение, даже слишком холодно произнесла я. – Я не знаю ваших предпочтений в цвете, в стиле, а это неправильно. Конечный результат моей работы должен вас устроить, не так ли?

«Не так ли?» – было лишним, с этой фразой я поднялась к уровню учительницы начальных классов, отчитывающей разгильдяя-ученика. Ладно, Дмитрий Сергеевич, признаю, погорячилась.

– Я вам абсолютно доверяю.

Чертовски приятно! А не скажете ли то же самое моему боссу? Ну, чтобы потом, когда вы откажетесь платить и потребуете капитального ремонта в своих умопомрачительных апартаментах, он не рвал бы на себе волосы и не рисовал бы куском угля на моей всхлипывающей груди идеально ровные круги мишени.

– Спасибо за доверие, – выдохнула я и мысленно приняла трагическую позу умирающего лебедя. – Ваш помощник, – я повернула голову к статуе по имени Герман, – сказал, что в левом крыле будет проживать ваша родственница, может… может, мне поговорить с ней? Я бы могла учесть…

– Нет, – перебил Кондрашов. – Это вряд ли получится. Пожалуйста, не беспокойтесь, я уверен, вы не нарушите атмосферы дома и измените левое крыло в лучшую сторону. Спокойные тона, дополнительная мебель… мебель, удобная для молодой женщины и… Пожалуй, ничего больше. – Кондрашов нахмурился и сцепил руки перед собой.

Замкнутый круг. Честное слово.

– Может, мы продолжим разговор как раз в левом крыле? Есть же особо ценные для вас детали…

– Нет, это лишнее. – Дмитрий Сергеевич посмотрел на часы и повторил: – Это лишнее. С комнатами вы можете делать все, что посчитаете нужным. Герман, пожалуйста, реши вопрос с освободившейся мебелью и картинами. Я не хочу никаких проволочек и неудобств.

– Конечно, – покладисто кивнул Герман и занес сие наиважнейшее распоряжение в блокнот.

Я редко когда теряю дар речи, но в данный момент я поняла, что сказать мне абсолютно нечего. Зеленая и густая тоска, клаустрофобия, тополиный пух с аллергией, конопатые мухоморы и клетки с оранжевыми канарейками навалились на меня одной общей кучей – еще секунда, и поза умирающего лебедя сковала бы меня в реальности. Я уже представила, как стекаю на паркет, вытягиваю правую ногу вперед, скрещиваю руки и клюю носом коленку, как… как дверь распахнулась и в кабинет вошла уютная мягкая седовласая женщина, держащая в руках поднос с тремя чашками.

О чудо!

Она была настоящей!

И она пахла кофейными зернами и ванилью (я была уверена в этом!).

Мое унылое отчаяние метнулось к ней через комнату и цепкими ручонками схватилось за юбку. Тетенька! Не уходите!

Подавив радостный смешок (мол, мы-то с вами знаем, что эти два индюка совершенно ненормальные), я улыбнулась ей и – о чудо! – наконец-то получила в ответ улыбку! Пусть эта улыбка была катастрофически сдержанной, но она была, она слетела со строгих губ и взмыла к потолку – она исчезла, но след в моей душе остался.

Пусть, пусть это будет та самая родственница, для которой мне нужно изменить серый цвет на светло-персиковый (неважно, что ей давным-давно перевалило за объявленные тридцать лет)! Пусть…

– Спасибо, – сухо произнес Кондрашов и, помедлив, добавил: – Наталья, познакомьтесь – это Ада Григорьевна, она помогает по хозяйству. Ада Григорьевна, это Наталья Амелина – дизайнер, в ближайшее время она будет обновлять интерьер левого крыла дома.

Разочарование (ну почему же, почему мне придется стараться не для нее…) и удивление (неужели, неужели он узнал и запомнил мое имя?!) наложились одно на другое.

– Хорошо, – ответила Ада Григорьевна и выплыла из кабинета.

Мухоморы опять полезли из всех углов.

– Пожалуйста, кофе, – предложил мне Кондрашов, дернув подбородком в сторону чашек.

– С удовольствием, – из вредности ответила я (ха! пусть на минуту, но я перекрою выделенный лимит времени). Я решительно-самостоятельно подошла к столу, подхватила чашку и вернулась в кресло. – Персиковый и коричневый тона вас устроят? – я продолжила гнуть свою линию.

Кондрашов вопросительно посмотрел на Германа.

Ага, посовещайтесь, мальчики.

– Да, – ответил он после кивка личного помощника.

– Замечательно! – Я улыбнулась до ушей, еле сдерживая возрастающее, не пойми откуда взявшееся веселье. – Удобно будет, если я приеду во второй половине дня? Сегодня мне нужно заглянуть в две галереи – я уже начала подбирать диван и столик для каминного зала.

– Да, – вновь ответил Дмитрий Сергеевич, желая, по всей видимости, выставить меня поскорее.

Я сделала глоток кофе и покосилась на часы. Восемь часов четырнадцать минут – мое время почти истекло.

Кондрашов тоже посмотрел на часы и нахмурился.

Я сделала еще один глоток кофе.

Наши глаза встретились.

«Спасибо, вам пора».

«Я не допила кофе».

«Вам пора».

«Вы забыли – кофе».

«Пора».

«Кофе».

Я сделала третий глоток и, поймав нервную морщину на лбу Кондрашова, поднялась.

– Спасибо, надеюсь, моя работа вас не разочарует.

– Я вам абсолютно доверяю.

О! Эта фраза становится классикой!

– До свидания.

– До свидания. Вы можете приезжать в любое время – позвоните Герману, и он вас встретит. Или Ада Григорьевна…

Я посмотрела на часы – восемь часов шестнадцать минут. Это победа!

Направляясь в галерею «Бридж» на Цветном бульваре, я улыбалась, качала головой, хмыкала и кривила губы. Зачем я встречалась с Кондрашовым – непонятно! С равным успехом о том же самом я могла бы поговорить со слоном в зоопарке или с рекламным стягом, болтающимся на ветру неподалеку от моего дома. Дмитрий Сергеевич и Герман – два сиамских близнеца, две половинки гамбургера, две шляпки мухомора! А как Кондрашов смотрел на меня! Будто я назойливая муха, которую он вынужден терпеть целых пятнадцать минут! Теперь понятно, почему его дом нашпигован всевозможными часами (точно сдобная булка изюмом) – Дмитрий Сергеевич очень занятой человек! Минута – доллар, минута – фунт стерлингов, минута – франк гвинейский, минута – шиллинг кенийский, минута – тугрик монгольский. А тут я со своими шторками да простынками! Бедный, бедный Дмитрий Сергеевич… Затюкал Акулу наглый анчоус.

Дождь уже закончился, а вот липкий лохматый снег забелил деревья, дороги и стекла Мышонка – погода категорически не собиралась улучшаться. Припарковавшись около галереи, я выскочила из машины, подняла воротник и в три прыжка добралась до нужной мне двери. Стоило ее распахнуть, как в нос ударил запах краски, а перед глазами поплыли ленты картин и ваз.

Я люблю шляться по галереям – это еще один плюс в моей работе. Всякое старье, приведенное в порядок, новые вещицы, радующие глаз, осколки прошлого, кусочки будущего… завораживают и переполняют душу творческим непокоем. Я знакома со многими владельцами различных коллекций, с администраторами, менеджерами, художниками и просто увлеченными людьми, которые любят прогуливаться среди легкости и роскоши, выискивая приятные детали и штрихи для настроения. И мне всегда рады, и, если появляется на горизонте что-нибудь стоящее, мой мобильник пищит от информационной эсэмэски. И если для всех галерея «Бридж» открывается в одиннадцать часов, то для меня – намного раньше.

Диван, о котором я вчера разговаривала с администратором по телефону, оказался в точности таким, как я мечтала. Идеальные линии и углы.

– Беру, – сказала я, мысленно втаскивая его в каминный зал левого крыла дома Кондрашова.

В галерее с тонким названием «Ива» меня, наоборот, ожидало разочарование. Этот журнальный столик не имел ничего общего с мечтой. Он был скучен (хотя, кто знает, возможно, именно этим он и понравился бы Кондрашову), он был грустен, он был сух, и даже стеклянная полочка со стеклянной ножкой не спасали положение.

– Увы, – сказала я, прощаясь и с полочкой, и с ножкой. – Увы…

В офис я приехала только в два (обладатели преображенной трехкомнатной квартиры, на которую я потратила кучу времени, никак не хотели меня отпускать, нахваливая то кухню, то ванную, то детскую… лучше бы накормили…) и, плюхнувшись за свой стол, сразу обнаружила записку от Середы – буквы, как всегда, прыгали вверх и вниз: «Зайди!»

Интуиция тяжело вздохнула и выставила на передний план лощеную фигуру Вячеслава Бережкова. Чувствую, Слива вышел на тропу войны, о чем мне и собирается поведать верный Середа.

* * *

Но Слива оказался совершенно ни при чем.

– Бондаренко запросил у Машки твое личное дело.

Машка, она же Мария Ивановна Шилец, является начальницей и единственным сотрудником нашего скромного отдела кадров.

– Откуда знаешь? – подавшись вперед, поинтересовалась я.

Середа возвел глаза к потолку, что переводилось как: «Это самый дурацкий вопрос, который я слышал за последнюю сотню лет», вынул из верхнего ящика стола кулек фольги, развернул его, протянул один бутерброд с колбасой мне, а второй взял себе. И, тяжело вздохнув, приготовился к повествованию.

Середа имел законное право на насмешку, потому что уж кто-кто, а я-то знала, что информация стекается к его ногам совершенно самостоятельно. Это особенность его биографии, которую невозможно стереть ластиком «Koh-I-Noor» или замазать корректирующей жидкостью «Kores».