Онлайн чтение книги Муза ночных кошмаров The Muse of Nightmares
14. Фигурки на игральной доске

– Она же не собирается и вправду отпустить душу Сарай, ведь так? – беспокойно и отвлеченно гадала Руби.

Они со Спэрроу стояли в саду. Спэрроу работала или, по крайней мере, пыталась. Руби просто не находила себе места. Девушки чувствовали ход времени. Секунды словно накапливались и расплывались. Рано или поздно они перевалят через край, и это напряженное ожидание закончится – хаосом, криками и потерей.

Такое впечатление, будто они сделали перерыв на чаепитие перед концом света. Что делала Минья? Сколько у них осталось времени?

Сестры переговаривались шепотом, чтобы призраки их не услышали.

– Раньше я бы никогда так не подумала, – ответила Спэрроу. – Но теперь сомневаюсь.

– С ней что-то не так, – мрачно заметила Руби. – Она ведь не всегда была такой ужасной. Правда?

Спэрроу покачала головой. Она сидела на пятках. Пальцы потемнели от земли, волосы были аккуратно заплетены. Ей шестнадцать, скоро столько же исполнится Руби. Они сводные сестры по линии Икирока, бога кутежа. Их характеры так отличались: Руби была дерзкой и ветреной. Стоило подумать – она говорила, стоило захотеть – она действовала. Спэрроу же оставалась тихоней. Она наблюдала, желала и держала свои надежды при себе, но каким бы ни был мягким ее характер, неженкой она не была. На днях девушка поразила Сарай с Руби, предложив сестре одарить Минью «теплыми объятиями» – под которыми подразумевала сожжение девочки живьем.

Разумеется, Спэрроу этого не хотела, но она видела тьму в Минье и беспокоилась за исход. И вот теперь они здесь, на грани войны.

– Интересно, – начала она, – может, это призраки сделали ее такой мрачной? Когда Минья периодически их ловила – тех, о которых нам было известно, – мы думали, что они плохо на нас влияют, и чувствовали себя грязными из-за их взглядов. Я ничего не могла с собой поделать и начинала смотреть на себя их глазами.

– А я могла, – заявила Руби. – Я и так знаю, что прекрасна.

Но Спэрроу понимала, что это просто бахвальство и Руби тоже ненавидела взгляды призраков. Порой она даже пыталась добиться их расположения, показать, что они не такие, как родители, но все тщетно.

– Но все это время мы и не представляли, сколько здесь призраков – сотни мертвецов, преисполненных ненависти, в которой потонула Минья.

– Сама виновата. О чем она думала?

– О нашей безопасности, – ответила Спэрроу. Это, во всяком случае, было очевидно. – О том, чтобы сохранить нам жизнь.

Руби издала звук, напоминавший смех и фырканье.

– Ты так говоришь, будто на ее стороне.

– Не будь слабоумной, – парировала Спэрроу. Выбрать чью-то сторону легко, вот только это ничем не поможет. – Мы все на одной стороне. Даже она. Можно быть заодно и при этом иметь разногласия.

– Так что нам делать? – спросила Руби.

Что они могут сделать? Спэрроу растерянно покачала головой. Погрузила пальцы в почву и ощутила слабую пульсацию жизни в корнях растений. Девушки сидели посреди клумбы, где проходила кремация. Костер Руби вспыхнул жарко и быстро. Он поглотил только тело и орхидеи, которыми его украсили. Другие цветы остались поразительно целыми, лишь слегка примялись по очертаниям тела. Спэрроу ласково уговаривала их стебельки выпрямиться, желая стереть следы мрачного ритуала.

Она поддела пальцем один белый цветок. Маленький и несущественный, но все же он пульсировал жизнью. Спэрроу рассматривала ее как загадочную силу, которая устремилась лишь в одном направлении, а исчезнув, уже никогда не возвращалась. Сорвала цветок. Сила не покинула стебель сиюминутно. Она медленно ослабевала. Цветку потребовалось несколько секунд, чтобы умереть.

Спэрроу размышляла о жизни и смерти, как вдруг между ними пробежала еще одна мысль. Изощренная и коварная. Она ждала, пока ее заметят. Девушка все поняла и уронила цветок. Взглянула на Руби. Ее глаза загорелись идеей. Брови вопросительно нахмурились. Она задала вопрос.

Руби бросила решительный взгляд. А затем улыбнулась.

И ответила.

* * *

Ферал брел по левой руке, волоча за собой два матраса. Нашел их в комнатах, куда они старались никогда не заходить – маленькие помещения, напоминавшие камеры, в которых стояли одни кровати. На самом деле матрасы представляли собой обычные спальники – совсем не те плотные, комфортные постельные принадлежности, как в спальнях богов. Поэтому он и взял два, но они все равно не составят достойную замену.

Ферал подумал, что их должна взять Руби, а он – спать в ее кровати. В конце концов, это она сожгла его кровать. Тогда он не возражал. Ферал думал… что ж, он был дураком. Он думал, что отныне будет просто спать в ее комнате, будто между ними что-то было.

Мысль не такая уж и глупая. То, чем они занимались, сложно назвать мелочью. Может, так все и начиналось, но… ему понравилось. Очень. И, к собственному удивлению, ему нравилась Руби. Хоть она и совершенно иррациональна. Разозлилась, что он никогда не подглядывал за ней голой!

Ладно, возможно, пару раз он и проходил мимо дождевой комнаты, когда там был кто-то из девочек, но Ферал никогда не заглядывал за шторку. Если только та не была приоткрыта, и даже тогда юноша не особо замедлял шаг и не пытался присмотреться повнимательнее.

В любом случае он не выходил за рамки приличия, и это ее расстроило.

Да чего она хотела?!

Не меня, мрачно ответил он себе. «Мы уже не дети, и у нас есть губы, – сказала Руби, когда пришла в комнату, чтобы соблазнить его. – Разве этой причины недостаточно?» Ее интересовал не Ферал. Просто так уж случилось, что у него были губы, не говоря уж о существенной анатомической особенности, которая выделяла его среди маленького девчачьего племени. Руби использовала его, и он был не против, но не теперь, и не только потому, что пришлось добывать новые спальные принадлежности.

Ферал дошел до конца коридора, где левая рука серафима соединялась с плечом и широкий зал примыкал к галерее, идущей вдоль всей груди. На полпути юноша резко остановился, навстречу двигался стабильный поток призраков. Они шли с противоположной стороны. Ему никогда не нравилось смотреть на них прямо – не нравилось видеть ненависть и несчастье в их глазах, – но он все равно различал их и признал стражей с руки «декстер». Все они маршировали в галерею.

У Ферала возникло плохое предчувствие, а когда за ними вышла Минья, это ощущение усилилось.

– Что происходит? – спросил он девочку.

– Приходи и увидишь, – ответила она своим приторным, как сахарная глазурь, голоском. – Обещаю, скучно не будет.

* * *

Руби и Спэрроу в саду увидели призраков и мрачно переглянулись. У них возникло то же дурное предчувствие, что и у Ферала. Сестры настороженно двинулись к аркам.

Ферал отбросил матрасы и последовал за процессией.

Минья подошла к столу и запрыгнула на свой стул. Устроилась поудобнее, скрестив ноги, и расправила складки своей рваной и грязной одежды. Ну и картина: девчушка с повадками королевы.

Нет, не королевы. Богини. Гневной богини.

Она выстроила свои войска в ряд. Призраков было слишком много, поэтому Минья сливала их друг с другом. Ребята с трудом воспринимали увиденное: с виду сущности были плотными, но исчезали друг в друге, как частично перетасованные карты. Наконец она развела их по центру и образовала проход от себя к двери, поэтому когда Сарай с Лазло появились из-за угла, то картина им предстала следующая: Минья, царственно восседающая в конце строя из рабов.

– Вот вы где! – воскликнула она. – Ну что, готовы?

Они безрадостно уставились на нее, поскольку знали, что не существует таких слов, которые могли бы уговорить ее изменить решение.

Когда они промолчали, девочка склонила голову набок.

– Что, языки проглотили? – поинтересовалась она. Затем глянула на Лазло и сморщила носик. – Или Сарай проглотила твой?

Лазло тоже представлял собой то еще зрелище: губа опухла, на подбородке засохла кровь. У ребят округлились глаза.

– Маленькая маньячка, – пробормотала Руби.

Лазло спокойно ответил:

– Мой язык цел и невредим. Наверное, стоит сказать тебе спасибо. Могло быть и хуже.

– Прекрасное жизненное кредо. Всегда может быть хуже. Но взбодритесь! Если будете хорошо себя вести и делать, что я говорю… – пропела она, помахивая словами, как взяткой. – Позже я позволю вам побыть вдвоем и делать за закрытыми дверьми все, что пожелаете.

Если они будут «хорошо себя вести»? Позволит побыть вдвоем?.. Будто они вернутся с убоя, желая удовольствий? Сарай мутило. Неужели Минья действительно ничего не понимает? Неужели ее ненависть поглотила все остальное? Девушка шумно выдохнула.

– Значит, такую ты предлагаешь сделку? Мы поможем тебе убивать, а ты позволишь нам целоваться?

– О нет, конечно, – ответила Минья. – Я просто пыталась быть милой. Нет никакой сделки, глупенькая. Разве я не четко дала это понять?

Разумеется. Ты делаешь все, как я скажу, или я отпущу ее душу. Это не сделка, а шантаж.

– Подходите, – поторопила она. – Чего застыли в проходе?

Минья поднялась со стула на стол и прошла вдоль него, заложив руки за спину и не сводя глаз с Сарай и Лазло.

Они двигались между фалангами призраков. Руби со Спэрроу подошли со стороны арок, Ферал – двери, и все впятером встали рядом. Минья снова почувствовала себя отделенной от этого «мы», которое принадлежало ей по праву. Наконец-то они готовы отомстить за смерть своих предков. Ребята должны были выстроиться за ней и вооружиться ножами по собственной воле. Вместо этого они стояли отдельно: бледные, слабые, нежные, жалкие существа, не способные на месть. Ей хотелось пробудить их пощечинами.

Больше никаких предисловий. Никакого ожидания. Она сосредоточилась на Лазло и сказала:

– Время пришло. Тебе известно, что поставлено на карту. – Она перевела взгляд на Сарай и обратно. – Хватит этой возни.

Итак, момент настал – словно черная дыра между ними, от которой невозможно спрятаться. Лазло пронзил заряд ужаса.

– Подожди!

Его тело сотрясала дрожь. Кровь и дух курсировали с невообразимой скоростью, а мысли двигались по петле, как белая птица, планирующая по спирали, только быстрее. В сказках, когда герои сражались с монстрами, то всегда одерживали победу, убив главного злодея, но Лазло этот вариант не рассматривал. Он не мог никого убить, а даже если бы мог – если бы был таким героем, – это все равно бы не спасло положения. Если бы он истребил этого монстра, то потерял бы Сарай. Убийством не решить их проблему.

– Нельзя ли обсудить…

– Нет. – Слово рассекло воздух, будто клинок. – Отвези. Меня. В Плач. Прямо. СЕЙЧАС!  – проревела Минья, ее лицо посинело от напряжения.

Сарай взяла руку Лазло. Она чувствовала его дрожь и сжала ладонь, желая придать ему сил и храбрости. В эту секунду она сама не понимала, что пугало больше: сдержит он обещание или нарушит его. О боги… У нее не хватало моральных сил, чтобы надеяться на собственное исчезновение.

Никто не заметил, как Спэрроу пихнула Руби и многозначительно посмотрела в сторону двери. Или как Руби начала пятиться маленькими шажками, а затем большими, и нырнула между призраками, выскользнув из зала.

Лазло застыл, наполненный горьким выбором между Сарай и Плачем. Но… он уже принял его, когда дал девушке клятву. Что бы ни случилось. Беспомощность соперничала с бунтарством. Две клятвы, словно мечи, с лязгом встретились на поле боя. Он должен спасти ее во что бы то ни стало.

Но как это сделать?

– Не могу, – выдавил он.

В девочке вспыхнуло свирепое недоверие. Взгляд метнулся между Лазло и Сарай. Как это возможно, что они до сих пор пытаются перечить ей? Она была уверена, что они не поставят под угрозу всю ту нежность и безграничное желание! Что это за безумное представление о чести?

«Фигурки на игральной доске», – мрачно напомнила она себе, и дальше заговорила не Минья, а Сарай.

– Лазло, – ласково прошептала она. – Я передумала. Не отпускай меня.

Он резко повернулся, ожидая увидеть, что ее глаза, как и глаза всех остальных призраков, выдадут ложь в словах. Но нет. Они не округлились, открывая белки, и не закатились от горя. Они были нежными и нерешительными, стыдливыми, милыми и полными страха, словно мольбы о пощаде собственной души приносили ей физическую боль.

– Сарай? – неуверенно спросил он.

«Нет!» – кричала она, но только в своей голове, где слово прозвучало так громко, что скрыть его было невозможно. Эти слова ей не принадлежали. Как и мольба. Но ее лицо – ее глаза – не выдавали паники, разгоравшейся в девушке. Глаза призраков всегда говорили правду, не так ли? По крайней мере, они всегда в это верили – что у силы Миньи есть хоть какие-то ограничения, – но Сарай видела по беспокойству, с каким изучал ее Лазло, и по его недоумению, что он не знал правды.

– Я боюсь, – прошептала она, а затем крепче сжала его руку, но все это было против ее воли. – Там так холодно, Лазло. Мне так страшно…

Прямо перед ней Лазло вел внутреннюю борьбу. На его лице отражался каждый нюанс. Юноша застрял между тем, что знал наверняка, и безупречной, коварной ложью, которую представила Минья.

– Просто сделай, как она хочет, – взмолилась Сарай. – Ради меня.

И тогда он понял. Лазло стало дурно. «Что бы ни случилось», – сказала Сарай. Вспомнив, какой смелой она была, он с содроганием повернулся к Минье.

– Прекрати, – его окровавленная опухшая губа скривилась от ярости. – Она бы никогда не попросила о таком.

Он знал, что это правда. Сарай ни за что бы не предпочла свое сомнительное призрачное будущее неисчислимым людским жизням.

С ее уст сорвался страдальческий стон. Мольбы стали более настойчивыми – а поэтому и более неправдоподобными, будто теперь Минья просто хотела его помучить за то, что он не отреагировал на наживку.

– Разве ты меня не любишь? – спросила Сарай. – Разве ты меня не спасешь?

Слова вырывались из ее груди, и она их презирала, поскольку ее часть хотела их сказать, хотела умолять и сохранить свою призрачную жизнь любой ценой. Девушку держали в мире за тончайшую ниточку. Пустота давила со всех сторон – эфир, поток развоплощения, – она была в ужасе.

Слова впивались когтями в сердца Лазло, и не важно, кому они принадлежали. Из его глаз хлынули крупные разбухшие слезы. Их озарил полуденный свет, и его глаза засияли как рассветное солнце. Он шагнул к Минье, пытаясь прочесть на ее лице хотя бы намек на родство или человечность.

Но тщетно.

– Вот как, значит? – спросила его девочка, одновременно изумленная и полная отвращения. – Ты уничтожишь ее, чтобы спасти их?

У нее возникло неприятное ощущение потери контроля, будто из рук вырывали веревку. Все должно быть иначе. Они должны делать, как она говорит.

Лазло покачал головой. Все это так неправильно…

– Нет, – сказал он. – Я не стану никого уничтожать.

Минья сжала челюсти и прищурилась:

– У тебя нет такого варианта. Все просто: выбери Сарай, и убийцы умрут. Выбери убийц – и потеряешь Сарай.

Ее писклявый голосок походил на детскую песенку, и Лазло понял – что бы ни произошло и сколько бы лет он ни прожил, ему никогда не очистить от нее свой разум. Этот черно-белый выбор просто сводил с ума: чтобы другой жил, один должен умереть. Но… как она могла видеть мир иначе? Лазло никогда не узнать, какой бы стала Минья, если бы не Резня. Ее создал тот день, когда Богоубийца уничтожил детей, чтобы люди могли жить. Он устранил их как будущую угрозу, просто потому, что они – божьи отпрыски. Эрил-Фейн установил правила игры, в которую Минья играла до сих пор. Справедливо ли менять их сейчас, когда у нее наконец появилось преимущество?

На секунду он увидел мир таким же безрадостным, как она, опростевшим от праведного гнева. Можно ли умолять ее быть лучше тех, чья ненависть ее создала? Лазло знал, что она на это ответит, но все равно должен был попытаться.

– Все может закончиться прямо здесь. Просто позволь этому случиться. Мы не убийцы. – Он обнял Сарай и обратился к Минье: – Как и ты.

Слова вырвались на свободу, и ему показалось, что он увидел, как Минья вздрогнула, будто ее ударили. Девочка съежилась, но быстро опомнилась и вновь расправила плечи, а ее лицо стало чуть жестче.

– Не думай, что знаешь меня. Давай-ка все проясним. Ты отказываешь мне? Второй раз спрашивать не буду.

– Я… я…

Но он не мог это озвучить. Невзирая на все клятвы, Лазло не мог произнести слова, которые определят судьбу Сарай. Он повернулся к ней. Ее голубые, как небеса, глаза стали больше, медово-красные ресницы покрылись бусинками слез. Она была невиновна, а Минья права: в Плаче есть те, кто виноват, включая Эрил-Фейна. Почему Сарай должна платить за их жизни собственной душой?

И тут она прошептала: «Я люблю тебя». Мир перестал существовать. Никто никогда не говорил ему этих слов, ни разу за всю жизнь. Он даже не понимал, что призвал Разаласа, но вдруг чудище оказалось рядом, и его огромные металлические крылья приготовились к полету. Минья ликующе спрыгнула со стола и залезла на зверя своего отца, с нетерпением ожидая полета.

Многие решения принимаются именно так: будто сами собой.

Многие судьбы решают те, кто не может принимать решения.

«Она придумает, как сломить тебя», – предупреждала Сарай. Так и случилось, и девушку пронзило столько чувств одновременно: отчаяние, облегчение, отвращение к себе. По-прежнему подвластная воле Миньи, она не могла ничего сделать, ничего сказать, но хуже всего то, что нечто лукавое в ней смаковало собственную беспомощность, ведь это освобождало ее от борьбы.

Последнее, чего она хотела, это бороться за собственное забвение.

Сарай попыталась убедить себя, что все будет в порядке. Город опустел. Жители в безопасности, а тизерканцы смогут о себе позаботиться.

Но это ложь, уничтожающая изнутри: ее сердца, вся ее сущность казалась отравленной, как слива, размякшая от гнили. Это убьет Лазло. Это уничтожит Плач и сломает юношу, и тогда Сарай будет мечтать о забвении, а Минья его не подарит. Она по-прежнему будет ее марионеткой, с окровавленными зубами на прочных нитях, а все остальное исчезнет.

Лазло сказал: «Я тоже тебя люблю», и это прозвучало так неправильно в момент, пока воля Миньи теснила душу Сарай, а впереди их ожидало убийство. Лазло наклонился и ласково коснулся здоровой частью губ щеки Сарай, а затем прижался к ней щекой к щеке. Его челюсть была колючей, кожа – разгоряченной. Он слегка вздрогнул в ее объятиях.

Сарай вдохнула сандаловый аромат и вспомнила их первую встречу в доме Богоубийцы, когда она прилетела к нему в виде мотылька. На первый взгляд Лазло показался ей грубоватым. Сейчас эта мысль ее изумляла. Они разделили столько чудесных моментов, но ее разум мчался в другом направлении: к последним минутам жизни. Прямо перед тем, как взрыв пробудил город – глубокая и тихая ночь, все улицы пустовали. Лазло шел по Плачу. Сарай сидела на его запястье в образе мотылька и не имела ни малейшего представления о том, что вот-вот произойдет.

Забавно, что она подумала именно об этом. Поначалу Сарай не осознавала, что натолкнуло ее на это воспоминание. А затем… поняла, и ее охватил странный трепет. Она никогда не могла открыть разум тех, кто бодрствовал. В детстве, испытывая свои силы, она пробовала и запомнила: сознание для нее под запретом. Так оно и было в ту ночь. Ее мотылек перемещался на запястье Лазло, пока он бродил по бесшумному городу, но Сарай не могла проникнуть в его сознание, а соответственно, не имела ни малейшего понятия о его мыслях.

Но она ощущала его эмоции. Опустив мотылька на кожу, она чувствовала себя так, словно прижималась к закрытой двери сознания. Через нее проникали эмоции – так же четко и мощно, как музыка сквозь стены. И теперь, прижавшись к Лазло щекой, она вновь ощутила музыку чувств. Сбивчивую, несчастную, неуверенную, отчаянную и рваную.

Сарай не могла ничего сказать, помимо лживых фраз Миньи, но мысли и эмоции по-прежнему принадлежали ей. Она крепче прижалась к щеке Лазло, ощутила покалывание на своей коже. А затем излила свою собственную рваную музыку. По крайней мере, так она надеялась. В ее голове она звучала как завывание ветра, буря из клинков, пропитанный кровью ураган из слова «НЕТ!».

Лазло вздрогнул. Неужели почувствовал? Не показалось ли ей? Он отстранился и посмотрел ей в глаза. Сарай хотелось снова притянуть его к себе. Она не владела своими глазами. Минья оказалась более жестокой, чем они думали. Все, что он в них видел, создано ею. Лазло сосредоточенно прищурился. Затем его взгляд будто прояснился – прояснился и помрачнел. Он повернулся к Минье и сказал голосом, похожим на хруст гравия: