Онлайн чтение книги Мой брат Том My Brother Tom: A Love Story
18

Осталось лишь немногое досказать о Томе и о Пегги, да и это немногое уже не связано с Сент-Хэлен, хоть Тому еще пришлось промучиться там какое-то время.

В контору отца он больше не вернулся. Его стычки с отцом участились, стали еще более бурными; они спорили о политике, о религии, чести, совести, истине, правосудии, существующем порядке вещей, но никогда эти споры не касались ни Пегги, ни Локки, ни нравов нашего города, ни той истории, что окончательно разделила пути Тома и отца. Отец ни в чем не раскаивался, он был глубоко уверен, что поступил правильно и не мог поступить иначе. Закон по-прежнему оставался для него единственным непреложным мерилом человеческих поступков, и всеобщее негодование, вызванное его действиями на суде, нимало его не тронуло, разве только еще усилило его презрительное отношение к австралийцам и к тому, что он считал чисто австралийской неспособностью разбираться, где добро и где зло. Бог есть бог, закон есть закон, отец есть отец — для меня это были три абсолюта, незыблемых и непререкаемых. А Том не стеснялся посягать на любой из них, чем доводил отца до бешенства.

Для многих последователей Фрейда человеческое поведение всегда окрашено в сугубо субъективные тона: ни белого, ни красного, ни синего, ни черного, лишь неопределенные оттенки серого. Не знаю, удалось ли бы подвести под эту мерку поведение Тома. Правда, за один день он потерял все свое уважение к закону и к отцу. Правда и то, что в своей смятенности он бросился к старому Гансу Драйзеру и, быть может, если б не мама, ушел бы к нему совсем.

Но все это было в нем уже давно объективно подготовлено. Вероятно, любовь к Пегги немного смягчала его душевный ригоризм; но, так или иначе, с тех пор как мир сделал первые, робкие еще шаги по пути, который в сентябре 1939 года привел нас к войне с Гитлером, Тому с его бескомпромиссным внутренним пуританством не осталось иного выбора, как делом доказать свою верность идее, исполнить свой долг, как он его понимал. Том всегда знал, что придет его час послужить делу спасения мира; ему уже было восемнадцать, и он без ведома отца и матери сдал при местной школе экзамены, необходимые для поступления в летное училище Австралийских военно-воздушных сил.

И никто не убедит меня в том, что он сделал это лишь из каких-то безотчетных субъективных побуждений.

Как и всегда, 25 апреля в городе состоялась самая священная для австралийцев церемония — парад АНЗАКа. Началось, по установленному порядку, с торжественного смотра перед ратушей. Затем оркестр заиграл «Рисешонел», а члены муниципалитета, духовные лица, фермеры, врачи, адвокаты, учителя, лавочники и ребятишки запели хором, что вышло очень похоже на общегражданскую панихиду. Когда они допели до конца, местные ветераны АНЗАКа построились в колонну и во главе с Джо Коллинзом, театрально гарцевавшим на своей гнедой кобыле (черный кавалерийский мундир, вся грудь в медалях), продефилировали вдоль бульвара, мимо почты, к центральной городской площади. И тут навстречу им вышли Ганс Драйзер и Том, каждый с плакатом на длинном шесте.

«ВОЙНА 14-го ГОДА БЫЛА ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ВОЙНОЙ! — гласила надпись на плакате Ганса Драйзера — ДОЛОЙ ИМПЕРИАЛИЗМ!»

«ДОЛОЙ ПОЛИТИКУ УМИРОТВОРЕНИЯ ГИТЛЕРА! ВСЕ НА БОРЬБУ С ФАШИЗМОМ!» — призывал плакат Тома.

Будто два муравья пытались преградить путь слону.

При виде Тома Джо Коллинз выпучил глаза, точно ему явился призрак человека, с которым он не успел свести давние счеты; но тут же, обуянный праведным гневом против двух наглецов, осмелившихся оскорбить австралийскую боевую славу, а особенно против Тома — щенок, мальчишка бросает вызов всему городу и лично ему, бравому кавалеристу Джо! — тут же дал шпоры своей точно с полотна Жерико сошедшей кобыле и поскакал прямо на них.

Том был сбит с ног мгновенно. Лошадь взвилась на дыбы. Том, лежа на земле, оборонялся своим плакатом, а старик Драйзер пытался его оттащить, но Джо чувствовал себя рыцарем, побеждающим дракона, он снова и снова поднимал лошадь на дыбы, грозя обрушить на Тома куда придется удары черных полированных копыт. Спасла Тома природная ловкость: ему удалось, извернувшись, ударить Джо плакатом. Плакат разорвался в клочья, а Том, превозмогая боль, схватил Джо за ногу и попытался стащить с седла, но Джо свирепо лягался, стараясь высвободить ногу, а Ганс, наш старый Ганс, революционер и поклонник Гете, тянул Тома в сторону и твердил: «Том, Том, только без насилия, Том!» Затем он что-то крикнул Джо Коллинзу по-немецки, тот, услыхав звуки немецкой речи, круто повернул лошадь на Ганса, и плохо бы пришлось старику, если бы не вмешались в дело несколько анзаковцев из колонны. Кто-то вытащил Драйзера из-под копыт, кто-то поволок на тротуар разъяренного, брыкающегося Тома.

— Слезай с лошади, фашист! — кричал Том Коллинзу, отбиваясь от тащивших его анзаковцев.

То ли они хотели прекратить стычку, то ли задумали самолично расправиться с Томом — я не стал ждать, когда выяснятся их истинные намерения. Увертываясь от кулаков и каблуков, я протолкался к Тому, и мне удалось поднять его с земли, но тут я получил такой удар в спину, что у меня потемнело в глазах, а когда опомнился, Том был на ногах, хотя и шатался из стороны в сторону, и на все корки честил наш город, полный дураков, не умевших и не желавших видеть его правоту, так же как они не умели и не желали видеть правоту нашего отца. Ничто не могло умерить воинственный запал Тома, и, когда в конце концов на месте действия появился констебль Пинки Райен, старик не злой и лишенный национальных и религиозных пристрастий, я сказал Тому:

— Не будь идиотом! Пусть он тебя забирает, а то ты отсюда живым не уйдешь.

А оркестр тем временем играл «Полковника Боуги» — песню, снова вошедшую в моду в наши дни, — и парад продолжался, и Джо, не желая пропустить тот единственный час в году, который составлял цель и средоточие всей его жизни, круто повернул свою гнедую красавицу, в два прыжка нагнал уходившую колонну и вновь с балетной грацией загарцевал во главе праздничного шествия, торжественность которого уже никто больше не нарушал.

Так Том в последний раз встретился лицом к лицу с городом Сент-Хэлен и его коренными обитателями.