Онлайн чтение книги Мы из Тайной канцелярии
Глава 6

Связанного по рукам и ногам Хрипунова они положили на телегу, временно реквизировав её у рабочей артели, мостившей дорогу. Услышав, что повозка требуется для нужд Тайной канцелярии, мастеровые помогли загрузить беглеца.

Не спеша тронулись. Телега грохотала и подпрыгивала на недоделанной мостовой. Помощник архитектора и артельщики долго смотрели ей вслед.

Фёдор успел оклематься. Лежа на спине, смотрел в затянутое облаками небо и зачем-то ухмылялся.

– Чего лыбишься? – спросил Турицын, шедший сбоку.

Ухмылка пойманного сбивала с толку. Не с чего Хрипунову было радоваться. Впору унынию предаваться.

– Больно ловко меня малец твой приложил, – признался Фёдор. – Как его кличут?

– Иван Елисеев. С сего дня копиистом в Тайной канцелярии служит. Веди себя прилично, не то он ещё какой-нибудь кунштюк на тебе спробует, – пообещал Василий.

Сам же герой происшествия шёл молча, скромно потупив взор. Будто и не было поединка, который произвёл на невольных зрителей столь неизгладимое впечатление.

– Меня только батька мог боем бить, да и то, покуда мы с ним ростом не сравнялись, – с задумчивым выражением произнес Хрипунов. – А уж потом, как подрос я, никто со мной более потягаться не мог. Ни разу поражения не терпел. Думал, что до самой старости не потерплю.

– Тебе до старости ещё дожить надобно, – вздохнул Турицын. – После твоих вытворений, спустит с тебя Хрущов три шкуры. А то и сам Ушаков…

– Может, обойдётся? – слабо веря в свои слова, предположил беглец.

– Не обойдётся. Дров ты наломал много, Федя, – заверил Василий.

– Не так уж и много.

– Погодь, – словно очнувшись, сказал Иван.

Он склонился над связанным.

– Фёдор, хочешь, чтобы всё обошлось?

– Спрашиваешь, – криво усмехнулся тот. – Одно не пойму – к чему спрашиваешь?

– Мы тебя развяжем, а телегу отпустим. Только дай слово, ерепениться не станешь и пойдёшь с нами по-хорошему.

– Слово-то я дам, не жалко. Токмо как с дракой быть?

– Дракой? Какой ещё дракой? – сделал удивлённое лицо Елисеев. – Не было ничего. А ежли и было что, так мы с Василием давно уже позабыли. Правду я говорю, Василий?!

Турицын кивнул.

– Истину глаголешь – забыли.

– Видишь, Фёдор, ничего не было и быть не могло, – продолжил Елисеев. – Как в крепость приедем, ты в ножки их скородию господину Хрущову упади, да покайся. Авось, ничего тебе не будет. Пройдёт гроза мимо. С кем не бывает…

– Христом-богом клянусь, так и сделаю, – затряс головой Хрипунов. – А я добро помню, и то, что выручить меня хотите, не забуду вовек.

Хрущов принял его неласково. Даже сквозь закрытые тяжёлые двери секретарской было слышно, как бранится и топает ногами Николай Иванович. Разве что стёкла в окнах не дрожали.

Все бывшие в тот момент в присутствии канцеляристы, вскинув головы, вслушивались в громы и молнии, которые метал секретарь в нерадивого подчинённого. Наконец, отбушевало. Наступила тишина.

Иван вскинул голову. Возле их конторки стоял Хрипунов, комкая в руках мужицкий колпак.

– Обошлось, – умиротворённо произнёс он.

– Совсем-совсем обошлось? – спросил Елисеев.

– Можно сказать, что совсем-совсем. Одной трети жалованья за сей год лишили, да велели десять плетей всыпать в назидание. Пойду к кату договариваться, – подмигнул Хрипунов и ушёл.

– Зачем ему с катом договариваться? – спросил Елисеев у Турицына.

Тот засмеялся.

– А как иначе?! Рукомесло палаческое – особое. Любое наказание так повернёт, что оно каким хочешь боком выйдет. Кат, коли будет у него такое желание, детину навроде Федьки с десятка ударов до смерти запорет. А может так всыпать, будто и не били вовсе, а токмо погладили, хотя любой, кто экзекуцию сию узрит, посчитает, что лупили со всей силы, ажно мясо по углам летело.

Смотреть экзекуцию выгнали всех свободных канцеляристов. Как сказал Хрущов – в назидание. От стыда подальше «вразумляли» не на улице, а в нарочито отведённых покоях, без лишнего глазу.

Хрипунов обнажился по пояс, лёг на широкую лавку, закусил зубами нарочито изготовленную палку. По ухмылке на Федькиной роже Ивану стало ясно – с катом они сговорились.

Пришёл заплечных дел мастер Максимка Окунев – палач бывалый, многоопытный, разодетый, будто боярин. Вытащил из ушата с водой плётку о двух хвостах, повертел-покрутил в руках, проверяя справен ли инструмент.

– Жги, не тяни душу, – велел присутствовавший при наказании секретарь Хрущов.

Зрители инстинктивно подались назад. Свистнула, рассекая воздух, плеть. Дёрнулся, замычал Хрипунов, на голой веснушчатой спине его появились первые кровавые отметины.

Иван сам не понял, как зубами заскрипел: хоть не его били, но даже смотреть было больно.

– Поделом разбойнику. Жги ещё! – приказал развеселившийся Хрущов.

Кат вошёл в раж, взмахнул рукой. Ударил плетью, потом ещё и ещё. Задрожал, застонал от боли наказуемый.

– Четыре было, шесть осталось, – отсчитал секретарь.

Плеть с резким шлепком впечаталась в кожу, обагрилась кровью.

– Пять. Лупи, да покрасивше.

Максимка вскинулся, ударил по-хитрому, с вывертом. Федька от боли выпучил глаза и ненароком выронил изо рта палку. Иван подобрал её, помог несчастному снова закусить «кляп». Тот благодарно кивнул.

Отсчитав положенные десять ударов, кат убрал плётку в ушат. К распятому на лавке Хрипунову подсел маленький сухонький старичок – лекарь Мартин Линдвурм. Он протёр спину мокрой тряпицей и накрыл холстиной.

– Ему отшен нужен покой. Фюнф … пять минутен. Пошалуй, шуть-шуть больше, – на ломаном русском произнёс лекарь.

Канцеляристы вышли из комнаты. Остались только Елисеев и Турицын.

Иван склонился над неподвижно лежавшим Федькой. Тот даже стонать перестал.

– Что, тяжко было?

Тот поднял голову, задорно посмотрел на Елисеева.

– Терпимо, вьюноша, терпимо. Ласково Максимка со мной обошёлся, но вдругоряд сказал, жалеть не будет – кожу на ремни распустит. Он такой, врать не станет.

– А Хрущов не догадался, что вы с катом сговорились?

– Может, и догадался, но как докажешь?

Хрипунов неожиданно легко приподнялся, сел на лавке, укутавшись в холстину.

– Выпить бы сейчас, – мечтательно произнёс он.

– Валяй, пей, – кивнул Турицын. – Хрущёв тебе ещё десяток плетей пропишет.

– Токмо оно и держит, – согласился наказанный. – Но пить всё равно хотца. Сегодня после службы веду вас в кабак. С меня причитается.

– Ещё как причитается. У тебя деньги-то хоть есть? – спросил Василий.

– Найду, – пообещал тот и встал на ноги, хрустнув суставами.

Слово сдержал. Вечером они отправились в давно облюбованный кабак. Пошли вчетвером – Хрипунов не мог не пригласить палача, по чьей милости не валялся нынче больным, а ходил на своих двоих да припрыгивал.

Пока добирались, всё больше молчали каждый о своём. Не будь с ними Максимки Окунева, Иван обязательно поспрашивал бы канцеляристов про житьё-бытьё, о том, чего нужно бояться, а чего не стоит. Не зазорно опыт чужой перенимать.

Присутствие ката его стесняло. Человек он вроде порядочный (взял да помог Хрипунову, причём забесплатно), но всё ж незнакомый.

Сели за один стол, заказали выпить, и закусить. Брали что попроще да подешевле. Денег с собой у Хрипунова было самую малость.

Иван сразу сказал, что хмельного в рот не возьмёт, с детства такой зарок себе дал. Федька в ответ повёл плечами:

– Смотри, паря. Нам больше достанется.

Народу в кабаке было полно – яблоку не упасть. Разный люд пришёл сюда сегодня усы и горло промочить, но больше всего было матросов: находился кабак вблизи от гавани. Тихо пить те не умели. Надирались, горланя песни, а по углам то и дело вспыхивали мелкие потасовки, которые пока что гасились твёрдыми кулаками кабатчика и двух его откормленных (кровь с молоком) подручных. Они же следили, чтобы никто не расплатившись на улицу удрать бы не смог.

Турицын и Хрипунов с удовольствием раскурили трубочки. Кат не был большим охотником до этой забавы, Иван так и вовсе не жаловал.

Подносчики расставили на столе заказанную водку и немудрённую закусь. Голодный с самого утра Елисеев оглядел блюда, сделал выбор и принялся уплетать принесённую рыбу и хлеб. Быстро наевшись, довольно погладил живот, убрал ноги под лавку.

Хорошо. И спешить некуда. Никто дома не ждёт, выволочку не обещает.

Жить можно, хоть и непривычно без папеньки с маменькой.

Прилично «клюкнувшего» Окунева потянуло на разговоры. Поискав глазами собеседника, выбор остановил на Василии. Тот сидел подбоченившись и перебирал рукой квашеную капусту в широкой миске.

– Как думаешь, ремесло моё полезное или нет?

– Полезное, – важно кивнул Турицын. – Без ката ни допросить как положено, ни наказать заслуженно. Без палача, что без рук.

– Коли так, скажи, почему ремесло моё, для обчества столь полезное, так ценится низко?

– С чего бы низко? – удивился захмелевший не меньше ката Турицын.

– А ты посуди сам. Тебе вот какое жалованье положено?

– Сорок пять рубликов в год, – икнув, сообщил Турицын. – За старание могут и больше доплатить.

– Видишь, – протянул палач, раздув ноздри. – А мне всего восемь рублей платят. Справедливо?

Василий помотал головой.

– Несправедливо, Максим. Ой, как несправедливо.

– И я так думаю. Не уважают нас, катов. Из всех канцелярий у вас жалованье самое большое. А у нас? Я раньше в Вышнем суде служил, получал там дюжину рублей в год, да еще два четверика муки и гарнец крупы в месяц и два фунта соли в год. Теперь только деньги, да и тех на четыре рублика меньше.

– Так вы бы, дядя Максим, с Ушаковым бы поговорили. Обсказали бы ему, что и как, – предложил Иван.

– Не поможет, – вздохнул палач и загрустил сильнее.

– Врёшь ты, – вмешался Хрипунов. – Платили тебе не двенадцать рублей, а десять всего. Сам рассказывал. Забыл что ли? – Он дружески толкнул ката плечом. – Хватит, дружище, тосковать. Давай лучше душу окропим.

Он снова разлил водку по граненым стаканам.