Онлайн чтение книги Моя нечестивая жизнь My Notorious Life
Глава седьмая. Миссис Даффи

Близились сумерки, энергичные городские лошади тащили наш омнибус Гарлемской линии по оживленным, полным люда улицам. Мы радовались толпам, цоканью копыт по булыжной мостовой, сугробам, позолоченным желтым светом фонарей, аромату горячей кукурузы, мешавшемуся с запахом навоза. Крики торговцев рыбой и устриц звучали рваной музыкой родного дома, по обе стороны нависали четырех-, а то и пятиэтажные громадины. Окна в домах горели, как глаза кошки, готовой броситься на нас и проглотить, точно мышей. Я задрожала в своем благотворительном пальто.

– Замерзла? – спросил Чарли.

– Нет.

Он обнял меня за плечи, словно я была его младшей сестрой, и я промолчала. Может, это и вправду химическое воздействие, как говорила миссис Дикс? Мы вылезли из омнибуса на Чамберс-стрит и двинулись на восток. Чарли шагал размашисто, руки в карманах, глаза шныряют по сторонам. Пройдя несколько кварталов, свернули на Черри-стрит, на которую я теперь смотрела как-то иначе, словно со стыдом. Соседние с нашим домом кургузые строения походили, как и говорили мистер Брейс и мистер Дикс, на разваливающиеся нужники, средоточия заразы, повсюду валялся всяческий мусор, который жильцы выбрасывали прямо из окон. Со всех сторон неслись пьяные крики. Усатая старуха с трубкой в зубах зло уставилась на нас и протянула руку, требуя подаяния – как и я совсем в недавнем прошлом. И как, наверное, в скором будущем. Нищета – моя судьба, это я знала точно. Серебряные монеты в кармане жгли мне пальцы. Местная шпана, дымя папиросами, исподлобья изучала нас с Чарли – вот-вот набросятся. Мы для них чужаки.

А вот и дом 128. Грязным проулком мы пробрались к дворовому флигелю. Вонь, стоявшая на лестнице, едва не сшибла меня с ног. Я дома. Ужас привкусом мела осел во рту. В конце этой лестницы ждет мама. Но ждет ли? Я до тошноты страшилась, что ее нет, меня трясло от мысли, что я ей скажу, почему явилась без сестры и без брата. Мы поднялись на три этажа, и я, обмирая, постучала в дверь.

– Чего? – Дверь открыл мужчина. Подтяжки свисали с пояса, рубашка расстегнута, открывая волосатую грудь. Это был он, пьяница и мерзавец Майкл Даффи. Тетя Нэнси, его жена и сестра моего отца, к этому времени должна уже была родить. – Кого там еще несет?

– Экси, – сказала я и, поскольку он меня так и не узнал, добавила: – Мэри – моя мама.

– Однорукая баба, что ль?

– Да. Другую руку она потеряла.

– А не надо совать куда не след. – Даффи загоготал и оглядел меня с головы до ног: – О, не замарашка больше, да? Выросла и чистюля. Я тебя и не признал.

Из темноты выступил Чарли.

– А это что еще за детина?

– Просто Чарли, – сказала я.

– Просто Чарли пожрать просто не дали. – И Даффи снова загоготал. От него несло перегаром. – И чего ему надо тута?

– Моя мама здесь? Она будет рада меня видеть.

– Ну что ж, устроим посиделки. Ладно, давайте по стаканчику, – с явной неохотой пригласил нас Даффи.

В полутьме комната показалась мне еще ободраннее, чем раньше. В углу громоздились какие-то бочонки и стулья, с потолка свисали кастрюльки и корзины. На малярных козлах спали двое. Я узнала Кевина Даффи с женой.

– Мэри! – гаркнул Майкл. – Тут твоя упрямица заявилась. Старшая то есть.

Из задней комнаты – совсем как в моих мечтах – вышла мама, щурясь от яркого света. Темные волосы не причесаны, платье слишком низко расстегнуто. И рука только одна. Новая не выросла, как я надеялась в глубине души. Мама увидела меня, и лицо ее осветилось и одновременно сморщилось.

– Мама!

– О, – она ринулась ко мне с каким-то клекотом, – о, Экси! – Мама обняла меня единственной рукой, кудахча, курлыча, второй рукав скрывал культю. – Я думала, что потеряла тебя навсегда. Mavourneen machree. Отрезанный ломоть, отрезанный ломоть.

Я обхватила ее за талию, положила голову на плечо. Ее тело раздалось, и мне стало ясно, что она потеряла не только руку. Талия тоже куда-то делась, на ее месте торчал живот. Я показала на него глазами, и мама, пугливо оглянувшись, незаметно кивнула. Мы обошлись без слов. Молчание было красноречивее, я уже знала – все и ничего. Ну что ж. Главное, я дома, с мамой. Никаких других мыслей у меня не было.

– Мамочка, мамочка, – повторяла я снова и снова. От нее пахло капустой и пивом. Никаких парижских духов, да они ей и не нравились никогда. Я прижималась к маме, впитывала ее голос, сладость ее объятий… И тут вспомнила про Чарли.

Обернулась:

– Чарли, это моя мама.

– Привет, Чарли, – улыбнулась мама, а Чарли вдруг покраснел. – Ты такой славный.

– Одну минуточку, – раздался голос Даффи. – Придержи-ка лошадей, красотка. – Он откровенно разглядывал меня, закусив нижнюю губу, похожий на бойцового пса. – Я-то думал, ты в своих прериях, катаешься там ну что твой сыр в масле.

– Сыра там нет, – сказал Чарли.

– А тебя кто спрашивает? – рыкнул Даффи.

– Я спрашиваю, – сказала мама.

– Сука, – услышала я бормотание Даффи, – подстилка драная. – И прочие ласковости.

Мы с Чарли рассказали о своих невеселых приключениях.

– Жалость какая. – Мама всхлипнула и погладила меня по голове, нежно добавила по-ирландски: – Macushla machree.

Чарли отвернулся, и я подумала, что никто никогда не называл его ни мacushla , ни даже «милый».

– Я о вас все время думала, поверь, – сказала мама.

– Мы-то считали, что у вас там не жизнь, а малина, – встрял Даффи.

– Датч живет в большом доме, – сказала я, – там качели на крыльце, толпа служанок, и она накручивает волосы, чтоб они были как спиральки.

– Да что ты? – Глаза у мамы заблестели. – А наш малыш Джо?

Я не решилась сказать, что о Джо знаю лишь по рассказам.

– Он всегда бывает в церкви с семьей, которая его забрала. Они кормят его лакричными леденцами и носят на руках, точно призовую курицу.

– Главное, что детки мои в безопасности и сыты. Большего мне и не надо. В конце концов, ты теперь со мной, Экси.

– Эй, погоди, – снова сказал Даффи. – они что, здесь останутся?

– Господи, Майкл, это же моя дорогая дочка, моя Экси, я истосковалась по ней.

– А по этому бугаю тоже истосковалась? – заорал Даффи и ткнул пальцем в Чарли.

От его крика проснулись тетя Бернис и Кевин Даффи и уставились на нас, словно наблюдали за петушиным боем.

– Он не твой сын, Мэри, – прохрипел Кевин Даффи. Чарли переступил с ноги на ногу.

– Семья Малдун обязана принять его, – сказала я и сама удивилась. – У него ведь даже фамилии нет. Чарли Малдун – совсем неплохо.

– Не спеши, милая, – сказала мама. – Я же теперь миссис Даффи.

– Ага, новая миссис Даффи, – подала голос Бернис, жена Кевина.

– Тогда ты у нас старая, – сказал Кевин, и оба покатились со смеху.

А где же тетя Нэнси, жена Майкла Даффи? И что стряслось с ее малышом, моим маленьким кузеном? Мама прижала палец к губам, и до меня дошло, что Нэнс умерла и ее место в постели пьянчуги Майкла Даффи заняла мама. И вот сейчас мой новый отчим смотрит, как мама вынимает из буфета хлеб и предлагает мне и Чарли.

– А ну погодь! – прорычал Даффи, хватая маму за руку.

– Это же Экси. – Мама снова прижала меня к себе. – Майкл, они же такой путь проделали. И я уверена, что Общество помощи выдало им кое-какую денежку. Ведь так, Экси?

У Майкла вспыхнули глаза, когда я вытащила из кармана пальто две монеты. Мне не хотелось отдавать этому человеку свои деньги – внутри у меня все так и перевернулось, когда я увидела, как мама взъерошила этому негодяю волосы и что-то нежно заворковала на ухо. Но ей таки удалось его умаслить, он скрылся в задней комнате, и вскоре оттуда донесся его храп. Мы съели весь хлеб, но особо не насытились. Мама выделила Чарли место у печки, а меня забрала с собой к храпящему мистеру Даффи, уложила на матрасе в уголке, легла рядом со мной и накрыла нас обеих одеялом. Я спала, прижавшись к маме, которая всю ночь обнимала меня единственной своей рукой, и даже звериные рыки и хрипы отчима не заставили меня пожалеть, что я вернулась домой.

Когда я утром проснулась, мистер Даффи исчез.

– Мне он не по душе, – сказала я маме. – Да и тебе он никогда не нравился. Ты говорила, что он вошь.

– Но он женился на мне. На такой, какая есть. Ни на что не годной.

– А где тетя Нэнс? И ребеночек, которого она собиралась родить?

– Она умерла при родах, и ребенок тоже. – Голос у мамы был едва слышный, глаза устремлены вдаль, а рука поглаживала живот. – Майкл очень переживал.

– Ему не нравится Чарли.

– Этот паренек не может здесь остаться. Прости, милая. У нас – у Даффи – нет денег, чтоб прокормить его.

А у кого тут есть деньги? Если они не могут прокормить Чарли, то как они собирались поступить с Датч и Джо? И я вдруг осознала, что на свете остался только один человек по фамилии Малдун – я.

– Тебе придется уйти, – сказала мама Чарли, когда тот проснулся. – Мне так жаль.

– С тех пор как я перестал скитаться по коровьим тропам Рокфорда, штат Иллинойс, я не спал в условиях лучше, – сказал Чарли и криво усмехнулся.

Мама напоила его чаем, дала хлеба, ласково поговорила, все мы спустились по лестнице, миновали проулок и очутились на улице.

Чарли сдернул с головы шапку:

– Прощайте, миссис Даффи, и ты, мисс трусишка Малдун. Но я вернусь проведать вас еще до того, как зацветут вишни на Черри-стрит.

Он сунул руки в карманы, слегка наклонил голову набок, посмотрел на белых чаек в сером небе и был таков.

– Обещай, что не выйдешь за бедняка, – сказала мама, глядя ему вслед. – Только вокруг одни бедняки, из кого выбирать-то?

Мы шагали по грязной слякотной улице, свирепый ветер выметал мусор из переулков, кружил в воздухе листья, и мама сказала, что это танцуют sheehogues – так по-ирландски называются феи. И, несмотря про пронизывающий холод, я вдруг увидела фей в одеяниях из цветочных лепестков. Как же чудесно, что я снова с мамой. Ее торопливая походка, ее манера быстро поворачивать голову были такими родными. Пустой рукав хлопал на ветру, а здоровой рукой она сжимала мою ладонь, будто сообщая всем вокруг, что я принадлежу ей, а она – мне. При дневном свете мама показалась мне постаревшей, изможденной, больной. Теперь она и вправду была миссис Даффи.

– Мам, – сказала я, – а когда ты поедешь за Джо и Датч?

Она остановилась и заставила меня посмотреть на нее.

– Экси, дети – это тебе не ночной горшок, чтоб таскать туда-сюда. Им на Западе лучше.

– Но я хочу, чтобы они были здесь. Мы – Малдуны. Дочери и сыновья королей Лурга, сказал папа. Никогда этого не забуду.

– Но теперь их с нами нет. – Мама попыталась улыбнуться. – Однажды ты разыщешь их и увидишь, что они стали королями американских прерий. И мы будем звать нашу Датч королевной, а малыша Джо – королем Джозефом Рыжим. Его корона будет вся усыпана драгоценными камнями. И мы все сядем у старого замка, нашего замка, и будем попивать херес и радоваться, что когда-то отправили их за богатством. – Она поцеловала меня в лоб. – Вот такой у нас план. Так что, когда будет туго, ты просто представь себе корону, драгоценности и замок.

Несмотря на холод, мы с мамой целый день бродили по городу в надежде раздобыть что-нибудь съестное или найти какое-нибудь старье, за которое можно выручить пару центов. Но ничего не нашли. Вот разве дверь у нас прямо перед носом захлопнули, да еще куском угля швырнули. Ну, уголь-то мы прихватили с собой, а в остальном – пусто. Только под вечер мама углядела порванную простыню (ветер у кого-то с бельевой веревки сорвал), а я наткнулась на чулок, вмерзший в глыбу льда.

– Шерсть! – воскликнула мама, увидев мою находку. – Теперь мы с денежкой. Старьевщик выстирает, и чулок пропустят через особую мельницу.

– Зачем?

– Чтобы сделать шодди и мунго[27]Дешевые ткани из восстановленной шерсти.. Но ты не подумай, что это имена менестрелей. Это ткани, которые делают из такого хлама, как этот мерзлый чулок, из лоскутков и клочков, которые мы собираем. Их расплетают на нити, и вскоре чулок превратится в солдатскую форму, а то и в дамское платье. Словом, заживет эта тряпка новой жизнью.

– Хорошо бы, чтобы мы с тобой тоже зажили новой жизнью. Я буду шодди, а ты – мунго.

– Господи, ты всегда была насмешницей. – И мама улыбнулась мне так, словно я завиляла невесть откуда взявшимся хвостом.

За зиму мама раздалась вширь, сделалась неповоротливой и молчаливой. Под платье словно кочан капусты сунули. Каждый день я выходила на улицу в поисках обрывков ткани, металла, объедков. Безнадежное дело. Улицы Нью-Йорка были чисты, как кости мертвеца после нашествия могильных червей.

Как-то утром, не найдя и нитки, я шла по улице и думала о Датч, как-то ей там живется, в тепле и уюте, на пальцах – колечки, и о Джо, лакомящемся лакрицей. А вот мой живот пуст. Потихоньку я дошла до Вашингтон-сквер с ее шикарными домами, частными экипажами и дамами, выгуливающими своих собачонок. Вокруг сплошь лакеи и горничные в маленьких шапочках, разукрашенных всякой мишурой. За одним окном я увидела пожилого господина, потягивающего вино из бокала, который ему поднесла на серебряном подносе негритянка. В другом – двух кошек, играющих с солнечным зайчиком, потом – морщинистую даму, которая возилась с цветами в вазе, и маленькую девочку за пианино размером больше фургона живодера. Она сидела в своем розовом платье, будто ангел, и нежно касалась клавиш. Кожаные башмачки, не доставая до пола, ритмично раскачивались в такт. Даже сквозь стекло я услышала мелодию «Мерцай, мерцай, звездочка»[28]Английская колыбельная песенка на стихи поэтессы начала XIX века Джейн Тейлор. Мелодия была впервые опубликована во Франции в 1761 г. Автор неизвестен, но ее использовали в своем творчестве многие композиторы, включая Моцарта, Баха и Листа.. Я замерла, не в силах оторвать глаз от девочки в окне. Черные и белые клавиши, розовое платье и мелодия слились в одно целое.

– Ступайте отсюда, мисс, – сказал какой-то джентльмен. – Ступайте себе.

– Сам ступай отсюда, бык здоровый, – огрызнулась я, но он замахнулся на меня украшенной серебром тростью, и я кинулась наутек.

Когда-нибудь и у меня будут такие бокалы, и такое пианино, и портьеры, и безделушки, и роскошный подъезд, и парадные ворота с коваными загогулинами. Я свернула в переулок и наткнулась на вереницу мусорных баков, еще не опорожненных мусорщиками. С их содержимым я ознакомилась проворнее бродячего пса. Кофейная гуща, яичная скорлупа, тряпки, перемазанные в саже. Кости от жареного цыпленка – я сразу завернула их в подвернувшуюся бумажку, сгодятся на суп. Чуть поглубже я нарыла сокровище: целые кусищи ростбифа в подливе, пять-шесть картофелин, даже не надкусанных, какие-то неведомые заледеневшие объедки, которые соскребли с тарелок, и даже куски пирожных. Останки трапезы какого-то неженки. Замотав добычу в передник, я помчалась домой.

Увидев мои трофеи, счастливая мама тотчас бросилась резать капусту. Однорукая, она тем не менее ловко управлялась с ножом, и вместе мы сварили «Развеселое Рагу Вашингтон-сквер» – мясные объедки с капустой под соусом из одной луковицы и эля. Пока мы ждали Майкла Даффи, аромат еды едва не свел нас с ума. К счастью, Даффи не замедлил явиться. Он обхватил маму за необъятную талию и закружил, распевая «Фляжку виски»[29]Ирландская народная песня Whiskey in the Jar о разбойнике, вернувшемся после удачного ограбления домой и обнаружившем, что возлюбленная ему изменила., пока мама не засмеялась и не стукнула его. Я увидела, как он уткнулся лицом ей в шею, как мама вспыхнула и отстранилась. В ее глазах отражалось пламя.

Они быстро отправили меня спать. Мне снился рояль, и красные башмачки, мои сестра и брат катались на пони по зеленым полям, и мы были все те же Малдуны, только лучше.

В темноте я услышала хриплый голос отчима:

– Миссис Даффи. – Зашуршала постель. – О, миссис Даффи.

– Ш-ш-ш… – Мамин смех. – Проснется.

– Не проснется.

Послышалась возня. Вздохи, сопение, вскрики.

Я не могла понять, как мама выносит его. Но она его не оттолкнула, не велела убираться куда подальше. Та к что я накрыла голову жесткой подушкой, чтобы ничего не слышать. Дети Черри-стрит рано постигают азы тайной стороны жизни, в этом мы ничем не отличаемся от фермерских детей в том же Иллинойсе. Если спросите, повлияло ли такое «образование» на выбор профессии, я отвечу утвердительно. Да, повлияло.