Онлайн чтение книги Миф Mythos: A Retelling of the Myths of Ancient Greece
Третье поколение

Сокрушенный мир еще дымился от разгрома войны. Зевс видел, что миру нужно исцелиться, и понимал, что его поколение божеств – третье – должно править лучше, чем это удалось первым двум. Пришла пора нового порядка – такого, в котором нет места разорительной кровожадности и стихийному зверству, какие отличали былые времена.

Победителям – трофеи. Как директор компании, только что завершившей рейдерский захват, Зевс желал устранить старых управленцев и посадить на их места своих людей. Каждому брату и сестре он определил владения – область божественной ответственности. Президент Бессмертных набирал кабинет министров.

Себе самому он отвел место верховного командования – назначил себя первым вожаком и императором, повелителем небесной тверди, хозяином погод и бурь: Владыка богов, Отец-небо, Пастырь туч. Громы и молнии были у него в подчинении. Орел и дуб – его символы, они, как и прежде, воплощают свирепую красу и необоримую силу. Его слово – закон, его власть устрашающе велика. Но Зевс был небезупречен. Очень, очень небезупречен.

Гестия

Из всех богов Гестия – «первая, кого поглотили, и последняя, кого освободили»[58] Kerényi Károly . Die Heroen der Griechen ( Карой (Карл) Кереньи . Герои греков, 1958). – Примеч. перев ., – видимо, наименее известна нам; вероятно, все потому, что сфера влияния, которую Зевс в мудрости своей определил ей, – домашний очаг. В наш менее общинный век центрального отопления и отдельных комнат для каждого члена семьи мы не придаем очагу того значения, каким наделяли его наши предки – и греки, и все прочие. Но даже для нас это слово означает нечто большее, чем просто камелек. Мы говорим «дом и очаг». Английское слово hearth имеет то же происхождение, что и heart[59]Очаг… сердце ( англ. ). – Примеч. перев. , так же, как и в греческом слово «очаг» – кардиа , а оно, в свою очередь, означает и «сердце». В Древней Греции более широкое понятие очага и дома обозначалось словом ойкос , которое дожило до нас, например, в словах «экономика» и «экология». Латинский эквивалент слову «очаг» – фокус , и оно говорит само за себя. Странное и удивительное это дело – как из слова, обозначающего место для огня, мы породили слова «кардиолог», «глубокий фокус» и «экоборец». Ключевое значение средоточия, которое связывает их все, вскрывает и громадную значимость очага для греков и римлян, а следовательно, и важность Гестии, его богини-покровительницы.

Отвергая предложения супружества, Гестия приняла на себя обет вечного целомудрия. Спокойная, умиротворенная, добрая, гостеприимная и домашняя, она держалась подальше от повседневных драчек за власть и политических козней прочих божеств[60]Гостеприимство, или ксения , было чрезвычайно почитаемо у греков, и потому заботу о нем Гестия делила с самим Зевсом, которого иногда именовали Зевсом Ксением. Боги время от времени проверяли «дружелюбие к гостям» у людей, как мы еще узнаем из истории Филемона и Бавкиды. Это явление называли теоксенией. Ксенофобы , разумеется, руку дружбы чужакам не протягивают…. Скромная богиня, Гестия обычно изображается в простом платье, протягивает пламя в чаше или сидит на грубой шерстяной подушке, на незатейливом деревянном троне. В Древней Греции было принято возносить ей хвалу перед каждой трапезой.

Римляне, назвавшие ее ВЕСТОЙ, считали эту богиню столь важной, что существовала школа жриц, посвященных ей, – речь о знаменитых девах-весталках. В их обязанности, помимо пожизненного целомудрия, входило постоянное поддержание огня, символизирующего Весту. Они были первыми хранительницами священного пламени.

Можно догадаться, что увлекательных историй об этой милой и приятной богине маловато. Я знаю только одну, которой вскоре и поделюсь. Само собой, Гестия выпутается из нее без потерь.

Лотерея

Далее Зевс занялся своими сумрачными беспокойными братцами – Аидом и Посейдоном. В войне с титанами они оба проявили себя с равным мастерством, отвагой и хитростью, и Зевс счел, что справедливо будет, если Аид с Посейдоном вытянут жребий и поделят между собой пока не занятые море и преисподнюю.

Вы помните, что Кронос подмял под себя все в море, а также все, что над и под ним, отобрав власть у Талассы, Понта, Океана и Тефиды. Теперь Кроноса устранили, и царство соленой воды оказалось во власти Зевса. Преисподней же, включая Тартар, таинственные Асфоделевые луга (о них – позже) и подземную тьму, повелевал Эреб, и настало время им перейти в руки единого покровительствующего божества – из Зевсова поколения.

Аид и Посейдон друг друга недолюбливали, и когда Зевс сначала спрятал руки за спиной, а затем выставил вперед сжатые кулаки, братья помедлили. В случае братской неприязни один обычно хочет того, чего хочет другой.

«Море себе хочет Аид или преисподнюю? – размышлял Посейдон. – Если преисподнюю, я тоже ее хочу – просто чтобы его позлить».

Аид думал в том же ключе. «Что бы ни досталось, – говорил он себе, – воскликну восторженно, лишь бы досадить этому гаденышу Посейдону».

В каждом кулаке у Зевса было сокрыто по драгоценному камню: сапфир, синий, словно море, – в одном и кусочек гагата, черного, как Эреб, – в другом. Посейдон, коснувшись правой руки Зевса и увидев в раскрытой ладони мерцавший синий сапфир, на радостях сплясал джигу.

– Океаны – мои! – взревел он.

– Это значит… да!  – завопил Аид, салютуя кулаком. – Это значит, что моей будет преисподняя! Ха-ха!

Но где-то внутри у него все сникло. Боги – они ну совсем как дети.

Аид

То был последний раз, когда Аида видели смеющимся. Отныне всякое веселье и радость покинули его. Вероятно, обязанности Владыки преисподней постепенно подточили юношеский задор и легкость, какие когда-то были у Аида.

Отправился он в глубины, подгребать под себя свои владения. И пусть имя его вечно будет связано со смертью и загробной жизнью, а весь мир преисподней (прозываемой в его честь) – с болью, карой и беспредельным страданием, Аид еще стал символом богатства и роскоши. Самоцветы и драгоценные металлы, что добываются из недр земных, и необходимейшие урожаи зерна, овощей и фруктов, что вызревают в почвах, напоминают нам, что из распада и смерти рождаются жизнь, изобилие и богатство. Римляне прозвали Аида ПЛУТОНОМ, и слова «плутократ» и «плутоний» – отголосок роскоши и мощи[61]Иногда попадается имя ДИТ (от латинского слова, означающего «богатый»), применяемое к Аиду или его иудеохристианскому потомку ЛЮЦИФЕРУ. Данте в «Аду» называл Дитом столицу Ада. Сегодня это слово вспоминают лишь затейники – составители кроссвордов..

В личное подчинение к Аиду попали Эреб и Никта, а также их сын Танатос (сама Смерть). В преисподней имелась система рек со своими божествами, слишком мрачных и страшных для открытого воздуха. Главная – Стикс (ненависть), дочь Тефиды и Океана, чье имя и «стигийские» черты вспоминаются и по сей день, когда нужно описать что-нибудь темное, угрожающее и мрачное, что-нибудь адски черное и угрюмое. В Стикс впадали ФЛЕГЕТОН, пылающая река огня, АХЕРОН, река скорби, ЛЕТА, воды забвения, и КОКИТ – поток плача и стенания. Брата богини Стикс Харона назначили паромщиком, и покамест он ждал, опершись на шест, у берега реки Стикс. Он грезил, как однажды души целыми тысячами начнут стекаться на берега его реки и платить ему за перевоз. Этот день грядет.

Фуриям – рожденными из земли эриниям – Аид отвел в своих владениях место в самой темной сердцевине. Оттуда эта троица могла летать в любой уголок мира и вершить возмездие над преступниками, падшими достаточно низко, чтобы заслужить внимание эриний.

Со временем Аид завел себе питомца – исполинскую змеехвостую собаку о трех головах, отпрыска той чудовищной парочки, порожденной Геей и Тартаром, – Ехидны и Тифона. Звали пса КЕРБЕРОМ (но и на свое римское имя ЦЕРБЕР он тоже откликался). Кербер – тот самый адский пес, устрашающий неутомимый страж и хранитель преисподней.

У озера Лерна – одного из врат в преисподнюю – Аид разместил ГИДРУ, еще одно исчадие Тартара и Геи. Я уже говорил о кошмарных мутациях, какие случаются в парах у чудищ, и разница между Кербером и его сестрицей Гидрой – показательный пример. С одной стороны, пес с более или менее сообразным количеством голов – тремя – и изящным змеиным хвостом, каким можно вилять, а с другой – его сестра, многоглавая водяная тварь, которую почти невозможно убить. Отрубишь одну голову – она отращивает еще десять на том же месте.

Вопреки этим зоологическим непотребствам Аид пока был спокойным краем, и правил им бог, которому почти нечего делать. Чтобы в аду стало поживее, нужны были смертные. Созданья, которые умирают. А потому оставим Аида на некоторое время, пусть сидит на своем хладном адском троне и супится, столь же негостеприимный, ледяной и далекий, как планета, носящая его имя[62]Или же «карликовая планета», какой ее теперь неуважительно считают. Луны Плутона – Стикс, Никта, Харон, Кербер и Гидра., и втайне клянет судьбу, что подарила власть над морями его ненавистному братцу.

Посейдон

Посейдон – совсем не такой бог, как Аид. Он бывал груб, буен, тщеславен, капризен, непоследователен, беспокоен, жесток и непостижим, как и океаны в его власти. Но бывал и предан – и благодарен. Подобно своим братьям и некоторым сестрам, он тоже склонен был к неутолимой похоти, глубокой духовной любви и всем остальным чувствам в промежутке. Как и все боги, он жаждал обожания, жертв, послушания и восхваления. Один раз друг – друг навеки. Однажды враг – враг навсегда. И Посейдон стремился к большему, чем огненные жертвоприношения, возлияния и молитвы. Он не спускал алчных, завистливых глаз с самого младшего из братьев, того самого, который теперь представлялся «старшим» и «владыкой». Коли понаделает Зевс слишком много ошибок, Посейдон будет тут как тут – и сшибет его с трона.

Циклопы, сотворив для Зевса огненные стрелы-молнии, создали могучее оружие и для Посейдона – трезубец. Этой громадной трезубой острогой можно было нагонять приливную волну или закручивать водовороты – и даже сотрясать землю, за что Посейдон получил прозвище Колебатель Земли. Страсть к сестре Деметре вынудила его изобрести лошадь – чтобы впечатлить и ублажить Деметру. Страсть ушла, а лошадь навеки осталась для Посейдона священной.

В глубинах того, что мы ныне зовем Эгейским морем, Посейдон выстроил из кораллов и жемчугов громадный дворец, где поселился со своей спутницей АМФИТРИТОЙ, дочерью Нерея и Дориды или (по некоторым сведениям) Океана и Тефиды. Свадебным подарком Амфитрите от Посейдона стал самый первый дельфин. Амфитрита родила Посейдону сына ТРИТОНА, некое подобие русала, которого обычно изображают сидящим на собственном хвосте: он наигрывает, раздув щеки, на здоровенной морской раковине. Амфитрита, по правде говоря, была, похоже, довольно невыразительной, и мелькает в совсем немногих занимательных историях. Посейдон почти все время гонялся за совершенно неисчислимым сонмом красивых дев и юнцов; от первых он народил еще большую орду чудищ, полубогов и людей-героев, назовем лишь парочку – Перси Джексона[63]Главный герой серии фантастических романов «Перси Джексон и олимпийцы» американского писателя Рика Риордана (р. 1964), первые два романа были экранизированы.  – Примеч. перев. и Тесея.

Древнеримский эквивалент Посейдона – НЕПТУН, чья исполинская планета окружена лунами, среди которых упомянем Талассу, Тритона, Наяду[64]Что странно, поскольку наяды, понятно, были пресноводными нимфами, в отличие от морских нереид и океанид. Возможно, астрономы в этом случае забыли потолковать с античниками, прежде чем раздавать имена. и Протея[65]ПРОТЕЙ, оборотень-старик из моря, пас морских чудищ и знал много всякого. Чтобы добыть у него сведения, нужно было побороть его, а это непросто, поскольку, что досадно, он умел быстро превращаться во всякое разное – от ящерицы до ягуара, от дельфина до долгонога. Такую изворотливость мы ныне именуем протейской..

Деметра

Далее божественными обязанностями наделили Деметру. Волосы цвета зрелой пшеницы, кожа – как сливки, глаза – синее васильков; она была роскошно красива, будто греза, как и положено любой богине, за исключением… ну, вопрос о том, кто был самой красивой богиней, – вообще едва ли не самый трудный, коварный и в конечном счете чреватый катаклизмами.

Такой обворожительной была Деметра, что привлекла к себе непрошеное внимание обоих братьев – и Зевса, и Посейдона. Чтобы улизнуть от последнего, она превратилась в кобылу, а он, чтобы нагнать ее, сделался жеребцом. Плодом этого союза стал жеребенок АРИОН, выросший в бессмертного коня, наделенного волшебным даром речи[66]Не путать с поэтом-песенником Арионом, с которым мы еще познакомимся.. От Зевса Деметра родила дочь ПЕРСЕФОНУ, чья история ждет нас впереди.

Зевс поручил Деметре ответственность за урожаи, а также даровал покровительство росту всего живого, плодовитости и смене времен года. Римляне звали ее ЦЕРЕРОЙ, и от этого имени происходит слово cereal[67][Злак, каша ( англ. ). – Примеч. перев. ] Де-метра часто переводится как «мать ячменя» или «мать зерна», хотя сейчас считается, что, скорее всего, это имя исходно означало «мать-земля», и тем подчеркивалось, сколь всеохватно поколение Зевса отобрало бразды правления у Геи..

Как и Гестия, Деметра – из тех божеств, что запечатлелись в людской памяти слабее, чем другие ее пылкие и харизматичные родичи. Но, как и царство Гестии, владения Деметры имели колоссальное значение для греков: храмы и поклонение ей продержались дольше посвященных более броским с виду богам. Одна замечательная история о Деметре, ее дочери и боге Аиде поражает воображение, насыщена событиями, многозначительна и правдива.

Гера

Гера выбралась из Реи предпоследней[68]Анаграмматически Rhea получается из Hera – по крайней мере, мне так слышно [ англ. hear. – Примеч. перев. ], но гонять сего зайца [ англ . hare. – Примеч. перев. ] незачем.. Эпитеты, применяемые к Гере по сей день, – «гордая», «властная», «ревнивая», «высокомерная» и «злопамятная». В искусствоведческих разговорах ее частенько награждают тремя неприятными эпитетами с составной частью «-обрáзная»: «статуеобразная», «рубенсообразная» и, по ее римскому имени, «юнонообразная».

Судьба и память поколений оказались к Владычице небесной жестоки. В отличие от Афродиты или Геи у Геры нет планеты, названной в ее честь[69]Не стоит забывать, что Гея – тоже планета: это наш с вами родной мир. Латинизировали ее как Теллус или Терра Матер, на саксонский же манер она Earth (созвучно германской богине Эрде, она же Эрда, Ёрд или Урд)., и ей приходится мириться с репутацией богини скорее реактивной, чем активной, а все – из-за беспутности ее мужа-брата Зевса.

Вольно ж нам относиться к Гере как к тирану и зануде – ревнивой и подозрительной, скандалистке и брюзге, самомý воплощению сердитой бабищи (так и воображаешь себе, как она мечет фарфоровые статуэтки в бестолковых клевретов), что настигает своим злобным возмездием нимф и смертных, которые ей не угодили – спалили недостаточно животных у нее на алтаре или, что хуже всего, совершили преступление, сойдясь с Зевсом (желали они того или нет, она никогда не прощала их и злиться могла не одну жизнь подряд). Но при всей ее несомненной заносчивости, спеси, зашоренной приверженности иерархиям и нетерпимости к яркому и дерзкому – архетип многих тетушек в литературе и вдовствующих герцогинь в кино[70]Я бы предположил, что Мари Дресслер, леди Брэкнелл и тетя Агата – назовем для примера лишь трех – ведут свое происхождение от Геры. [Мари Дресслер (Лейла Мари Кёрбер, 1868–1934) – американская звезда комедийного кино со времен немого кинематографа, снималась в т. ч. с Чарли Чаплином, во многих фильмах выступает в амплуа вздорных и властных дам. Леди Брэкнелл – героиня пьесы Оскара Уайлда «Как важно быть серьезным» (1895), вздорная и властная дама. Тетя Агата – героиня многих романов П. Г. Вудхауса о Дживзе и Вустере, тетка Берти Вустера, вздорная и властная дама. – Примеч. перев. ] – занудой Гера уж точно не была. Свирепость и решимость, с какими она шла против бога, способного испепелить ее одним ударом молнии, показывают и уверенность в себе, и отвагу.

Я ее очень люблю; и пусть в ее присутствии я, несомненно, заикался бы, краснел и судорожно сглатывал, она всегда найдет во мне приверженного поклонника. Гера придавала богам стать, вес и бесценное свойство, которое римляне именовали аукторитис [71]Производное от лат . auctoritas, в русскоязычных источниках обычно «авкторитас». – Примеч. перев. . Если из-за этого кажется, будто Гера портит всю малину, что ж, иногда малину необходимо портить, а детей отзывать из малинника в дом. Ее владения – супружество, а животные, которые обычно с ней связаны, – павлин и корова.

За время войны с титанами у Геры с Зевсом сложился естественный союз, и Зевсу стало очевидно, что лишь у Геры достанет личной мощи, достоинства и властности, чтобы сделаться его супругой и рожать ему новых богов.

Хоть и искрил этот брак от напряжения, раздражения и недоверия, получился он тем не менее замечательным.

Новый дом

Зевсово желание начать новую эпоху, по-новому обустроить Космос, предполагало не только упрощенное распределение полномочий и обязанностей среди сестер и братьев. Зевс представлял себе нечто более просвещенное и разумно устроенное, чем кровавые лютые тирании былого.

Он прозревал собрание двенадцати главных богов – додекатеон , как сам он по-гречески это именовал[72]С тех пор как Зевс принял то решение, число двенадцать, похоже, обрело важные свойства. Оно делится на два, три, четыре и шесть, само собой, а потому вдвое более сложное, чем нелепое десять. Дюжина по-прежнему с нами в зодиаке, в количестве часов дня, в месяцах, дюймах и пенни (в смысле, когда я был мальчиком, в шиллинге было двенадцать пенсов), не говоря уже о коленах Израилевых, апостолах Христовых, рождественских днях и азиатских двенадцатилетних циклах. Это двенадцатеричный мир.. Пока мы познакомились с шестью – детьми Кроноса и Реи. Существовало и еще одно божество, которое можно было призвать, старше их всех – рожденная из пены Афродита. Когда разразилась титаномахия, Зевс забрал Афродиту с Кипра, осознавая, какая это ценность, – а ну как ее похитят, возьмут в заложники или перетянут на свою сторону титаны. И вот так последние десять лет довольная Афродита прожила среди богов, и сделалось их семеро[73]Боги были – если вдуматься – племянниками и племянницами Афродите: они родились от Кроноса, а Афродита возникла из семенной жидкости Урана..

Титаны когда-то обжили гору Офрис, а теперь и Зевс выбрал место для своей штаб-квартиры – гору Олимп, высочайший пик Греции. Он и его боги прославятся как ОЛИМПИЙЦЫ и править будут так, как до них не правили никакие божества.

Недомерок

Когда боги перебирались на олимп, Гера была на сносях. Довольнее некуда. Она желала нарожать Зевсу детей такой великой мощи, силы и красоты, что ее место Владычицы неба закрепилось бы за ней навеки. Она знала, что у Зевса блудливый глаз, и решительно настроилась пресекать блуд всех прочих частей его тела. Первым она родит величайшего из всех богов – мальчика, которого назовет ГЕФЕСТОМ, и тогда Зевс уже чин чином женится на ней и навсегда окажется в ее власти. Таков был Герин замысел. Замыслы бессмертных, впрочем, уязвимы для жестоких выходок Мора – как и замыслы смертных.

Когда пришел срок, Гера возлегла, и родился Гефест. К ее ужасу, ребенок оказался таким чернявым, уродливым и мелким, что, лишь глянув на него с отвращением, она схватила его и швырнула с горы. Прочие боги наблюдали, как вопящее дитя упало на скалы и исчезло в море. Воцарилась жуткая тишина.

Мы вскоре узнаем, что приключилось с Гефестом дальше, но пока давайте останемся на Олимпе, где Гера чуть погодя вновь забеременела от Зевса. На сей раз она очень следила за собой, ела здоровую пищу и делала зарядку – осторожно, однако регулярно, в полном соответствии с предписаниями и практическими советами для беременности и родов. Ей хотелось подобающего сына, а не какого-то недомерка на выброс.

Это война

В свой срок Гера, само собой, родила любострастное, сильное и красивое дитя, какое себе и желала.

АРЕС, как она поименовала его, с самого начала был драчливым, свирепым и нахрапистым мальчиком. Он нарывался на ссоры со всеми и думал лишь о сшибках оружия и лошадей, о колесницах, копьях и боевых искусствах. Зевс, невзлюбивший его сразу, назначил Ареса, естественно, богом войны.

Арес – МАРС у римлян – был, конечно, недалек, фантастически туп и лишен воображения, ибо, как всем известно, война – дело дурацкое. Тем не менее даже Зевс снисходил до неохотного согласия, что Арес – приобретение, Олимпу необходимое. Война, может, и неумная штука, но при этом неизбежная, а временами – дерзнем ли сказать? – необходимая.

Арес быстро возмужал и обнаружил, что неотвратимо тянется к Афродите – а кто из богов не тянулся к ней? Куда страннее, наверное, другое: она в ответ тянулась к Аресу. Более того – она его любила: его свирепый нрав и сила затрагивали что-то в ее глубинах. Арес тоже влюбился в нее – уж насколько подобные буйные грубияны способны на такое чувство. У любви и войны, Венеры и Марса, всегда возникает сильное родство. Никто не понимает толком, с чего бы, однако на попытках найти ответ заработана прорва денег.

Заколдованный трон

Чтобы закрепить свое положение повсеместно признанной Владычицы неба и бесспорной спутницы Зевса, Гера сочла необходимым устроить грандиозный свадебный пир, масштабную публичную церемонию, какая навеки затянет их с Зевсом брачный узел.

Почти все действия Геры направляла двойная страсть – собственничество и тщеславие. Ей приятно было видеть, что сын влюбился в Афродиту, однако богине этой она не доверяла. Если Афродита согласится прилюдно подтвердить свою преданность Аресу, как, предполагалось, сделает Зевс по отношению к Гере, тогда все будет чинно и официально и победа Геры станет окончательной. Первая свадьба в мире, таким образом, торжественно отметит сразу два супружества.

Назначили дату, разослали приглашения. Начали прибывать подарки, и самым зрелищным, по всеобщему согласию, оказался золотой трон, адресованный лично Гере. Свет не видывал такого великолепного и роскошного предмета. Кем бы ни был анонимный даритель, у него или у нее, объявила Гера, очевидно, утонченный вкус. Довольно улыбаясь, она опустилась на трон. В тот же миг подлокотники его ожили и свернулись внутрь, заключив Геру в тугие объятия. Как ни пыталась она вырваться, подлокотники смыкались вокруг нее; Гера попала в ловушку. Вопила она страшно.

Калека

Что случилось с Гефестом после того, как его сбросили с небес, – предмет сомнений, разногласий и пересудов. Одни говорят, что за малышом-богом ухаживала океанида Эвринома, либо титанида Тефида, мать Эвриномы, либо, возможно, ФЕТИДА, нереида (дочь Нерея и Дориды), которой много лет спустя предстояло родить АХИЛЛА. Впрочем, судя по всему, бесспорно то, что Гефест вырос на острове Лемнос, где научился ковать и создавать изысканные и изощренные штуки. Он почти сразу явил замечательный талант творить полезные, красивые и даже магические предметы, и сей дар – вместе с силой Гефеста, какую тот применял к мехам, а также с очевидной неуязвимостью перед ожогами в пылающем жаре у горнила, – помог ему стать величайшим кузнецом на свете.

От удара о склон горы Олимп Гефест повредил стопу и охромел навсегда. Неловкая походка, слегка перекошенное лицо и спутанные черные кудри – довольно жуткое зрелище. Впрочем, позднее оказалось, что он преданный и добрый, а нрав у него неунывающий и спокойный. В греческом мифе пруд пруди малышей, брошенных в глуши или оставленных умирать на вершине горы, – бывало, из-за какого-нибудь пророчества, что малютка вырастет и навлечет неприятности на головы родителей, племени или города, бывало и так, что ребенка считали прóклятым, уродливым или калекой. Подобные изгои, похоже, всегда выживали и возвращались, чтобы исполнить пророчество или заявить о своих правах.

Гефест стремился вернуться на Олимп – он знал, что там по праву его дом, но понимал, что без горечи и с открытым сердцем ему это не удастся, пока не позволит он себе один взвешенный жест мести, который докажет силу его личности, его право на божественность и послужит ему визитной карточкой на небесах.

И вот Гефест выучился ремеслу, раскачал меха, его прыткий и ловкий ум родил затею, а прыткие и ловкие пальцы воплотили ее в поражающую воображение действительность.

Рука Афродиты

Прикованная к золотому трону, Гера выла от ярости и бессилия. Ни ее мощь, ни возможности самого Зевса не смогли освободить ее от этого проклятия. Как ей звать бессмертный мир на пиршество, если сама она будет восседать, словно преступница, в колодках? Несуразица, потеря достоинства. Над ней станут потешаться. Что за волшба тут действует? Кто сотворил это? Как ей освободиться от чар?

Бедняга Зевс под канонаду ее вопросов и жалоб обратился за помощью к другим богам. Тот, кто сумеет освободить Геру, возвестил он, получит руку Афродиты в супружестве, а это величайший на свете матримониальный дар.

Ареса этот безапелляционный вердикт откровенно вывел из себя. Это он собирается жениться на Афродите, что непонятно?

– Угомонись, – велел Зевс. – Ты сильнее всех богов, вместе взятых. Твоему союзу ничто не угрожает.

Афродита тоже не сомневалась и словами ободрения подталкивала возлюбленного к делу. Но никакие Аресовы усилия тянуть, пихать и клясть трон на чем свет стоит не увенчались успехом. Более того, казалось, чем больше он пыжится, тем туже хватка трона. Посейдон тоже (хоть уже и была у него подруга – Амфитрита) предпринял вдохновенную попытку, но и она ни к чему не привела. Даже Аид выбрался из преисподней – приложить руку к освобождению Геры от ее все более постыдной участи. Втуне.

Зевс лихорадочно, однако без всякого толку, дергал за подлокотники и выносил все больше оскорблений от униженной и взбешенной Геры, и тут во всей этой неразберихе раздалось вежливое, но настойчивое покашливание. Собравшиеся боги обернулись.

С тихой улыбкой на перекошенном лице стоял посреди небесного зала Гефест.

– Привет, мама, – сказал он. – Что-то не ладится?

– Гефест!

Он захромал вперед.

– Насколько я понял, назначено какое-то вознаграждение?..

Афродита потупилась, прикусив губу. Арес зарычал и подался вперед, но Зевс придержал его. Остальные боги расступились, пропуская маленького уродца, и тот поковылял туда, где сидела в узилище золотого трона Гера. От одного прикосновения его пальцев подлокотники трона разжали хватку и освободили Геру[74]Здесь нам явлен важный принцип, и мы с ним еще не раз столкнемся: ни один бог не способен отменить чары, преображения, проклятия или волшбу другого.. Она встала, разгладила и одернула платье, всем своим видом сообщая, что положение было в ее власти от начала и до конца. Афродита вспыхнула. Как же так!

То был миг сладостного возмездия Гефеста, однако его глубинно благая натура не позволила ему злорадствовать. Вопреки – а может, и благодаря – припадкам чувства отверженности, какие он претерпевал всю жизнь, не гнев им двигал и не обида, а лишь желание порадовать, принести пользу и ублажить. Он понимал, что безобразен, и знал, что Афродита его не любит. Понимал и то, что, заяви он свое право на этот приз, она предаст его и будет то и дело прыгать в койку к его братцу Аресу. Гефест ликовал, что вернулся домой, этого достаточно.

Что же до Геры… Та отнюдь не признала, что это расплата за жестокое и противоестественное материнское предательство, и хранила высокомерное ледяное молчание. Все лучшее, что в ней было, втайне гордилось своим старшеньким, и со временем она искренне полюбила его – как все остальные олимпийцы.

Гефест еще понаделает подарков и Афродите, и всем богам и покажет себя достойным членом божественной дюжины. Под кузницу ему дали целую горную долину. Та кузница станет величайшей и самой продуктивной мастерской на свете. В помощники себе он взял циклопов, а те и сами были, как мы уже убедились, мастерами высочайшего уровня. Они учили его тому, чего пока не умел Гефест, и все вместе, работая под его началом, сотворили замечательные предметы, которые впоследствии изменили мир.

Гефест – бог огня и кузнецов, ремесленников, скульпторов и металлургов – обжился дома. Его римское имя – ВУЛКАН, оно запечатлено в «вулканах» и «вулканизованной резине»[75]Планета Вулкан и ее народ – в том числе и капитан Спок – с нашим Вулканом не связаны, насколько мне известно. Римляне иногда прозывали Вулкана МУЛЦИБЕР, литейщик, в признание его способности размягчать металл для работы – или же утишать гнев вулканов..

Свадебный пир

Разлетелись свежие приглашения на свадьбу Зевса и Геры, поспешно дополненные и женитьбой Афродиты и Гефеста. Все приглашенные на двойную свадьбу подтвердили явку – с восторженной радостью. Ничего подобного в Мироздании пока не происходило, но и Мироздание доселе не видывало богини, похожей на Геру, со всем ее собственничеством и неукротимым стремлением к порядку, церемонности и семейному достоинству.

Нимфы деревьев, рек, ветерков, гор и океанов неделями напролет только об этой свадьбе и говорили. Лесные обитатели – похотливые фавны, а также крепкие шероховатые дриады и гамадриады – тоже отправились к Олимпу из всех лесов, рощ и чащ. В честь брачной церемонии Зевс даже простил некоторых титанов. Не Атланта, конечно, и не давно изгнанного Кроноса, однако самых безобидных и наименее лютых – Иапета и Гипериона, среди прочих, – помиловали и вернули им свободу.

Чтобы подбавить задора и без того лихорадочно ожидаемому торжеству, Зевс объявил состязание: кому удастся изобрести лучшее и самое необычное свадебное блюдо, тот сможет просить о любой услуге – у самого Зевса. Бессмертные рангом пониже, а также звери с ума посходили от возбуждения: замечательная возможность блеснуть. Мыши, лягушки, ящерицы, медведи, бобры и птицы насобирали рецептов и принесли их Зевсу и Гере. Были там торты, булки, пирожные, супы, террины из шкуры угря, каши из мха и плесени. Все сладкое, соленое, горькое, кислое и пряное разместилось на небольших помостах – на пробу Владыке, Владычице и всем богам.

Но сначала состоялось бракосочетание. Первыми женились Афродита и Гефест, следом Гера и Зевс. Службу с очаровательной простотой провела Гестия: помазав всех четверых благовонными маслами, она кадила душистый дым и пела глубоким музыкальным голосом гимны семейного союза, служения и взаимного почтения. Семья и гости взирали, многие шмыгали носами и смаргивали слезы. Фавн, бестактно ляпнувший между подавленными всхлипами, что Афродита с Гефестом – чарующая пара, получил быстрый злой пинок под зад от полыхавшего негодованием Ареса.

После официальной части пришло время определить победителя великого кулинарного конкурса. Зевс с Герой не спеша прохаживались вдоль помостов, обнюхивали, тыкали пальцами, ощупывали, пробовали, пригубливали и облизывали все предложенные творения, как заправские ресторанные критики. Участники стояли по ту сторону столиков, затаив дыхание. Когда Зевс одобрительно кивнул пружинившему желе из гибискуса, жуков и грецких орехов, его создательница – юная цапля по имени Маргарита – взбудораженно вскрикнула и тут же рухнула в обморок.

Но приз достался не ей. Победило с виду скромное подношение застенчивого созданьица по имени МЕЛИССА. Она предложила богам малюсенькую амфору, наполненную почти до краев липкой тянучкой янтарного оттенка.

– Ах да, – сказал Зевс, макая палец и всезнающе одобрительно кивая. – Сосновая смола[76]Греки до сих пор добавляют сосновую смолу [resin, англ.  – Примеч. перев. ] в вино, именуют это рециной и предлагают туристам. Никто не знает, почему обыкновенно добрые и гостеприимные люди позволяют себе такое. На вкус рецина, по сути, то, что она есть: своего рода скипидар, каким художники разводят масляные краски. Обожаю..

Но не сосновая смола была в том горшочке, а нечто совсем иное. Нечто новое. Нечто клейкое, но не вязкое, тягучее, но не застойное, сладкое, но не приторное – и душистое, с ароматом, от которого все чувства бесновались от удовольствия. Мелисса назвала это «мёд». Гере, когда съела она ложку этого вещества, показалось, что дух великолепнейших полевых цветов и горных трав танцует и напевает прямо у нее во рту. Зевс облизнул тыльную сторону черпала и замычал от удовольствия. Муж с женой глянули друг на друга и кивнули. Можно было дальше не совещаться.

– Кхм… хм… уровень в этом году… оказался достойным, – сказал Зевс. – Все молодцы. Но мы с владычицей Герой единодушны. Этот… ах… мёд  – первое место.

Все остальные создания, стараясь скрыть расстройство, изобразили бурную радость и образовали полукруг, а Мелисса двинулась вперед получать награду – исполнение желания, которое обещал Владыка всех богов самолично.

Мелисса была крошкой, а пока перемещалась к возвышению для победителя, показалась еще мельче. Она подлетела (ибо умела летать, вопреки тому, что казалась слишком громоздкой и пухлой не там, где надо) к лицу Зевса как осмелилась близко и прожужжала ему вот такие слова:

– Государь, я рада, что тебе понравилось мое лакомство, но должна сказать, что творить его невероятно трудно. Приходится летать с цветка на цветок и собирать нектар на каждом. Впитать и перенести можно лишь самую малость. Весь день, пока Эфир дарует мне свет, при котором можно видеть, я вынуждена собирать, искать и возвращаться в гнездо, собирать, искать и возвращаться в гнездо – и обычно летать на большие расстояния. Но и к концу дня лишь крошечная часть собранного нектара превращается – моими тайными способами – в сладость, которая так тебя порадовала. Даже амфорка, что держишь ты в руках, – мой труд четырех с половиной недель, сам видишь, какое это трудоемкое дело. Запах меда до того силен, упоителен и неповторим, что многие приходят грабить мое гнездо. Творят они это безнаказанно, ибо я мала и могу лишь сердито жужжать на них и просить убраться прочь. Вообрази: труд многих недель можно утратить одним движением лапы ласки или языка медвежонка. Надели же меня оружием , твое величество. Ты наделил скорпиона, который ничего вкусного не творит, смертоносным жалом, а змее, которая только и делает, что нежится на солнце весь день, ты дал ядовитый укус. Дай же мне, великий Зевс, такое оружие. Убийственное, чтоб разило всякого, кто станет воровать мои драгоценные запасы меда.

Брови Зевса сошлись в сумрачной задумчивой гримасе. По небу раскатился рокот, начали собираться и клубиться черные тучи. Звери завозились, с тревогой наблюдая, как меркнет свет, а от порывов ветра захлопали скатерти и зашелестели мерцающие одеяния богинь.

Зевс, как и многие занятые важные особы, недолюбливал привередливость или жалость к себе. Эта глупая летучая точка, а не существо, требует себе смертоносного жала, а? Уж ей -то он покажет!

– Несчастное насекомое! – загремел он. – Как смеешь ты требовать столь чудовищной награды? Таким даром, как твой, нужно делиться, а не ревниво копить его. Я не только не пожалую тебе прошеного…

Мелисса перебила его писклявым недовольным жужжанием:

– Но ты дал слово!

Все собрание охнуло. Она что, действительно посмела перебить Зевса и усомниться в его чести?

– Уж извини, но, думаю, ты вспомнишь, чтó я обещал… – прорычал бог с ледяным самообладанием, которое гораздо страшнее любой вспышки гнева. – Что победитель может просить о любом одолжении. Я не обещал, что удовлетворю эту просьбу.

Крылья у Мелиссы поникли от разочарования[77]Само собой, мы еще не раз увидим, как Зевс мухлюет с клятвами и увертывается от обязательств..

– Однако, – продолжил Зевс, вскидывая ладонь, – отныне сбор меда будет даваться легче, ибо веленьем моим трудиться ты будешь не одна. Ты станешь повелительницей целого легиона, роя прилежных подданных. Кроме того, я одарю тебя смертельным и болезнетворным жалом.

Крылышки у Мелиссы бодро встрепенулись.

– Но, – не умолкал Зевс, – тому, кого ужалите вы, принесет раненому острую боль, а вот смерть это принесет тебе и твоему роду. Да будет так.

По небу раскатился еще один удар грома, и небеса начали расчищаться.

Мелисса тут же почуяла внутри себя странное движение. Глянула вниз и увидела, как из оконечности ее брюшка высовывается нечто длинное, тонкое и острое, как дротик. Жало – заточенное, как игла, но оканчивалось оно злым страшным крючком. Содрогнувшись, зажужжав и загудев, Мелисса улетела.

Мелисса  – по-прежнему греческое имя пчелы-медоноса, и ее жало – действительно оружие самоуничтожения, припасенное на крайний случай. Если пчела пытается улететь после того, как воткнула жало в кожу жертвы, стараясь высвободиться, она рвет себе внутренности. У гораздо менее полезной и трудолюбивой осы такой зазубрины на жале нет, и оса способна жалить сколько угодно без всякой опасности для себя. Однако осы, какими бы ни были докучливыми, никогда не выдвигали богам эгоистичных высокомерных требований.

Правда и другое: в науке отряд насекомых, к которым принадлежит пчела-медонос, называется Hymenoptera , что в переводе с греческого означает «свадебные крылья».

Пища богов

Вероятно, не один лишь вспыльчивый нрав и раздражительность подтолкнули Зевса столь сурово наказать Мелиссу, чей мед действительно был чудесно вкусен. Возможно, дело в политике. Весь собравшийся мир бессмертных должен был засвидетельствовать происходящее. Пусть запомнят хорошенько: Владыка богов неумолим.

Безмолвие, сгустившееся над свадебном пиром, было таким же мрачным и сердитым, как тучи, что собрались перед этим. Зевс поднял амфору с медом над головой.

– В честь моей владычицы и возлюбленной жены благословляю эту амфору. Да не опустеет она никогда. Вечно пусть питает нас. Кто б ни пригубил этот мед, никогда не состарится и не умрет. Пусть будет пищей богов, а смесь его с соком фруктов – напитком богов.

Разнесся клич всеобщего ликования, взлетели горлицы, а тучи и молчание развеялись. Музы Каллиопа, Эвтерпа и Терпсихора вышли вперед и хлопнули в ладоши. Заиграла музыка, зазвучали восславляющие гимны, начались танцы. Много тарелок перебили тогда на радостях, и традицию эту блюдут до сих пор, где бы ни сходились греки поесть, попраздновать и пособирать с туристов деньги.

Греческое слово, означающее «бессмертный», – амбротос , а «бессмертие» – это и есть АМБРОЗИЯ: так стали называть тот особый, благословленный мед. Его перебродившая питьевая разновидность, своего рода медовуха, именуется НЕКТАРОМ – в честь цветов, сделавших этот сладкий подарок.

Гадкий Зевс

Чаша Геры была полна – и буквально, в тот конкретный миг, поскольку внимательная наяда наполняла ее кубок нектаром доверху и через край, и фигурально. Ее старший сын блистательно женился, а Зевс принес клятвы верности и преданности ей – в присутствии всех, кто хоть что-то в этом мире значил.

И потому она не замечала, даже сейчас, что ее ненасытный господин не сводит похотливых взоров с танцующей ЛЕТО, самой красивой нимфы с острова Кос[78]Кос – родина одноименного салата-латука [римский салат, или ромен-салат, по-английски называется cos.  – Примеч. перев. ], этот вид зелени – ключевой компонент салата цезарь.. Лето была дочерью титанов Фебы и Коя, что недавно получили амнистию от Зевса и явились на пир.

Зевсу на ухо забормотали:

– Ты думаешь, что моя племянница Лето обязана тебе жизнью, а потому будет готова разделить с тобой ложе.

Зевс глянул в мудрые, озорные глаза своей наставницы Метиды – океаниды, славившейся непревзойденным умом, хитростью и проницательностью. Метиды, которую он по-прежнему любил и которая, несомненно, любила его. Кровь в нем, и без того подогретая нектаром и амброзией, от танцев и музыки распалилась еще пуще[79]Вообще-то у богов не кровь в венах, а красивая серебристо-золотая жидкость, именуемая ИХОРОМ. Парадоксальная это жидкость: у нее были все жизнетворные свойства амброзии и нектара, однако она была убийственна и смертельно ядовита для смертных.. Искра, вспыхивавшая между ним и Метидой, рисковала заполыхать великим пожаром.

Она это заметила и вскинула руку.

– Никогда, Зевс, никогда. Я тебе была вместо матери. Кроме того, сегодня твоя свадьба – ты совсем, что ли, стыд растерял?

Стыд – аккурат то, что Зевс и растерял. Принялся распускать руки под столом. Встревожившись, Метида встала и удалилась. Зевс поднялся и пошел за ней. Она заспешила, повернула за угол и ринулась вниз с горы.

Зевс помчал вдогонку, по дороге превращаясь сначала в быка, потом в медведя, следом во льва и напоследок – в орла. Метида спряталась за грудой валунов глубоко в пещере, но Зевс, обернувшись змеем, ухитрился пролезть в просвет между камнями и обвить Метиду своими кольцами.

Метида Зевса всегда любила и, утомленная и тронутая его настойчивостью, наконец поддалась. И все же, когда свершилось соитие, Зевса что-то продолжало тревожить. Пророчество, услышанное от Фебы. Что-то про ребенка Метиды, который вырастет и свергнет отца.

После, в игривой постельной беседе, они взялись обсуждать превращения – метаморфозы , как зовут их греки. Как бог или титан может превращать других – или превращаться сам – в зверей, растения или даже неживые предметы, как это получилось у Зевса, когда гнал он Метиду. Она поздравила его с успехами в этом искусстве.

– Да, – сказал Зевс с некоторым самодовольством, – я преследовал тебя в обличье быка, медведя, льва и орла, но лишь змеем поймал тебя. У тебя репутация хитрой и изворотливой, Метида, но я одолел тебя. Признайся.

– Ой, я уверена, что могла бы тебя обскакать. Да превратись я в муху, ты бы нипочем не поймал меня, а?

Зевс рассмеялся.

– Ты так думаешь? Плохо же ты меня знаешь.

– Ну давай, – поддразнила его Метида. – Поймай! – С жужжанием превратилась она в муху и заметалась по пещере. В мгновение ока сделался Зевс ящерицей и одним движением длинного липкого языка Метида (вместе с каким бы то ни было Зевсовым чадом, что уже сейчас могло зарождаться у нее в утробе) оказалась надежно упрятана в его нутро. Скверная привычка Кроноса слушаться пророчеств и жрать любого, кому предречено свергнуть предка, похоже, передалась и сыну его Зевсу.

Проскользнув обратно на Олимп в собственном обличье и поздравив себя с тем, насколько хитрее он оказался, чем знаменитая этим качеством Метида, Зевс попал как раз в разгар музыки и танцев, и жена его, кажется, ничего не заметила.

Мать всех мигреней

Владыку богов накрыло мигренью. не похмельем от свадебного пира, не головной болью, какая бывает от задачки, которую необходимо решить, – у него как вождя таких всегда хватало, – а головной болью, в смысле настоящей болью в голове. Но какой! С каждым днем становилось все хуже, и Зевса одолевала острейшая, сокрушительная, ослепительная, убийственная мука, невиданная в истории чего угодно. Боги, может, и избавлены от смерти, старения и многих других ужасов, какие настигают и пугают всех, кто невечен, зато от боли они не застрахованы.

Зевсовы вопли, вой и крики разносились по долинам, ущельям и пещерам континентальной Греции. Звенели эхом в гротах, между скалами и бухтами островов, пока весь мир не забеспокоился, уж не повылезали ли гекатонхейры из Тартара и не разразилась ли титаномахия по второму разу.

Братья, сестры и прочие родственники озабоченно вились вокруг него на морском берегу, где обнаружили Зевса: тот умолял своего племянника Тритона, старшего сына Посейдона, утопить его в соленых пучинах. Тритон отклонил эту просьбу, и потому все шевелили извилинами и пытались измыслить другой способ избавления, а бедняга Зевс, страдая, метался и вопил, стискивая голову, словно пытался раздавить ее.

И тут Прометей, юный титан, любимец Зевса, нашелся и нашептал Гефесту свою затею, тот с готовностью кивнул, а затем ухромал к себе в кузницу со всей прытью, на какую способны были его увечные ноги.

А происходило у Зевса в голове интересное. Неудивительно, что страдал он от такой сокрушительной боли, потому что хитроумная Метида была по уши в делах: сидя у него в черепе, она плавила, обжигала и ковала себе доспехи и оружие. В разнообразной, здоровой и сбалансированной диете богов имелось в достатке железа и других металлов, минералов, веществ редкоземельных и следовых элементов, и Метида добыла их все у Зевса в крови и костях – все руды и составляющие компоненты, какие бы ни понадобились.

Гефест, одобривший бы ее зачаточные, но действенные знания в металлургии, вернулся на людный пляж и принес с собой здоровенный топор – двухсторонний, на минойский манер.

Прометей убедил Зевса, что единственный способ облегчить его муки – отнять ладони от висков, преклонить колена и крепиться в вере. Зевс пробормотал что-то насчет неувязки для Владыки богов – нет никого над ним, в кого веровать, – но послушно пал на колени и стал ждать своей участи. Гефест бодро и уверенно поплевал на ладони, схватился за топорище и, пока публика, притихнув, наблюдала, одним гладким движением опустил топор на середку Зевсова черепа, опрятно расколов его пополам.

Повисла жуткая тишина – все глазели с ошарашенным ужасом. Ошарашенный ужас превратился в предельное недоумение, а следом – в недоуменное обалдение: все увидели, как из расколотого черепа Зевса вздымается наконечник копья. Следом показались рыжеватые перья шлема. Наблюдавшие затаили дыхание, и вот уж взорам их предстала женская фигура, облаченная в полный доспех. Зевс склонил голову – то ли от боли, то ли от облегчения, преклонения или попросту от ужаса, толком никто не разобрал, – и, словно склоненная голова его была пандусом или сходнями, спущенными для ее удобства, сиятельная сущность спокойно шагнула на песок и поворотилась к Зевсу.

В пластинчатых доспехах, со щитом, копьем и в шлеме с плюмажем, она смотрела на отца неповторимыми, чудесными серыми глазами. И этот серый оттенок, казалось, излучает самое главное в ней – беспредельную мудрость.

С одной из сосен, что окаймляли пляж, слетела сова и уселась на сияющее плечо воительницы. Из дюн выползла изумрудно-аметистовая змея и свилась у ног девы.

Зевсова голова с довольно противным чавканьем срослась и исцелилась.

Всем присутствовавшим было ясно, что эта новая богиня наделена всеми полномочиями власти и личной силы, что вознесут ее над бессмертными. Даже Гера, догадываясь, что новенькая – уж точно плод беспутной связи, случившейся очень вскоре после их с Зевсом свадьбы, чуть не поддалась искушению склонить колено.

Зевс глядел на дочь, из-за которой он претерпел столько боли, и радушно улыбался. На ум ему пришло имя, и он произнес его:

– Афина!

– Папа! – отозвалась она, нежно улыбаясь в ответ.

Афина

Свойства, воплотившиеся в Афине[80]Еще Athena пишется как Athene , однако никакого дополнительного смыслового оттенка в таком варианте произношения не возникает, по-моему., станут ключевыми достоинствами и достижениями великого города-государства, который получит ее имя, – Афины. Мудрость и проницательность она унаследовала от своей матери Метиды. Ее силы – искусство рукоделия, войны и государственности. А также закон и справедливость. Она отхватила себе и часть владений Афродиты – любовь и красоту. Афинин извод красоты выражался в эстетике, в восприятии идеалов в искусстве, поведении, мыслях и характере, а не в физическом, очевидном и, вероятно, поверхностном виде, какими всегда ведала Афродита. Любовь, за которую отвечала Афина, тоже менее распаленная и физическая, такая, какую позднее станут именовать платонической. Афиняне стали превозносить эти качества Афины превыше всех прочих так же, как восхваляли они ее саму, их покровительницу, превыше всех бытовавших бессмертных. Я называю их «бытовавшими», поскольку – и об этом мы еще узнаем – двое других олимпийских богов, еще не рожденных, вскоре сыграют свою роль в определении того, что значит быть афинянином и греком.

Позднее Афина и Посейдон посоперничают за покровительство над городом Кекропия. Посейдон ударил трезубцем в скалу, на которой они оба стояли, и забил из нее родник соленой воды; впечатляющий фокус, но в соленой воде вообще-то никакого толка, просто живописный общественный фонтан. Простеньким же подарком Афины стало первое оливковое дерево. Граждане Кекропии в мудрости своей углядели многую пользу от плодов, масла и дерева и выбрали Афину своим божеством-покровительницей, а также защитницей, и изменили название города на Афины – в ее честь[81]Власть на морях и возможная благодаря ей торговля не раз спасали Афины (и подарили ошеломительную победу над персами в Саламинском сражении). Но разведение олив и прочие ремесла, искусства и умения – вотчина Афродиты, и они имели, возможно, даже бόльшую значимость..

В Риме ей поклонялись как МИНЕРВЕ, но без той особой личной связи, какую ощущали с ней греки. Ее любимые животные – сова, этот почтенный символ недреманной мудрости, а также змея – под чьим обличьем отец завоевал ее мать. Олива, чьи мягкие и много на что годные плоды оказались великим благословением для Греции, тоже была для нее священна[82]Помимо доспехов на Афине всегда изображали ЭГИДУ. Договориться, как именно выглядела эгида, пока не удалось. Иногда ее описывают как звериную шкуру (изначально козлиную: аига  – греческое слово, означающее «козел»), хотя позже в скульптуре и керамике возникали и львиные, и леопардовые шкуры. Эгидой Зевса обычно считают его щит, возможно обтянутый козлиной шкурой, на нем изображено лицо Горгоны. Цари и императоры, желая намекнуть на свое полубожественное положение, набрасывали эгиду себе на плечи – в знак права на власть. В наши дни это слово подразумевает лидерство или авторитетность. «Под эгидой» того или иного человека, принципа или организации совершаются те или иные действия или делаются заявления..

Кажущаяся нежность тех серых глаз выдавала новое видение идеала красоты – соединявшего физическую силу с силой натуры и ума. Недальновидно это – сердить Афину. Кроме того, если насолил Афине – насолил и Зевсу. Он в дочке души не чаял, и что б ни сделала она – всё умница. Арес, самый нелюбимый ребенок Владыки, составлял интересный противовес своей сводной сестре. И та и другой – боги войны, но Афину интересовало планирование, тактика, стратегия и умное искусство противостояния, тогда как Арес был богом боя, схватки и всевозможных драк. Он понимал только насилие, натиск, нахрап, покорение и усмирение. Как ни противно, однако следует признать: мощь каждого из них по отдельности не могла сравниться с той, какая возникала в союзе Ареса и Афины.

Афине часто придавали дополнительное имя ПАЛЛАДА, и как Афина Паллада она охраняла свой город Афины. Символ ее хранительства назывался палладием , это слово как-то ухитрилось просочиться в названия театров[83]Например, лондонский театр «Палладиум» (с 1910 г.), кинотеатры «Палладиум» в Нью-Йорке (1927–1997) и Голливуде (с 1940 г.) и др. – Примеч. перев. , а также подарило нам химический элемент Pd . Изначально Паллада была дочерью морского бога Тритона и подругой детства Афины. Они затевали полушутейные войнушки друг с другом. Как-то раз, когда Паллада побеждала Афину, Зевс (вечно бдевший и защищавший свою любимицу) вмешался и, метнув парализующую молнию, вышиб из Паллады дух. Афина в пылу игры нанесла coup de grâce и добила подругу. Навеки взяла себе потом имя Паллады – скорбный знак вечной любви и раскаяния.

Афина, как и Деметра, оставалась не оскверненной мужчинами[84] Парфенос [также партенос.  – Примеч. перев. ] по-гречески означает «девственница», это слово часто добавляется к имени Афины, отсюда и название Парфенона – ее храма на Акрополе.. Ее бездетная одинокая жизнь и юношеская дружба с Палладой наводят некоторых на мысли, что Афину следует считать символом женской однополой любви.

Внутренняя Метида

Когда Зевс одурачил мать Афины, чтобы та обернулась мухой, а он бы потом слизнул ее ящерным языком, Метида повела себя с несвойственной ей глупостью. Казалось бы.

На самом деле никто ее не одурачил. Одурачила она. «Метида» означает «ловкость» и «хитрость», никуда не денешься. Она вполне сознательно дала себя пожрать – более того, она же и заставила Зевса это сделать. Она понимала, что, пожертвовав своей свободой и навеки оставшись внутри него, сможет стать его мудрой советчицей, своего рода «консильери», и нашептывать ему наставления. Нравится ему это или нет.

Тот, кто вещает правду в глаза власти, обычно оказывается в цепях и до срока в могиле, но в голове у Зевса Метиду было не заткнуть. Она станет прозорливо сдерживать бесшабашные выходки и отчаянные страсти, что частенько грозили богу грома неприятностями. Его бурный нрав, похоть и ревность необходимо было уравновешивать ее спокойным голосом – тем, что умел направлять его инстинкты в более рациональное и просвещенное русло.

Пожертвовала ли Метида своей свободой из чувства долга и ответственности или же из любви к Зевсу, которого она обожала, с уверенностью утверждать нельзя. Мне нравится считать, что из смеси первого и второго. Такова была, как сказали бы греки, ее мойра  – служить и любить.

Вместе с другими положительными чертами Зевса – харизмой[85]Здесь это затасканное слово нам применить позволительно: оно греческое, в конце концов, и позволяет описать и Афину как наделенную милостью харит., сердечностью, наивной доверчивостью и (обычно) сильным чувством справедливости, честностью и правдивостью – умное внутреннее руководство Метиды помогло Владыке богов стать великим правителем, чьи качества многократно превзошли отцовы и дедовы, Кроноса и Урана. По сути, настолько Метида вросла в него, что Гомер иногда именует Зевса Метиетой  – «мудрым советчиком».

В поиске убежища

Мудрость, воплощенная в Метиде, может, и нашептывала Зевсу в одно ухо, зато второе вечно слушало жаркие призывы страсти. Когда красивые девушки и женщины – а иногда и юноши, – попадались ему на пути, ничто не могло остановить его от преследований по всему свету, даже если ради этого приходилось превращаться во всевозможных животных. Стоило сладострастию накрыть его, как Метида способна была совладать с ним не более, чем шепот – в силах унять бурю, а вопли ревнивой ярости, какими разражалась Гера, действовали на него не мощнее, чем трепет крыльев бабочки способен сбить корабль с курса.

Я уже говорил, что пылкие взоры Зевса успели пасть на Лето, скромную дочку титанов Фебы и Коя. Воображаю, что эпитет «скромная», применяемый женщиной к себе самой, должен раздражать (о скромных мужчинах слышишь куда реже), однако Лето стала как раз таким малым божеством, что воплощает именно это свойство – сдержанного достоинства, которое возникает в мыслях при слове «скромный»[86]Я глянул в тезаурус и там обрел: «безыскусный, робкий, мягкий, сдержанный, застенчивый, тихий, стыдливый, стеснительный, скрытный, немногословный, боязливый, неуверенный, трусоватый; приличный, порядочный, благовоспитанный, девичий, почтенный, подобающий, добродетельный, чистый, невинный, целомудренный; здравомыслящий, уравновешенный, солидный, чопорный, ханжеский, насупленный». Вряд ли найдется много женщин, кого приведут в восторг подобные определения, примененные к ним самим.. Тем не менее Зевс вскоре настиг ее – и управился с нею.

Неброской титаниде Лето (ЛАТОНА у древних римлян) позднее начали поклоняться как богине материнства, а также образцу скромности. Вероятно, все из-за беременности, которая, после того как Зевс овладел Лето, обернулась самой большой отвагой и победой в испытании. Ибо когда Гера обнаружила, что ее муж обрюхатил Лето, она велела своей бабке Гее не пускать Лето рожать ни на какой земле. Гера и так была вне себя из-за того, что низкородная Афина завоевала больше Зевсовой любви, чем их благородные сыночки Гефест и Арес (в припадке материнского чувства она уже, видимо, забыла, что сама вышвырнула Гефеста с небес), и потому не собиралась допускать, чтобы еще один ублюдочный божок полез нарушать установленный порядок среди олимпийцев. Многое в Гере напоминает Ливию, жену римского императора Августа, или жен некоторых английских королей и мафиозных донов. Вечно присматривают они за династичностью и кровным родством, вечно готовы на все ради чести и семьи, ради фамильных древ и наследования.

Лишенная пристанища на земле, несчастная беременная Лето моталась по морям, ища, где бы родить. Попыталась укрыться у буйных гипербореев, что жили за Северным ветром[87]Территория современной Фракии, на границе Греции, Болгарии и Турции., но те, боясь гнева Геры, не впустили ее. Во всех смыслах без руля и без ветрил, Лето направила молитвы Зевсу, из-за которого и попала в этот жуткий переплет; однако его власть как Повелителя богов зиждилась на принятии и укреплении права других богов повелевать своими наделами и являть свою волю. Он не мог вмешаться и отменить вердикт Геры или развеять ее ужасные чары. Вожди, цари и императоры вечно жалуются, что они самые несвободные даже по сравнению со своими подданными, и в этом есть некоторая истина. Зевс, разумеется, при всей мощи и величии, всегда был ограничен министерскими принципами правления – консенсусом и коллективной ответственностью, они и позволяли ему править.

Все, что он мог сделать для Лето, – уговорить брата Посейдона создать приливную волну и дотащить лодку Лето до маленького необитаемого острова Делос, что болтался средь заводей и бурунов Киклад, не укорененный в морском дне и потому за пределами Гериного проклятия.

Двойняшки!

Изнуренная лето высадилась на гостеприимном плавучем острове Делос, и сил ей хватило лишь на то, чтобы заползти за дюны и укрыться среди одиноко росших сосен на краю пляжа. Те немногие орешки и травы, какие она могла здесь добыть, не способны были пропитать бурную жизнь, что уже толкалась в ней, и потому Лето добралась до зеленой долины, которую заметила вдали. Там, у подножия горы Кинф, она прожила месяц – на фруктах и орехах, как дикий зверь, зато неуязвимая для проклятия Геры. Живот ей так раздуло за это время, что она опасалась, уж не чудищем или великаном беременна. Но продолжала собирать еду, питаться и отдыхать, собирать еду, питаться и отдыхать.

Однажды приступы голода уступили новым и более острым припадкам боли. Одинокая, без чужой помощи, Лето родила девочку – милейшее дитя из всех рожденных доселе[88]Афродита и Афина, обе равные ей по красоте, не были рождены , говоря строго, а потому утверждение верно.. Новоявленная мать выдохнула имя – АРТЕМИДА. Сильная, наделенная поразительнейшей ртутной прытью и гибкой силой, малышка в первый же свой день на белом свете взялась за необходимую и чудотворную работу. Ибо Лето поняла, почему ее беременность была такой тяжкой и грузной – внутри у нее был еще один ребенок, и этот младший из двойни шел по родовым путям боком, отчего Лето маялась сокрушительными муками. У Артемиды, как выяснилось, было инстинктивное чутье, как легче всего принять дитя, и она помогла с рождением своего великолепного брата.

Мальчик захныкал, и мать с дочерью заплакали от радостного изумления. Волосы у него на голове были не гагатово-черные, как у его сестры или матери, а белокурые – наследие от бабушки по материнской линии, сияющей Фебы. Лето назвала дитя АПОЛЛОНОМ. Аполлон Делосский, как иногда называют его в честь места, где он родился, и Аполлон Феб – в знак почтения к бабушке-титаниде и его собственной лучезарной, золотой красоте, ибо фебус означает «сияющий».

Артемида

Зевс обожал Артемиду почти так же, как Афину, и из кожи вон лез, чтобы защитить ее от Геры – та и смотреть-то не могла на очередной плод адюльтера, особенно на этот, который она высокомерно сочла шебутной пацанкой и посрамлением достоинства женского божества.

Однажды вечером, когда Артемида еще была девчонкой, Зевс увидел, как она играючи ловит и отпускает мышей и лягушек в подлеске у основания горы Олимп. Он присел рядом на валун и втащил ее к себе на колени.

Она подергала его за бороду, а потом спросила:

– Папа, ты меня любишь?

– Артемида, ну что за вопрос! Сама знаешь, что да. Знаешь, что я люблю тебя всем сердцем.

Если вы ребенок безнадежного блудодея, то отца можно уломать почти на что угодно. Артемида вертела Зевсом с той же легкостью, с какой накручивала на пальчик его бороду.

– Ты меня сильно-сильно любишь и желание мое исполнишь?

– Конечно, моя милая.

– Хм. Если вдуматься, пустячок. Ты исполняешь желания даже всяких мелких и незаметных нимф и водных духов. Давай ты несколько моих желаний исполнишь?

Про себя Громовержец застонал. Весь мир, казалось, считал, будто Зевс всемогущ, сидит на олимпийском троне и повелевает небесами и землей, и это самая простая работа. Что им известно об отцовской вине, братском соперничестве, властной борьбе и ревнивых женах? Угоди одному родичу – взбесишь другого.

– Несколько? Ох ты. У тебя же наверняка есть все, что девочке хочется? Ты бессмертная, а когда достигнешь вершины красы – не состаришься. Ты сильная, умная, шустрая и… ай! – Последний вскрик вырвался у него потому, что у него из подбородка выдернули волос – довольно жестоко.

– Да они нетрудные, пап. Малюсенькие.

– Ладно, выкладывай.

– Я хочу, чтобы у меня никогда-никогда не было мальчика или мужа, и пусть никакой дядька ко мне не прикасается, ну ты понимаешь, как…

– Да, да… кхм… очень понимаю.

Вероятно, тогда-то Зевс впервые зарделся.

– А еще я хочу себе много-много имен, как у моего брата. Они называются «прозвания». А еще лук – у него их целый набор, а у меня ни одного, потому что я девочка, а это вообще нечестно. Я старшая из двойни, между прочим. Гефест может мне сделать очень особенный, на день рождения, как Аполлону, – серебряный лук с серебряными стрелами, пожалуйста. А еще хочу тунику до колен, чтобы в ней охотиться, потому что длинные платья дурацкие и неудобные. Не нужны мне покровительства над селами или городами, хочу править горными склонами и лесами. И оленями. Мне нравятся олени. И собаки – охотничьи, а не комнатные, от этих никакого толку. И, если тебе не жалко, хочу хор девочек, пусть воспевают меня в храмах, и нимф, чтоб выгуливали собак, присматривали за мной и помогали защищать меня от дядек .

– Всё? – У Зевса от этого перечисления чуть голова не пошла кругом.

– Кажется, да. А, и хочу власть, чтобы облегчать тетенькам роды. Я видела, как это больно. Если честно, это вообще-то ужас какая гадость, и я хочу помогать, чтоб было легче.

– Вот же поди ж ты. А Луны тебе не надо, а?

– О, отличная мысль! Луна. Да, Луну хочу, пожалуйста. У меня всё. Больше никогда-никогда ни о чем не попрошу.

Зевс исполнил все ее желания. Как не исполнить?

И стала Артемида богиней чащи и чистоты, невыдрессированных и неукрощенных, гончих и газелей, повитух и Луны. Повелительница лучников и охотниц ценила свою независимость и целомудрие превыше всего. Доброта, с какой она сострадала женщинам в родах, уравновешивалась свирепостью, какую проявляла Артемида, преследуя добычу и наказывая любого мужчину, позволявшего себе слишком приблизиться. По всему Древнему миру боялись ее, обожали и поклонялись ей, и известна она была, в честь горной страны, где родилась, как КИНФИЯ[89]В англ. Cynthia (Синтия), распространенное женское имя. – Примеч. перев. . Римляне именовали ее ДИАНОЙ. Ее личное дерево – кипарис. В той же мере, в какой Афина была богиней всего выращенного, созданного, вытворенного и обдуманного, Артемида – в своем владении природным, инстинктивным и диким – была ее противоположностью. Впрочем, у обеих – а также у Гестии – имелась общая страсть: собственное целомудрие.

Аполлон

Артемида – серебро, а ее брат-близнец Аполлон – золото. Артемида – Луна, он – Солнце. Его лучезарные черты зачаровывали любого, кто их видел. Его пропорции и очертания и по сей день остаются идеалом определенной разновидности мужской красоты. Я говорю «определенной разновидности», потому что Аполлон поражал воображение не только светлой кожей, но и безбородым лицом – и безволосой грудью, что среди греков или богов редкость. Как Иаков в Библии, он был гладким, однако из-за этого не менее мужественным.

Аполлон был владыкой математики, рассудительности и логики. Поэзия и медицина, знание, риторика и просвещение – его вотчина. По сути, он был богом гармонии. Мысль о том, что грубый материальный мир и его обыденные предметы имеют божественные свойства и способны быть созвучными небесам, – аполлоническая, выражена ли она в магических пропорциях квадратов, кругов и сфер, или в безупречных модуляциях и ритмах голоса, или в цепочке рассуждений. Даже глубинные смыслы и судьбы можно прочесть в обычных предметах – если есть у вас такой дар. Аполлон располагал им в изобилии, а к тому же – неспособностью ко лжи. Благодаря этому его, естественно, выбрали повелителем оракулов и предречений. Священным для него был питон, конечно, а также лавр. Его животные-символы – дельфин и белый ворон[90]Почему Аполлон сделал ворона черным и почему лавр стал для этого бога священным, мы вскоре узнаем..

Глупец тот, кто счел бы золотую красу Аполлона признаком слабости. Аполлон был первоклассным лучником, а когда надо – свирепым и лютым воином, как всякий на Олимпе, и как и все его ближайшие родственники, он был способен на жестокость, подлость, ревность и злобу. Что необычно, в Риме ему поклонялись под его греческим именем, без всяких изменений. Аполлон был Аполлоном, куда бы ни отправились вы в Древнем мире.

Гнев Геры

На плавучем острове своего рождения младенцы Аполлон и Артемида оказались под прицелом неукротимого гнева Владычицы неба. Гера сделала все возможное, чтобы не допустить рождения этих живых напоминаний о неверности Зевса, и ее досада и злость от неудачи не имели границ. И она вновь взялась за дело.

Когда двойняшкам было всего несколько дней отроду, Гера наслала на остров змея Пифона – пусть пожрет этих детей. Помните кусок магнетита, который беременная Рея подсунула Кроносу, чтобы тот проглотил его вместо младенца Зевса? Тот самый, который Кронос потом выблевал, а Зевс метнул прочь с Офриса? Так вот, он упал в место под названием Пифо, что на склонах горы Парнас. Крепко зарывшись в землю, он со временем станет Омфалом, или же пупом земли греческой – пупком Эллады, ее духовным центром и точкой происхождения. Именно на том месте, куда он упал, по приказу Геи, для которой оно и так уже было священным, возник из земли драконоподобный змей – чтобы служить стражем камня. Получив имя по месту возникновения, змей стал прозываться Пифоном[91]Это греческое слово также произносится «питон».  – Примеч. перев. , как с тех пор и многие змеи в его честь.

Гера в гневе своем отправила Пифона на остров Делос – убить Лето и ее детей. Зевс, рискуя взбесить Геру еще сильнее, нашептал эту весть ветру, а тот передал ее малышу Аполлону, Аполлон в отчаянии переслал ее Гефесту, умоляя смастерить ему лучший лук и стрелы, какие его сводный брат только мог сотворить. Гефест маялся в кузнице семь дней и семь ночей, и наконец непревзойденно прекрасное и мощное оружие вместе с набором золотых стрел отправили на Делос – как раз вовремя, чтобы Аполлон успел их получить, спрятаться за дюнами и ждать прибытия великого змея. В тот миг, когда Пифон возник из моря и скользнул по песку, Аполлон вышел из засады и выстрелил змею в глаз. Порубил мертвое тело на кусочки прямо на пляже и послал в небо великий победный клич.

Может показаться, что Аполлон имел полное право защищать сестру, мать и себя самого от столь смертоносного создания, однако Пифон был существом хтоническим – он возник из земли, а потому – детищем Геи, и, значит, находился под божественным покровительством. Зевс понимал, что Аполлона за убийство змея придется покарать – или же сам он утратит всякую власть.

По правде говоря, наказание, которое он выбрал для Аполлона, оказалось не очень-то суровым. Зевс изгнал юного бога на восемь лет на родину змея – к горе Парнас, чтобы юноша там покаялся за свой проступок. Помимо того, что Аполлону пришлось занять место стража Омфала, ему же вменили в обязанность организовывать регулярные спортивные соревнования. Пифийские игры проводились каждые четыре года, по одной перед Олимпийскими и после них[92]Вместе с регулярными Немейскими и Истмийскими играми, Пифийские и Олимпийские игры составляли так называемые Панэллинские игры. Тогдашние призы не очень-то сопоставимы с сегодняшними пухлыми кошельками и владениями. Оливковый венок победителю Олимпийских игр, лавровый – Пифийских, сосновый – Истмийских и… самый восхитительный из всех: венок из дикого сельдерея везучему победителю Немейских игр..

А еще Аполлон основал в Пифо (это место он переименовал в Дельфы[93]Название Дельф предположительно происходит от дельфис , что означает «матка». Само собой, оно может происходить и от слова адельфи , что значит «собратья» (то есть происходящие из одной и той же матки). Следовательно, это священное место именуется в честь Аполлона-брата, возможно, в честь утробы Геи. Есть и еще одна теория: Аполлон прибыл в Пифо верхом на дельфине, дельфис по-гречески. Дельфин, в конце концов, рыба с маткой. Но как Аполлону удалось заплыть так далеко по суше верхом на дельфине, я не вполне понимаю.) оракул, где всяк мог задать вопрос о будущем – богу или его назначенной жрице (их называли СИВИЛЛАМИ или ПИФИЯМИ). В трансе провидческого экстаза жрица сидела скрытой от вопрошавшего, над пропастью, что проницала утробу самой земли, и призывала двусмысленные пророчества в комнату над собой, где взволнованный проситель ждал речений. Считалось, что так провидческие силы Аполлона и сивиллы восходят отчасти к самой Гее, прабабушке Аполлона. Пары́, что, как говорили, возносились из-под земли, многие принимали за дыхание самой Геи[94]Когда Пифия пророчила, она становилась одержима богом Аполлоном, титанидой Фемидой или богиней Геей. Вероятно, всеми троими разом. По-гречески «божественная одержимость» – энтусиасмос , энтузиазм. Энтузиаст – человек «вобожествленный», вдохновленный богами.. Там бьет Кастальский ключ, чьи воды, по преданию, вдохновляют тех, кто пьет их или слышит их шепот, на поэзию[95]Поговаривают, что родник пробивался из подземного кастальского источника, радовавшего местных козлов, судя по всему. Вероятно, это напоминало людям дыхало дельфина, и это еще одно объяснение, почему те места переименовали из Пифо в Дельфы. Касталия, кстати, название грядущего мира в романе Германа Гессе «Игра в бисер»..

Так Аполлон Делосский сделался и Аполлоном Дельфийским. Люди по сей день ездят в Дельфы – спросить о будущем. Я сам в том числе. Аполлон никогда не лжет, но никогда не дает и прямого ответа: он развлекается тем, что отвечает вопросом на вопрос – или шарадой настолько смутной, что она обретает смысл слишком поздно, когда уже ничего не предпримешь.

Чтобы искупить прискорбное убийство и позволить приконченному Пифону спать вечным сном смерти в объятиях его матери Геи, Зевс наконец закрепил усыпальницу Пифона – остров Делос – на земле. Остров больше не плавает привольно, но все, кто навещает его, подтвердят, что к нему до сих пор трудно подобраться: его одолевают периодические ветра- мельтеми и коварные течения. Любого путешествующего на Делос с немалой вероятностью ждет лютая морская болезнь. Словно Гера так и не простила Делос за то, какую роль он сыграл в рождении ЛЕТОИДОВ – славных близнецов Артемиды и Аполлона.

Майя, Майя

Сколько же теперь стало олимпийцев? Давайте быстренько посчитаем по головам. Зевс – на троне, Гера – при нем, итого двое. Рядом – Гестия, Посейдон (которому нравилось выбираться на сушу и приглядывать за Зевсом), Деметра, Афродита, Гефест, Арес, Афина, Артемида и Аполлон – итого одиннадцать. Аид не считается, потому что он все время торчал в преисподней и место в додекатеоне его нимало не интересовало. Одиннадцать. Стало быть, для кворума в двенадцать недостает одного.

Не успела пыль осесть, а истошные обвинения из-за неурядицы с Пифоном притихнуть до упреков и неласковых взглядов, как Зевс узрел путь своего долга. Нужно родить двенадцатого, последнего бога. Или, иными словами, его чокнутый на сексе взор пал на очередную аппетитную бессмертную.

Во время титаномахии Атлант, самый свирепый боец среди титанов, породил семь дочерей от океаниды ПЛЕЙОНЫ. В ее честь те семь сестер получили имя ПЛЕЯДЫ, хотя иногда, из почтения к отцу, к ним обращались как к АТЛАНТИДАМ.

Старшая, самая пригожая из тех темноглазых сестриц, звалась МАЙЕЙ. Она жила себе застенчивой и счастливой ореадой на приятных коринфских склонах горы Киллены в Аркадии[96]Ныне гора Килини.. Счастливой она была, пока однажды ночью великий бог Зевс не явился к ней и не заделал ей ребенка. С великой скрытностью – ибо слухами о Герином отношении к Зевсовым внебрачным чадам полнился белый свет, и те слухи вселяли страх во всякую красавицу, и в Греции, и за ее пределами, – Майя, когда пришел срок, родила в удаленной скрытой пещере здорового мальчика и назвала его ГЕРМЕСОМ.

Чудо-чадо

Гермес показал себя необычайно шустрым и развитым ребенком из всех, что когда-либо дышали в этом мире. Через четверть часа после рождения он переполз всю пещеру из конца в конец, одновременно болтая с ошарашенной матерью. Еще через пять минут он запросил какой-нибудь свет, чтобы получше разглядеть стены. Света ему не дали, и тогда он стукнул камнем по камню над жгутом из соломы и развел огонь. Ничего подобного раньше никому не удавалось. Встав во весь рост (все еще даже не получаса отроду), этот замечательный младенец объявил, что собирается на прогулку.

– Тугая тьма этого тесного тайника сообщает мне болезненно острую клаустрофобию, – сказал он, изобретая попутно аллитерацию и целое семейство слов, содержащих «фобия». – До скорейшего свидания. Займись прядением или вязанием – или чем там еще, как полагается хорошей матери.

Выбравшись на склон горы Киллены, этот исключительный и поразительный чудо-ребенок принялся мурлыкать себе под нос. Его мурлыкание сделалось мелодичным пением, какому тут же стали подражать соловьи в окрестных лесах – и с тех пор всё пытаются изобразить.

Гуляя по окрестностям, Гермес не ведал, как далеко забрался, но на каком-то поле открылся ему чудесный вид стада снежно-белых животных, что щипали траву и тихонько мычали в лунном свете.

– О! – зачарованно вздохнул он. – Какие чудные мумучки. – Пусть и был чрезвычайно развит, детские словечки он еще не превзошел.

Гермес смотрел на коров, коровы смотрели на Гермеса.

– Идите сюда, – велел он.

Коровы поглядели еще немножко, а затем опустили головы и продолжили пастись.

– Хм. Так вот, значит, да?

Гермес быстро поразмыслил, собрал длинные листья травы и наплел из них некие коровьи подобия подков, а затем приделал их ко всем копытам каждой коровы. Свои крошечные пухлые ножки он обернул лавровыми листьями. Затем отломил ветку юной ивы, оборвал с нее листья, и получился длинный хлыст, каким Гермес принялся умело шпынять коров и, подхлестывая, согнал их в сплоченное и послушное стадо. Для верности он сопроводил их вверх по склону и прямо в пещеру, где его ошарашенная и обеспокоенная мать тревожно ждала его, с тех пор как он столь безмятежно убрел вдаль.

У Майи это был первый опыт материнства, но она не сомневалась: поразительные замашки и причудливое поведение ее сына необычны – даже среди богов. Она знала, что Аполлон еще младенцем победил Пифона, а Афина, конечно, родилась при полном вооружении, но сотворить огонь из одних лишь камней? Гонять скот? И чем это он помахивает у нее перед носом – черепахой ? Уж не снится ли ей все это?

– Так, мама, – произнес Гермес. – Слушай. У меня есть мысль. Будь любезна, оглуши черепаху, вытащи мясо и приготовь его. Предполагаю, что получится вкуснейший суп. Я бы посоветовал добавить побольше дикого чеснока, а также чуточку фенхеля. Основным блюдом у нас будет говядина, с чем я сам сейчас разберусь. Одолжи нож – и я вернусь к тебе, не успеешь оглянуться.

С этими словами он исчез в глубине пещеры, и из-за камней донесся душераздирающий крик коровы, горло которой перерезали пухлые младенческие ручки.

После действительно великолепного ужина – и Майе пришлось это признать – она отважилась спросить сына, каковы его замыслы, ибо малыш развешивал перед огнем коровьи кишки. Дожидаясь, пока вонючие потроха высохнут, он проделал мелкие дырочки вдоль края черепашьего панциря.

– У меня есть мысль. – Это все, что ей удалось из него выудить.

Аполлон читает знаки

Знал это Гермес или нет, неведомо, но в первую свою ночь на Земле прошел он довольно далеко. От места своего рождения на горе Киллене к северу через поля Фессалии и вплоть до самой Пиерии, где обнаружил и прибрал к рукам стадо. И вернулся обратно. Детскими шажками это немаленькое расстояние.

А вот чего Гермес точно не мог знать: те белые коровы принадлежали Аполлону, и он их очень ценил. Когда весть об исчезновении стада добралась до хозяина, он в ярости ринулся в Пиерию, чтобы поймать, как ему думалось, злокозненную шайку воров в их логове. Дикие дриады или фавны склонились ко злу, решил он. Они пожалеют, что увели собственность у самого бога стрел. Он лег на поле, где паслось стадо, – чтобы изучить почву со всей пристальностью опытного следопыта. К его изумлению, разбойники не оставили никаких ценных следов. Он разглядел лишь беспорядочные мазки, бессмысленные завихрения и спирали и – если только сам не сошел с ума, – одинокий детский след. Отпечатки, мало-мальски похожие на коровьи копыта, вели не прочь с поля, а к нему !

Кем бы ни был тот, кто угнал стадо, – он насмехался над Аполлоном. Дело провернули бывалые, опытные воры, это уж точно. Его сестра Артемида была самой искусной охотницей из всех, какие ему известны, – не она ли осмелилась? Возможно, измыслила какой-то хитрый способ замести следы. Аресу мозгов не хватило бы. Посейдону незачем. Гефест? Вряд ли. Кто же тогда?

Аполлон заметил дрозда, что охорашивался на веточке неподалеку, одним ловким движением натянул тетиву и сбил птицу. Вскрыв ей брюшко, бог оракулов и авгуров по внутренностям птицы попытался высмотреть знаки.

Судя по расцветке кишечника, загибу правой почки и необычному размещению вилочковой железы, сразу стало ясно, что коровы находятся где-то в Аркадии, неподалеку от Коринфа. А что говорит сгусток крови в печени? Гора Киллена. А еще что? Ага! След все-таки был младенческий.

Нахмурился обыкновенно гладкий лоб Аполлона, синие глаза вспыхнули, а красные, как розы, губы сжались в суровую нитку.

Он отомстит.

Сводные братья

Когда аполлон прибыл к подножию горы Киллены, настроение у него испортилось донельзя. Весь мир знает, что те коровы для него священны. Очевидно же, они редкой и ценной породы. Кто посмел ?

Какая-то гамадриада, свисавшая с ветвей своей осины, ничего подсказать не смогла, однако уведомила Аполлона, что у входа в пещеру Майи собралась пестрая ватага нимф. Может, там ему дадут ответ? Она бы и сама сходила, но ей нельзя отлучаться от своего дерева.

Добравшись до вершины горы, Аполлон увидел, что у пещеры собралось все население Киллены. Подходя все ближе, он уловил звук, что несся из пещеры, – ничего подобного ему раньше слышать не доводилось. Словно сладость, любовь и безупречность – и все, что есть прекрасного, – обрело жизнь и нежно струится ему в уши и дальше, до самой души. Как аромат амброзии влек любого бога к столу и выманивал из него вздохи великого предвкушения, как вид пригожей нимфы побуждал горячий ихор в венах петь и бурлить, и казалось, что бог того и гляди взорвется изнутри, как теплое касание кожи к коже будоражило его до глубин, – так эти неведомые шумы соблазняли и чаровали Аполлона, пока не решил он, что сходит с ума от радости и желания. Вот бы изъять их из пространства и впитать в грудь, вот бы…

Волшебные звуки внезапно умолкли, и чары развеялись.

Толпа наяд, дриад и прочих духов, что собрались у входа в пещеру, разошлась, все качали головами от изумления, словно очнулись от забытья. Протолкавшись, Аполлон увидел в зеве пещеры на груде камней две здоровенные говяжьи полутуши, у всех на виду, ловко порубленные на куски. Его бешенство и возмущение ожили с новой силой.

– Ты поплатишься! – взревел он, бросаясь внутрь. – Ох уж ты…

– Тсс!

Двоюродная сестра Аполлона ореада Майя сидела в плетеном кресле и шила. Прижала палец к губам и склонила голову к колыбели у огня, где лепетал во сне розовощекий младенец.

Но Аполлона так просто не уймешь.

– Это демоново отродье украло у меня стадо!

– Ты спятил? – спросила Майя. – Моему ангелочку всего день от роду.

– Видали мы таких ангелочков! Уж я-то умею читать по внутренностям дрозда. Кроме того, я слышу, как в глубине пещеры топочут и мычат коровы. Я опознáю их мычание всюду. Этот ребенок – вор, и я требую…

–  Что ты требуешь? – Гермес сел в люльке и вперил в Аполлона умиротворяющий взгляд. – Ребенку что, и соснуть нельзя? У меня был тяжелый вечер, я гнал стадо, и мне только и не хватало…

– Ты признался! – завопил Аполлон, устремляясь к нему. – Именем Зевса, я выдавлю из тебя жизнь, мелкий ты…

Но когда поднял он Гермеса, изготовившись вытворить с ним неведомо что, из колыбели вывалился странный предмет из дерева и панциря черепахи. Упав, он издал звук, что немедля напомнил Аполлону волшебное пение, совершенно зачаровавшее его у входа в пещеру.

Аполлон выронил Гермеса обратно в люльку и поднял предмет. Две тонкие деревянные планки приделаны к черепашьему панцирю, а поперек натянуты коровьи кишки. Аполлон дернул струну одним пальцем – и вновь поплыл чудодейственный звук.

– Как?..

– Что, эта дрянь? – переспросил Гермес, изумленно вскидывая брови. – Да ерунда, прошлой ночью собрал. Назвал лирой. Но с ней получается кое-что интересное. Если правильно дергать. А можно еще трямкать. Прижимаешь пару струн и… дай сюда, покажу.

Вскоре они уже дергали, щипали, хлопали, трямкали, блямкали и обменивались новыми аккордами, как взбудораженные подростки. Гермес как раз объяснял принцип естественных гармоник, но тут Аполлон, как бы ни заворожили его чувства, пробужденные в нем этим необычайным приспособлением, пришел в себя.

– Да, все это прекрасно, – проговорил он, – однако что же с моим клятым стадом?

Гермес вопросительно оглядел его.

– А ты, наверное, погоди-погоди… не подсказывай… Аполлон, верно?

Не быть узнанным – еще один свежий опыт для Аполлона, и опыт этот ему, как выяснилось, не очень-то приятен. Вступить в беседу с младенцем-однодневкой, который обращается к нему свысока, – еще один пункт в списке самых неприятных переживаний. Аполлон уже собрался сокрушить этого нахального постреленка ядовитой репликой и, возможно, стремительным хуком в подбородок, но взгляд его уперся в протянутую ему ладошку в ямочках.

– Дай руку, Пол. Счастлив познакомиться. Гермес, последний довесок к божественному табелю. А ты, стало быть, мой сводный брат? Мама Майя вчера вечером посвятила меня в фамильное древо. Чокнутая мы семейка, а? А?

Еще одно неизведанное ощущение: Аполлона игриво тыкали в ребра. Ему показалось, что он перестает владеть положением.

– Слушай, мне плевать, кто ты такой, нельзя угонять мой скот и думать, что это сойдет с рук.

– Ой, я отплачу, будь спокоен. Но они мне попросту были нужны. Первосортные кишки. Уж раз собрался сделать лиру для своего любимого сводного брата, я желал исключительно лучших кишок.

Аполлон перевел взгляд с Гермеса на лиру и с лиры на Гермеса.

– В смысле?..

Гермес кивнул.

– Со всей любовью. Лира – твоя, а также искусство, с ней связанное. В смысле, ты уже бог чисел, разума, логики и гармонии. Музыка в этот набор помещается славно, правда же?

– Не знаю, что и сказать.

– Скажи: «Спасибо, Гермес» и «Да пожалуйста-пожалуйста, оставь себе стадо, брат мой».

– Спасибо, Гермес! Пожалуйста-пожалуйста, да, оставь себе стадо.

– Как это мило, старик, но на самом деле мне нужны были всего две коровы. Остальных можешь забрать себе.

Аполлон оторопело прижал ладонь к потному лбу.

– И почему же тебе нужны всего две?

Гермес выпрыгнул на пол.

– Майя рассказала мне, до чего боги любят, чтоб им поклонялись, понимаешь, и до чего ценят они животные жертвоприношения. Вот я и убил двух коров и предложил Олимпу одиннадцать кусков горящего мяса одной из них.

Двенадцатый мы с мамой съели вчера вечером. Там еще осталось, если тебе холодное ничего? Очень вкусно, особенно с пастой из горчичного семени, которую я придумал.

– Спасибо, но не буду, – сказал Аполлон. – Это ты дальновидно сделал – послал вот так дыма богам, – добавил он. Аполлону подношения нравились, как любому другому богу. – Очень уместно.

– Ну, – проговорил Гермес, – поглядим, подействовало ли, ага? – И он без всякого предупреждения сиганул Аполлону на руки и вцепился ему в плечи.

От молниеносных ума, тела и замашек этого поразительного младенца у Аполлона голова шла кругом.

– Поглядим, подействовало ли – что?

– Мой замысел втереться в доверие к нашему папе. Отнеси меня на Олимп и познакомь меня со всеми, – ответил Гермес. – На том незанятом двенадцатом троне явно мое имя начертано.

Двенадцатый бог

Всё в Гермесе было быстрым. ум, смекалка, порывы и рефлексы. Богов Олимпа, уже польщенных изысканным душистым дымом, что накануне проник с горы Киллены к ним в ноздри, новенький совершенно обаял. Даже Гера подставила щеку для поцелуя и объявила ребенка очаровашкой. Никто и глазом моргнуть не успел, как Гермес уже сидел у Зевса на коленях и дергал его за бороду. Зевс хохотал, а с ним и все остальные боги.

Каковы же будут обязанности у этого бога? Летучесть его ума и стоп подсказали мгновенный ответ: пусть будет вестником богов. Чтобы придать Гермесу еще больше прыти, Гефест соорудил ему обувь, которая станет фирменной Гермесовой, – таларии , пару крылатых сандалий, что позволяли перемещаться с места на место быстрее орла. Гермес так непритворно возрадовался им и прижал к себе Гефеста с такой теплотой и благодарной нежностью, что бог огня и горнил тут же ухромал к себе в мастерскую и через сутки ожесточенной работы вернулся с крылатым шлемом – посадка по голове, гибкая кромка – в пару к талариям. Шлем придавал Гермесу некоторое величие и заявлял миру, что этот шустрый юный красавец – представитель устрашающей мощи богов. Для дополнительной элегантности и шика Гефест подарил Гермесу серебряный жезл, увенчанный крыльями и обвитый двумя змеями[97]Щегольской головной убор Гермеса известен под названием петас . Его жезл – керикион , или кадуцей у римлян, – часто встречается как всемирный символ медицины и скорой помощи либо взамен жезла АСКЛЕПИЯ (о нем позже), либо из-за путаницы с ним..

Байки о проделках Гермеса премного забавляли Зевса с самого начала. Хитрость и лукавство, какие выказал этот юнец, уведя у Аполлона коров, сделали Гермеса естественным покровителем пройдох, воров, лгунов, жуликов, картежников, дельцов, проказников, балагуров и спортсменов. У лгунов, проказников и балагуров есть и возвышенная сторона – так Гермес участвует в литературе, поэзии, ораторском мастерстве и остроумии. Искусность и прозорливость позволили ему царить в науке и медицине[98]Алхимики Средневековья и Возрождения именовали его Гермесом Трисмегистом (Гермесом Трижды величайшим). Поскольку, как считалось, он способен по волшебству запечатывать стеклянные трубки, сундуки и ящики, изобретение XVII в. под названием магдебургские полушария (которые силой атмосферного давления и вакуумом необычайно крепко удерживались вместе) именовали «герметически запечатанным», и этот оборот до сих пор в ходу.. Он стал богом торговли, пастухов (разумеется), странствий и дорог. Несмотря на то что музыка тоже его изобретение, он, как и обещал, подарил эту божественную ответственность Аполлону. Аполлон упростил устройство лиры, заменив панцирь черепахи изящной изогнутой рамой из золота, и в таком виде этот классический инструмент дожил до наших дней.