Онлайн чтение книги На задворках Великой империи
Глава четвертая

1

До полудня в губернии ничего не произошло…

Согласно полицейской справке, убитых в Уренске за прошедшую ночь не было, ограблено только пятеро. Мясо на базаре продается в пятачок фунт, десяток яиц за гривенник. В числе лиц, приехавших с утренним поездом, не значится ни одного, кто был бы достоин внимания со стороны власть имущих.

Мышецкий с удовольствием вспомнил:

Огурцов боком, вдоль стенки, втерся в кабинет и доложил, что отставленный вчера от службы санитарный инспектор Савва Борисяк сдержал свое слово и не покинул присутствия.

– Что-с? – поразился Мышецкий. – Так и простоял всю ночь?

– Хохол-то упрямый, ваше сиятельство.

– Зовите городового, – велел Сергей Яковлевич. – Пусть он его выведет…

Стороною Мышецкий пытался выяснить для себя, каким образом в Уренске собрался этот чиновный зверинец. И – по выяснении – перестал удивляться. Россия вышвырнула их со службы как жуликов, но Сибирь не приняла их – как дураков (Сибирь ведь любит светлый, энергичный ум). Вот и получилось, что они застряли здесь, приворовались один к другому и желают только одного: чтобы их не тревожили! Мало того, эти чиновные помои просто выплескивались в Уренскую губернию, как в грязную лохань, в которую все сливать можно…

«Без працы не бенды кололацы», – утешился Мышецкий.

События начали развиваться в губернии с полудня, когда к присутствию со звоном подкатила роскошная коляска на резиновых шинах. Сергей Яковлевич видел в окне, как вышла из нее моложавая дама и, подобрав пышный турнюр платья, уверенно поднялась на крыльцо.

На вопрос Мышецкого, кто это, Огурцов ответил:

– О-о, разве же вы не знаете? Это же Конкордия Ивановна, та самая – Монахтина!

– И мой предшественник, покончивший…

– Да, да! – поспешил Огурцов. – Она самая!

Сергей Яковлевич повернулся к дверям, и двери вдруг сами распахнулись перед женщиной, открытые чьей-то услужливою рукой. Придерживая отвороты шубки, Монахтина прищурила красиво очерченные глаза; на персиковых щеках ее смешливо прыгали бархатистые мушки.

– Князь, – пропела она, еще издали протягивая ему свою пухлую руку. – Я всю ночь молилась за вас, князь. Я понимаю, вы так молоды, и вам так трудно… Преосвященный (о, я как раз от него) просил передать вам это!

Мышецкий прочел в записке, извлеченной из ридикюля:

Сергей Яковлевич поразился двум вещам: безграмотности и настоятельности того тона, в каком была составлена эта писулька от архиепископа.

– Благодарю вас, мадам. Чем могу служить?

Монахтина упала на стол лицом, и теперь князь видел ее молочный затылок с умилительной ложбинкой.

– Как я несчастна, князь… Спасите!

– Что с вами, мадам?

Она подняла лицо, мокрое от слез, глаза сделались еще прекраснее; громадные серьги качались в маленьких ушках Уренской львицы.

– Мне, – куснула она платочек, – грозит голодная смерть. Я знаю – вы так добры, князь, вы не откажете…

Мышецкий смотрел из-под пенсне – недоверчиво, холодно.

– Вы разве так бедны? – спросил он.

– Я разорена окончательно… Мой муж, этот гнуснейший мизерабль, завез меня в эту глушь и… бросил! Я одна, совсем одна… Доходов с именьишка никаких! Спасите!

«Чем черт не шутит», – Мышецкий никогда еще не видел столько слез: они текли и текли, заливая прекрасное лицо.

– Не надо плакать – сказал он, – не надо… Я еще не проверял отчетность своей кассы и потому могу предложить вам лишь… ну, это!

Он выложил перед ней сто рублей:

– Пока не могу помочь более…

Конкордия Ивановна отгородилась от сторублевки ладонью, как при виде противного червяка:

– Помилуйте, князь! Я приехала к вам на собственных лошадях, а вы даете мне эти жалкие… Нет, нет!

– Извините, мадам. – Сергей Яковлевич самым спокойным образом спрятал деньги обратно. – Я об этом не подумал… Но я могу купить у вас фаэтон, и вы будете иметь верных три тысячи. Смерть от голода вам не грозит!

Монахтина встала и направилась к дверям. Мышецкий долго беззвучно смеялся, закрывая глаза ладонью. Потом протиснулся в кабинет Огурцов и робко заметил:

– Простите, ваше сиятельство, но вы напрасно так…

– Как – так?

– Ведь госпожа Монахтина не денег пришла просить: ей хотелось, чтобы вы обратили на нее благосклонное внимание!

– Ну и что? – вспыхнул Мышецкий. – Я не желаю оказаться на положении моего предшественника, который… Сами знаете, чем это кончилось! Велите закладывать лошадей – я должен повидать его превосходительство.

Огурцов в смущении потоптался возле порога.

– Договаривайте, – разрешил ему Мышецкий.

Многоопытный чиновник (заслуживший крест в петлицу и геморрой в поясницу) ответил так:

– Не мое это дело, ваше сиятельство, но… Смотрите, как бы не обмишуриться!

– Обмишуриться… в чем?

– Да еще ни один губернатор не мог управлять Уренской губернией, не заручившись прежде «дружбой» с Конкордией Ивановной… Уж такие зубры из столиц наезживали, а только рога-то она им ломала! От этой женщины, как и от смерти, не скроешься…

За стеною послышался шум, и появился городовой, прижимая к шишке на лбу пятачок: Борисяк не сдавался.

– Я сам разберусь, – сказал Мышецкий.

Санитарный инспектор стоял посреди зала на том же самом месте, на каком Мышецкий вчера его и оставил. Только ввалились глаза да посерело лицо упрямца. Стоял он, опираясь на палку, и сразу выкрикнул в сторону вице-губернатора:

– Я сказал, что не уйду! Где же справедливость? Почему вы столь уверены в правильности своих решений? Я ведь, по правде говоря, даже ожидал вашего приезда. Вам не нравится грязь в Уренске – так я согласен, город загажен по самые крыши. Но только моя ли вина в этом?

– Вы обмолвились, что ждали меня, – напомнил Мышецкий.

– Да, – ответил Борисяк, – мне казалось, что приедет образованный человек, который поможет мне навести порядок в городе. И вот теперь, когда я полон желания разгребать этот навоз, вы вдруг вышвыриваете меня на улицу! А вы… Да как вам не стыдно, князь?

«Собственно, – подумал Мышецкий, – на основании чего я изгоняю этого человека? Исключительно на основании дурацкой бумажки, подсунутой мне вчера Ениколоповым!..»

И он спросил напрямик:

– Скажите, Савва Кириллович, каковы у вас отношения с хирургом Ениколоповым, служащим в губернской больнице?

– Безобразные, – ответил Борисяк. – Он презирает меня, считая недоучкой, в чем он, может, и прав!

– Честно говоря, – призадумался Мышецкий, – я склонен выискивать правду на стороне… оппозиции, поймите меня правильно.

И вдруг Борисяк взволнованно заговорил:

– Вы напрасно считаете Ениколопова таковым. Это скорее пройдоха. Ради денег он вырежет вам грыжу, ради денег же он и зарежет кого угодно…

Сергею Яковлевичу не хотелось погружаться в губернские сплетни, и он поспешно сунул инспектору свою руку:

– Не будем муссировать этот вопрос дальше. Я уважаю вашу настойчивость, и мы будем служить вместе…

Огурцов доложил, что лошади поданы, и предупредил:

– Ваше сиятельство, Борисяк-то мужчина опасный. Говорят, в депо ходит, речи произносит… У святого причастия, как появился в Уренске, ни разу еще не был!

Сергей Яковлевич хлопнул по столу:

– Пожалуйста, Огурцов, без новостей с черного хода. Для собрания подобных сведений существует жандармское управление, а меня касается исключительно служба!..

Он отправился к Влахопулову, заранее комбинируя свои выводы. Конкордия Ивановна сейчас его даже не тревожила, но писулька от Мелхисидека припекала из кармана словно горчичник. «Ехать на подворье или не ехать?» – мучился он по дороге.

По слухам Мышецкий уже знал, что губернатор добивался непонятной чести – быть старостой уренского кафедрального собора. Причем Влахопулов грозился, что сразу же начнет ремонт – от креста до подвалов. Но преосвященный с ремонтом не спешил, отчего и отношения с губернатором у него были натянутые.

«Ехать или не ехать?» – раздумывал Сергей Яковлевич и, ничего не решив, появился перед Влахопуловым, который встретил его сдержанным рычанием:

– Что вы там натворили, князь? Эдак вы мне всю губернию разгоните… Говорят, один остолоп даже прохудил штаны от страху? Ха-ха-ха!

Мышецкий ответил без улыбки:

– Ваше превосходительство сами изволили признать, что в губернии не всё благополучно. Я никому зла не желаю, руководствуясь единственно лишь выгодами по службе…

– Ну ладно, князь, ладно! До чего же вы, правоведы, поговорить любите… А что, – спросил он неожиданно, – Конкордия Ивановна была у вас?

– Была.

– Вот б…! – восхищенно выругался Влахопулов, колыхаясь выпуклым животом. – Ну и баба! Такую и озолотить не грех. Куда там до нее Матильде Экзарховне!

– Она, очевидно, близка к архиепископу Мелхисидеку? – спросил Мышецкий заинтересованно.

– Еще бы, Мелхисидек души в ней не чает! А мы с ним – вот так! – Симон Гераклович потер один кулак об другой. – Я бы этого блудодея во святости давно из Уренска выставил, да он собака-то не из моей псарни. Сам Победоносцев нашел его в какой-то дыре и до преосвященства поднял!

Мышецкий быстро прикинул в голове, какие выгоды можно извлечь из этой запутанной комбинации. Вывод был один: «Надо заехать к Мелхисидеку, поклон шеи мне не сломает!»

– Вот что, князь, – продолжал Влахопулов внушительно, – я велел вчера нашему итальяшке…

– Чиколини? – догадался Мышецкий.

– Да, полицмейстеру. Чтобы он, черноротый, не вздумал пропускать переселенцев через город. Увижу хоть одного «самохода» на улице – велю городовым телегу ломать!

– Отчего так строго? – спросил Сергей Яковлевич.

– Оттого, что в прошлом году был уже мор по губернии. Вы еще не знаете, князь, что такое холера! А потому я и велел: поймали «самохода» – не жалей. Хватай с барахлом и сопляками, тащи в острог! Река вскроется, на баржу всех за­прем – и пусть плывут с богом: дальше уже не моя губерния…

Легок на помине, явился полицмейстер, держа узелок под локтем. Поклонился учтиво, развязал перед начальством тряпицу. Взору открылись черные ватрушки, прокаленные калачи, куски деревенского хлеба.

– С базара я, – сказал Бруно Иванович.

– Ты что – побираться ходил?

Чиколини снял фуражку, мелко закрестился поверх шинельки.

– Начинается, – возвестил он со вздохом. – Неужели и в этом годе в Мглинском да Запереченском уездах пухнуть мужики будут? А – сеять? – И он опять закрестился…

Мышецкий взял ватрушку, разломил ее пополам:

– С морковкой, кажется… Ну-ка!

Полицмейстер остановил его руку с поднесенной ко рту ватрушкой:

– Остерегитесь, князь. Этот хлебчик кусается.

Сергей Яковлевич придвинул ватрушку к самому пенсне: колючие перья отрубей щетиной торчали поверх излома.

– Спасибо, что предупредили. Я действительно не приучен к подобным… вафлям.

Влахопулов сгреб в кучу хлебные куски, кликнул лакея:

– Эй, выбрось! Да не скроши птице – подохнет!

Мышецкий протянул руку:

– Нет, Симон Гераклович, такими кусками не бросаются…

– Зачем вам это, князь? – сердито фыркнул Влахопулов.

– Мне нужен точный анализ того, что содержится в желудке мужика нашей губернии… Может, – предложил Сергей Яковлевич, – сразу откроем запасные магазины, чтобы выдать хлеб наиболее нуждающимся?

– Как бы не так! Хлеб-то они всегда сожрать рады, а что сеять под яровые?

– А скоро сеять, – вмешался Чиколини. – Тяжелый год…

– Все не передохнут, – веско рассудил губернатор. – Кто-нибудь да останется. А потом, глядишь, и новый урожай подоспеет… Выкрутятся, не первый год!

– На том и держимся, – скуповато подчеркнул Мышецкий.

Чиколини звякнул шпорами перед Влахопуловым:

– Позвольте высказать свое мнение?

– Валяй! Ум – хорошо, а полтора – еще лучше… Ха-ха!

– Как вы изволили распорядиться, я заставы перекрыл…

– Молодцом!

– Только вот… До лавок две семьи пропустил я. Издалека народец тянется, колесной мази купить негде… Да и детишки!

Губернатор, побагровев, треснул кулаком по столу:

– Ты что, в бараке еще не валялся? На Свищево поле тебе захотелось? На вот, возьми, подмажь колесной мазью…

Он протянул Чиколини кукиш.

– Ваше превосходительство, – приосанился полицмейстер, – не забывайтесь: я ведь тоже служил… по артиллерии!

– Ну, так на же тебе – на лафете!

И кукиш правой руки был водружен на «лафет» (ладонь левой руки) и поднесен к самому носу бедного Чиколини.

– Узнаешь свою пушку? – спросил помпадур грозно.

Мышецкий поднялся, завязал губернские хлеба в узелок и протянул его полицмейстеру.

– Отнесете в коляску, – велел он. – Позвольте откланяться, любезный Симон Гераклович?..

В коляске они долго молчали. Чиколини, зажав меж колен обшарпанную «селедку», печально вздыхал. Потом признался:

– Извините, князь. Мне так неудобно перед вами за эту грубую сцену. Был вот я до этого в Липецке…

– Ах, оставьте! – поморщился Мышецкий. – Скоро его заберут от нас. Повыше сядет.

– Да кому он нужен-то? – рискнул Чиколини откровенностью.

– Не говорите так, – возразил Сергей Яковлевич. – Россия бедна талантами… Лучше поговорим об Обираловке!

– Что поделаешь, – ответил Бруно Иванович. – Уренск ведь место административной ссылки. Писал я уже! Куда не писал только, чтобы оставили в Уренске одних политических. С ними спокойнее, да и… не мне, а жандармам возиться!

– Это не выход, – ответил Мышецкий. – Сколько ни перекладывай грязный платок из кармана в карман, он все равно будет грязным. Здесь нужны разумные репрессалии!..