Онлайн чтение книги Не кричи: «Волки!» Never Cry Wolf
9

Моя небольшая территория, окруженная чужими владениями, была выделена с соблюдением существующих правил; волки признали ее самостоятельность и ни разу не нарушали границ. Иногда кто-нибудь из них мимоходом останавливался у демаркационной линии и освежал свою сторону пограничного знака. В свою очередь я, в меру сил и способностей, старался не отставать от соседей. Опасения за личную безопасность постепенно исчезли, и я смог все внимание уделять изучению зверей.

Очень скоро наблюдения показали, что волки ведут размеренный образ жизни, однако не являются рабами твердого режима. Во второй половине дня самцы отправляются на ночной промысел. Порой это происходит в четыре часа, но они могут и промедлить — до шести или семи часов вечера. В поисках добычи волки рыскают довольно далеко от логова, хотя, по-видимому, всегда остаются в пределах угодий, занятых семьей. По моим подсчетам, охотясь в нормальных условиях, волки до зари успевают сделать около шестидесяти километров. В трудные же времена им приходится покрывать еще большее расстояние — мне доводилось видеть, как самцы возвращались домой только после полудня. Остаток дня они спят, но на свой особый, волчий манер, то есть свертываются калачиком на пять-десять минут, после чего быстро встают, оглядываются и, повернувшись на месте разок-другой, снова ложатся.

Волчица и волчата обычно ведут дневную жизнь. Едва самец отправляется на вечернюю охоту, как самка скрывается в логове и почти не показывается, разве только чтобы глотнуть свежего воздуха, попить воды или наведаться в мясной тайник. Склады провианта заслуживают упоминания. Вблизи от логовища волки никогда не хранят пищи; сюда доставляется только такое ее количество, какое необходимо для немедленного потребления. Все излишки, добытые на охоте, волки сносят в тайник, расположенный метрах в восьмистах от логова, среди нагромождения валунов, и прячут мясо в расщелинах. Запасы предназначаются главным образом для питания кормящей волчицы, которая лишена возможности сопровождать самца в далекие охотничьи походы.

Я заметил, что тайником исподтишка пользовалась пара песцов, чья нора находилась неподалеку. Волки, разумеется, знали место расположения норы и наверняка замечали «утечку» продуктов, но ничего не предпринимали против воришек, хотя им не составляло труда выкопать и уничтожить их выводок. Песцы в свою очередь совершенно не боялись волков, и мне неоднократно доводилось видеть песца, тенью кравшегося по пятам волка, который никак на это не реагировал.

Позже я пришел к выводу, что почти все волчьи логовища в тундре представляют собой заброшенные песцовые норы, впоследствии занятые и расширенные новыми хозяевами. Возможно, именно полезность песцов как землекопов и обеспечивает им неприкосновенность, но скорее всего терпимость проявление присущего им дружелюбия.

В течение дня, когда волки-самцы относятся к этому снисходительно, волчица довольно рьяно занимается домашним хозяйством. Волчата с визгом вырываются из опостылевшего заточения и тоже проявляют бурную активность, доводящую их до полного изнеможения. Круглые сутки что-нибудь да происходит; не удивительно, что мне почти не удавалось оторваться от стерео трубы. После двух суток непрерывных наблюдений я дошел до предела. Создалось безвыходное полежение: спать я не решался, боясь пропустить что-нибудь важное, с другой стороны, я буквально валился сног, в глазах двоилось, временами даже троилось. Впрочем, последнее обстоятельство, возможно, зависело от внушительного количества «волчьего коктейля», к которому я усердно прибегал, чтобы не заснуть.

Требовалось что-то предпринять, иначе рухнет намеченная программа исследований. Мне долго не долго не приходило в голову ничего путного, но как-то, глядя на одного из волков, мирно дремавшего на холмике у логова, я неожиданно нашел исключительно простое решение проблемы: мне следовало научиться спать как волки.

Однако выполнить задуманное удалось не сразу, сказывалось отсутствие сноровки. Я пробовал закрыть глаза и приказать проснуться через пять минут — ничего не вышло. Раз-другой мне действительно удавалось задремать на короткое время, но затем я засыпал по-настоящему и спал несколько часов кряду.

Вскоре я понял, в чем ошибка. Оказывается, необходимо было точно повторить все действия дремлющего волка. В конце концов я убедился, что свертывание клубком в начале и кружение в конце каждого периода дремоты — совершенно необходимое условие успеха. Чем это обьясняется, я так и не знаю. Возможно, изменение положения тела усиливает кровообращение. Но зато я знаю совершенно точно. что серия коротких, но правильно, по волчьим правилам проведенных отрезков сна освежает куда лучше, чем то бесчувственное состояние, длящееся семь или восемь часов, которое у человека призвано удовлетворять потребность в отдыхе.

К сожалению, волчья дрема совершенно не подходит к условиям нашего общества, в чем мне пришлось убедиться на собственном опыте после возвращения в цивилизованный мир.

По мере того как я все глубже вовлекался в круговорот повседневных занятий волчьей семьи, мне становилось труднее сохранять к волкам безличное отношение. Несмотря на все старания подходить к ним с чисто научной обьективностью, мне так и не удалось избежать влияния их индивидуальностей. Главу семейства я назвал Георгом в честь Царственного джентельмена, за которого я сражался в годы войны в качестве простого солдата и которого он мне очень напоминал. Правда, в полевых дневниках Георг значился просто как волк А.

Это был массивный серебристо-белый зверь с на редкость величественной осанкой. Он был на добрую треть крупнее своей подруги, но едва ли нуждался в таком большом росте, который лишь подчеркивал его властную уверенность. Георг умел держаться внушительно. Он обладал врожденным чувством собственного достоинства, однако ни в коей мере не чурался других. Снисходительный к ошибкам, заботливый и в меру любящий, он казался тем идеальным отцом семейства, какие нередко встречаются на страницах скучнейших семейных мемуаров, но чей реальный прототип редко ступает по земле на двух ногах. Короче говоря, Георг относился к тому типу отца, которого охотно признал бы любой сын.

Его подруга также произвела на меня неизгладимое впечатление. Это была стройная, почти чисто-белая волчица с густым меховым боа вокруг шеи. Широко расставленные, слегка раскосые глаза придавали ей сходство с плутоватой девчонкой. Красивая, кипучая, страстная, сущий дьявол, если разозлится, — казалось бы, ее не назовешь воплощением материнства. И все же лучшей матери не сыщешь. Я поймал себя на том, что называю ее Ангелиной, хотя так и не отыскал в глубинах собственного подсознания никаких следов, обьясняющих, откуда возникло это имя. Мне очень нравился Георг, я уважал его, но к Ангелине проникся глубокой любовью, и до сих пор лелею надежду когда-нибудь встретить женщину, в которой воплотились бы все ее достоинства.

Ангелина и Георг — нежнейшая супружеская пара, какую редко можно встретить. Насколько я знаю, они никогда не ссорились и с неподдельной радостью встречались даже после короткой разлуки. Они были страшно привязаны друг к другу, но увы, страницы моих дневников, предусмотрительно отведенные для детальных описаний брачных повадок волков, так и остались пустыми, насколько это касалось Георга и Ангелины.

Вопреки ожиданиям я обнаружил, что физическая любовь занимает в жизни волков каких-нибудь две или три недели — происходит это ранней весной, обычно в марте. Самки-девственицы (а все волчицы сохраняют невинность до двухлетнего возраста) спариваются в это время и в отличие от собак, которые многое переняли от своих хозяев, сходятся только с одним волком, которому остаются верны на всю жизнь.

Если фраза «только смерть разлучит нас» для большинства людей не более как жалкий обман в брачном договоре, то у волков это непреложный закон. Волки строго придерживаются единобрачия, и хотя восхищаться подобной добродетелью не обязательно, однако приписывать волкам крайнюю распущенность в половых связях по меньшей мере ханжество.

Я так и не смог установить, давно ли Георг и Ангелина составили супружескую пару, но позднее Майк рассказал, что видит их вместе по крайней мере лет пять (при пересчете на сравнительную продолжительность жизни волков и людей это равносильно тридцати годам). Майк и эскимосы легко, как старых знакомых, узнавали «в лицо» волков своего района, причем эскимосы (но не Майк) были о них столь высокого мнения, что и в мыслях не допускали убить волка или причинить ему какой-нибудь вред. Эскимосы хорошо знали не только Георга и Ангелину, но и остальных членов их семейства — место же, где находится их логово, известно охотникам свыше сорока, а то и пятидесяти лет, на протяжении которых многие поколения волков выращивали там свое потомство.

Поначалу меня совершенно сбивала с толку одна особенность, относящаяся к организации волчьей семьи. Во время прежних посещений логова я видел там трех взрослых волков. После того как я установил постоянное наблюдение за логовищем, мне вновь довелось несколько раз видеть «лишнего» волка. Он представлял абсолютную загадку, так как в то время мне казалось, что нормальная волчья семья состоит из самца, самки и детенышей. Я еще не успел в достаточной степени проникнуть в волчий мир, мне и в голову не могла прийти возможность существования у них извечного треугольника.

Третий волк, кем бы он ни был, внешностью и характером отличался от Георга-он был ниже ростом, менее подвижен и энергичен, с серым чепраком на белой шкуре. Едва я увидел его играющим с волчатами, как тотчас окрестил «дядюшкой Альбертом».

Шестое утро моего бодрствования выдалось ясным и солнечным. Ангелина с потомством не приминула воспользоваться хорошей погодой. С восходом солнца (в три часа утра)вся компания перебралась из логовища на ближайший песчаный холмик. Там волчата принялись обрабатывать мать с таким энтузиазмом, который любую женщину непременно довел бы до истерики. Правда, они хотели есть, но и резвость била в них ключом. Двое волчат пытались оторвать материнский хвост, они рвали и драли его с такой яростью, что шерсть летела клочьями — двое других делали все, что только могли, чтобы оставить мать без уха.

Около часа Ангелина героически терпела пытку, затем, вся взъерошенная, попробовала защищаться: села на собственный хвост и спрятала истерзанную голову между лапами. Но где — накинулись на ее ноги, по одному на каждую. Моим глазам предстало жалостное зрелище: Ангелина, словно шаман, отгоняющий злых духов, изо всех сил пыталась одновременно прикрыть лапы, хвост и голову.

Наконец волчица не выдержала. Она отпрыгнула в сторону от своих мучителей и убежала на высокую песчаную гряду за логовищем. Четверо волчат весело помчались за ней, и тут Ангелина издала своеобразный крик.

Проблема общения волков между собой впоследствии чрезвычайно меня интересовала, но в данном случае я еще находился под влиянием широко распространенного заблуждения, что ни у одного живого существа, кроме человека, не существует развитой системы звуков для связи между собой. Пронзительному и тоскливому вою Ангелины трудно было дать определенное толкование. И все же я уловил в нем мольбу и почувствовал невольное сострадание секунды после ее cri decoeur, раньше чем налетела банда волчат, появился спаситель.

Им оказался тот самый, третий волк, он спал в ямке, вырытой в песке на южном склоне оза в том месте, где насыпь уходит под воду залива. Я и не подозревал, что он там, пока волк не поднял голову. Вскочив на ноги и отряхнувшись он рысью пустился наперерез волчатам, которых отделяла от матери последняя ступень склона. С захватывающим интересом следил и за тем, как он своим плечом опрокинул ближайшего волчонка на спину и спустил его в низ по откосу, легонько куснул другого за толстенький задок и погнал их всех к тому месту, которое, как мне удалось выяснить позднее, служило волкам площадкой для игр.

Не решаюсь вложить человеческую речь в уста волка, но все происходившее затем было настолько красноречиво, словно он сказал: «Если хотите потренироваться, ребята, то вот он я-ваш волк!».

И в самом деле, в течение последующего часа он с таким азартом возился с волчатами, будто сам был одним из них. Игры часто менялись, многие очень напоминали игры ребятишек, например пятнашки, которые особенно полюбились волчатам, причем Альберт всегда «водил». Прыгая, катаясь и носясь между волчатами, он умудрялся никогда не выскакивать за пределы детской площадки, но при этом задал малышам такую гонку, что они выдохлись.

Альберт мельком глянул на них, кинул быстрый взгляд на гребень эскера, где спокойно отдыхала Ангелина, бросился на землю посреди усталых волчат и перевернулся на спину, как бы приглашая малышей потренироваться в нанесении увечий. Волчата не заставили себя просить. Один за другим они поднимались и шли в бой. На сей раз воодушевление было полным, запрещенных приемов не существовало-во всяком случае, для них.

Волчата пытались задушить Альберта, но их маленькие, хоть и острые зубки не могли справиться с густой шерстью на груди старого волка. Охваченный приступом детского садизма, один волчонок повернулся задом к лежащему и принялся лапами швырять ему в морду тучи песка. Другие подпрыгивали вверх, насколько позволяли их маленькие, кривые лапки, и с глухим ударом шлепались на незащищенное брюхо Альберта. В промежутках между прыжками они пытались жевать любую уязвимую часть тела волка, какая только попадалась им на зубы.

Меня заинтересовало, сколько же он в состоянии выдержать. Очевидно, волк оказался чрезвычайно выносливым, во всяком случае, он дождался, пока волчата в полном изнеможении не свалились в крепком сне. Только тогда он поднялся и отошел от них, шагая осторожно, чтобы не наступить на маленькие тельца, раскинувшиеся на песке. Но и после этого он не вернулся в свою уютную постель (хотя, несомненно, заслужил отдых после нелегкой ночной охоты). Он уселся на краю детской площадки, задремал, как дремлют волки, и часто поглядывал на спящих-тут ли они, не грозит ли им опасность.

Его подлинное место в волчьей семье по-прежнему оставалось загадочным, но стой поры в моих глазах он стал «добрым старым дядюшкой Альбертом».