НЕВИННЫЕ РАССКАЗЫ

Онлайн чтение книги Невинные рассказы
НЕВИННЫЕ РАССКАЗЫ

Общие вводные статьи к «Невинным рассказам» и «Сатирам в прозе» написаны А. С. Бушминым


Текстологические разделы статей и примечаний

подготовлены В. Н. Баскаковым

Реально-исторические комментарии —

В. Н. Баскакова и С. А. Макашина

548

Произведения, входящие в этот том, создавались Салтыковым, за исключением юношеской повести «Запутанное дело», вслед за «Губернскими очерками» и первоначально появились в периодических изданиях 1857–1863 годов в такой последовательности:

1. Приезд ревизора. — «Русский вестник», 1857, декабрь, кн. 2.

2. Святочный рассказ. (Из путевых заметок чиновника)—«Атеней», часть I, 1858, № 5, январь.

3. Губернские честолюбцы. I. Утро у Хрептюгина. Драматический очерк. — «Библиотека для чтения», 1858, № 2.

4. Развеселое житье. — «Современник», 1859, № 2.

5. Из «Книги об умирающих». I. Генерал Зубатов. — «Московский вестник», 1859, № 3, вышел в марте. (Впоследствии озаглавлено «Зубатов».)

6. Гегемониев. (Из книги об умирающих). — «Московский вестник», 1859, № 15, вышел в мае.

7. Из «Книги об умирающих». I. Госпожа Падейкова. — «Русская беседа», 1859, кн. 16, вышла в июле.

8. Погребенные заживо. Драматическая сцена. — «Московский вестник», 1859, Jsç 46, вышел в ноябре. (Впоследствии озаглавлено «Недовольные».)

9. Скрежет зубовный. — «Современник», 1860, № 1.

10. Наш дружеский хлам. — «Современник», 1860, № 8.

11. Литераторы-обыватели. — «Современник», 1861, № 2.

12. Клевета. — «Современник», 1861, № 10.

13. Наши глуповские дела. — «Современник», 1861, № 11.

14. К читателю. — «Современник», 1862, № 2.

15. Недавние комедии. I. Соглашение. II. Погоня за счастьем. — «Время», 1862, № 4.

16. Наш губернский день. — «Время», 1862, № 9.

17. Невинные рассказы. I. Деревенская тишь. II. Для детского возраста. III. Миша и Ваня. — «Современник», 1863, № 1–2.

18. После обеда в гостях. — «Современник», 1863, № 3.

Все эти рассказы, очерки, драматические сцены были собраны Салтыковым в две книги: «Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе».

В первую книгу вошли №№ (в порядке размещения произведении): 6, 5, 1, 3, 17 (II и III), 10, 17 (I), 2, 4, 18; во вторую — 14, 7, 15, 8, 9,16, 11, 12, 13.

Кроме перечисленных произведении, Салтыков ввел в «Невинные рассказы» переработанную и сокращенную редакцию своей юношеской повести «Запутанное дело». (Первопечатный текст повести, опубликованный в журнале «Отечественные записки», 1848, № 3, см. в т. 1 наст. изд.)

В разделе «Неоконченное» печатаются два наброска, датируемые 1860–1861 годами: «Предчувствия, гадания, помыслы и заботы современного человека» и «Хорошие люди». Эти наброски, частично использованные писателем в других его произведениях, впервые были опубликованы (первый — полностью, второй — в отрывках) много лет спустя после смерти автора. Кроме того, в разделе «Из других редакций» печатаются два отрывка доцензурной редакции очерка «К читателю».

Каждый из сборников — и «Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе» — выходил при жизни автора трижды — в 1863, 1881, 1885 годах.

«Невинные рассказы» открываются более ранними произведениями, чем «Сатиры в прозе». Этим определяется местоположение сборников в настоящем томе, хотя первое издание «Невинных рассказов» появилось в 1863 году несколькими месяцами позднее «Сатир в прозе».

Сборники объединяют рассказы, очерки и сцены разных групп. Можно выделить по меньшей мере три группы, имеющие ясно выраженные признаки принадлежности входящих в них произведений к определенным циклам. Это, во-первых, рассказы и сцены, непосредственно примыкающие к «Губернским очеркам» и объединяющиеся с ними в так называемый (№№ 1, 2, 3), во-вторых, это произведения, предназначавшиеся для начатого, но распавшегося цикла «об умирающих» (№№ 5, 6, 7, 8, 9) и, в-третьих, это вещи, входящие в «глуповский цикл» (№°№ 11, 12, 13, 14, 16, 18). К ним было присоединено еще несколько рассказов и очерков, стоящих вне названных циклов или на грани их (№№ 4, 10, 15, 17).

Отобранные для двух сборников вещи Салтыков распределил между ними и расположил в каждой из книг, не придерживаясь хронологической последовательности написания произведений и не сохраняя границ первоначально предполагавшихся циклов. Однако отсутствие строгого сюжетно-композиционного плана не лишает «Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе» известной цельности. Она определяется характером изображаемых в них общественных явлений и позицией автора по отношению к этим явлениям.

Содержание произведений обоих сборников отражает острую идейную, политическую, классовую борьбу в период подготовки и проведения крестьянской реформы. Салтыков всесторонне и последовательно прослеживает настроения и действия различных социальных слоев общества и царской администрации, разоблачая идеологию, психологию и социальную практику бюрократии и дворянства, пустословие и лицемерие либералов.

Все явления социально-политической борьбы он оценивает с точки зрения интересов крестьянства.

Для Салтыкова пятилетие его литературной деятельности после «Губернских очерков», то есть 1858–1862 годы, было периодом сложных идейно-творческих исканий, деятельного самоутверждения на передовых общественных позициях. Его взгляды на судьбы классов, на ход исторических событий, на реформы в этот короткий промежуток времени претерпели заметную эволюцию. Теоретические искания и политическая тактика писателя не были свободны от колебаний. Но это были колебания крестьянского демократа, страстно искавшего путей и способов общественной борьбы с крепостничеством и самодержавием в сложной обстановке «эпохи возрождения».

«Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе» дополнили образную галерею «Губернских очерков», хотя и не оставили таких типов, которые не были бы заслонены в памяти читателей более яркими фигурами, созданными писателем позднее. Обогащение типологии выразилось прежде всего в появлении образов крепостных крестьян и помещиков. До этого прямых предметных картин крепостного быта в произведениях Салтыкова почти не было. В «Невинных рассказах» и в «Сатирах в прозе» помещики и крестьяне выступают в своих конкретных взаимоотношениях, здесь развертываются картины крепостнического рабства и все обостряющегося классового антагонизма, появляются рельефно и полно написанные портреты крепостных крестьян и усадебных крепостников-помещиков («Госпожа Падейкова», «Развеселое житье», «Миша и Ваня», «Деревенская тишь»).

Претерпевает изменения и одна из главнейших тем «Губернских очерков» — разоблачение чиновничества. Обличение взяточничества остается уже пройденным этапом; специально к этому Салтыков после «Губернских очерков» больше не возвращается. Рецензент «Сына отечества» (1858, № 9, 2 марта, стр. 255) заметил, что рассказ «Приезд ревизора» (1857; «Невинные рассказы») «имеет от всех других произведений г. Щедрина то отличие, что в нем, от начала до конца, никто не берет денежной взятки: чуть ли не первый пример в литературной деятельности автора «Губернских очерков»». Правда, во всем дальнейшем творчестве Салтыкова взяточничество затрагивается, но только как побочный мотив или как прямое воспоминание писателя об «обличительном» этапе своей деятельности (см., например, «Игрушечного дела людишки», 1880; «Пошехонские рассказы. Вечер второй», 1883).

Мелкое и среднее чиновничество, преобладавшее в первой книге писателя, уступает в «Невинных рассказах» и в «Сатирах в прозе» первое место высшим представителям губернской бюрократии. Наиболее яркими ее олицетворениями служат Удар-Ерыгин и особенно генерал Зубатов, образ которого, проходя через ряд рассказов, перерастает в символ всей государственной администрации царизма. В связи с перемещением акцента на бюрократические верхи сами приемы обрисовки относящихся сюда типов становятся более резкими, бичующими.

Критика и публицистика живо реагировали на «Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе» как при первом появлении в печати входящих в эти книги произведений, так и по выходе в свет отдельных изданий сборников. Однако отклики эти (см. о них ниже) были менее обильными и менее единодушными по сравнению с теми, какие были вызваны «Губернскими очерками». Объясняется это прежде всего дальнейшим углублением идейно-политической борьбы. Единодушное признание необходимости отмены крепостного права, объединявшее широкие оппозиционные слои, стало все более исчезать, сменяясь обостряющейся борьбой между либералами и демократами по всем основным социально-политическим вопросам и прежде всего по вопросу о крестьянской реформе. Освобождение крестьян, осуществлявшееся царским правительством на условиях, выгодных для крупных землевладельцев, удовлетворяло дворянских либералов и исчерпывало их оппозиционную программу. Салтыков же, все более утверждавшийся на позициях революционной демократии, клеймил и открытых крепостников, и вступавших с ними в сделку либералов, вызывая тем самым к себе озлобление одних и охлаждение других.

«Отпали от поклонников его, — писал один из критиков об авторе «Сатир в прозе» и «Невинных рассказов», — прежде всего, конечно, люди, непосредственно затронутые как реформой, так и сатирой; потом оптимисты, чаявшие уже у нас водворения златого века и которым казалось, что Щедрин просто из каприза или по ремеслу продолжает обличать, когда нужно бы, по их мнению, лишь радоваться и торжествовать; наконец, до известной степени удалились от Щедрина люди, воспитанные на идеях спокойного, объективного творчества и встретившие в сатире его раздражение и резкость, несовместимые, по их мнению, с достоинством литературных отношений к общественным вопросам и явлениям. Но именно там, где разошлось с Щедриным большинство, он и является по преимуществу оригинальным, многосторонним, и изучение этой новой его деятельности и представляет для нас наибольший интерес по количеству поднятых им самых живых вопросов и по твердости и смелости постоянно сохраняемых им отношений к действительности».[103]Е. Н. Эдельсон. Наша современная сатира. — «Библиотека для чтения», 1863, № 9, Современная летопись, стр. 23.

В критической литературе о «Сатирах в прозе» и «Невинных рассказах» не появилось ничего, что хоть в какой-нибудь мере приближалось бы по своему значению к статьям Чернышевского и Добролюбова о первой щедринской книге — «Губернских очерках». После смерти Добролюбова и ареста Чернышевского достойной оценки нового пятилетия литературной деятельности Салтыкова можно было бы ожидать прежде всего от Писарева. Но его статья «Цветы невинного юмора» («Русское слово», 1864, № 2), посвященная двум новым книгам писателя, произвела впечатление полной неожиданности и вызвала в свое время большой шум. Критик низводил «Сатиры в прозе» и «Невинные рассказы» до уровня развлекательной литературы, истолковывал сатиру Щедрина как безобидный смех и отказывался признать за нею какое-либо общественное значение. Статья «Цветы невинного юмора», которой не замедлили воспользоваться противники сатирика, была серьезной ошибкой знаменитого критика, увлеченного и ослепленного возникшей в это время журнальной полемикой между «Русским словом» и «Современником» (см. об этой полемике и о позиции в ней Писарева в т. 6 наст. изд.).

* * *

В январско-февральской книжке «Современника» за 1863 год Салтыков напечатал три небольших произведения: «I. Деревенская тишь. II. Для детского возраста. III. Миша и Ваня». Они появились под общим заглавием «Невинные рассказы», которое было сделано впоследствии названием сборника. Определение невинные заключало в себе, конечно, иронический смысл. Но оно имело первоначально и некоторое формальное основание: в упомянутых рассказах идет речь и о лицах «невинного», детского возраста. Этим и воспользовался Салтыков как внешним поводом для безобидного заглавия, в котором таилась скрытая ироническая мотивировка. И заключалась она в том, что рассказы эти были написаны вместо запрещенных цензурой «Глупова и глуповцев», «Глуповского распутства» и «Каплунов» (см. об этом в т. 4 наст. изд.). Разгневанный длительной и тяжелой цензурной историей названных произведений, Салтыков как бы бросил цензуре: ну вот, теперь получайте невинные рассказы! На первый взгляд это смягчало остроту сатиры, но по существу контрастно подчеркивало далеко не невинное содержание рассказов, рисовавших картины острого классового антагонизма («Деревенская тишь», «Миша и Ваня»). Ирония стала еще более едкой, когда под рубрику «невинных» были подведены в сборнике острые сатиры, изобличавшие чиновничество и бюрократов высокого ранга.

В открывающем сборник рассказе «Гегемониев» разрабатывается одна из основных тем всего творчества Салтыкова: «народ и власть». Сатирически интерпретируя летописную легенду о призвании «варягов» на Русь, Салтыков развивает взгляд на царскую монархию со всем ее многочисленным бюрократическим аппаратом как на силу враждебную народной массе.

За этой общей характеристикой бюрократии следуют рассказы, сатирически воссоздающие картину тех настроений, которые овладели помещичье-чиновничьим обществом в начальный период подготовки крестьянской реформы.

Вынужденные ходом исторических событий включиться в преобразовательную деятельность, правящие верхи и привилегированные слои общества были озабочены прежде всего охраной своих классовых интересов. Салтыков показывал, что казенный либерализм бюрократии и дворянства не шел дальше лицемерных заявлений о сочувственном отношении к «меньшому брату», за которыми скрывалась все та же крепостническая «старая душа» («Приезд ревизора»). Понимая, что «нельзя иногда без того, чтоб фестончик какой-нибудь не поправить», ревнители «древнего величия» хотели только этим и ограничиться, не нарушая издревле установленной в отечестве «гармонии» («Наш дружеский хлам»).

Наиболее яркое представление о подлинных соображениях и интересах, определявших реформаторскую деятельность царской бюрократии, дает образ генерала Зубатова. Он является олицетворением типа администратора крепостнического закала, сторонника суровых мер и безусловного повиновения. Неусыпный страж интересов господствующих сословий, Зубатов неукоснительно исполняет все предписания высшего начальства. Как враг всего нового, он, получив распоряжение о подготовке реформ, сперва оторопел, но затем поспешил заявить себя рьяным реформатором. В этой непривычной, «подневольной» роли преобразователя Зубатов выступает в целом ряде произведений и прежде всего в рассказе, носящем его имя.

Первые два из «Невинных рассказов» — «Гегемониев» и «Зубатов», заканчивающиеся сценой умирания героев, Салтыков готовил для «Книги об умирающих». История этого незавершенного замысла важна как для понимания связанных с ним произведений, так и для уяснения идейно-творческой эволюции писателя.

Общественный подъем в конце 50-х — начале 60-х годов, впервые в истории России сложившаяся революционная ситуация, высокая активность молодой революционной демократии, возглавленной Чернышевским, — все это внушало Салтыкову надежды на скорое осуществление коренных демократических преобразований в стране. На короткое время Салтыкову показалось, что помещики-крепостники и реакционная бюрократия бессильны противостоять ходу событий, что дело их безвозвратно проиграно. История, расчищая дорогу для новой жизни народным массам, обрекает крепостников и весь связанный с ними деспотический режим на скорое «умирание»; она неизбежно и неумолимо отбросит их с командующих постов как обветшалый хлам. В соответствии с таким пониманием хода событий писатель собирался пропеть сатирическую отходную старому миру в «Книге об умирающих», которая была начата в 1857 году, вслед за «Губернскими очерками» и в развитие идеи, выраженной в их заключительной символической сцене, изображавшей «похороны прошлых времен» (см. в наст. изд., т. 2, стр. 466–468).

О работе над этим замыслом Салтыков сообщал И. С. Аксакову в письме от 17 декабря 1857 года: «Очерки, которые я готовлю… носят заглавие «Умирающие». Дело начинается запевкой, в которой, в песенном складе, объясняется, как проснулся дурак-Иванушко, пошел на дорогу и встречает ветхих людей. Затем следуют четыре рассказа о ветхих людях: старый приказный, старый забулдыга, генерал-администратор и идеалист. В заключение: эпилог, в котором Иванушко-дурачок снова выступает на сцену: судит и рядит, сначала робко, а потом все лучше и лучше. Эпилог мною еше не написан, а он-то и будет в особенности труден, потому что я предположил употребить в дело сказочный тон, требующий очень много работы… Скажите, как Вы находите мою мысль относительно «умирающих»? Разумеется, эти умирающие еще совершенно живы и здоровы, но я предположил себе постоянно проводить мысль о необходимости их смерти и о том, что возрождение наше не может быть достигнуто иначе, как посредством Иванушки-дурака. Мысль эта высказывается во всех моих сочинениях <…> но здесь она выступит еще яснее».

Из письма следует, что, за исключением эпилога об Иванушке, все «четыре рассказа о ветхих людях» были к декабрю 1857 года уже написаны. Они появились в разных периодических изданиях в 1858–1859 годах, с обозначением «Из книги об умирающих». Это — «Два отрывка…» (из которых первый — «Смерть Живновского» — посвящен «старому забулдыге», второй — «Из неизданной переписки» — «идеалисту»), «Зубатов» (о «генерале-администраторе») и «Гегемониев» (о «старом приказном»). (Первые два рассказа см. в т. 4 наст. изд.)

Очевидно, уже к началу печатания произведений из цикла об «умирающих» Салтыков решил не останавливаться на первоначально написанных четырех рассказах. «Два отрывка из «Книги об умирающих» появились в печати в марте 1858 года со следующим примечанием: «Под названием «книги об умирающих» автор предположил написать целый ряд рассказов, сцен, переписок и т. д., в которых действуют люди, ставшие, вследствие известных причин, в разлад с общим строем воззрений и убеждений. Здесь предлагаются два отрывка, представляющие крайние границы этой галереи: начало и конец ее. Авт.».[104]«Русский вестник», 1858, март, кн. 2, стр. 199. Первые четыре рассказа об «умирающих» изображали чиновников разных степеней и не затрагивали помещиков, которые и составляли главную социальную опору «прошлых времен». Пробел восполняется появлением в июле 1859 года пятого рассказа из «Книги об умирающих» — «Госпожа Падейкова», — рисующего предреформенное смятение заскорузлой помещицы, напоминающей дикой невежественностью своих понятий гоголевскую Коробочку.

После этого рассказы с обозначением из «Книги об умирающих» не появлялись. Но есть основание отнести к этой же «книге» комедию «Смерть Пазухина» (1857; ранние варианты заглавия — «Смерть», «Царство смерти»), первоначально предназначавшуюся для продолжения «Губернских очерков», повесть о смерти никчемного помещичьего сынка «Яшенька» (1857) и сцену об отстраненных от дела за ненадобностью чиновниках «Погребенные заживо» (1859; впоследствии озаглавлено «Недовольные»). (Первые два произведения см. в т. 4 наст. изд.)

Однако в 1859 году, уже на последней стадии работы, Салтыков отказался от завершения широко задуманной и далеко продвинувшейся «Книги об умирающих», признав идейно несостоятельным этот свой творческий замысел. Действительность не подтверждала надежд Салтыкова на то, что «ветхие люди» (так именовал писатель крепостников) сдадут свои командные позиции без сколько-нибудь значительного сопротивления. Представители старого дореформенного режима, которые обрекались на «необходимую» гибель в «Книге об умирающих», не хотели умирать и не примирились, а продолжали здравствовать и активно бороться за сохранение своего господствующего положения в стране.

Взятые в отдельности рассказы об «умирающих» сохраняли известное типическое значение, но характеризовали уже не весь класс «ветхих людей», а только те слои дворянства и бюрократии, которым отмена крепостного права действительно несла разорение. В сгруппированном же виде эти рассказы произвели бы впечатление некоей широкой социально-политической концепции, которую автор уже признал в эту пору несоответствующей исторической истине. Поэтому Салтыков снял в своих сборниках начала 60-х годов все указания на «Книгу об умирающих», служившие в журнальных публикациях путеводной нитью для читателя, и перетасовал введенные в сборники рассказы распавшегося цикла с произведениями другого идейного содержания.

Вызванная ходом реальных событий перемена во взглядах Салтыкова на перспективы предреформенной борьбы получила, между прочим, и другое своеобразное творческое выражение. Первоначальная редакция рассказа «Зубатов» — 1857 г. — завершалась сценой умирания генерала. Печатая рассказ в 1859 г., Салтыков оставляет своего «героя» в живых (см. ниже, стр. 562–565). С Зубатовым, здравствующим и все более овладевающим общественными преобразованиями, читатель неоднократно встретится в «Сатирах в прозе», создававшихся параллельно с «Невинными рассказами». Он вновь появится сперва в «Скрежете зубовном», выступая здесь в роли «дядьки», приставленного к Иванушке (это имя у Салтыкова олицетворяет народные массы, крестьянство) и уговаривающего его «сидеть смирненько», а затем и в других рассказах — «Литераторы-обыватели», «Наши глуповские дела» и в комедии «Погоня за счастьем».

В зависимости от того, о каких явлениях жизни или о каких социальных слоях общества идет речь, Салтыков в «Невинных рассказах» выступает то ядовитым сатириком, то сострадательным лириком. Резкий юмор, меткие изобличающие определения, приемы художественной карикатуры характерны для тех произведений, в которых автор беспощадно разоблачает, обнажает и высмеивает плутовскую психологию и практику всей многочисленной армии царского чиновничества («Гегемониев»), деспотизм ретивых бюрократов-администраторов («Зубатов»), бредовые мечтания помещика-крепостника, помешавшегося на ненависти к крестьянам («Деревенская тишь»).

Тон суровых обличений сменяется другим, уступает место глубокому сочувствию, когда предметом изображения становится непосредственно жизнь порабощенного крестьянства. Эта черта писателя — гуманиста и демократа — проявилась еще в «Губернских очерках». В типах простонародья, как это было замечено Добролюбовым, Салтыков открывал под наносным слоем предрассудков и следов духовного и материального рабства прекрасные человеческие черты, которые давно утрачены людьми правящих классов.

Непосредственным продолжением рассказов о жизни крестьянства в дореформенную эпоху, вошедших в «Губернские очерки» («Отставной солдат Пименов», «Пахомовна», «Аринушка»), служат три «невинных рассказа»: «Миша и Ваня», «Святочный рассказ», «Развеселое житье». В них, в отличие от рассказов первой книги Салтыкова, правдивое воспроизведение подневольной жизни народа дополнено картинами пробуждения настроений активного протеста в крестьянстве, хотя формы этого протеста еще индивидуальные. В самоубийстве ищут избавления от зверств помещицы крепостные мальчики («Миша и Ваня»), бегством спасается от рекрутчины крестьянский юноша («Святочный рассказ»), из ненависти к помещику-насильнику уходит в леса, в разбой крепостной Иван, чтобы хоть там обрести себе волю («Развеселое житье»).

В рассказах о крестьянстве нашли свое яркое выражение характерные черты писателя-демократа: превосходное знание быта, психологии, нужд и чаяний простого народа, глубоко сочувственное отношение к его бедственному положению, кровная заинтересованность в коренном изменении его судеб. Все это проявилось и в том чувстве симпатии, с которым обрисованы действующие лица, и в лирических признаниях писателя. «…Я, — пишет Салтыков, — несомненно ощущал, что в сердце моем таится невидимая, но горячая струя, которая, без ведома для меня самого, приобщает меня к первоначальным и вечно бьющим источникам народной жизни» («Святочный рассказ»).

Со времени «Губернских очерков» для Салтыкова становится обычным обращение к фольклору, и особенно в произведениях о крестьянстве. Так обстоит дело и в «Невинных рассказах». В народно-поэтическом творчестве писатель находил не только существенные элементы художественной формы, отвечающей требованиям темы, но и постигал сам образ народного мышления, думы, настроения, чаяния простого народа. Так, в рассказе «Развеселое житье» Салтыков мастерски осуществил повествование от лица крепостного крестьянина-бунтаря. Рассказ насыщен народнопоэтическими элементами, проявляющимися в лексике и фразеологии, в народных речениях и в прямом использовании удалых и разбойничьих песен, в которых русское крепостное крестьянство воплотило свои свободолюбивые мечты, свою тоску по воле, в которых прославляло своих смелых сынов, отваживавшихся на неравную борьбу с угнетателями.

Характерная для Салтыкова связь и перекличка между отдельными произведениями относится и к «Невинным рассказам». С одной стороны, по содержанию, жанровой форме, стилю, месту действия и общности некоторых персонажей они примыкают, как сказано, к «Губернским очеркам». С другой — в некоторых из них намечаются мотивы, которые отзовутся или будут развиты в последующем творчестве сатирика. В этом отношении наиболее показателен рассказ «Деревенская тишь» (1863). Здесь, как и в более раннем рассказе «Госпожа Падейкова» (1859), представлен разоряющийся помещик, Кондратий Трифоныч, помешавшийся, в связи с крестьянской реформой, на «сословном антагонизме». Отдавшись праздным и злобным мечтаниям, он то рисует в своем воображении картину внезапного обогащения от того, например, что его паршивый кустарник в одну минуту превратится в высокий и частый лес, за который он получит огромные деньги; то видит себя во сне превратившимся в медведя, который торжествующе сминает непокорного слугу Ваньку; то грезит о машине, которая совсем освободит его от работников, и т. д. Изображение подобных бредней деградирующего сознания крепостников впоследствии найдет продолжение и развитие в сказке «Дикий помещик» (1869) и особенно в той главе «Господ Головлевых» (1875–1880), где рисуются «выморочные» фантазии Иудушки.

Основные идейные мотивы, образы и характерные черты сатирической поэтики «Невинных рассказов» получили свое непосредственное продолжение и развитие в сборнике «Сатиры в прозе», отобразившем высший фазис антикрепостнической борьбы в России.

По остроте тематики, обращенной преимущественно к дореформенной поре, сборник «Невинные рассказы» в момент своего появления в 1863 году заметно уступал «Сатирам в прозе». Этим прежде всего и объясняется то обстоятельство, что след, оставленный «Невинными рассказами» в критической литературе, бледен; книге, взятой в целом, не было посвящено ни одной обстоятельной статьи, она прошла как бы на правах дополнительного материала к критическим суждениям об авторе «Сатир в прозе» и чаще использовалась для тенденциозных нападок на сатирика (см. упомянутую статью Д. И. Писарева «Цветы невинного юмора»). Вместе с тем некоторые рассказы сборника — «Деревенская тишь», «Миша и Ваня» и др. — служили предметом оживленных критических споров (см. ниже комментарий к отдельным произведениям).

Первое отдельное издание «Невинных рассказов» вышло в начале августа 1863 года (ценз. разр. — 23 июля). Оно было выпущено, как и первое издание «Сатир в прозе», книжным магазином Н. А. Серно-Соловьевича в то время, когда владелец его находился уже в Петропавловской крепости, арестованный одновременно с Н. Г. Чернышевским 7 июля 1862 года.

Подготавливая первое издание сборника, Салтыков провел значительную стилистическую правку включенных в него произведений. Кроме того, рассказ «Зубатов» и повесть «Запутанное дело» он ввел в сборник не в первопечатных, а в новых редакциях, и внес ряд изменений в текст рассказа «Развеселое житье», стремясь сгладить изъяны, нанесенные этому произведению цензурой.

При жизни Салтыкова сборник переиздавался в 1881 и 1885 годах, а также вошел в первый том девятитомного собрания сочинений 1889 года («издание автора»). Какие-либо существенные (и даже стилистические) изменения в этих изданиях отсутствуют, если не считать сокращения двух абзацев в рассказе «Миша и Ваня», произведенного Салтыковым в издании 1881 года (см. об этом в комментарии к этому рассказу).

В основу настоящего издания «Невинных рассказов» положен текст третьего издания сборника 1885 года. Единственное отличие по составу от этого и других прижизненных изданий «Невинных рассказов» относится к рассказу «После обеда в гостях». В согласии с замыслом Салтыкова, разрушенным цензурой, этот рассказ печатается под своим первоначальным заглавием «Перед вечером», в качестве третьей главы очерка «Наш губернский день», входящего в «Сатиры в прозе» (более подробную мотивировку см. в комментарии к названному очерку).

Все рукописи произведений, вошедших в «Невинные рассказы», хранятся в Отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР в Ленинграде.

ГЕГЕМОНИЕВ

Впервые — в газете «Московский вестник», 1859, № 15, стр. 182–185 (ценз. разр. — 18 мая), с подзаголовком — «(Из книги об умирающих)». Подпись: Н. Щедрин.

Рукописный материал представлен: 1) черновым автографом ранней редакции под заглавием «Отходящие. I» и с эпиграфом: «Старость не радость: и пришибить некому, и умирать не хочется» (1857, ноябрь — декабрь), 2) авторизованной рукописью с тем же заглавием и эпиграфом; на полях большие авторские вставки, сделанные при подготовке произведения к печати (1859, апрель), 3) авторизованной рукописью начала рассказа, без заглавия и эпиграфа, ко с обозначением «I» (1859).

Возникновение замысла произведения об администраторах-варягах, основанного на сатирическом использовании летописного повествования о призвании варягов на Русь, относится к осени 1857 года. Он был подсказан И. В. Павловым, который 13 августа 1857 года писал Салтыкову — своему школьному товарищу: «…Сказание о призвании варягов есть не факт, а миф, который гораздо важнее всяких фактов. Это, так сказать, прообразование всей русской истории. «Земля наша велика и обильна, а порядку в ней нет», вот мы и призвали варягов княжить и владеть нами. Варяги — это губернаторы, председатели палат, секретари, становые, полицеймейстеры — одним словом, все воры, администраторы, которыми держится какой ни на есть порядок в великой и обильной земле нашей. Это вся наша 14-классная бюрократия, этот 14-главый змий поедучий, чудо поганое наших народных сказок».[105]«Литературное наследство», т. 67, М. 1959, стр. 456. Отвечая И. В. Павлову, Салтыков 23 августа 1857 года сообщал: «Твоим мифом о призвании варягов я намерен воспользоваться и устроить очерк под заглавием «Историческая догадка». Изложу ее в виде беседы учителя гимназии с учениками».[106]Там же, стр. 457–458. Однако, работая в это время над «Книгой об умирающих», Салтыков вложил легенду о варягах-администраторах в уста не учителя гимназии, а удаленного от службы подьячего Зиновея Захарыча Гегемониева.

В декабре 1857 года рассказ «Гегемониев» был закончен. Из письма Салтыкова к И. С. Аксакову от 17 декабря 1857 года видно, что в числе написанных к этому времени четырех рассказов «о ветхих людях» (для «Книги об умирающих») был и рассказ о «старом приказном», то есть о Гегемониеве. Первоначально он не имел своего заглавия. Весь цикл, включающий «Гегемониева», «Зубатова», «Два отрывка из «Книги об умирающих», назывался «Отходящие» и имел приведенный выше эпиграф. Вслед за эпиграфом шли четыре рассказа, перенумерованные римскими цифрами. В 1859 году, подготавливая рассказ к печати, Салтыков в значительной степени переработал его. Сохранившаяся рукопись рассказа с упоминанием о Зубатове («об административных подвигах которого мы имели счастье в недавнем времени докладывать нашим читателям») позволяет отнести доработку рассказа к апрелю 1859 года, то есть ко времени между появлением в печати «Зубатова» (март) и «Гегемониева» (май).

Переработка рассказа в 1859 году прежде всего коснулась его экспозиционной части. В первоначальной редакции вступительная часть рассказа была предельно кратка и не могла дать ясного представления о той среде, в которой растут и формируются подобные Гегемониеву «братцы меньшие». С включением эпизода в приемной генерала Зубатова и описания попойки, устроенной Потанчиковым, охват чиновничьей жизни в рассказе значительно расширился. Генерал Зубатов, вице-губернатор, чиновники губернского правления пополнили число действующих лиц, в рассказе появилась жизненная среда, взрастившая и воспитавшая не одно поколение Гегемониевых и Потанчиковых. В этой редакции рассказ и был опубликован в «Московском вестнике», фактически редактировавшемся тем самым И. В. Павловым, который подсказал Салтыкову мысль о варягах-администраторах.

Еще до появления рассказа в печати Салтыков выступал с чтением его в литературных кружках Петербурга,[107]См.: П. В. Быков. Силуэты далекого прошлого, ЗИФ, М. — Л. 1930, стр. 60. а в марте 1860 года артист П. М. Садовский читал «Гегемониева» на вечере в пользу Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым.[108]См. «Московский вестник», 1860, № 13, 1 апреля, стр. 207.

Цензурная история рассказа «Гегемониев» непосредственно связана с цитированным письмом Салтыкова к И. В. Павлову от 23 августа 1857 года. Это письмо подверглось перлюстрации и на основании извлеченных из него сведений 22 октября 1857 года в Главном управлении цензуры было заведено дело «О предполагаемой к напечатанию статье г. Салтыкова пол заглавием «Историческая догадка»»,[109]Центральный государственный исторический архив в Ленинграде (далее — ЦГИАЛ), ф. 772, оп. 7, 1857–1859 гг., п. 42, д. 226.151595. а попечители Московского и Санкт-Петербургского учебных округов, в чьем подчинении находились цензурные комитеты, получили строгое распоряжение «в случае поступления на рассмотрение <…> сочинения или журнальной статьи г. Салтыкова под заглавием «Историческая догадка», изложенной в виде беседы учителя с учениками, обратить на оную особенное <…> внимание».[110]«Литературное наследство», т. 13–14, М. 1934, стр. 124.

Однако рассказ, напечатанный Салтыковым в 1859 году под заглавием «Гегемониев», по своему сюжетному оформлению мало соответствовал тому замыслу, о котором писатель сообщал И. В. Павлову в 1857 году. Салтыков дал рассказу другое название; место учителя гимназии занял в рассказе отставной подьячий Гегемониев, а гимназистов, для которых должна была излагаться легенда, сменил вновь назначенный становой пристав Потанчиков. Такое преобразование замысла ввело в заблуждение цензуру, которая пропустила рассказ в печать, не обратив на него не только «особенного», но и никакого внимания.

Стр. 8… прежде всего к Зиновею Захарычу сходить следует … — Здесь Салтыков развивает сюжетный мотив, который наметился у него в рассказе «Жених» («Современник», 1857, № 10; см. в т. 4 наст. изд.). В этом рассказе впервые упоминается выгнанный со службы подьячий Гегемониев; он представлен в роли наставника молодых чиновников, которые, вступая на административное поприще, обращаются к нему за советом и наставлениями.

Стр. 10… этого нового Улисса … — то есть увлекательного рассказчика о необыкновенных приключениях; Улиссом римляне называли Одиссея, героя древнегреческого эпоса, в том числе гомеровских поэм.

Стр. 11. Вертоград этот…в каких-нибудь сто лет, разросся … — Государственный аппарат самодержавия был создан в результате петровских преобразований. В январе 1722 года Петр I ввел 14-классную «Табель о рангах», послужившую основой для дальнейшего развития русской бюрократии.

…невещественных отношений вещественное изображение … — Несколько перефразированное выражение из романа И. А. Гончарова «Обыкновенная история» («вещественные знаки… невещественных отношений…»). Упрек в заимствовании этих слов содержится в статье Д. И. Писарева «Цветы невинного юмора» (Д. И. Писарев. Сочинения, т. II, Гослитиздат, М. 1955, стр. 348).

« Земля наша велика и обильна …» — Здесь и далее в рассказе Зиновея Захарыча используются выражения из «Повести временных лет» — русской летописи, содержащей изложение известной легенды о призвании варягов (см. «Повесть временных лет», ч. 1. Текст и перевод. Подготовка текста Д. С. Лихачева, изд. АН СССР, М. — Л. 1950, стр. 18).

Стр. 12… чтоб пермете не сказать . — Чтобы не спросить разрешения ( франц . permettez — разрешите).

Стр. 13. Призываю я меньшого своего братца, который хоть и весь в меня, а считается будто твоим депутатом … — Речь идет о депутатах от того сословия, к которому принадлежит обвиняемый. Эти депутаты должны были присутствовать в качестве наблюдателей при производстве уголовных следствий.

…птицу Финик … — Искаженное название легендарной птицы Феникс.

Стр. 14… не плюй в бороду-то, не плюй!..жизнь-то твоя вся в бороде заключается . — Имеется в виду купечество — главный источник незаконных поборов и взяток для провинциальной администрации.

…его сивущество иерусалимского князя Полугарова паче звезд уважай . — Этот сатирический псевдоним служит у Салтыкова обозначением откупной системы, предоставлявшей отдельным лицам монопольное право торговли вином в той или иной местности. Он образован от названия русской водки («полугар») с определением «иерусалимский», которое содержит в себе намек на еврейское происхождение целого ряда богатейших откупщиков (Гинцбург, Ванштейн, Рабинович, Френкель и др.).

ЗУБАТОВ

Впервые — в газете «Московский вестник», 1859, № 3, стр. 32–37, под заглавием «Из «Книги об умирающих». I. Генерал Зубатов» (ценз. разр. — 27 февраля). Подпись: Н. Щедрин.

Сохранилась авторизованная рукопись (1857, ноябрь—декабрь), по которой Салтыков вырабатывал окончательную редакцию рассказа.

Как и «Гегемониев», рассказ «Зубатов» посвящен теме ухода из жизни «ветхих людей». Герои этих рассказов находятся на разных ступенях бюрократической лестницы, но социальная сущность их одна и та же. В «Зубатове» Салтыков создал сатирический образ администратора «старой школы», действующего в годы подготовки крестьянской реформы.

Первая редакция «Зубатова» была написана в ноябре— декабре 1857 года (см. письмо Салтыкова к И. С. Аксакову от 17 декабря 1857 года). В этой редакции рассказ завершался сумасшествием и смертью Зубатова, что полностью соответствовало замыслу «Книги об умирающих». Через два года Салтыков вновь вернулся к рассказу и коренным образом изменил его заключительную часть. В редакции 1859 года Зубатов не сходит с ума и не умирает. Чувствуя, что ничего, по существу, не изменилось, он обретает бодрость и душевное равновесие и с новыми силами вершит свои административные дела.

Приводим полностью заключительную часть рассказа по редакции 1859 года, напечатанной в «Московском вестнике». Публикуемый фрагмент в журнальном тексте следует после слов: «…оказывается чуть-чуть не злостным банкротом… ужасно!» (см. стр. 26):

«— Что ж это такое! что ж это такое! — восклицает он тоскливо, прерывая внезапно наши занятия и хватая себя обеими руками за голову, — заколдовано оно, что ли?

— Не могу знать, ваше превосходительство.

— Да помилуйте, Николай Иванович! Ведь я желаю слышать ваше мнение!

Но так как у меня, в жизнь мою, никогда никто мнения не спрашивал, и как, напротив того, всегда мне внушалось, что рассуждать на службе не следует и что за рассуждения в военное время расстреливают, то весьма естественно, что во мне могло выработаться собственное мнение только относительно жилетов, брюк, шато-лафита и тому подобных предметов.

— Не прикажете ли, ваше превосходительство, на первый раз написать проектец о разбитии английского сада на городской площади? — осмелился я заметить стороною.

— Н-да… это полезно… но, к сожалению, предместники мои уж столько поразводили садов, что высшему начальству это может в глаза броситься… Отчего бы, однако, оно нейдет? Отчего старики наши, что, бывало, ни задумают, — все сейчас же принимается?

— Пристукнуть надо, ваше превосходительство!

— Ах, да нет же! нельзя, нельзя, говорю я вам! не велено!

Одним словом, беспокойства генерала приняли такие размеры, что Анна Ивановна имела полное основание опасаться за самую его жизнь. В собиравшемся у нее по вечерам интимном кружке часто раздавался голос, произносивший горькие жалобы.

— Семен Семенович истинный мученик, — говорила она, — вы вообразите только, что с него спрашивают, от него требуют… toutes sortes de choses…[111]самых разных вещей. и при этом никаких средств!.. Вспомните, какой штат нашей канцелярии… c’est affreux![112]это ужасно!

Однако мало-помалу и страшная, разъедающая деятельность Семена Семеныча начала стихать. Постепенно я стал замечать, что он заговаривает о проектах все реже и реже, и даже старается замять разговор, как скоро дело коснется железных дорог, системы взаимного обучения и т. д. В течение самого короткого времени душа его возвратила прежнюю ясность, а щеки снова покрылись густым румянцем, который в сочетании с седыми бакенбардами и соответствующим рангу ростом делал из него в одно и то же время и приятного мужчину, и представительного администратора. Иногда он даже заигрывал со мной по поводу недавних наших проектов.

— Пристукнуть! — говорил он мне с любезнейшей улыбкой на устах. — Пристукнуть? ah, mais savez-vous que l’idée est ingénieuse![113]а знаете ли, эта мысль заслуживает внимания!

Анна Ивановна вторила ему своим детским нервным смехом.

— Когда же, ваше превосходительство, прикажете доложить вам проект о вменении всем купцам в обязанность выстроить фабрику или завод?  — прерывал я.

— Пристукнуть! — продолжал генерал, как бы не вслушавшись в мои слова и заливаясь при этом здоровым сочным смехом.

Наконец и совсем все стихло. Однажды, когда я осмелился заговорить об одном проекте, который тяжелым камнем лежал у меня на сердце, то, к изумлению моему, услышал от генерала следующую речь:

— А знаете ли что, mon cher![114]голубчик! Я убедился, что все эти projets, contreprojets etc,[115]проекты, контрпроекты и т. д. — все это niaiseries,[116]глупости. и что благоденствие края преимущественно зависит от текущих … Поэтому я, конечно, не прочь… иногда… отчего же?.. но все-таки сущность дела заключается в текущих , и потому я решился заняться преимущественно ими!

Вы не поверите, любезный читатель, какую гору сняли с плеч моих эти слова и с каким увлечением я вальсировал в этот вечер с ее превосходительством Анной Ивановной.

— Mais qu’avez-vous donc, cher Nicolas![117]Что с вами, дорогой Николай! — сказала она мне чуть слышно, когда я усаживал ее на место. Я очень хорошо заметил, что в это время глазки ее искрились и на губах играла томная улыбка.

С этой минуты я сделался ревностным ее поклонником. «Жизнь дана для наслаждения, — рассуждаю я, — а не для того, чтобы кукситься… chantons, buvons et… aimons!»[118]будем петь, пить и… любить!

Переработка концовки рассказа явилась прямым откликом на вмешательство крепостнической реакции в дело подготовки крестьянской реформы. В 1859 году Салтыков, хотя и сохранил подзаголовок «Из «Книги об умирающих»», но фактически вывел Зубатова из общего ряда «умирающих». Он возвратил генералу, разобравшемуся в характере преобразовательной политики, прежнюю энергию и готовность к новым административным «подвигам».

В 1863 году, включая «Зубатова» в сборник «Невинные рассказы», Салтыков вновь переработал рассказ. Он ввел в текст фрагменты, отсутствовавшие в журнальной редакции, возможно, по цензурным причинам (о сеянии ржи на камне, о третьем сорте диалектиков, см. стр. 15–16), снял развернутую характеристику Анны Ивановны, в основных чертах совпадавшую с характеристикой Дарьи Михайловны Голубовицкой из рассказа «Приезд ревизора», вычеркнул отрывок о настроениях крутогорского чиновничества, заметившего, что их генерал, выступающий здесь в качестве преемника князя Чебылкина, начал «задумываться и скучать». Наиболее серьезным изменениям в 1863 году подверглась опять-таки концовка рассказа. Салтыков вернулся к рукописной редакции 1857 года, завершавшейся сумасшествием и смертью Зубатова, сняв при этом лишь последнюю фразу («Через неделю он действительно скончался, нисколько не подозревая, какая глубокая истина заключалась в последних словах его»).

Причины, заставившие Салтыкова вернуться к первоначальной редакции рассказа, следует искать, видимо, в цензурных обстоятельствах. Документация о цензурной истории первого издания «Невинных рассказов» неизвестна, но вполне возможно, что в условиях усилившейся реакции Салтыков сам решил смягчить одно из наиболее острых в политическом отношении мест и тем самым обезопасить свою книгу.

В последующих изданиях «Невинных рассказов» «Зубатов» перепечатывался без существенных изменений.

В конце 50-х — начале 60-х годов образ Зубатова не сходит со страниц произведений Щедрина. Он выступает в «Гегемониеве», в «Скрежете зубовном», в «Литераторах-обывателях», в «Наших глуповских делах», в «Погоне за счастьем». Если слить воедино все то, что говорится о Зуба-тове в этих произведениях, то образ генерала-администратора перерастает в широкий обобщающий сатирический символ, олицетворяющий собой русскую бюрократию, ее опасения, стремления и надежды в тревожные предреформенные годы.

Стр. 17. Рогуля — персонаж из «Губернских очерков» (см. наст. изд., т. 2, рассказ «Общая картина»).

Стр. 19… вроде пословиц Альфреда Мюссе … — Имеются в виду «Comédie et proverbes» (1840), одноактные драматические произведения, большей частью — комедии, французского писателя Альфреда де Мюссе, написанные на темы известных пословиц. Произведения эти получили большое распространение в любительских спектаклях светского общества во Франции и в России.

Но не хочу, о други, умирать; // Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать … — строки из стихотворения А. С. Пушкина «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье»).

Ведь в наши дни спасительно страданье … — строка из поэмы И. С. Тургенева «Параша» (1843).

Стр. 22… специалисты…утверждают, что на пятьсот грамотеев двести непременно оказываются негодяями … — Сатирический выпад в адрес В. И. Даля и его выступления «Заметка о грамотности (Письмо в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей»)». Утверждая, что без соответствующего умственного и нравственного развития народа распространение среди него грамотности приводит к плачевным результатам, Даль в подкрепление своей мысли сообщает об известном будто бы ему примере, когда «из числа 500 человек, обучавшихся в 10 лет в девяти сельских училищах, 200 сделались известными негодяями» («Санкт-Петербургские ведомости», 1857, № 245, 10 ноября, стр. 1269). Поход Даля против распространения грамотности среди народа впервые был высмеян Салтыковым в «Губернских очерках», в рассказе «Озорники» (см. наст. изд., т. 2, стр. 263 и 539).

Стр. 26… способен и достоин … — слова из формуляра о службе.

…« благорастворение воздухов и изобилие плодов земных »… — слова из богослужения православной церкви (литургии).

скоро будет святая, и тогда … — Зубатов намекает на возможность получения ордена к празднику пасхи.

ПРИЕЗД РЕВИЗОРА

Впервые — в журнале «Русский вестник», 1857, декабрь, кн. 2, стр. 771–802 (ценз. разр. — 31 декабря). Подпись: Н. Щедрин.

Рукописи рассказа не сохранились.

«Приезд ревизора» является, по-видимому, одним из тех рассказов, предназначавшихся первоначально для «Губернских очерков» (для «журнальной редакции 1856 г.»), которые, по словам Салтыкова, не были своевременно напечатаны по не зависящим от автора обстоятельствам (см. в наст. изд., т. 2, стр. 515). Действительно, и место действия рассказа — Крутогорск, и упоминаемые в нем персонажи — те же, что и в первой книге Щедрина: генерал Голубовицкий, учитель Линкин, чиновники Порфирий Петрович, Змеищев, Фурначев и др. Кроме того, в рассказе, как и в «Губернских очерках», широко используется материал знакомой Салтыкову вятской действительности.

Идейный стержень произведения составляет резкое сатирическое выступление Салтыкова против пьесы В. А. Соллогуба «Чиновник» (1856). В центре этой благонамеренно-обличительной пьесы находится образ идеального чиновника Надимова, в уста которого вложено высокопарное обращение ко всем честным чиновникам с призывом приступить к обновлению России. Первая сатирическая реплика была направлена Салтыковым в адрес Надимова еще в рассказе «Озорники» из «Губернских очерков» (см. наст. изд., т. 2, стр. 266 и 539); в «Приезде ревизора» она получила дальнейшее углубление и развитие. В споре и разногласиях о сущности образа Надимова, возникающих между статским советником Голынцевым (ревизором) и исполнителем роли Надимова чиновником Семионовичем, Салтыков определяет свое отношение к автору «Чиновника» как литературному лидеру официального либерализма. В этом споре точка зрения Голынцева в своих основных чертах соответствует взгляду Соллогуба: в России появился новый чиновник, который, при всех прочих неизменных условиях, несет в себе новую душу и призван «крикнуть на всю Россию, что пришла пора», и «искоренить зло с корнем». Противоположного мнения придерживается Салтыков, вложивший свою оценку образа Надимова в уста исполнявшего эту роль чиновника Семионовича. По его представлению, Надимов далек от той прогрессивно-преобразовательной роли, которую ему приписывает Соллогуб: сущность, взгляды его и убеждения («д у ш а») остались прежние, крепостнические, изменилось лишь слегка их внешнее проявление, форма их выражения («тело»).

Стр. 33. « Рахиль, утоляющая жажду Иакова ». — Сюжет картины основан на библейском рассказе об Иакове и красавице Рахили, ставшей его женой.

Одалиска — рабыня или прислужница в гареме; в западноевропейской литературе — наложница в гареме.

« Дон-Жуан и Гаиде » — картина, составленная по мотивам поэмы «Дон-Жуан» Байрона. Гаидè — красавица, возлюбленная Дон-Жуана. Упоминаемый дальше Ламбро из той же картины — ее отец, старый пират-контрабандист.

Стр 34. « В людях ангел, не жена, дома с мужем сатана » — название популярного водевиля Д. Т. Ленского (1841).

Стр. 35. Княгиня . — Перечисляя действующих лиц комедии, Салтыков ошибочно заменяет графиню княгиней.

Аксиос — достоин ( греч .). Формула православной церкви, провозглашаемая при посвящении в духовный сан.

Стр. 37. Падчерицын — Иван Григорьич Падчерицын, уездный судья, — один из героев водевиля Д. Т. Ленского «Хороша и дурна, и глупа и умна» (1834).

Стр. 39… обрывает звонки . — Речь идет о 2 и 3 явлениях 2 действия водевиля «В людях ангел, не жена, дома с мужем сатана».

« Wahlverwandtschaften » — роман Гете «Избирательное сродство». В романе проводится мысль о таинственном родстве душ мужчины и женщины. Героини его покидают своих мужей, чтобы соединиться с теми, к кому влечет их таинственная сила «избирательного сродства» (см. наст. изд., т. 1, стр. 188, 189, 416).

Стр. 44. « Старинный русский разврат » — взяточничество; неточное цитирование выражения Надимова из 12 явления пьесы «Чиновник».

Я хочу в кьясном мундийе ходить!  — то есть в военном мундире.

Стр. 48… ябедничество слишком укоренилось здесь!  — В рассуждении о ябедничестве и кляузе в Крутогорске здесь, как и в других местах рассказа, имеются прямые отклики на доклад о ревизии Вятки и Вятской губернии чиновником А. Волковым в 1853 году. «Дух ябеды и кляузничества, — доносил А. Волков министру внутренних дел Бибикову, — развит в Вятской губернии вообще сильно; но в самом городе Вятке он превосходит всякую дозволительность» (см. С. A. Maкашин. Салтыков-Щедрин. Биография, т. I, М. 1951, стр. 370–371).

…это все старая новгородская кляуза действует! .. — Прообразом Крутогорска в значительной степени послужила Вятка, бывший Хлынов, основанная выходцами из Великого Новгорода и долгое время являвшаяся его колонией.

Стр. 48… грамотность-то именно и распространяет у нас ябедников … — намек на выступление В. Даля о вреде грамотности для народа (см. прим. к стр. 22).

…ну, и сокращение переписки … — сатирический отклик на одну из канцелярских реформ, породившую огромное количество бюрократической возни и волнений в чиновничьем мире (см. прим. к стр. 349).

Стр. 50. Madame Beauséant — виконтесса де Босеан, дочь папаши Горио из романов Бальзака «Покинутая женщина» («La Femme abandonnée») и «Отец Горио» («Le Père Goriot»).

Марта — героиня романа Жорж Санд «Орас» («Horace»).

Лукреция Флориани — героиня одноименного романа Жорж Санд («Lucrezia Floriani»).

Стр. 52… куплет о Пушкине … — куплет Небосклоновой из 2 действия водевиля Д. Т. Ленского «В людях ангел, не жена, дома с мужем сатана», заканчивающийся словами: «Поэтов много нам осталось, // Но Пушкина другого нет!»

Стр. 54… была напечатана в виде письма к редактору следующая статья . — Рецензия является пародией на статью некоего Тянгинского о любительском спектакле в Вятке («Вятские губернские ведомости», 1852, № 22, 31 мая, часть неофициальная, стр. 174–176).

Стр. 56… восстановить в России патриаршеское достоинство … — Единоличная власть патриарха в России была заменена коллегиальным управлением вновь созданного синода в 1721 году.

Стр 57. When we two parted … — Стихотворение Байрона, озаглавленное по этой начальной строке.

УТРО У ХРЕПТЮГИНА

Впервые — в журнале «Библиотека для чтения», 1858, № 2, стр. 1—18 (вторая пагинация), под заглавием «Губернские честолюбцы. 1. Утро у Хрептюгина. Драматический очерк» (ценз. разр. — 4 февраля). Подпись: Н. Щедрин.

Сохранившаяся рукопись «Утра у Хрептюгина» состоит из двух частей: первая — черновой автограф (сцены I–VIII), с незначительными отличиями от текста, опубликованного в «Библиотеке для чтения», вторая является авторизованной копией первоначальной редакции пьесы «Смерть Пазухина», заключительные сцены (X–XIII) которой Салтыков использовал при работе над «Утром у Хрептюгина» (см. наст. изд., т. 4).

Вместе с «Приездом ревизора» драматический очерк «Утро у Хрептюгина» входит в крутогорский цикл и представляет собой как бы продолжение рассказа «Хрептюгин и его семейство» из «Губернских очерков».

Однако «Утро у Хрептюгина» не могло предназначаться для третьего тома «Губернских очерков», так как было написано после выхода его в свет; по своему характеру оно не соответствовало и задуманной в это время «Книге об умирающих». Остается предположить, что отдел под названием «Губернские честолюбцы» был запроектирован для четвертого тома «Губернских очерков» и «Утро у Хрептюгина» является одним из осколков этого неосуществленного замысла.

Идея создания самостоятельного драматического произведения, посвященного погоне богатого провинциального «негоцианта» Ивана Онуфрича Хрептюгина за чином надворного советника и вскрывающего его взаимоотношения с губернской аристократией, зародилась у Салтыкова осенью 1857 года в процессе работы над комедией «Царство смерти» (первоначальную редакцию «Смерти Пазухина» см. в наст. изд., т. 4). Посвященные этой теме сцены, эпизоды и действующие лица, связанные с ее развитием, были исключены из окончательной редакции пьесы и послужили основой для создания «Утра у Хрептюгина».[119]Подробнее о творческой истории произведения см.: Д. Золотницкий. Щедрин-драматург, изд. «Искусство», М. — Л. 1961, стр. 72–82.

В октябре 1857 года «Утро у Хрептюгина» поступило в драматическую цензуру, в связи с предполагавшейся постановкой его на сцене Александринского театра 8 ноября в бенефис артиста П. И. Григорьева. Цензор И. Л. Нордстрем, на рассмотрение которого поступило «Утро у Хрептюгина», был хорошо знаком с драматическими произведениями Салтыкова: в октябре — декабре 1856 года по его представлению были запрещены сцены «Просители» и «Прошлые времена»; почти одновременно с «Утром у Хрептюгина» он дал неблагожелательный отзыв о пьесе «Смерть Пазухина», на основании которого она была запрещена. «Утро у Хрептюгина», по теме и направлению непосредственно связанное со «Смертью Пазухина», также получило отрицательную оценку и 21 октября 1857 года было окончательно запрещено управляющим III Отделением Тимашевым.[120]Отзыв И. Нордстрема об «Утре у Хрептюгина» см.: «Литературное наследство», т. 13–14, М. 1934, стр. 124. В 1862 году П. М. Садовский предпринял попытку поставить «Утро у Хрептюгина» в Малом театре, но цензура и на этот раз не допустила на сцену драматический очерк Щедрина.[121]См.: «Санкт-Петербургские ведомости», 1867, № 285, 15 октября, стр. 2. Впервые пьеса увидела свет рампы 20 октября 1867 года, в бенефис артиста Александринского театра Ф. А. Бурдина. В получении разрешения на постановку пьесы (с некоторыми сокращениями в тексте) важную роль сыграл положительный отзыв о ней И. А. Гончарова, служившего в то время членом совета Главного управления по делам печати.[122]См.: A. A. Mазон. Гончаров как цензор. — «Русская аарниа», 1911, № 3, стр. 481.

Критика холодно встретила появление на сцене «Утра у Хрептюгина». Отрицательные отзывы о постановке находим в «Голосе» (1867, № 293, 23 октября) и в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1867, № 294, 24 октября). Лишь в газете «Антракт» (1868, № 17, 5 мая) В. И. Родиславский отметил типичность некоторых действующих лиц, сатирическую направленность очерка и талант его автора.

После длительного перерыва «Утро у Хрептюгина» в 1904 году вновь появилось на сцене Александринского театра с В. Н. Давыдовым в главной роли.

Стр. 59. Бедняк, сударь, что муха: где забор, там двор, где щель, там постель!  — В «Утре у Хрептюгина» Салтыков использовал список пословиц, составленный им в конце 1857 года (см. Ю. Соколов. Из фольклорных материалов Щедрина. — «Литературное наследство», т. 13–14, М. 1934, стр. 493–504).

Стр. 61… достойна и способна … — см. прим. к стр. 26.

Стр. 70… в вино вассервейнцу малую толику подпустите … — то есть разбавите вино водой (от нем . Wasser — вода и Wein — вино).

…дивны дела твои, господи!  — В прижизненных изданиях «Невинных рассказов» эти слова из «Псалтыри» (Псалом 138) отсутствуют, несомненно, по цензурным причинам. В настоящем издании они восстановлены по рукописи.

Стр. 71… у меня правая рука не знает, что делает левая … — Фурначев применяет к себе наставление из «Евангелия»: «…пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Матф., VI, 3).

Стр. 73… убогий Лазарь, о котором в Писании сказано!  — Имеется в виду евангельская притча о нищем Лазаре и Лазаре-богаче; первый за свои страдания попал после смерти в рай, второй, за свое бессердечие и богатство, — в ад (Лук., XVI, 19–31).

По палате у нас, слава богу, благополучно. Вчерашнего числа совершился заподряд… Слава всевышнему, благополучно!  — Речь идет о казенной палате, где происходили торги на откупа. Слова Фурначева — председателя казенной палаты — о благополучном завершении откупной операции означают, что откупщик дал ему крупную взятку за выгодно совершенную сделку. «Все председатели казенных палат, — вспоминает известный финансист Е. И. Ламанский, — были на содержании у откупщиков, от которых получали также определенное вознаграждение и губернаторы» («Русская старина», 1915, № 3, стр. 577).

Стр. 74… и знакомые-то у него какие: все аки да ндросы ! — Намек на известных финансово-откупных дельцов того времени греческого происхождения (Родоконаки, Бенардаки, Посполитаки). См. также в т. 2 прим. к стр. 142 рассказа «Хрептюгин и его семейство».

ДЛЯ ДЕТСКОГО ВОЗРАСТА

Впервые — в журнале «Современник», 1863, № 1–2, стр. 181–195 (ценз. разр. — 5 февраля), под № II вместе с рассказами «Деревенская тишь» и «Миша и Ваня» с общим заголовком «Невинные рассказы». Подпись, общая для трех рассказов: Н. Щедрин.

Сохранилась черновая рукопись под заглавием «Сказка». Она обрывается словами «…что Кобыльников страдает, что ему надо успокоиться» и отличается от опубликованного в «Современнике» текста значительным количеством вариантов стилистического характера. Наборная рукопись под заглавием «Невинные рассказы. Для детского возраста» содержит полный текст произведения и совпадает, за исключением купюр цензурного характера, с текстом журнальной публикации, которому полностью соответствуют и сохранившиеся в архиве А. Н. Пыпина корректурные гранки (вторая корректура), датированные 4 января 1863 года. В корректурных гранках рассказ не имеет номера (II), под которым он опубликован в журнале. Это является свидетельством того, что публикация «Невинных рассказов» в том составе, в каком она появилась в «Современнике», сложилась в январе 1863 года, после запрещения цензурой произведений глуповского цикла (см. наст. изд., т. 4).

Рассказ написан в конце 1862 года для первой книжки возобновленного после приостановки «Современника». Об этом свидетельствует письмо Салтыкова к Некрасову, датируемое второй половиной декабря. Посылая при письме рассказ, Салтыков просил прочитать его и печатать «только в том случае, если он не слишком слаб».

В настоящем издании из рассказа устранены, путем обращения к рукописи, две купюры (см. стр. 78–79), с которыми текст его печатался во всех прижизненных изданиях: о будущей судьбе советников питейных отделений («Но ты, быть может… взирай на будущее!») и вице-губернаторов («Но, быть может… архистратигом!»). Эти купюры были сделаны в наборной рукописи самим Салтыковым или редакцией «Современника», по-видимому, в целях самоцензуры.

Стр. 78. Читатель! не знаю, живали ли вы в провинции…воспоминания о виденных мною елках навсегда останутся самыми светлыми воспоминаниями пройденной жизни!  — Эти слова, хотя в них и звучат нотки иронии, имеют автобиографический характер; они навеяны воспоминанием о долголетней службе в провинции. Впечатления от рождественских елок с наибольшей полнотой отразились в рассказе «Елка» из «Губернских очерков» (см. наст. изд., т. 2).

Скоро придет бука и всех советников оставит без пирожного! Но… ум человеческий… и из патентов пирожное сделать сумеет … — Речь идет об упразднении должности советников питейных отделений в казенных палатах в связи с реорганизацией откупного дела в России. Эти советники, ведая откупами, получали со своих клиентов крупные «пирожные» — взятки. 26 октября 1860 года был издан закон об отмене откупной системы, вступающий в силу с 1863 года. 4 июля 1861 года было утверждено Положение об акцизной системе, на основании которого никто не имел права производить спиртные напитки и торговать ими, не имея на то патента, выдававшегося вновь организованными питейно-акцизными управлениями после уплаты соответствующей суммы патентного взноса.

Стр. 84–85… с губернским прокурором против советника казенной палаты и батальонного командира . — Первоначально Салтыков намеревался назвать среди участников карточной игры не батальонного командира, а жандармского полковника. В соответствующих местах рукописи он дважды начинал писать: в первом случае — «жан», во втором — «жандармский по». Затем в обоих случаях следовали вычерки и замены вычеркнутого словами «батальонный командир». На основании этих колебаний в рукописи Б. М. Эйхенбаум заменил в т. III издания 1933–1941 годов «батальонного командира» в тексте рассказа на «жандармского полковника» (ср. Б. Эйхенбаум. История текста «Сатир в прозе». — «Литературное наследство», т. 13–14, М. 1934, стр. 6). Однако такую замену нельзя признать правомерной. Во-первых, «батальонный командир» в 60-е годы был у Салтыкова обычным цензурным псевдонимом жандармского губернского офицера (как правило, в чине полковника) и в этом качестве входил в общую систему эзоповских средств и приемов сатирика. Во-вторых, в те верхи губернской администрации, которые в данном случае называются, мог входить не только жандармский полковник, но и местный батальонный командир.

МИША И ВАНЯ

Впервые — в журнале «Современник», 1863, № 1–2, стр. 195–208 (ценз. разр. — 5 февраля), под № III вместе с рассказами «Деревенская тишь» и «Для детского возраста», с общим заголовком «Невинные рассказы». Подпись, общая для трех рассказов: Н. Щедрин.

Рукописи и корректуры не сохранились.

Рассказ «Миша и Ваня» написан Салтыковым в декабре 1862 года (см. письмо Салтыкова к Н. А. Некрасову, датируемое второй половиной декабря 1862 года). В основу произведения положено событие, происшедшее в 1859 году в Рязани в период службы там Салтыкова. Местная помещица истязаниями довела двух своих мальчиков-крепостных (лет десяти — двенадцати) до того, что, по взаимному согласию, они решили зарезать друг друга столовыми ножами. Младший погиб, старшего удалось спасти.[123]С. Н. Егоров. Воспоминания о M Е. Салтыкове. — «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников». Вступительная статья, подготовка текста и примечания С. А. Макашина, Гослитиздат, М. 1957, стр. 445 и 786. Узнав о случившемся, Салтыков, исполнявший в ту пору должность рязанского губернатора, немедленно обратился с официальным отношением к губернскому прокурору, в котором писал: «Вчера, 27 сентября, два мальчика, находящиеся в услужении у полковницы Кислинской, проживающей в г. Рязани у г. Вельяшева, покусились на собственную свою жизнь. При этом в городе существует молва, что покушение это произошло от многократно повторявшихся жестоких истязаний как со стороны владелицы их, так и со стороны г. Вельяшева… А потому предписываю вам о происшествии этом произвести строжайшее формальное следствие, по окончании представить оное ко мне».[124]В. М. Гайдуков. М. Е. Салтыков как администратор. — «Русская мысль», 1914, № 6, отд. II, стр. 116–117. Однако расследование дела было искусственно затянуто и завершено уже после отъезда Салтыкова из Рязани оправданием виновных.

Первоначально рассказ не вызвал возражений со стороны цензуры и был пропущен в печать без каких-либо изъятий и замен. Однако вскоре после опубликования он привлек к себе внимание члена Совета по делам книгопечатания О. Пржецлавского. «…В <рассказе> «Миша и Ваня»… описываются возмутительные черты жестокости и разврата бывших помещиков в их отношениях к бывшим крепостным людям», — писал О. Пржецлавский в своем докладе о двух первых книжках возобновленного «Современника». И продолжал: «…не надобно забывать, что новые отношения между помещиками и крестьянами не вполне еще установились и окрепли, взаимная зависимость одних от других не совсем прекратилась. И поэтому нельзя не заметить, что в настоящем положении дела… очень неуместно и даже вредно разжигать страсти и в освобожденном от гнета населении возбуждать чувства ненависти и мщения за невозвратное прошедшее».[125]«Литературное наследство», т. 13–14, М. 1934, стр. 125.

Во втором издании сборника «Невинные рассказы» (1881) Салтыков исключил из рассказа следующий текст обращений «от автора» к Екатерине Афанасьевне и к «матери-земле», заключающих сцену самоубийства мальчиков в журнальной редакции рассказа и в первом издании сборника «Невинные рассказы» (1863):

«Катерина Афанасьевна! если бы вы могли подозревать, что делается в этом овраге, покуда вы безмятежно почиваете с налепленными на носу и на щеках пластырями, вы с ужасом вскочили бы с постели, вы выбежали бы без кофты на улицу и огласили бы ее неслыханными, раздирающими душу воплями.

Земля-мать! Если бы ты знала, какое страшное дело совершается в этом овраге, ты застонала бы, ты всколыхнулась бы всеми твоими морями, ты заговорила бы всеми твоими реками, ты закипела бы всеми твоими ручьями, ты зашумела бы всеми твоими лесами, ты задрожала бы всеми твоими горами!».[126]Н. Щедрин. Невинные рассказы, СПб. 1863, стр. 168–169.

Исключая эти строки, Салтыков, по-видимому, согласился с ядовитыми замечаниями Д. И. Писарева в статье «Цветы невинного юмора»: «Ах, мои батюшки! Страсти какие! Не жирно ли будет, если земля-мать станет производить все предписанные ей эволюции по поводу каждого страшного дела, совершающегося в овраге. Ведь ее, я думаю, трудно удивить; видала она на своем веку всякие виды…»[127]Д. И. Писарев. Сочинения, т. II, Гослитиздат, М. 1955, стр. 352.

Стр. 93. Теперь все это какой-то тяжкий и страшный кошмар… от которого освободило Россию…слово царя-освободителя … — Имеется в виду крестьянская реформа. У Салтыкова признание того, что реформа не принесла народу подлинного освобождения, совмещалось с представлением о прогрессивности ее в той части, которая касалась ликвидации ужасов личного рабства для многомиллионных масс русского крестьянства. В конце 50-х годов писатель был непосредственным свидетелем борьбы государственной администрации с крепостнической «земщиной», активно выступавшей против реформы. Отсюда некоторая идеализация роли правительства Александра II и самого царя в деле подготовки и проведения реформы, свойственная многим передовым современникам Салтыкова, в том числе и Герцену. Эта идеализация была замечена в демократических кругах и послужила поводом для резкого упрека в адрес Салтыкова, прозвучавшего со страниц журнала «Русское слово». В статье «Глуповцы, попавшие в «Современник»» Варфоломей Зайцев писал:

«Зачем же сами вы, почтенный муж, представлялись недовольным и делали вид, что чего-то желаете?.. Ваше недовольство было будированием, да и не мне одному это известно, а всякому, кто со вниманием прочел, например, рассказ «Миша и Ваня», имеющий солидарность с вашими фельетонами…» («Русское слово», 1864, № 2, отд. II, стр. 35–36).

НАШ ДРУЖЕСКИЙ XЛAM

Впервые — в журнале «Современник», 1860, № 8, стр. 351–370 (ценз. разр. — 14 августа). Подпись: Н. Щедрин.

Сохранилась черновая рукопись рассказа под заглавием «Один из многих». Первый лист ее представляет собой бланк рязанского вице-губернатора за 1858 год. Рукопись не завершена; она обрывается словами: «А главное, что без онёров! — повторяет Иван Фомич» — и отличается от основного текста множеством вариантов стилистического характера.

Сохранилась и беловая рукопись. Она содержит полный текст произведения, который также отличается от основного текста рядом разночтений. В ходе работы над беловой рукописью Салтыков дал новую редакцию фрагмента о Петербурге, производящем «только чиновников и болотные испарения» (см. стр. 101), сократил рассуждение о нововведениях (стр. 108). После слов: «чтобы всякое дыхание бога хвалило, чтобы и травка — и та радовалась!» — в беловой рукописи следовало продолжение:

«Ведь и прежде бывали же мы в переделках, да и в каких еще! Однако, благодарение богу, и злого татарина поработили, и француза цыбулястого уняли и все этак ладно да мирно… без всяких нововведений! Ну, и опять татарин сунься — и опять управимся! и опять француз нагрянь — и опять уймем цыбулястого! Иль мало нас? К чему же, спрашиваю я вас, повели бы тут нововведения?»

Наиболее существенным из вычеркнутых в беловой рукописи фрагментов является характеристика Забулдыгина и Шалимова, следовавшая после слов: «А жаль молодого человека! Еще намеднись говорил я ему: «Плюньте, Николай Иванович!» — так нет же!» (стр. 113). Приводим ее полностью по рукописи.

«Забулдыгин поселился в нашем городе недавно, но уж успел всем надоесть по горло. По-видимому, и в мнениях он с нами не разнствует, и на откупа с надлежащей точки взирает, и по части гражданских доблестей никому не уступит, но есть в нем как бы лай административный какой, который, как кажется, независимо от него самого, природою в него вложен. Бывают такие люди на свете, что даже свой собственный нос в зеркале увидят, и тут думают: «а славно, кабы этот нос поганый отрезать»! К числу сих людей принадлежит и Забулдыгин. Иной раз, по-видимому, он обласкать человека хочет, но вдруг как бы чем-либо поперхнется (воспоминания грустные, что ли, у него есть?), и пошел лаять да лаять направо и налево. И добро бы лаял на Шалимова и подобных ему неблагонамеренных людей, но нет! и на нас свою пасть нередко разевает, хотя с нашей стороны, кроме уважения к отеческим преданиям и соблюдения древних палатских обрядов, ничего противоестественного или пасквильного отнюдь не допускается. А потому об нем можно сказать: так ограниченная от природы шавка злится и выходит из себя, лая на свой хвост, в котором, от ее же собственной неопрятности, развелись насекомые.

Что касается до Шалимова, то мы вообще никогда его не любили. Если же генерал Голубчиков и изъявлял сожаление об его падении, то полагаю, что он сделал это единственно по чувству христианского человеколюбия. Ибо человек этот заносчив и самонадеян, к красотам природы равнодушен, а к человечеству недружелюбен и предосудительно строг. Предметы видит как бы наизнанку».

В «Нашем дружеском хламе» Салтыков обратился к изображению «губернской аристократии» — высшего губернского чиновничества, дав яркую сатирическую зарисовку бедности его идейной жизни и низменности его быта. По своему характеру и условиям, в которых им приходится действовать, герои «Нашего дружеского хлама» значительно отличаются от своих предшественников из «Губернских очерков». Они живут не в безмятежные крутогорские времена, а в тревожный период подготовки крестьянской реформы, с часу на час ожидая новых реформ и облегченно вздыхая при каждом известии об очередном колебании правительства в сторону реакции.

Герои рассказа имеют своих реальных прототипов в среде рязанской бюрократии. «По перемещении М. Е. Салтыкова в Тверь, — вспоминает С. Н. Егоров, служивший в 50—60-х годах делопроизводителем Рязанского губернского правления, — в печати появился его очерк «Мои старый дружеский хлам». В нем можно видеть господ рязанцев того времени, которых теперь уже нет: «Генерал Голубчиков» — председатель казенной палаты В<ишневский>. «Рылонов» — советник той же палаты <Леонов>, «губернский Сенека» — правитель канцелярии губернатора Д<митриевский> и т. д. Рылоновым советник назван как по созвучию фамилии, так и по его громадному, с нечеловеческими челюстями лицу. Он был человек не старый, но по складу чиновник дореформенный, не гнушавшийся видами по службе. Рассказывали: когда Рылонов узнал о назначении Салтыкова в Рязань, то упал в обморок».[128]«М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М. 1957, стр. 445–446.

Стр. 100… в том заведении, в котором он состоит аристократом, происходили сего числа торги . — Речь идет об откупных операциях («торги»), совершавшихся в казенной палате (см. прим. к стр. 73).

…вижу… генерала Голубчикова … — В рассказе «Наш дружеский хлам» продолжают действовать некоторые персонажи «Губернских очерков» — генерал Голубчиков, Корепанов — «губернский Мефистофель» и др., хотя действие происходит уже не в Крутогорске. Все действующие в рассказе «генералы» — это действительные статские советники, то есть штатские генералы.

Стр. 103. « Что он Гекубе, что она ему? » — слова из монолога Гамлета (2 акт, 2 сцена). Гекуба — одна из героинь гомеровской «Илиады».

Стр. 107… опасений никаких иметь не следует . — В 1860 году Редакционные комиссии внесли в проект «Положений…» ряд изменений: в одних губерниях нормы земельных наделов были понижены, в других — увеличен крестьянский оброк и т. д. Подобные изменения давали дворянам-помещикам основание надеяться, что проведение крестьянской реформы в жизнь не нанесет значительного ущерба их привилегиям и правам.

Стр. 108… преимущественно в ломбардных билетах, которые мы спешим в настоящее время променивать на пятипроцентные . — Речь идет об участившейся в период подготовки крестьянской реформы продаже обремененных долгами помещичьих имений. Продавая имение, помещик взамен закладных получал, за вычетом долгов, стоимость имения различного рода обязательствами, приносящими 5 % роста.

Стр. 110… не выходя из министерства финансов … — Муж Голубчиковой служил председателем казенной палаты, то есть по ведомству министерства финансов.

Стр. 112… Шалимов в трубу вылетел!  — Г. А. Джаншиев в книге «А. М. Унковский и освобождение крестьян» (М. 1894, стр. 148) указывает, что в лице «выведенного Салтыковым оклеветанного Шалимова встречается не одна черта, напоминающая судьбу А. М. Унковского», тверского губернского предводителя дворянства, сосланного в феврале 1860 года в административном порядке в Вятку. Между тем, несмотря на такое указание хорошо осведомленного современника Салтыкова и биографа Унковского, нельзя отрицать и известной автобиографичности образа Шалимова. Явный намек на интриги, которые местная бюрократия плела против Салтыкова в период его вице-губернаторства в Рязани, находим в черновой и беловой рукописях рассказа, где первоначально вместо: «Шалимов в трубу вылетел!» — было: «наш вице-губернатор в трубу вылетел!».

ДЕРЕВЕНСКАЯ ТИШЬ

Впервые — в журнале «Современник», 1863, № 1–2, стр. 161–181 (ценз. разр. — 5 февраля) под № I вместе с рассказами «Для детского возраста» и «Миша и Ваня», с общим заголовком «Невинные рассказы». Подпись, общая для трех рассказов: Н. Щедрин.

В архиве А. Н. Пыпина сохранились корректурные гранки журнала «Современник» (вторая корректура, датированная 28 декабря 1862 года), текст которых полностью совпадает с журнальной публикацией произведения.

В рассказе «Деревенская тишь» Салтыков создал образ помещика Кондратия Трифоныча Сидорова, наделив его первыми, пока еще чуть заметными, чертами будущего Иудушки Головлева (см. об этом выше, стр. 558). Вместе с помещицей Падейковой (из рассказа «Госпожа Падейкова» в сборнике «Сатиры в прозе»), Кондратий Трифоныч относится к тому ряду социальных типов, которым Салтыков предполагал посвятить «Книгу об умирающих».

В настоящем издании (как и в издании 1933–1941 годов) в основной текст внесено одно изменение: «батюшкин брат» на протяжении всего рассказа заменен «батюшкой». Этот псевдоним для обозначения священника был внесен в рукопись рассказа Салтыковым или редакцией «Современника» по соображениям цензурного характера.

Стр. 119… в книжке, называемой « Русский вестник »… подобная натянутость отношений называется сословным антагонизмом . — Вопрос о «сословном антагонизме» возник на страницах «Русского вестника» еще в 1858 году (см. в № 9 статью В. Безобразова «О сословных интересах.

Мысли и заметки по поводу крестьянского вопроса»). Подробно о «сословном антагонизме» говорится в редакционной статье «Современной летописи» (приложение к журналу «Русский вестник»), посвященной результатам выборов в Петербургской городской думе (см. «Современная летопись», 1862, № 22, май, стр. 15–16).

Стр. 123. С тех пор как… опекунский совет закрыл гостеприимные свои двери, глуповские веси уныли и запустели . — Проведение в жизнь крестьянской реформы сопровождалось прекращением выдачи помещикам ссуд из заемного банка, сохранных касс, опекунских советов и приказов общественного призрения (закон от 16 апреля 1859 года), что заметно отразилось на экономическом положении многих дворянских поместий («глуповских весей»).

Сидорычи — одно из обозначений дворянско-помещичьего класса в щедринской сатире.

Распоряжения на конюшне — телесные наказания крепостных.

Поневоле ухватишься за антагонизм, хотя, в сущности, никакого антагонизма нет и не бывало, а было и есть одно: « Вы наши кормильцы, а мы, ваши дети! » — Одно из множества обличений Щедриным самих угнетенных в покорности.

Стр. 131. Николин день — праздновался 6 декабря по ст. ст.

Стр. 132… а ведь я два года еще право имею … — Для введения в действие «Положений 19 февраля» был установлен двухлетний переходный период, в течение которого крестьяне должны были отбывать барщину и платить оброк в прежних размерах.

СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ

Впервые — в журнале «Атеней», ч. 1, 1858, январь, № 5, стр. 304–328 (ценз. разр. — 31 января). Подпись: Н. Щедрин.

Сохранилась черновая рукопись (первоначальное заглавие «Рождественский рассказ»), отличающаяся от основного текста значительным количеством вариантов стилистического характера, а также черновая рукопись первоначальной редакции интермедии «Невыгодный нос», входящей во вторую главу «Святочного рассказа».

Сюжет рассказа основан на личных впечатлениях Салтыкова, связанных с его многочисленными поездками в качестве следователя по раскольничьим делам. В 1854–1855 годах, будучи советником Вятского губернского празления, Салтыков вел большое и сложное дело о раскольниках Ситникове и Смагине. Распутывая нити этого дела, он близко познакомился с жизнью и бытом раскольников Вятской и смежных с ней северных губерний. Действие рассказа относится к 1855 году (в рассказе «18**»). Рождественские праздники в этом году Салтыков провел в скитаниях по Чердынскому уезду Пермской губернии, отыскивая спрятанные в лесах скиты и поселения раскольников. Топография произведения полностью соответствует району деятельности Салтыкова как следователя: Срывный — это Сарапул, уездный город Вятской губернии, где были арестованы Ситников и Смагин; Усть-Деминская пристань — подлинное географическое название, неоднократно встречающееся в служебной документации Салтыкова периода вятской ссылки.

Важным моментом в «Святочном рассказе» является самокритичная оценка, данная Салтыковым своей прошлой следовательской деятельности («зарвался в порыве усердия» и т. д.), выраженная в размышлениях едущего на следствие чиновника, образ которого наделен писателем целым рядом автобиографических черт. В его голове рождаются «странные, противоречивые мысли» о бесполезности усилий, затраченных им на розыски слепых старух — раскольниц, о бесплодности его деятельности в целом.

По сравнению с другими произведениями из «Невинных рассказов», в «Святочном рассказе» заметнее проявляется сочувственное внимание Салтыкова к жизни и быту крестьян, стремление глубже проникнуть в духовный мир простых людей.

Стр. 138. Гриша — камердинер и спутник Салтыкова в период вятской ссылки, дворовый крепостной человек его родителей.

Стр. 145… в том далеком-далеком городе … — в Петербурге.

Стр. 152. С Петра и Павла — то есть с 29 июня ст. ст.

« Вот нос! для двух рос, а одному достался! » — Пословица взята Салтыковым из списка, составленного им в 1857 году (см. Ю. Соколов. Из фольклорных материалов Щедрина. — «Литературное наследство», т. 13–14, М. 1934, стр. 493–504).

РАЗВЕСЕЛОЕ ЖИТЬЕ

Впервые — в журнале «Современник», 1859, № 2, стр. 441–469 (ценз. разр. — 15 февраля). Подпись: Н. Щедрин.

Сохранились черновая и перебеленная рукописи. Последняя с большой правкой и вычерками. В последнем авторском чтении обе рукописи близки к основному тексту рассказа, за исключением фрагмента о жизни Ивана в Москве, который имеет две редакции.

Рассказ написан в самом конце 1858 года. «Я на днях послал в «Современник» рассказ под названием «Развеселое житье» из жизни бродяги, — писал Салтыков из Рязани 2 января 1859 года П. В. Анненкову. — Вы бы меня весьма обязали, сказав откровенно, годится ли эта вещь на что-нибудь, кроме подтирки». В конце декабря рассказ был прочитан Некрасовым. Ожидая противодействия цензуры, Некрасов предпринял попытку преодолеть его при помощи коллективного воздействия на цензора влиятельных писателей. «Посылаю Вам рассказ Салтыкова, — писал он П. В. Анненкову в конце декабря 1858 года. — Пожалуйста, завтра (вторник) приходите ко мне обедать и к этому времени прочтите рассказ, ибо нам предстоит уговорить Мацкевича, чтоб он его пропустил. Я дал его читать Гончарову, который тоже будет, и будет Тургенев».[129]«Литературное наследство», т. 51–52, М. 1949, стр. 6. Как происходило обсуждение рассказа с цензором Мацкевичем, неизвестно. Но из цензуры в начале февраля «Развеселое житье» вернулось с многочисленными купюрами и сокращениями в тексте и в таком изуродованном виде появилось в печати. «Я по опыту знаю, — писал Салтыков П. В. Анненкову 29 декабря 1859 года, — каково печататься в «Современнике», где редакция не дает себе труда даже связывать пробелы, оставленные цензорским скальпелем». Здесь речь идет, несомненно, о «Развеселом житье», так как к этому времени, кроме «Развеселого житья», Салтыков напечатал в «Современнике» только рассказ «Жених» (см. наст. изд., т. 4), благополучно прошедший через цензуру.

Характер цензурного вмешательства в текст произведения, а также историю работы над ним автора позволяют выяснить две редакции эпизода о жизни в Москве Ивана. В первой из них молодой барин, к которому нанялся Иван, увлекается француженкой, которая доводит его до полного разорения, а затем и самоубийства. В последующей редакции молодому барину Михаилу Васильевичу были приданы некоторые черты петрашевца (следует заметить, что Петрашевского тоже звали Михаилом Васильевичем), его любовница — француженка — превращена в тайно приставленного к нему агента политической полиции, введена сцена ареста молодого барина. Этот эпизод, представлявший первую попытку заговорить в литературе о петрашевцах, был полностью изъят цензурой и в прижизненных изданиях «Развеселого житья» не восстанавливался. Впервые он был опубликован Н. В. Яковлевым в статье «Петрашевцы в изображении Салтыкова»[130]См.: «Звезда», 1929, № 8, стр. 209–214. и введен в основной текст произведения в томе III издания 1933–1941 годов.

Перо цензора прошлось по всему рассказу от начала до конца. Ни одно из произведений Салтыкова 50-х годов не пострадало столь жестоко от цензуры, как «Развеселое житье». В первом отдельном издании «Невинных рассказов» (1863) из текста «Развеселого житья», по-видимому, случайно выпало рассуждение дворового человека буфетчика Петра Филатова — одного из проповедников «рабского кодекса»: «Сказывал нам Петр Филатыч… призреваю» (см. стр. 160). При переизданиях «Невинных рассказов» Салтыков возвращался к работе над «Развеселым житьем», вносил в текст незначительные исправления, чаще всего стилистического характера, стремясь сгладить следы, оставленные «цензорским скальпелем».

В 1863 году «Развеселое житье» было включено в «Сборник рассказов в прозе и стихах», изданный в Петербурге членами тайного революционного общества «Земля и воля» О. И. Бакстом и А. Д. Путятой (рассказ напечатан сокращенно по тексту журнала «Современник»; он обрывается словами: «…выпьешь третью, — ни земли, ни воды под тобой нет, да и люди — ровно точки в глазах мерещатся…» — см. стр. 174. В начале рассказа исключены слова: «Никто как бог… Значит — сила!» — см. стр. 156). Вскоре после выхода в свет сборника министр внутренних дел П. А. Валуев запретил продажу книги, а непроданные 2116 экземпляров ее распорядился конфисковать и уничтожить.[131]Л. M. Добровольский. Запрещенная книга в России. 1825–1904, М. 1962, стр. 52–53. В 1868 году «Развеселое житье» было перепечатано (по тексту первого издания сборника «Невинные рассказы») в одном из женевских изданий русской революционной эмиграции: «От нечего делать. Собрание повестей и рассказов русских авторов», вып. 1 (место издания не указано, но на обложке и титульном листе помечено: «Продается у главнейших книгопродавцев Германии и Швейцарии»). Впоследствии рассказ «Развеселое житье» издавался в эмигрантской печати отдельными брошюрами: М. Элпидиным в Женеве (1897 и 1901) и в берлинском издательстве Г. Штейница (1904).

«Развеселое житье» — одно из самых ярких антикрепостнических произведений Салтыкова конца 50-х годов. Рассказ создан в то время, когда в стране складывалась революционная ситуация. В «Развеселом житье» писатель впервые обратился к теме сознательного и активного крестьянского протеста, хотя и в особой форме — разбойничестве. Рассказ написан сказово-ритмической прозой, первые образцы которой, созданные на основе духовного стиха, вошли в состав «Губернских очерков» («Пахомовна», «Аринушка»). В отличие от них, в основу ритмической прозы «Развеселого житья» положены разбойничье-удалые песни.

Стр. 156. Станет царь-государь меня спрашивати … — Эпиграф к рассказу взят из песни «Не шуми, мати зеленая дубравушка». Это одна из удалых, или разбойничьих песен, которые назывались также бурлацкими Салтыков познакомился с «Дубравушкой», вероятно, по книге «Песни русского народа» (ч. IV, в типографии Сахарова, СПб. 1839, стр. 164–166).

Бывают и кавалеры: эти больше от « зеленых лугов » в лесу спасаются . — Речь идет о беглых солдатах, скрывающихся от палочных наказаний (ср. в народной песне: «Пройдись, пройдись, молодец, скрозь зеленые леса!»).

Паратый — на языке охотников — быстрый в беге (о животных).

Смоленская — икона Смоленской божией матери, почитавшаяся чудотворной.

Стр. 160. Машина « Ветерок » тебе сыграет … — Скорее всего это была популярная в первой половине XIX века песня «Ветерок, повей сильнее…» на слова поэта Н. П. Николева.

Стр. 160… приказный от Иверских ворот … — В Москве у Иверских ворот обычно собирались отставные или изгнанные со службы приказные. Здесь их нанимали клиенты.

Стр. 162. И куда ж бы ты думал, однако, она меня привела?  — Далее в тексте пропуск. Подразумевается жандармское управление. Зачеркнутый Салтыковым рукописный вариант:

«И привела, братец, она меня — куда бы ты думал? — прямо в канцелярию, к большому дому. А об этой канцелярии я много раз от господ слышал».

Стр. 165… около введеньева дня … — около 21 ноября ст. ст.

Стр 166. Сивир — северный холодный ветер.

Стр. 173… около благовещения … — около 25 марта ст. ст.

Стр. 176. Бекет — пикет, дозор.

Стр. 179. Ах где, жена, была … — Разгульная песня, начинающаяся указанными словами. Салтыков познакомился с ней, вероятно, по книге Сахарова «Песни русского народа» (ч. IV, СПб. 1839, стр. 121–122).

Стр. 180… на самый егорьев день . — 16 мая ст. ст.

Стр. 181… куда Макар телят не гоняет! .. — Один из первых случаев впоследствии обычного в щедринской сатире обозначения административно-полицейских репрессий.

Стр. 183. И молился я тут спасову образу … — Заключительные строки из песни «Голова ль моя, головушка…» (Песни русского народа, ч. IV, в типографии Сахарова, СПб. 1839, стр. 154–157).

Ах, в горе жить, некручинну быть! .. — слова из песни «А и в горе жить — некручинну быть» (первая строка: «А и горя, горе-гореваньица!»). Салтыков мог познакомиться с песней по книге «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» (М. 1818), в которой впервые и была опубликована эта песня.

ЗАПУТАННОЕ ДЕЛО

Впервые полная редакция повести «Запутанное дело» появилась в 1848 год в журнале «Отечественные записки» и явилась основной причиной, повлекшей за собой ссылку ее автора в Вятку (см. т. 1 наст. изд.).

В 1863 году Салтыков включил значительно сокращенную и доработанную редакцию «Запутанного дела» в сборник «Невинные рассказы» (СПб., издание книжного магазина Серно-Соловьевича, стр. 330–456). Учитывая, что в 1848 году повести инкриминировались «полутаинственные намеки», Салтыков счел их небезопасными в обстановке цензурных гонений и сделал ряд существенных купюр (см. подробнее в т. 1 наст. изд., стр. 417).

Подготавливая к печати второе (1881) и третье (1885) издания «Невинных рассказов», Салтыков продолжал работать над «Запутанным делом», совершенствуя его в стилистическом отношении. Но значительных сокращений и изменений, по сравнению с текстом 1863 года, сделано не было.


Читать далее

НЕВИННЫЕ РАССКАЗЫ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть