Онлайн чтение книги Ночная охота
26 октября, 13 часов 03 минуты по местному времени Масада, Израиль

Пот щипал Томми глаза. Да, брови ему сейчас не помешали бы.

«Спасибо» химиотерапии.

Он привалился спиной к очередному желто-коричневому валуну. Все камни на этой крутой тропе были одинаково огромные, и все, как один, раскалены. Чтобы сидеть на них, Томми засунул под ноги ветровку, создавая дополнительный защитный слой между собой и обжигающим камнем. Как обычно, он задерживал группу. И как обычно, был не в силах двигаться дальше, не сделав остановку для отдыха.

Томми пытался отдышаться. Обжигающий воздух был разреженным и на вкус сухим, как бумага. Интересно, сколько в нем кислорода? Правда, другие члены их группы, похоже, не жаловались. Они едва ли не бегом взбежали наверх, словно им было по четырнадцать лет. Он же ощущал себя древним стариком. Они ушли далеко, он даже не слышал их голоса.

Каменистая тропа – ее еще называли Змеиной – извивалась вдоль отвесных склонов знаменитой горы Масада. До вершины оставалась лишь сотня ярдов, и он сможет укрыться от солнца среди руин древней еврейской крепости. С того места, где сидел Томми, ему открывался вид на запекшуюся, порыжевшую от зноя долину реки Иордан.

Томми вновь вытер со лба пот. Будучи родом из округа Ориндж[1]Ориндж – один из крупнейших округов в США, расположен в Южной Калифорнии между побережьем Тихого океана и Национальным Кливлендским лесным заповедником., он был уверен, что жара для него – дело привычное. Нет, здесь он как будто оказался в раскаленной печи.

Он понурил голову, чувствуя, что его вновь потянуло в сон. Хотелось вновь оказаться в гостиничном номере с гудящим кондиционером, растянуться на прохладных простынях и, закрыв глаза, подремать. После чего, отдохнув и взбодрившись, поиграть в видеоигры.

Томми усилием воли стряхнул с себя сон. Сейчас не место и не время для отдыха. Но он так устал, а пустыня была такой притихшей от зноя… В отличие от людей, животным и насекомым хватало ума проводить дневную жару в дремоте. Со всех сторон Томми укутывала всеобъемлющая тишина. Интересно, после смерти будет примерно так же?

– С тобой все в порядке, дорогой? – раздался рядом с ним голос матери.

Томми вздрогнул. Как это он не услышал ее шагов? Неужели все-таки уснул?

– Да, – с трудом выдохнул он.

Мать прикусила губу. Они все знали, что с ним не все в порядке. Томми рывком натянул на левое запястье рукав, пряча уродливое коричневое пятно.

– Мы можем подождать. Отдыхай, сколько тебе надо, – сказала мать, садясь с ним рядом. – Интересно, почему эту тропу называют Змеиной? Лично я не видела на ней ни одной змеи.

Она обращалась к подбородку сына. В последнее время родители избегали смотреть ему в глаза. Потому что когда они это делали, то начинали плакать. Так было последние два года, когда Томми то попадал на операцию, то проходил курс химиотерапии, то – облучения. И вот сейчас у него временный отдых от всего этого.

Может, они посмотрят ему в лицо, лишь когда он будет лежать в гробу?

– Для змей здесь слишком жарко, – произнес Томми, ненавидя себя за то, что вынужден буквально выдавливать каждое слово.

– Тогда бы это были змеиные бифштексы, – пошутила мать, делая долгий глоток воды из своей бутылки. – Поджаренные на солнцепеке и готовые к употреблению в пищу. Как и мы.

В следующую минуту к ним присоединился отец.

– Ну как, все в порядке?

– Я решила, что мне тоже пора отдохнуть, – солгала мать и, намочив платок, протянула его Томми. – Я тоже устала.

Томми хотел было ее поправить, сказать отцу правду, но не нашел в себе сил. Вместо этого он влажным платком протер лицо.

Отец начал что-то говорить, как с ним было всегда, когда он нервничал.

– Мы уже почти дошли. Еще несколько ярдов, и мы увидим крепость. Настоящую крепость Масады. Ты только представь себе!

Томми послушно закрыл глаза и представил себе бассейн. Голубой, прохладный, слегка попахивающий хлоркой.

– Десять тысяч римских солдат разбили лагерь вокруг этой горы. Десять тысяч солдат, с мечами и щитами, ждут под солнцем. Они перекрыли все пути к бегству и пытаются взять измором девятьсот мужчин, женщин и детей, которые спрятались на вершине плоской горы, – отец заговорил быстрее, взволнованнее. – Но мятежники готовы стоять до конца. И даже после смерти. Они никогда не сдадутся.

Томми пониже надвинул кепку на своей лысой голове и, прищурившись, посмотрел на отца.

– В конце концов они сдались, папа.

– Неправда, – возразил отец с удвоенной страстью. – Евреи решили умереть свободными, не пожелав сдаться на милость победителю. Они убили себя не от бессилия. Они сами выбрали свою судьбу. Такого рода выбор многое говорит о людях, о силе их духа.

Томми поднял плоский камешек и бросил им вдоль тропы. Тот, подпрыгнув, свалился вниз. Что бы сделал отец, будь у его сына возможность выбрать свою судьбу? Предпочел бы он сам уйти из жизни, вместо того чтобы стать жертвой рака? Вряд ли бы отец стал говорить об этом с такой гордостью.

Томми улыбнулся отцу. Люди часто говорили, что они с ним очень похожи: те же самые темные волосы, одинаковая улыбка. После того как химиотерапия отняла у него волосы, никто больше не заикнулся, что он-де копия отца. Интересно, подумал Томми, буду ли я когда-нибудь снова на него похож?

– Ну как, готов идти дальше? – спросил отец, поправляя на плечах рюкзак.

Мать сердито посмотрела на него.

– Мы еще можем подождать.

– Я же не сказал «вставай и иди», – обиделся отец. – Я лишь спросил.

– Готов, – сказал Томми. Ему было неприятно, что родители ссорятся.

Глядя на свои коричневые ботинки, он заставил себя сдвинуться с места. Один ботинок вперед, затем другой. Если переставлять ноги, он доберется до вершины, и родители будут рады, что он вместе с ними преодолел путь к древней крепости. Собственно, ради этого Томми и согласился на эту поездку, на это долгое восхождение – чтобы им было что вспомнить. Даже если они и отказывались это признать, вскоре воспоминания иссякнут. Так пусть останется побольше приятных.

Он начал считать шаги. Так легче преодолевать трудности. Вы идете и считаете. Потому что стоит сказать «раз», как потом следует «два», потом «три» и так далее. К тому моменту, как тропа привела его к плоской вершине, Томми досчитал до двадцати восьми.

Он дошел! Конечно, легкие горели огнем, но он преодолел себя и дошел!

На вершине стоял деревянный павильон. Впрочем, нет. «Павильон» – это громко сказано. Скорее, это были четыре тонких бревнышка, на которые для защиты от солнца криво положили еще несколько тонких бревнышек, отбрасывающих «ажурную» тень. И все же это лучше, чем стоять под палящим солнцем.

Внизу, под отвесным склоном горы, простиралась пустыня, прекрасная в своем иссушенном солнцем однообразии. Покуда хватало глаз, раскинулись рыжеватые песчаные волны, то там, то здесь накатываясь на камни. Тысячелетия выветривания выклевывали у этих камней зернышко по зернышку, придавая им причудливые формы. И ни души: ни людей, ни животных. Интересно, до того, как под стены крепости пришли римляне, взору ее защитников представал тот же самый вид?

Неужели лишь эта убийственная пустыня?

Томми поднял глаза на плато, туда, где две тысячи лет назад разыгралась кровавая драма. Вершина горы представляла собой плоское пространство длиной примерно пять футбольных полей и три в ширину, на котором высилось с полдесятка каменных руин.

И ради этого я приполз сюда ?

Похоже, мать была тоже разочарована. Лицо пунцовое, не то от солнца, не то от напряжения, темные кудрявые волосы прилипли ко лбу.

– Похоже скорее на тюрьму, чем на крепость, – сказала она, смахивая от лица непослушные пряди.

– Так это и есть тюрьма, – возразил отец. – Тюрьма, где привели в исполнение смертный приговор. Живым отсюда никто не вышел.

– Никто вообще не выходит живым, – бросил ему Томми и тотчас же пожалел о своих словах, заметив, как мать отвернулась и засунула палец под солнечные очки – не иначе как смахнуть слезу. И все же он был по-своему рад, что ей по-настоящему больно. Это куда лучше, чем все время лгать.

В следующий момент к ним подскочила гид и своим появлением спасла ситуацию. Длинноногая, в шортах цвета хаки, с длинными черными волосами, которые по-прежнему лежали волосок к волоску, несмотря на долгое восхождение.

– Как хорошо, что вы, наконец, добрались! – воскликнула она с милым еврейским акцентом.

Томми улыбнулся ей, благодарный за то, что она отвлекла его от тяжких мыслей.

– Спасибо.

– Как я уже сказала всем минуту назад, название Масада происходит от слова «мецуда», что значит крепость, и вы сами видите почему, – с этими словами гид загорелой рукой обвела плато. – Собственно говоря, здесь было два ряда стен – одна внутри другой, – между которыми располагались жилые кварталы обитателей Масады. Перед нами Западный дворец, самое большое здание цитадели.

Томми оторвал глаза от ее губ и посмотрел, куда она указывала. Массивное здание меньше всего походило на дворец. Скорее, на его руины. В старых каменных стенах зияли огромные провалы, а те, что оставались, были все в строительных лесах. Создавалось впечатление, будто кто-то готовился здесь к съемкам очередной серии фильма про приключения Индианы Джонса.

За этими строительными лесами наверняка скрывались тайны древности. Увы, Томми ее не чувствовал, при всем своем огромном желании. Его отец любил историю, и, по идее, ее полагалось любить и ему, но с тех пор, как у него диагностировали рак, он оказался как бы вне времени, вне истории. В его голове просто не оставалось места для трагедий других людей, тем более тех, что мертвы вот уже две тысячи лет.

– Сооружение рядом с дворцом, по всей видимости, было частной баней, – продолжала щебетать гид, указывая на здание слева. – Внутри него были найдены три скелета с отрубленными головами.

Томми навострил уши. Наконец-то что-то интересное!

– С отрубленными головами? – недоверчиво переспросил он, подходя ближе. – То есть они покончили жизнь самоубийством, отрубая самим себе головы?

Губы гида скривились в усмешке.

– Собственно говоря, защитники крепости тянули жребий, кому выпадет очередь убить других. Самоубийство совершил лишь последний из них.

Томми покосился на руины. Поняв, что обречены, они убили своих детей. Почему-то он испытал нечто вроде зависти. Не лучше ли принять быструю смерть от рук того, кого ты любишь, чем медленно загибаться от рака? В следующий миг он устыдился этой мысли и посмотрел на родителей. Мать улыбнулась ему, обмахиваясь путеводителем; отец сделал его снимок.

Нет, у него язык не повернулся бы просить их о чем-то подобном.

Вздохнув, Томми вновь переключил внимание на бани.

– Те скелеты, они по-прежнему там? – Он сделал шаг вперед, чтобы заглянуть сквозь металлические ворота.

Гид поспешила грудью загородить ему путь.

– Извините, молодой человек, но внутрь нельзя.

Томми пытался заставить себя отвести глаза от ее пышного бюста, но не смог. Впрочем, прежде, чем он сделал хотя бы шаг, заговорила мать:

– Как ты себя чувствуешь, Томми?

Неужели она заметила, как он смотрел на гида?

– Нормально, мама, – ответил Томми и покраснел.

– Хочешь пить? У меня есть немного воды, – с этими словами она протянула ему пластиковую бутылку.

– Нет, спасибо, мам.

– Давай я намажу тебе кремом лицо, чтобы оно не сгорело, – мать потянулась к сумочке.

В другой ситуации Томми молча снес бы такое унижение, но гидесса улыбнулась ему красивой, ослепительной улыбкой, и внезапно ему стало неприятно, что с ним обращаются как с малым ребенком.

– Все в порядке, мам, – бросил он матери гораздо резче, чем предполагал.

Мать обиженно втянула голову в плечи. Гид отошла в сторону.

– Извини, – сказал Томми. – Я не нарочно.

– Ничего страшного, – ответила мать. – Я пойду вперед вместе с отцом. Можешь не торопиться.

И она ушла прочь. Он остался стоять, чувствуя себя последним мерзавцем.

Злясь на себя, он подошел к развалинам бань и прильнул к металлическим воротам, желая разглядеть, что там внутри. Под его весом ворота со скрипом распахнулись, и Томми едва не упал внутрь. Он тотчас отпрянул назад, однако краем глаза успел заметить в одном углу нечто странное.

Нечто светлое, трепещущее, словно смятый лист бумаги.

Любопытство взяло верх. Томми огляделся по сторонам. На него никто не смотрел. К тому же чем ему грозит вторжение за ворота? Что произойдет в худшем случае? То, что хорошенькая гидесса за шкирку вытащит его оттуда? Что ж, он не против.

Томми сунул голову внутрь, глядя за подрагивающее нечто.

Небольшой белый голубь, хромая, заковылял по мозаичному полу, таща за собой левое крыло. Казалось, кончики перьев оставляют после себя в пыли какие-то загадочные письмена.

Бедняжка.

Голубя следовало вызволить. Иначе он умрет от обезвоживания или его кто-нибудь съест. Гиду наверняка известен какой-нибудь приют для птиц, куда его можно отнести. Дома, в Калифорнии, мать Томми помогала точно в таком приюте – до того, как у него обнаружился рак и для всей их семьи кончилась прежняя жизнь.

Томми проскользнул в ворота. Внутри помещение оказалось меньше, чем отцовский сарай с инструментами. Четыре гладких каменных стены. Выцветший от времени мозаичный пол, сложенный из малюсеньких плиток. Мозаика изображала восемь пыльных красных сердец, расположенных кругом, словно лепестки цветка, а ряды синих и белых плиток, скорее всего, символизировали волны. По периметру пол опоясывал бордюр цвета терракоты с белыми треугольниками, похожими на зубы. Томми попытался представить, как мастера прошлого, словно разрезную картинку, выкладывают эту мозаику, но почему-то вновь ощутил лишь усталость.

Он перешагнул порог, радуясь тому, что наконец оказался в тени, где его не достанут лучи жгучего солнца. Интересно, сколько людей встретили здесь свой смертный час? При мысли об этом по его спине пробежал холодок, и Томми поежился, представив людей, стоящих на коленях – ведь иначе не могло быть, – над которыми высился человек в грязной полотняной тунике. В его руках занесенный над головой меч. Он начал с самого юного, и, когда все было закончено, у него уже не осталось сил поднять руку. Но он превозмог себя. Затем тоже опустился на колени и ждал, когда меч его друга дарует ему быструю смерть. После этого все кончилось. По крошечным плиткам бежали ручейки крови, скапливались в тонких пазах, собирались в лужицы на мозаичном полу.

Томми покачал головой, стряхивая наваждение, и огляделся по сторонам.

Никаких скелетов.

Наверняка их уже забрали в музей или же захоронили.

Птица подняла голову и замерла посреди пола, глядя на Томми сначала одним глазом, затем другим, как будто примеривалась. Глаза у нее были ярко-зеленые, словно малахит. Томми никогда раньше не видел птиц с зелеными глазами.

Он опустился на колени и едва слышно прошептал:

– Подойди ко мне, малышка. Не бойся, я тебе ничего не сделаю.

Птица вновь посмотрела на него, затем сделала шаг навстречу.

Осмелев, Томми протянул руку и, осторожно взяв в ладони раненую птицу, выпрямился.

В следующее мгновение земля под ним содрогнулась. Или это от долгого восхождения у него закружилась голова? Томми попытался сохранить равновесие. Но нет, между его подошвами возникла тонкая черная линия, пробежав через мозаичный пол, словно живое существо.

Змея, была его первая мысль.

Сердце тотчас наполнилось страхом.

Однако черная линия стала толще, и Томми понял, что это нечто более страшное. Не змея, а трещина. На одном ее конце наружу вырвался оранжевый дым, как будто кто-то уронил сигарету.

Неожиданно птица вырвалась из его рук, расправила крылья и улетела сквозь дым, словно в открытое окно. По всей видимости, ее ранение было легким. Взбитый птичьими крыльями дым застилал путь Томми. Как ни странно, у дыма оказался довольно приятный запах, чуть терпкий, с легкой ноткой благовоний.

Томми наморщил лоб и, подавшись вперед, подержал над дымом ладонь. Дым просачивался сквозь его пальцы, как ни странно, прохладный на ощупь, как будто поднимался из какого-то холодного места в глубине скалы.

Томми прищурился, чтобы лучше его рассмотреть. Но в следующую секунду мозаика под его ногами треснула, словно стекло. Он испуганно отскочил в сторону. Успел вовремя, потому что плитки стали соскальзывать в трещину. Вниз полетели синие, оранжевые, красные осколки. Трещина пожирала разноцветный рисунок, с каждым мгновением становясь все шире и шире.

Томми попятился к выходу. Из трещины, вместе с мелкими осколками мозаики, вырвались клубы красно-оранжевого дыма. Затем где-то в самом сердце горы как будто раздался стон, и стены содрогнулись.

Землетрясение.

Томми выскочил на улицу и больно упал на пятую точку. Находившееся перед ним здание вздрогнуло, как будто напоследок получив шлепок от рассерженного бога, и с грохотом провалилось в тартарары.

Трещина тем временем стала еще шире, ее край был в считаных футах от Томми. Он отпрянул назад. Казалось, будто трещина гонится за ним. Тогда юноша поднялся на ноги и побежал, но гора содрогнулась вновь, и он снова рухнул на землю.

Боже, помоги мне!

Где-то рядом он услышал голос матери и пополз сквозь дым на ее крик.

– Я здесь! Сюда! – крикнул он и закашлялся.

Тогда к нему бросился отец и рывком поставил его на ноги. Мать подхватила под локти. Вместе они потащили его к Змеиной тропе, как можно дальше от места разрушения.

Томми оглянулся. Трещина зияла еще шире, рассекая вершину горы. Вниз с грохотом падали обломки скалы и скатывались в пустыню. К голубому небу устремился столб черного дыма, как будто унося с собой к солнцу все ужасы, которые когда-то таились среди этих камней.

Томми вместе с родителями осторожно подошел к краю обрыва.

Землетрясение закончилось столь же внезапно, как и началось.

Его родители застыли на месте, боясь пошевелиться, как будто опасаясь, что любое движение способно вновь спровоцировать толчки. Отец обнял за плечи жену и сына. С вершины донеслись крики раненых.

– Томми. – В голосе матери звучал ужас. – Ты ранен.

– Ерунда, я всего лишь поцарапал ладони, – ответил Томми.

Отец убрал руки с плеч жены и сына. Сам он потерял шляпу и поцарапал щеку. Его обычный баритон был готов сорваться на визгливый фальцет.

– Как вы думаете, это были террористы?

– Я не слышала никакого взрыва, – ответила мать, поглаживая Томми по голове, как маленького ребенка.

На этот раз он не имел ничего против.

Облако черно-красного дыма неслось на них, как будто хотело столкнуть их с обрыва.

Отец, как будто поняв, чем это может для них кончиться, указал на тропу.

– Пойдемте. Вдруг оно ядовитое.

– Я вдохнул немного, – успокоил его Томми, вставая. – Ничего страшного.

Из облака, схватившись рукой за горло, выбежала какая-то женщина. Она бежала вслепую, ее веки распухли и кровоточили. Сделав еще несколько шагов, она упала и больше не пошевелилась.

– Пойдемте! – крикнул отец, толкая Томми впереди себя. – Быстрее!

Все трое бросились вниз по тропе. Увы, убежать от дыма им не удалось. Тот настигал их с каждым мгновением. Еще миг – и облако накрыло их. Мать закашлялась – это был неестественный, влажный, надрывный звук. Томми протянул к ней руки, не зная, что ему делать.

Родители остановились и рухнули на колени.

Все было кончено.

– Томми, – еле слышно прошептал отец. – Беги!

Но Томми опустился на колени рядом с ними.

Если мне все равно умирать, то уж лучше так. Вместе с родителями.

Ему тотчас стало легко и спокойно на душе.

– Все в порядке, пап.

Он пожал сначала руку матери. Затем отцовскую руку. И когда ему казалось, что он уже никогда не расплачется, из глаз его брызнули слезы.

– Я люблю вас обоих.

И тогда родители посмотрели ему в глаза. Несмотря на весь ужас их положения, он действительно их любил.

Томми крепко обнял обоих и не отпустил рук даже тогда, как их тела обмякли, как будто сдались силе тяжести, а не одной только смерти. Когда же у него больше не было сил обнимать их, он опустился на колени рядом с их телами и стал ждать, когда смерть примет в свои объятия и его самого.

Но минуты шли, а он все еще был жив.

Томми вытер о рукав мокрое от слез лицо и, шатаясь, поднялся на ноги. Он старался не смотреть на тела родителей, на их обожженные веки, на окровавленные лица. Как будто если он не посмотрит на них, то окажется, что они вовсе не умерли. Кто знает, вдруг это всего лишь сон?

Он медленно повернулся, лишь бы не смотреть в их сторону. Ветер уже успел разогнать ядовитый дым. Земля вокруг была усеяна телами. Насколько он мог судить, все эти люди были мертвы.

Значит, это не сон.

– Тогда почему же я жив? – удивился Томми. – Ведь это я должен был умереть, а не мать и отец.

Он вновь посмотрел на бездыханные тела родителей. Его горе было столь глубоким, что не оставляло места слезам. Он переживал их смерть гораздо сильнее, чем свою собственную.

Нет, здесь все не так. Это он был больным, это он должен был умереть. Он уже давно готовился к смерти, зная, что ему никуда от нее не деться. Это его родители должны были сохранить память о нем, навечно застывшем в возрасте четырнадцати лет на тысяче фотографий. Скорбь полагалась им, а не ему.

Он с рыданиями рухнул на колени и воздел руки к солнцу, одновременно умоляя и проклиная Бога.

Но, видимо, Бог еще с ним не покончил.

Томми продолжал тянуть руки вверх. Один рукав соскользнул, обнажая худое запястье, бледное и чистое.

Он опустил руки, широко открытыми глазами глядя на белую кожу.

Меланома исчезла.