Онлайн чтение книги О гномах и сиротке Марысе
Глава седьмая. Василек и его ученик

I

Успехи маэстро Сарабанды не давали Вродебарину покоя. Зеленый от рождения, он теперь еще больше позеленел от злости.

– Как! – возмущался он. – Какой-то проходимец, бродячий музыкант будет срывать здесь аплодисменты, отнимая у меня заслуженную славу?! С каких это пор первому встречному разрешается портить своим стрекотом вкус публики и отбивать у нее охоту к серьезной музыке? Нет, это просто возмутительно! Будь другом, – неожиданно обратился он к Васильку, свидетелю его благородного негодования, – выручи: достань, ради бога, ноты, по которым играет Сарабанда, и ты увидишь, что я превзойду его! Я разучу ту же самую песню, и весь мир убедится, какая разница между этим жалким шарлатаном и мной, Вродебарином! Помоги, дружище, сделай милость!

Услужливый Василек кинулся вдогонку за кузнечиком, уносившим свою волшебную скрипку, и, ухватив его за полу серого сюртука, стал выпрашивать ноты чудесной песни, отзвуки которой еще дрожали в росистой траве и цветах.

– У нас тут есть одна очень способная лягушка, – сказал Василек, – и мы хотели бы сделать из нее придворного музыканта его величества. Король наш уже в преклонных летах и последнее время тоскует, грустит, а хорошая музыка помогла бы рассеять его хандру.

– Конечно, с большим удовольствием! – ответил Сарабанда. – Вот ноты, возьмите, пожалуйста… Только здесь не вся песня. То, чего здесь не хватает, надо спеть самому. О, это совсем не трудно! Только взглянуть на угасающий закат, вдохнуть аромат полей и лугов, прислушаться к величественной музыке затихших полей… Это очень просто! Вот ноты, пожалуйста!… Не стоит благодарности… Мое почтение! И знаменитый музыкант удалился большими шагами, оставив Василька в недоумении: такая знаменитость – и такой простой, робкий, неловкий, даже говорить стесняется!

«Ну, – подумал Василек, – прав Вродебарин! Если такой серячок сумел прославиться, то наш Вродебарин с его ростом, фигурой, осанкой далеко пойдет!»

И поспешил с нотами в Соловьиную Долину, где поджидал его Вродебарин. Май был уже на исходе, и солнышко припекало, когда наш зеленый музыкант начал свои репетиции. Он выбрал местечко в тени у ручья, под шляпкой росшей там поганки, и, сидя под ней, как под зонтиком, каждый день упражнялся в пении. Но Вродебарин то и дело сбивался, и изнывавшему от жары, потному Васильку приходилось тростинкой отбивать ему такт. Какие вопли, какое верещанье раздавалось на этих репетициях, как немилосердно фальшивил и врал Вродебарин, описать невозможно. Лягушка квакала, надрывая глотку, Василек изо всей силы колотил своей палочкой – можно было подумать, что на берегу ручья бабы бьют белье вальками.

Мухи, жуки, комары, даже воробьи с испуганным жужжанием, писком, чириканьем улетали подальше от злополучной поганки, под которой пел Вродебарин.

Но не все могли убежать. В ручье возле самого берега жили кувшинки, никогда не покидавшие своих прохладных голубых покоев. Не зная, как избавиться от адского шума, они высовывали из воды свои белые венчики и умоляли музыкантов хоть немного помолчать. – Простите, пожалуйста, господа, – вкрадчиво и любезно говорили они. – Мы не хотим вас обидеть, но, с тех пор как вы изволите заниматься музыкой, мы живем в вечной тревоге, в вечном беспокойстве, как на мельнице. Нельзя ни полюбоваться утренней зарей, ни послушать, как ландыши звенят под вечер в соседнем лесу. У нас все пошло кувырком… Вы, конечно, знаете, господа, что мы ткем серебряные покрывала для наших младших сестер, запертых в зеленых бутонах. И у нас даже нити рвутся на пяльцах от несносного шума, который вы поднимаете у наших ворот. Мы уже пробовали уйти поглубже под воду, чтобы отдохнуть в тишине и покое, но мы не можем жить без солнца. Не прогневайтесь, господа, на нашу просьбу. Мы отдаем должное огромному таланту господина в зеленом костюме и огромной силе господина в васильковом, но у нас просто сил нет терпеть, наши нервы не выдерживают! Они разом присели, точно их за ниточку дернули, и каждая спрятала лицо под большим овальным листом, словно под вуалью. Но тростник и сабельник были не так любезны. Они сразу застучали палками, забряцали саблями.

– Кто это там верещит, словно с него живьем шкуру сдирают? – закричали они. – А ну замолчи сейчас же, крикун! Нас небось целое войско стоит, а такого адского шума мы не подымаем! Огрейте-ка его палкой! Полосните саблей! Эй, трубачи, трубите в золотые трубы! Пусть узнает этот горлопан, что такое настоящая музыка! Бейте в литавры!… Играйте в зурны!… И камыш зашелестел с громким, пронзительным свистом, тростник зашумел, сабельник забряцал листьями, а налетевший ветер заиграл на золотых трубах странную мелодию и грозно запел:

Эта странная, дикая музыка, сначала еле слышная, становилась все грозней и громче.

Вот она, как гром, потрясла камыш и опять замерла, стихла, словно ее и не бывало.

Но Вродебарин, ослепленный гордостью и завистью, не обращал внимания ни на воинственные угрозы тростника и сабельника, ни на почтительные просьбы кувшинок.

Наоборот, чем громче становились просьбы и угрозы, тем яростней он квакал, стараясь их заглушить и раздуваясь от натуги, как пузырь.

– Батюшки! – испугался Василек. – Ты потише немного, а то еще лопнешь! Но только он это сказал – пок! – кожа, натянутая, как барабан, лопнула, и Вродебарин без звука повалился на землю.

II

Полдень был знойный, жаркий. Косари докашивали луг. Равномерно двигался их длинный ряд, равномерно ходили спины и руки в ярко белевших на солнце холщовых рубашках; равномерно врезались блестящие косы в траву, подсекая ее у самой земли. На меже под грушей в связанных попарно глиняных горшках желтела картошка и белела простокваша. Ребятишки, притащившие обед, играли в «гаданюшки», усевшись в кружок на пригорке. В своих синих юбчонках и красных рубашонках они казались издали венком из васильков и маков. Вдруг видят – из лесу вперевалку идет маленький человечек. Вышел – и прямо к горшкам.

Это был Колобок, королевский паж: толстяк плохо переносил жару и вот, решив немного освежиться, взял ложку и миску и отправился на покос поесть холодной простокваши.

Испугались дети, смотрят, а он протянул золотую ложечку к крайнему горшку и накладывает себе простокваши в золотую мисочку. Миска была уже почти полна, и он соскребал со стенок горшка сметану, как вдруг раздался горестный вопль множества тоненьких голосков:

– Наш музыкант умер!

Услышав этот вопль, Колобок уронил ложку и миску в траву и со всех ног бросился к лесу.

Тут-то и увидели ребятишки красный колпачок, развевавшийся у него за спиной.

– Гномик! Гномик! – крикнули они в один голос и, как стайка вспугнутых воробьев, понеслись в деревню.

А золотая мисочка и ложечка, которые Колобок бросил в траву, закатились под куст шиповника да так и остались там лежать. Когда Колобок прибежал в Соловьиную Долину, там царил страшный переполох.

Все, кто только мог, кинулись спасать Вродебарина и приводить его в чувство.

Одни трясли его, другие растирали, третьи переворачивали с боку на бок, кто-то жег воронье перо у него под носом, а Петрушка как угорелый носился с ведром и плескал водой на Вродебарина, обливая заодно и лекарей. Но все было напрасно: Вродебарин лежал бездыханный и недвижимый. Глаза у него потускнели, лапки повисли, мертвец мертвецом! Хоть в гроб клади. В это время шла лесом древняя старушка и собирала травы. Высохшая, как щепка, с лицом темным, как древесный гриб, согнувшись чуть ли не до земли от старости, шла она, постукивая посошком – помощником немощных ног. Найдет травку и разговаривает с ней тихим, скрипучим голосом. – Росянка, росянка! – говорила она. – Тысяча у тебя листочков, на каждом листочке – капелька росы, в каждую капельку солнышко погляделось, силу тебе дало, силу большую! Старого и малого пользуешь от глазной болезни – полезай в лукошко!

Старушка срывала пучок травы и шла дальше, бормоча себе что-то под нос.

Потом опять начинала вслух:

– Ах, зелье ты, зелье зеленое, молодило – озорной парнишка! С горки в долину, из долины на горку ходишь, по серым пескам бродишь, не разбираешь дорожки – золотые у тебя ножки. Рад тебе мужик, рад и король – как рукой снимаешь злую боль, полезай в лукошко!

Срывала и шла дальше – и опять останавливалась, шепча:

– Ой ты, богородицына травка, всем травкам травка! Гонишь тоску, кручину, распрямляешь скрюченную спину! Полезай в лукошко! Молча нарвала пахучих листочков, потом подперлась рукой, распрямила спину и, глядя в лес голубыми глазками, запела тихонько:

Тихий, слабый голос отозвался в лесу и смолк.

Старушка снова сгорбилась, вздохнула и поплелась дальше.

Вдруг она остановилась, подняв палку:

– Ой ты свеча царская, девка красная! На солнышко глядишь, личико пригожее золотишь – сок в тебе золотой от кашля, хрипоты грудной! Полезай в лукошко!

Она отмахнулась от пчел, жужжавших над ней, сорвала верхушку стебля с мелкими цветочками и, шепча что-то, двинулась дальше. Но вот опять наклонилась:

– Ох, полынь-трава, больно ты горька, да сила твоя велика. Без горечи не проживешь свой век, пей да терпи, хворый человек! Ступай в лукошко! Полынь и царские свечи вывели ее из лесу в овражек, на край луга, который докашивали косари.

Там возле дикой груши рос шиповник. Старушка направилась к нему, бормоча:

– Ой, шиповник, шиповник, положу тебя под порогом – не войти в дом тревогам! Ступай в лукошко!

Постояла минутку, поглядела и уже собралась идти дальше, да зацепила палкой торчащий из земли корешок. Глаза у нее загорелись, лицо просияло, она нагнулась и стала поспешно выкапывать корень, приговаривая шепотом:

– В котел черный кинь корень-покрынь с человечьим лицом да вари тайком, чтобы кость срослась целиком!

Тянет старушка корешок, а земля не пускает.

Вдруг послышался крик.

– Что такое? – шепчет старушка. – Никак адамова голова кричит, из земли вылезать не хочет?

Отпустила корешок, прислушалась: голоса словно бы человечьи… Заспешила старушка, ковыляет, на посошок опирается, запыхалась. А голоса все слышнее. Наконец вышла на берег ручья и видит: гномы толпой обступили лежащую без чувств лягушку. Руки заламывают, плачут, голосят:

– Музыкант! Наш музыкант умер!

Старушка не удивилась, не испугалась. Чего ж тут дивиться: она весь свой век небось с разными дивами да чудесами зналась. И с гномами тоже не один раз встречалась. Эка невидаль!…

Она заморгала голубыми глазками, подошла ближе и прошамкала:

– Что тут у вас приключилось?

А гномы в ответ:

– Ах, наш музыкант лопнул! Спасите, бабушка, нашего музыканта! Покачала старушка головой, подняла одну лягушачью лапку, отпустила, подняла другую – мертвый. Даже ухо свое старое к грудке приложила, слушает. Послушала, послушала – и улыбнулась… Жизнь еще теплилась в бедняге.

Подняла голову старушка и говорит:

– За тремя горами, за тремя морями стоит избушка на курьих ножках – нет к ней дорожки; ну-ка, слетай одним духом, принеси иголку с золоченым ухом да шелку катушку – спасем квакушку!

Кинулся Петрушка со всех ног к Петровой хате и просит ласточку:

Защебетала ласточка, согласилась.

Вскочил на нее Петрушка – фьюить! Только его и видели! Будто ветром сдуло.

А старушка наложила крест-накрест веток, развела костер, сварила зелье и намазала им лягушку. Помогают ей гномы кто как может: один хворост тащит, другой огонь мешком раздувает, третий горшочек с зельем держит. Сам король Светлячок Вродебарину голову поддерживает и всякий раз, как взглянет на него, жемчужные слезы роняет.

Не прошло и минуты – над долиной мелькнула тень: это быстрокрылая ласточка вернулась.

Соскочил с нее Петрушка проворно, поблагодарил и подал старушке иголку и катушку шелка.

Старушка достала очки, на нос нацепила, продела шелковинку в иголку и принялась зашивать несчастную лягушку. Обступили ее гномы, шеи повытянули, на цыпочки встают, через головы заглядывают. А старушка сшила лопнувшую кожу, сунула под нос Вродебарину стебель дягиля и дунула три раза. Лягушка как чихнет! Будто из пушки выпалили!

Гномы с перепугу врассыпную бросились. А Вродебарин приоткрыл один глаз – опять закрыл, приоткрыл другой. Приподнялся, сел, глазами ноты ищет. Схватил, рот разинул – вот-вот запоет. Но из раскрытого рта не вылетело ни звука. Разинул еще шире – ничего. Только тихий, чуть слышный писк. О несчастный Вродебарин! Никогда тебе не сравняться с великим музыкантом Сарабандой!