Онлайн чтение книги Однокурсники
XIII

От двух до трех можно, наверное, застать Пятова в конторе, в городе.

Туда и решил идти к нему Заплатин.

Он захватил с собою свою работу. Книг и журналов накопилось много, и нести их было неудобно.

Продумав ночью, до пятого часа, Заплатин решил, что завтра он должен иметь «нешуточный» разговор с Элиодором.

Расчет его оказался верным. Пятов сидел в конторе.

Когда его впустили туда, Элиодор ходил по конторе, а на диване сидел белокурый, большого роста — кажется, из немцев — коммерсант, в усах, бритый, старательно причесанный и одетый с иголочки. Воротничок и манжеты так и лоснились.

— Присядьте на минутку! — указал хозяин Заплатину на кресло в стороне.

Они торговались, и, кажется, уже довольно давно.

Гость — вероятно, приказчик какого-то фабричного склада — покупал.

Ему нужен был миткаль или что-то вроде этого. Он говорил совсем по-московски, без малейшего акцента, и раза два употребил в разговоре слова: "недохватка",

"заминка" и «курса». Элиодор с усмешечкой в глазах ступал по паркетному полу конторы маленькими шагами, переваливаясь с боку на бок, и руки держал чисто хозяйским жестом — в карманах панталон.

— Так как же, Элиодор Кузьмич?

Блондин встал и оказался действительно огромного роста.

— Как я сказал, Юлий Федорович! Это — самая крайняя расценка.

— Дорожитесь… Ну, хоть полкопеечки бы сбросили.

— Никак невозможно! Шесть с денежкой… Дешевле вы теперь не найдете нигде. Не у вас одних недохватка в миткале.

— Мы это превосходно знаем!

— Ergo! — пустил Элиодор латинский возглас. Стало быть, цена самая христианская.

— Даже и полушки не скинете?

— Не могу-с!

Тут Пятов вынул правую руку из кармана и повер тел ладонью в воздухе.

— Позвольте сообразить.

— Да что же тут соображать, Юлий Федорович?

— Четверть копейки на аршин. Это — обжект.

— Конечно. Даром никто не даст.

Заплатин слушал с полузакрытыми глазами, и его однокурсник, со всеми своими интеллигентными затеями, автор будущей книги об эстетических взглядах Адама Смита — выступил перед ним, как настоящее бытовое лицо.

И как его короткие фразы: "не могу-с", "самая решительная цена", — отшибали рядами, амбарами, Ильинкой, Никольской, Варваркой! Этот, и влюбившись, не уступит «зря» полушки.

Коммерсант ушел после крепкого пожатия и, на ходу, поклонился и Заплатину.

— Что, голубчик, — спросил его Пятов, — небось про себя обличали вашего товарища в сквалыжничестве?

Вместо ответа Заплатин только пожал слегка плечами.

— В делах иначе никак нельзя. Вы думаете, четверть копейки — пустяки? А она в иные минуты составляет весьма непустяшную сумму. Для вас это — хотя вы ведь тоже из торгового сословия — тарабарская грамота. И для меня было так же еще каких-нибудь два года назад. Я отстранял себя от всего этого. Презирал. Глумился. И тем немало огорчал родителей, даже и матушку, которая была весьма приятно удивлена, когда я изъявил готовность вести дело и серьезно к нему присмотрелся. Слава Богу! Теперь мы охулки на руку не положим.

— Верно! — выговорил одно слово Заплатин.

— Да вот вам один эпизодец из моих студенческих годов.

Тогда я, как настоящий интеллигент, зашибался дешевым альтруизмом. Вышла стачка на фабрике. Я и говорю матушке: накиньте им, значит, по гривенничку на кусок вот этого самого миткаля, который теперь до зарезу нужен на ситцевой фабрике Кранцеля.

Что такое гривенник! Однако меня тогда не послушали — и прекрасно сделали… Вот теперь я знаю — что такое лишний гривенник на кусок миткаля.

— А что? — спросил Заплатин.

— Чистая потеря в семьдесят тысяч рублей из хозяйской прибыли.

Заплатин промолчал. У него внутри шла такая работа, что он не хотел вступать в разговор с Пятовым до той минуты, когда придет его черед.

— Ах, Заплатин! Знаете, какое я сделал открытие!

— Как же я могу знать, Пятов?

Тон у Заплатина был уже совершенно товарищеский, особенно в этом обмене фамилий, без имени-отчества.

— А вот какое… Мне попался… у Дациаро — я заехал купить один этюд… заграничный и выбрать несколько фотографий… И вдруг вижу кабинетный портрет молодой женщины — скорее девушки… в бальном, с голыми руками и цветами. И в черных волосах. Оказывается, что я никогда не видал или забыл. Мы еще тогда были с вами в гимназии. Кого?

— Вы мне все загадки задаете.

— Помните, кровавая трагедия, зимой, в окрестностях

Вены… наследник престола… эрцгерцог Рудольф…

— Австрийский?

— Да. И красавица Вечера. Баронесса Вечера — его пассия. Оба покончили с собою. И в ней я нашел поразительное сходство — с кем бы вы думали? С

Надеждой Петровной! Уверяю вас! Да вот поглядите.

Пятов побежал к бюро, выдвинул ящик и достал фотографию.

— Я тогда прямо проехал сюда и оставил здесь. Посмотрите, посмотрите!

Он потянул Заплатина за руку и подвел его ближе к окну.

— Разве нет сходства? А? Этот нос? А ресницы? А поворот головы? Ведь и эта баронесса Вечера была, по матери, родом откуда-то из Далмации, кажется, или из Хорватии.

— Что-то действительно есть, — пробормотал Заплатин.

— Как что-то! Все! И контур шеи, падение плеч! Смотрите эту линию. Поразительно! И усмешка рта, такого же пышного!

Губы Пятова слегка даже причмокнули, глаза бегали по фотографии, подергиваясь масляной влагой.

В эту минуту Заплатину хотелось оттолкнуть его и бросить ему в лицо увесистое слово.

Но он сдержал себя.

Не выпуская фотографии из одной руки, Пятов подвел его к дивану, где сидел перед тем немец, и сам присел, повернувшись к нему всем своим жирным туловищем.

— Вы не поедете к себе домой?

— Нет, не поеду.

— А что же так? Может быть… недохватка? Так, пожалуйста, Заплатин, что же вы стесняетесь… Хотите маленький аванс?.. А может, я уже вам должен?

"Желаешь меня удалить, значит?" — подумал Заплатин и высвободил руку из его пухлой руки.

— И вообще, голубчик… я все собирался поговорить с вами о вашей карьере. Вы — человек кабинетного труда.

Вам прямая дорога — на кафедру. Но для этого надо… чтобы вас оставили при университете.

— Я не добиваюсь.

— Знаю… Да и не такие нынче времена. Вдобавок вы не можете быть на очень хорошем счету у высшего начальства. Надо время… когда все уляжется и забудется.

"Куда же ты пробираешься?" — спросил про себя Заплатин, сидя с опущенной головой.

— Своих средств у вас нет… настолько. Нужна поездка за границу… нужно по меньшей мере два года обеспеченной жизни. И тогда диссертация готова. Так ли? Вот я могу писать мою книгу хоть десять лет. Над нами не каплет. А вам — нельзя. И было бы крайне прискорбно, если бы вы принуждены были искать места или идти в помощники к адвокату. С какой стати?

"Кто тебя научил? — похолодев, вскричал про себя Заплатин. — Надя? Чтобы отделаться от меня?"

В глазах у него стали вращаться круги и в ладонях рук заползали мурашки.

— Так вот я и хотел, добрейший Иван Прокофьич, предложить вам… по приятельству… как ваш однокурсник… Вы, конечно, выдержите экзамен по первому разряду. Два года обеспеченного существования… Это был бы простой заем… а вовсе не одолжение. Вы понимаете… Я не хочу корчить из себя мецената. А с другой стороны, мы с вами не в таких дружеских отношениях, чтобы я мог себе позволить делиться с вами моим избытком.

Речь Пятова так и лилась. Он ласково улыбался глазами и пальцами правой руки все дотрагивался до борта сюртука Заплатина.

Тот дольше не мог молчать.

— Покорно спасибо! — глухо выговорил он и встал во весь рост.

Пятов оставался на диване.

— Вы это сказали таким тоном…

— Не знаю. Но позвольте спросить вас, господин Пятов, — вы считаете меня идиотом? Да?

— С какой стати?

— Нет, ответьте мне сначала: идиотом? Вы измыслили такую тонкую комбинацию и думаете, что я ничего не пойму? Вы предлагаете мне сначала удалиться на вакацию, а потом взять у вас содержание на два года и уехать в Германию? Так ведь?

— Что же тут обидного?

— Довольно, господин Пятов! Ни в каких ваших подачках я не нуждаюсь.

— Это ни с чем не сообразно! — брезгливо проговорил

Пятов, поднявшись с дивана, и повел плечами.

— Довольно! — глухо крикнул Заплатил. — Не нужно мне вашей подачки. И вашу гнусную, селадонскую комбинацию вижу насквозь. Что ж, скажите, вы сделали мне это благородное предложение с согласия Надежды

Петровны?

— Вовсе нет! — почти взвизгнул Пятов. — Это наше с вами дело… дело партикулярное.

— Может быть, может быть!

Губы вздрагивали у Заплатина.

— И вам одному пришла эта счастливая мысль?

— Но почему вы так к этому отнеслись? Кажется, тут, кроме моего товарищеского участия, нет ничего?

— Не нуждаюсь я в вашем участии, Пятов. Но повторяю: я идиотом никогда не был. И как бы к вам в настоящую минуту ни относилась Надежда Петровна, я вам прямо, по-студенчески, говорю: вы ведете себя недостойно.

— Продолжайте!

Пятов отступил два шага назад и стал спиной к бюро, опираясь на его борт своим корпусом.

— Да. Недостойно! Я слова своего не беру.

— Почему же, смею спросить вас!

— Систематически развращать молодую девушку, показывая ей… какие вы на нее имеете виды?

— А вы почему знаете, Заплатин, какие именно?

— И вам известно, что она невеста другого!

— А — вот оно что! Wo liegt des Pudels Kern! Слы хали немецкую поговорку?.. Она — ваша невеста?

Я это знаю и, кроме внимания, ей ничего не оказывал.

— Да, зазывая ее к себе на завтраки, с глазу на глаз.

— Что ж такого! Это не свидание в cabinet particulier. Вы изволите говорить, что я ее систематически развращаю? Ха, ха! Позвольте мне вам доложить, милейший Заплатин, что она нас обоих, как бы это выразить… Вам известно французское выражение: elle va nous rouler?.. Оставим фразы. Девушке этой двадцать лет, она на полной свободе, она — ваша невеста до тех пор, пока ей это угодно.

— А вы — другой претендент?

— Я не обязан вам отчетом в своих намерениях. Отец ее мог бы мне задавать такие вопросы. Нынче не те времена, милейший Заплатин. Мой приятель, товарищ по лицею, привез в деревню к невесте шафера и отлучился на одну неделю. А шафер прилетел к нему объявить, что оная девица желает иметь мужем его, а не первого жениха. И это в лучшем дворянском обществе… на глазах у родителя… Ergo, — выговорил Пятов таким же звуком, как и в разговоре с немцем, когда он торговался из-за полкопейки на аршин миткаля.

— Вы не смеете так говорить! Это цинизм! — задыхаясь, выговорил Заплатин, подаваясь к нему.

— Потише! Вы, во-первых, у меня; а во-вторых, я, повторяю, не обязан вам ни каким-либо объяснением, ни оправданием. Если вы позволите себе сказать хоть одно оскорбительное слово — предупреждаю вас, что я шутить не буду. Я стреляю не хуже всякого парижского журналиста.

— Вот как!

Заплатину все эти вызывающие фразы и фигура

Элиодора показались вдруг очень забавны.

Он подошел к дивану, взял тетрадку и, подавая ее, сказал:

— Вот моя работа. Книги и прочее пришлю с посыльным.

Мы в расчете. Больше я на вас работать не желаю.

— На здоровье!

— Вы, пожалуй, правы. Если между вами и этой особой был уговор насчет устройства моей судьбы, то с моей стороны слишком наивно изображать из себя рыцаря. И я скажу — на здоровье. На то у вас и тятенькины миллионы, и денежка, которую вы сейчас выторговали у немца за миткаль — тоже пригодится.

Пухлые бритые щеки Пятова стало подергивать; но красные губы силились улыбаться. Одной ногой он нервно дрыгал, сохраняя все ту же позу на краю письменного стола.

— Счастливо оставаться! — кинул ему Заплатин, берясь за свою фуражку.

— Доброго здоровья! У вас, должно быть, нервы не в порядке. А насчет той особы будьте благонадежны.

Она окажется посильнее нас обоих.

Что-то еще сказал Пятов; но Заплатин уже не слыхал этих слов, и только на улице морозный воздух, пахнув ему в лицо, освежил голову и заставил овладеть собою.