Онлайн чтение книги Офицеры и джентльмены Officers and Gentlemen
6

В дневнике старшины Людовича были не только эссе, но и отрывки описательного характера, которые в свое время непременно удостоятся похвалы критиков.

Поражение в Греции сохраняли в тайне, пока остатки армии не прибыли в Александрию. Их собрали и распределили для переформирования и снаряжения.

Все имевшиеся войска были отправлены на запад в Киренаику. В Александрии осталась только оперативная группа Хука. Она оказалась единственным защитником города.

Гай проводил долгие часы в клубной библиотеке за чтением переплетенных комплектов журнала «Каунтри лайф». Иногда он присоединялся к своим старым друзьям из отряда командос «Икс» в отеле «Сесил» или в баре «Юнион». Отряд командос «Икс» не захотел утруждать себя хлопотами по организации офицерской столовой. Воины отряда держали в своей палатке запас сваренных вкрутую яиц, апельсины и консервированные сардины; они покрикивали на ленивых, хихикающих слуг-берберов, чтобы те приносили им чай и джин; швыряли себе под ноги окурки сигар, пустые сигаретные пачки, спички, пробки, кожуру от апельсинов и консервные банки.

– Можно подумать, что находишься на Лидо[63]Пляж на курорте вблизи Венеции, славившийся в свое время невероятной загрязненностью., – сказал как-то Айвор Клэр, с отвращением глядя на усеянный мусором песчаный пол палатки.

Офицеров отряда командос охотно принимали в нескольких богатых греческих домах, в которых неизменно оказывалась и вездесущая миссис Ститч. Гай не наносил ей новых визитов, но ее имя произносилось повсюду. Офицеры отряда командос «Икс» всегда ощущали ее присутствие, как будто она была их доброй феей, всегда готовой прийти на выручку. Когда миссис Ститч находилась поблизости, ничего непоправимо плохого с ними произойти не могло.

Так шел день за днем, пока на третьей неделе мая война не приблизилась вплотную и к майору Хаунду.

Как обычно, об этом возвестили церемониальные фанфары предварительных приказов и контрприказов, но, прежде чем прозвучали их первые ноты, миссис Ститч сообщила об этом Айвору Клэру, а тот передал Гаю.

– Я слышал, что нас в любой момент могут отправить на Крит, – сказал Гай майору Хаунду.

– Чепуха!

– Что ж, поживем, – увидим, – заметил Гай.

Сидевший за письменным столом майор Хаунд сделал вид, что занят просмотром документов. Немного погодя он откинулся в кресле и вставил в мундштук сигарету.

– Откуда дошел до вас этот слух?

– Отряд командос «Икс».

– На Крите отбиты обе атаки, – возразил майор Хаунд. – Положение там полностью под нашим контролем. Уж я-то знаю.

– Вот и хорошо, – отозвался Гай.

Наступила еще одна пауза, во время которой майор Хаунд сделал вид, что читает документы. Затем он спросил:

– А вам не приходило в голову, что наша первоочередная задача – оборона Александрии?

– По-моему, Крит в данный момент важнее.

– Гарнизон на Крите сейчас и так больше, чем позволяют возможности снабжения.

– Тогда, значит, я не прав.

– Конечно, не правы. Вам следовало бы знать это и не принимать всякие слухи на веру.

Еще одна пауза; это был тот таинственный час, в который, как записал в дневнике старшина Людович, блеск на лице начальника штаба бригады менялся с сухого на сальный.

– К тому же, – сказал он, – наша бригада не имеет средств для действий в обороне.

– Тогда как же мы обороняем Александрию?

– Мы стали бы оборонять ее только в крайнем случае.

– Но ведь, возможно, на Крите как раз крайний случай.

– Я не спорю с вами, Краучбек. Я просто высказываю свое мнение.

Молчание. Затем майор Хаунд продолжал:

– Почему этот денщик не вытряхивает пепельницы? А что вам известно о возможностях нашего морского транспорта, Краучбек?

– Ничего.

– Вот именно». К вашему сведению, мы не в состоянии послать на Крит подкрепления, даже если бы и хотели этого.

– Понятно.

Еще пауза. В этот день майор Хаунд был явно обеспокоен чем-то. Он прибегнул к своему испытанному методу нападения.

– Кстати, чем сегодня занимается ваше подразделение?

– Наносят тонкие красные линии. Карта Крита – точная копия с греческого издания, поэтому я приказал нанести на нее полудюймовую сетку, чтобы картой можно было пользоваться.

– Карты Крита? Кто приказывал кому бы то ни было получать карты Крита?

– Я сам выписал их вчера вечером из Рас-эль-Тина.

– Вы занялись не своим делом, Краучбек. Именно так и рождаются слухи.

Вскоре в кабинет вошел Томми. Гай и майор Хаунд встали.

– Из Каира еще ничего не было? – поинтересовался он.

– Почта отправлена на регистрацию, полковник. Ничего срочного.

– Раньше десяти часов в ставке главнокомандующего к работе никто не приступает. Телефонограммы посыплются через несколько минут. А пока передайте подразделениям предварительные распоряжения. Надеюсь, вам известно, что мы отбываем?

– Обратно в зону канала для реорганизации?

– Боже мой, да нет же! Где ваш помощник по тылу? Нам нужно разработать плановую таблицу погрузки. Вчера вечером у мадам Каприкис я встретил адмирала, командующего эсминцами. Он уже все подготовил для нас. Гай, раздобудь несколько карт Крита для выдачи командному составу до командиров отделений включительно.

– Все уже сделано, полковник, – поспешил доложить майор Хаунд.

– Отлично.

В четверть одиннадцатого по телефону из штаба главнокомандующего в Каире посыпались длинные, скучные, противоречивые распоряжения; они продолжали поступать в течение всего дня. Майор Хаунд выслушивал, записывал и с воодушевлением передавал их дальше.

– Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Все ясно. Все оповещены, – отвечал он штабу главнокомандующего. – Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! – торопил он подразделения.

Но Людовича это показное рвение не обмануло.

«Странно, но майор Хаунд, кажется, не имеет ни малейшего желания сложить голову в бою», – записал он в дневнике.

Для майора Хаунда это была первая боевая погрузка на корабли, а для Гая – третья. Гай равнодушно наблюдал за обменом «любезностями» между начальником штаба бригады, его помощником по тылу и офицером штаба, ведавшим погрузкой, сначала серьезными, затем озабоченными, потом озлобленными; за вереницами навьюченных и угрюмых солдат, проходивших по тесным палубам и неуклюже спускавшихся вниз по трапам; за моряками, ловко сновавшими между грудами военного имущества. Все это было знакомо Гаю по прежнему опыту, и он держался от всего в стороне. Разговаривая с зенитчиком-артиллеристом морской пехоты, Гай услышал:

– Никакого воздушного прикрытия. Наша авиация на Крите разгромлена. Если мы не управимся с переходом туда и обратно в темное время суток, уцелеть шансов нет. Высаживаться вашим ребятам придется гораздо быстрее, чем они грузятся сейчас.

Под погрузку оперативной группы Хука выделили крейсер-минзаг и два эскадренных миноносца; на всех кораблях были заметны следы участия в эвакуации войск из Греции. Корабль, выделенный под погрузку штаба бригады, был потрепан больше других.

– Нашему кораблю нужен минимум месяц на ремонт, – продолжал морской пехотинец. – Если хватит пороху на переход, наше счастье, а уж о том, чтобы в случае чего-нибудь справиться с противником, и разговора быть не может.

С наступлением сумерек они вышли в море. На борту эскадренного миноносца вместе со штабом находились три роты второго отряда командос. На палубах и в кубриках вповалку лежали солдаты; офицеры разместились в кают-компании. Томми Блэкхауса пригласили на ходовой мостик. Постепенно установились сравнительная тишина и спокойствие.

– Краучбек, – спросил Гая майор Хаунд, – вам не приходило в голову, что Людович ведет дневник?

– Нет.

– Это запрещено уставом – вести личный дневник на фронте.

– Да, конечно.

– Вот именно. Вы лучше предупредите-ка его. Я совершенно уверен, что он записывает что-нибудь неофициальное.

В восемь часов стюард-мальтиец накрыл стол для обеда, поставив в центре вазу с розами. Командир корабля остался на мостике. Старший помощник командира извинился и за отсутствие командира, и за неудобства размещения.

– Мы не в состоянии оказать гостеприимство в таких масштабах, – сказал он. – Боюсь, что мы во всем будем испытывать нехватку.

Солдаты достали свои кружки, котелки, ножи и вилки. Денщики помогли стюарду. Обед был отменный.

– До рассвета не будет никакой тревоги, – заверил старший помощник, покидая их.

Командир эсминца уступил свою каюту Томми, майору Хаунду и заместителю командира второго отряда командос. Чемоданы и постельные скатки оставили в лагере. Армейские офицеры устроились в креслах, на диванах и на полу в кают-компании. Вскоре все уснули.

Проснувшись на рассвете, Гай вышел на свежий воздух. Восхитительное утро после безветренной ночи; море спокойное, вокруг ни одного корабля, земли не видно. Довольно медленно двигавшийся эскадренный миноносец, казалось, плыл в фосфоресцирующей пустоте. Гай встретился со вчерашним артиллеристом.

– Ну как, здесь начнутся неприятности? – спросил Гай.

– Нет, не здесь. – Затем артиллерист, поскольку ему показалось, что на лице Гая появилось удивление, добавил: – Замечаете что-нибудь странное в положении солнца?

Гай посмотрел на солнце. Оно находилось слева по носу, довольно высоко над горизонтом, яркое, но пока еще не жаркое.

– Нет, – ответил он.

– Разве оно там, где вы ожидали увидеть его?

– А-а! – воскликнул Гай. – Теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Оно должно быть с другого борта.

– Вот именно. Через час мы будем снова в Александрии. Неисправность машин.

– Как нескладно все это получилось!

– Я же говорил вам, что корабль нуждается в серьезном ремонте. К тому же его здорово потрепало в Эгейском море. Меня это вполне устраивает. Я в этом году еще ни разу не увольнялся на берег.

За завтраком Томми молча хмурился; майор Хаунд открыто ликовал. Он приложил к губам штуцер своего спасательного жилета и исполнил пантомиму игры на волынке.

– Дьявольски не везет, – обратился Томми к Гаю. – Но есть надежда, что в Александрии нам дадут другой эсминец.

Майор Хаунд повернулся к Гаю:

– Краучбек, вы говорили по тому вопросу с Людовичем?

– Еще нет.

– Сейчас самое подходящее время.

На горизонте уже показался берег, когда Гай разыскал старшину Людовича.

– До меня дошло, что вы ведете дневник, – сказал он.

Людович пристально посмотрел на него своими вызывающими неприятное впечатление глазами с серо-розовыми зрачками.

– Вряд ли я назвал бы это дневником, сэр.

– Вы понимаете, что все письменные материалы, могущие попасть в руки противника; подлежат цензуре?

– Я всегда прекрасно понимал это, сэр.

– Боюсь, что мне придется попросить вас дать мне дневник для просмотра.

– Слушаюсь, сэр. – Людович достал блокнот из кармана шортов. – Пишущая машинка осталась в лагере, сэр, вместе с остальным канцелярским имуществом. Не знаю, сможете ли вы разобрать, что здесь написано.

Гай прочитал: «Капитан Краучбек – человек уравновешенный. Он – как свинцовый шар, который в вакууме падает не быстрее пушинки».

– Это все, что вы написали?

– Все, что написал с тех пор, как мы выбыли из лагеря, сэр.

– Понятно. Что же, я не думаю, что это составляет военную тайну. Интересно, как я должен воспринять это?

– Это не предназначалось для прочтения вами, сэр.

– По правде говоря, я никогда не верил в эту теорию о пушинках в вакууме.

– Да, сэр. Она совершенно противоречит законам природы. Я употребил это выражение в фигуральном смысле.

Когда эсминец пришвартовался к стенке, Томми и майор Хаунд сошли на берег. Их встретили старшие офицеры штаба, армейские и флотские, и все вместе они направились в одно из зданий управления порта на совещание. Солдаты, склонившись над поручнями, плевали в воду и ругались.

– Так и есть, обратно в Сиди-Бишр, – говорили они.

Вскоре Томми и Хаунд возвратились на борт. Томми выглядел веселым.

– Они подготовили другой эсминец. На Крите все находится под нашим контролем. Военно-морской флот отбил попытки противника высадить десант с моря и потопил массу судов. Противник удерживает только два очага сопротивления, и новозеландцы полностью окружили его. Каждую ночь прибывают подкрепления для перехода в контрнаступление. Начальник оперативно-разведывательной части штаба сообщает из Каира, что войска противника в мешке. Нам поставлена очень сложная задача – совершить рейды на коммуникации в Греции.

Томми верил всему этому. Майор Хаунд тоже. Ни его подготовка, ни опыт предыдущей службы еще не сделали Хаунда скептиком.

Перегрузка на новый корабль прошла быстро. Солдаты, как муравьи, вереницами спускались с одного трапа и поднимались по другому, вполголоса чертыхаясь. Помещения для них отвели точно такие же, как и на предыдущем эсминце. Новые флотские офицеры встретили их знакомыми приветствиями и не менее знакомыми извинениями. К заходу солнца все устроились на своих местах.

– Выходим в море в полночь, – сказал Томми. – Они не хотят подходить к проливу Карсо завтра до наступления темноты. Не вижу причин, почему бы нам не пообедать на берегу.

Томми и Гай отправились в бар «Юнион». Им почему-то не пришло в голову пригласить с собой майора Хаунда. Ресторан, как всегда, был переполнен, несмотря на общеизвестный кризис людских ресурсов. Они заказали плов из омаров и большое блюдо из перепелов, приготовленных с мускатным виноградом.

– Возможно, это наша последняя приличная еда на ближайшее время, – заметил Томми. – Начальник оперативно-разведывательной части главного штаба откуда-то узнал, что на Крите туго со свежей провизией.

Они съели по шесть перепелов каждый и распили бутылку шампанского. Затем им подали зеленые артишоки и еще бутылку шампанского.

– Думаю, что через день-другой мы будем с грустью вспоминать об этом обеде, – сказал Томми, любовно смотря на украсившие их тарелки виноградные листья, – и нам наверняка захочется вернуться сюда.

– Не может быть, – возразил Гай, стирая салфеткой жир с пальцев.

– Нет, может. Спорю на всех перепелов в Египте.

Они были навеселе, когда подъехали к затемненному порту. Разыскав свой корабль, они крепко уснули еще до выхода в море.

Майор Хаунд проснулся, почувствовав, что его койка то поднимается, то опускается; до его слуха доносились звон бьющейся посуды и глухие удары падающих и перемещающихся грузов. Он начал сильно дрожать, потеть и глотать слюну. Лежа на спине, он судорожно комкал одеяло, смотрел невидящим взглядом в темноту и испытывал крайнее отчаяние. В таком состоянии в семь утра его и обнаружил денщик, сунувшийся в дверь с веселым приветствием, кружкой чая в одной руке и кружкой воды для бритья в другой. Майор Хаунд оставался недвижим. Солдат начал чистить ботинки Хаунда, еще сохранившие блеск от его стараний в предыдущее утро.

– Ради бога, – взмолился майор Хаунд, – займитесь этим за дверью.

– На корабле творится такое, сэр, что некуда ногу поставить.

– Тогда прекратите и оставьте их как есть.

– Слушаюсь, сэр.

Майор Хаунд осторожно приподнялся на одном локте и выпил чай. Позывы к рвоте, с которыми он боролся долгие предрассветные часы, немедленно возобновились. Он добрался до умывальника, вцепился в него руками и, опершись головой о край раковины, оставался в таком положении целых десять минут. Наконец он открыл кран, помочил глаза водой и, тяжело дыша, возвратился на койку, предварительно посмотрев на себя в небольшое зеркальце. Увидев собственное отражение, он напугался еще больше.

Дождь и брызги хлестали по палубе весь день, удерживая людей внизу. Маленький корабль медленно переваливался с борта на борт на крупной зыби.

– Эта низкая облачность послана нам самим богом, – сказал командир корабля. – Мы находимся недалеко от места, где прикончили «Джюно».

Гая морская болезнь прежде почти не беспокоила. Однако накануне вечером он выпил кварту вина, и это наряду с качкой одолело его; Томми Блэкхаус, напротив, носился по кораблю в приподнятом настроении, появляясь то в кают-кампаний, то на ходовом мостике, то на нижних палубах среди солдат; старшину Людовича качка тоже не беспокоила, он спозаранку засел в кают-компании старшин с дорожным несессером для маникюра и, вызывая почтительные взгляды присутствующих, занялся подготовкой ногтей на пальцах ног к любым ожидавшим их испытаниям.

Солдат охватили апатия и усталость.

Через час после наступления темноты Томми Блэкхаус упал. Он сбегал с мостика по трапу в момент, когда корабль необычно стремительно рухнул носом вниз. Подошвы ботинок Томми, подбитые гвоздями, скользнули по остальным ступеням трапа, и он упал на железную палубу с грохотом, который хорошо услышали в кают-компании. Затем раздался его крик, а через какую-нибудь минуту старший помощник командира объявил по радио:

– Ваш полковник упал и сильно ушибся. Может кто-нибудь выйти наверх и помочь ему?

Два командира рот из второго отряда командос неумело перетащили полковника в лазарет, где врач сделал ему укол морфия. Томми сломал ногу.

С этого часа Гай проводил время в хождении от одного распростертого тела – начальника штаба бригады, к другому телу – заместителя командира бригады. Судя по внешнему виду, разница между болезненным состоянием того и другого была невелика.

– Это меняет все планы, – поспешил заявить майор Хаунд, когда ему доложили о случившемся. – В высадке штаба бригады на берег теперь вообще нет никакого смысла.

Томми Блэкхаус, страдая от боли, а временами даже в бреду, отдавал распоряжения:

– Вас встретят офицеры связи оперативной группы Хука и войск гарнизона Крита. После высадки бригаде немедленно развернуть тыловой командный пункт во главе с помощником начальника штаба по тылу и установить радиосвязь с подразделениями… Помощнику начальника штаба по тылу установить контакт с помощником начальника квартирмейстерского отдела адъютантско-квартирмейстерской части штаба войск гарнизона и организовать материально-техническое снабжение… Передовому командному пункту в составе начальника штаба бригады и офицера разведки явиться к подполковнику Прентису на командный пункт второго отряда командос и вручить ему письменный приказ главнокомандующего вооруженными силами на Ближнем Востоке, определяющий специальную роль оперативной группы Хука – нарушение коммуникаций противника… Подполковнику Прентису явиться к командующему войсками гарнизона острова Крит и предъявить этот приказ… Его основная задача – предотвратить сведение подразделений отрядов командос в пехотную бригаду для использования в качестве резерва командующего войсками гарнизона острова… Заместителю командира оперативной группы Хука немедленно приступить к проведению операций под руководством командующего войсками гарнизона острова Крит…

Он часто повторялся, впадал в забытье, опять приходил в себя и заставлял Гая снова и снова повторять его распоряжения.

Качка уменьшилась, когда корабль обогнул восточную оконечность Крита и пошел вдоль северного побережья острова. Когда они входили в залив Суда, море совсем успокоилось. Молодая луна уходила за горизонт. Первым признаком человеческой деятельности, обнаруженным ими, был горящий танкер, пламя которого ярко освещало всю гавань. Эскадренный миноносец отдал якорь. Майор Хаунд робко слез с койки и взобрался на ходовой мостик. Гай оставался около Томми. Офицеры второго отряда командос готовили своих людей к высадке. Заместитель начальника штаба бригады по тылу и старшина Людович совещались. Томми начал проявлять раздражительность.

– Что происходит? Осталось всего два часа на разгрузку. Лихтер должен был подойти, как только мы встанем на якорь. – У борта корабля раздался окрик. – Вот и он. Гай, пойди и взгляни.

Гай поднялся на затемненную верхнюю палубу. На ней теснились приготовившиеся к высадке солдаты, все проходы были загромождены запасами, мотоциклами, имуществом связи. У борта стояла небольшая шлюпка, из нее на корабль поднимался какой-то человек. Гай возвратился, чтобы доложить Томми.

– Поднимись к командиру корабля и выясни, что происходит.

Гай нашел командира в его каюте. Вместе с ним были майор Хаунд и небритый, измученный, дрожащий капитан-лейтенант, одетый во флотскую шинель и белые шорты.

– Я получил приказ отходить, и, клянусь богом, я его выполню, – бубнил моряк. – Приказ получен еще утром. Я должен был бы отбыть вчера вечером. Пришлось ждать на причале целый день. Вынужден был бросить все свои вещи. У меня осталось только то, что на мне.

– Да, да, – сказал командир корабля, – мы видим. Но нам хотелось бы знать: подойдет ли сюда лихтер?

– По-моему, нет. Там все разгромлено. Я отхожу. Я получил приказ отойти. Приказ в письменном виде. – Моряк говорил низким монотонным голосом. – Я бы не отказался от чашки чая.

– Не было ли там, на причале, офицера штаба, ответственного за высадку войск? – спросил майор Хаунд.

– Нет. По-моему, не было. Я нашел шлюпку и пригреб сюда. У меня есть приказ отходить…

– Ответа на наши сигналы мы, кажется, не получим, – заметил командир корабля.

– Проклятая бойня, там все уничтожено, – сказал человек с Крита.

– Ладно, – решил командир, – я жду здесь два часа, затем выхожу в море.

– Для меня это не очень-то быстро, – сказал капитан-лейтенант. Затем, не скрывая откровенной заботы о личной безопасности, он обратился к майору Хаунду: – А знаете, вам ведь надо знать пароль. На берегу вы и шага не сделаете, не зная пароля. Если вы не знаете пароля, то часовые пристрелят вас сразу же, как только увидят.

– Ну хорошо, а какой же пароль?

– Его меняют каждый день.

– Хорошо, каков же пароль на сегодня?

– Что-что, а это-то я знаю . Уж его-то я могу сказать вам. Я знаю его так же твердо, как свое имя.

– Так говорите же.

Моряк уставился на них пустыми, отчаявшимися глазами.

– Виноват, – пробормотал он. – Только что помнил, и вдруг он выскочил из головы.

Гай и майор Хаунд вышли.

– Похоже на то, что это еще одна ложная тревога, – сказал майор почти с радостью.

Гай отправился доложить Томми.

– Гром и молния! Проклятье на все их дурацкие головы! – взорвался тот. – Что там на них нашло? Уснули они все, что ли?

– Я думаю, причина не в этом, – сказал Гай.

Через сорок пять минут по всему кораблю прокатилось: «Вот он. Подходит».

Гай отправился на палубу. Действительно, по воде к ним приближалась довольно большая, темная масса. Все начали взваливать на себя тяжелую поклажу; Матросы «уже свесили с борта грузовые сети. Солдаты сгрудились у поручней. И тут снизу донеслось:

– Двести ходячих раненых прибыли для погрузки!

Майор Хаунд крикнул:

– Кто там? Из управления перевозками есть кто-нибудь?

Ему никто не ответил.

– Где ваш командир? – продолжал майор Хаунд. – Эта десантная баржа должна высадить раненых обратно на берег, прийти за нами, перебросить нас, а потом уже заняться ранеными. Вот как это надо делать.

Никто не обратил на него внимания. С баржи на борт эсминца начали медленно подниматься заросшие, обмотанные бинтами фигуры.

– Назад! – крикнул майор Хаунд. – Не сметь подниматься на борт, пока мы еще здесь!

– Сначала пропустите, пожалуйста, пассажиров, выходящих из вагона, – отозвался из темноты насмешливый голос.

Обессилевшие солдаты карабкались на палубу и проталкивались сквозь строй подразделений, ожидавших команды на посадку. Кто-то, невидимый в темноте, крикнул:

– Да уберите же с дороги это имущество!

Его слова тут же подхватили другие:

– Сбросить все имущество! За борт все имущество!

– Что же они делают?! – закричал майор Хаунд. – Остановите их!

Три роты второго отряда командос, в которых были офицеры, повиновались приказу майора. Штабные подразделения находились на другом борту. Там связисты начали швырять за борт свои радиостанции, потом в воду полетел мотоцикл.

Гай разыскал командира десантной баржи.

– Через пятнадцать минут после того, как последний раненый перейдет на эсминец, я отдаю швартовы. Вам следует поторопиться, – предупредил моряк. – После этого я сделаю еще один рейс, возьму еще двести раненых и греческого генерала. Затем топлю эту баржу, перехожу на эсминец, и прощай, Крит. Наше вам почтение.

– Что же происходит на острове? – спросил Гай.

– Это конец! Все сматываются.

Гай спустился вниз с последним коротким докладом своему командиру.

– Для тебя, Томми, дело оборачивается удачно, – сказал он ему без тени горечи.

Теперь лазарет был переполнен. Два армейских врача и корабельный эскулап хлопотали над ранеными, требовавшими срочной помощи. Пока Гай стоял у койки, на которой лежал Томми, в дверях появился огромный, окровавленный, весь в грязи, страшный на вид сержант-австралиец. Оскалив, как мертвец, зубы, он пробормотал:

– Слава богу, дождались наконец флота! – После этого медленно опустился на палубу и тут же впал в предсмертное забытье.

Гай перешагнул через его тело и стал пробиваться сквозь вереницу солдат, спускающихся вниз по трапу; среди них было много оборванных, небритых, изможденных, но, по-видимому, невредимых людей.

– Кто вы? – спросил он одного из них.

– Писарь штаба, – ответил солдат.

Вскоре, так и не дождавшись четких распоряжений, подразделения командос самовольно начали спускаться по сетям в десантную баржу.

Луна зашла. Теперь единственным источником света был пылающий в миле от эсминца танкер.

– Майор Хаунд! – позвал Гай. – Майор Хаунд!

Рядом кто-то отозвался мягким голосом:

– Майор Хаунд в безопасности на барже. Я разыскал его. Он спустился вместе со мной. Это старшина Людович.

Десантная баржа с пыхтением подошла к причалу – настолько разрушенному, что он походил скорее на груду камней, чем на причал. Еще до того как солдаты второго отряда командос начали высаживаться с баржи, в нее с причала стали прыгать раненые и дезертиры.

– Назад, мерзавцы! – заорал командир десантной баржи. – Отдать швартовы! – Матросы оттолкнули баржу от стенки. – Пристрелю каждого, кто попытается прыгнуть в баржу, пока не будет команды. Отойдите назад! Эй вы, убирайтесь с причала к чертовой матери!

Толпа оборванных солдат начала пятиться в темноту.

– А теперь вы, пехтура, – крикнул командир баржи, – быстро на причал!

Он подвел баржу к стенке, и все наконец выбрались на берег. Позднее это событие, такое многозначительное в жизни Гая, майора Хаунда и остальных, было увековечено в официальной истории следующими словами:

– Больше никого взять не могу! – крикнул командир баржи. – Остальные назад! Отдать швартовы!

Толпа разочарованных солдат расселась на разбитых взрывами камнях. Перегруженная баржа направилась к эсминцу. Высадившаяся на берег группа солдат, растолкав оставшихся на причале, построилась.

– Найдите офицеров связи, – распорядился майор Хаунд. – Они должны быть где-то здесь.

– Есть здесь кто-нибудь из оперативной группы Хука? – крикнул Гай.

Обмотанный бинтами солдат простонал:

– Ой, да заткнись же ты, черт тебя возьми.

От толпы отделились два офицера, оказавшиеся командирами рот второго отряда командос.

– А-а, вот и вы! – воскликнул майор Хаунд. – Наконец-то. Я уже начал терять надежду. Вы от полковника Прентиса?

– Не совсем, – ответил один из офицеров. Он говорил тихо, таким же подавленным, монотонным голосом, как и тот моряк, что получил приказ отходить. В последовавшие дни такой голос – отличительный признак поражения – Гай слышал еще много раз и во многих местах. – Видите ли, – продолжал офицер, – Прентис мертв.

– Мертв? – переспросил майор Хаунд таким раздраженным тоном, как будто его официально известили о кончине тети, которую он имел все основания полагать находящейся в добром здравии. – Не может быть! Мы имели связь с ним не далее как позавчера.

– Он убит. Многие из отрядов командос убиты.

– Надо было донести нам об этом. А кто вступил в командование?

– По-видимому, я.

– Что же вы здесь делаете?

– Кто-то сказал, что за нами придет корабль и нас эвакуируют отсюда. Но, кажется, это ошибка.

–  Кто-то сказал? А кто дал приказ об эвакуации?

– Вот уже в течение двадцати четырех часов мы не получали никаких приказов от кого бы то ни было.

– Послушайте, – вмешался заместитель командира второго отряда командос, – не лучше ли нам пойти куда-нибудь, где вы смогли бы ознакомить нас с обстановкой?

– Вон там какое-то служебное помещение. Мы сидим в нем с тех пор, как прекратилась бомбежка.

Командиры рот. Гай, майор Хаунд и заместитель командира второго отряда командос начали медленно пробираться по обломкам и осколкам камней к бараку, на стене которого было написано краской: «Старший морской начальник». Гай положил на стол свой планшет с картой и направил на нее луч карманного фонарика.

– У нас насчитывается шестьдесят рядовых и четыре офицера, включая меня, – сказал командир роты. – Возможно, еще есть и отставшие. Это все, кого мне удалось собрать. Они находятся недалеко отсюда – в районе порта. Движение по дорогам невозможно. Еще у меня есть пара грузовиков. Здесь все норовят спереть какие-нибудь транспортные средства. Но наши грузовики в достаточной безопасности – стоят под охраной недалеко отсюда. Все едут на юг, в направлении Сфакии.

– Вы бы лучше рассказали нам, что же, собственно, здесь произошло.

– Мне мало что известно. Просто здесь настоящая бойня. Прошлой ночью, когда мы прибыли, отсюда уже все драпали, я имею в виду всякие остатки и отставших. Линия фронта проходила по местности, называемой здесь сорок второй улицей. Нас подчинили первому отряду командос и на рассвете бросили прямо в контратаку. Вот тогда и убили Прентиса. Мы дошли до самого аэродрома. А потом оказалось, что испанцев, которые должны были находиться на нашем фланге, там вовсе и не было. Ни один человек не появился также и из тех частей, которые должны были сменить нас. Мы просидели там целый час под огнем противника со всех сторон, потом отошли. От первого отряда командос почти никого не осталось. Пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» уничтожили большую часть нашего транспорта. Мы весь день пролежали на поле боя под бомбежкой пикировщиков. Потом, когда стало темно, вернулись сюда, и вот мы здесь.

– Понятно, понятно, – пробормотал майор Хаунд.

Он старался сосредоточиться на возникшей перед ним проблеме, но его затуманенное сознание не могло найти нужного стандартного решения. Наконец он спросил:

– Надеюсь, вы знаете, где находится штаб войск гарнизона Крита?

– В данный момент он может быть где угодно. А до этого был в здании монастыря, несколько в стороне от шоссе.

– А другие отряды командос?

– Третий участвовал в контратаке вместе с нами. Они, наверное, окопались где-нибудь рядом со штабом. Отряд «Икс» я не встречал со времени высадки. Их отправили куда-то для решения других задач.

Хорошие привычки майора Хаунда начали брать верх. Он обратился к карте.

–  Это , – начал он, наугад показывая на район южнее Суды, – пункт сбора. Собраться там немедленно. Здесь будет штаб бригады. Я сейчас же выезжаю в штаб войск гарнизона Крита. Командующий войсками должен срочно ознакомиться с приказом главнокомандующего относительно поставленной нам задачи. Мне потребуется проводник. Командирам частей явиться ко мне в штаб к девяти ноль-ноль. Радиосвязь с отрядами первым, третьим и «Икс» есть?

– Нет.

– Передайте распоряжения с нарочными. Вопросы есть?

Заместитель командира второго отряда командос, казалось, хотел спросить что-то, но промолчал, повернулся кругом и, сгорбившись, вышел.

– Краучбек, вы записали распоряжения?

– Да. Вы надеетесь, что они будут выполнены?

– Полагаю, будут. Во всяком случае, распоряжения отданы. Большего сделать никто не может.

Всех, кто находился в его непосредственном подчинении, майор Хаунд отправил в горы, в назначенные им по карте пункты. После этого он. Гай и их денщики взобрались на трехтонный грузовик и отправились в путь. Проводник из второго отряда сидел впереди рядом с водителем.

Выехав из порта, они повернули на шоссе, идущее из Кании. Ехали с выключенными фарами. Безоблачное небо было усыпано звездами, видимость была удовлетворительной. Вся дорога, насколько можно было рассмотреть, была забита идущими по ней людьми, среди которых то в одном, то в другом месте попадались продвигавшиеся со скоростью пешехода автомашины самых разнообразных видов тоже с выключенными фарами. Некоторые солдаты передвигались в небольших колоннах, в шеренгах по три, с полным снаряжением и с оружием; некоторые были ранены и плелись, поддерживая друг друга; немало брело и одиночных солдат без какого бы то ни было оружия. Грузовик двигался медленно, прокладывая себе путь сквозь этот встречный людской поток. Иногда солдаты со злостью кричали на них. Один солдат сказал: «Эй, приятель, не в ту сторону едешь!» Большинство же шли не поднимая глаз, и некоторые натыкались на капот и крылья идущего навстречу автомобиля. На протяжении нескольких миль плотность потока людей оставалась неизменной. Наконец грузовик свернул на узкую проселочную дорогу, и вскоре их остановил часовой. Водитель открыл капот и начал что-то откручивать в двигателе, подсвечивая себе ручным фонариком.

– Выключить свет, – потребовал часовой.

– Чем вы там занялись? – спросил водителя майор Хаунд.

– Снимаю распределитель зажигания, иначе машину сопрут.

Проводник повел их в тихий виноградник. Через несколько шагов их снова окликнули. Наконец они подошли к каким-то темным строениям. Гай взглянул на часы. Половина третьего ночи.

Денщики уселись во дворе. Гай и майор Хаунд откинули одеяла, висевшие на дверях крестьянского дома из двух комнат. В первой на столе были разложены карты, стоял фонарь «летучая мышь». За столом, сидя на стульях и положив голову на руки, спали два человека. Один из них поднял голову:

– Да?

– Докладывает начальник штаба оперативной группы Хука, сэр. Прибыл с приказом главнокомандующего вооруженными силами на Ближнем Востоке.

– Что? Кто? – От усталости начальник оперативно-разведывательной части штаба войск гарнизона Крита долго не мог сообразить, чего от него хотят. – Генерала нельзя беспокоить. Через час мы уезжаем отсюда. Оставьте все, что вы привезли. Я доложу позднее.

Второй спавший – это был офицер генерального штаба 1 ранга – медленно поднял голову:

– Как вы сказали? Группа Хука? Генерал весь день ждал от вас донесения.

– Это очень срочно. Я должен увидеть его, – настаивал майор Хаунд.

– Да, да, конечно. Но не сию минуту. Сейчас он никого принять не может. За двое суток он впервые уснул, а мы должны выехать отсюда до рассвета. Полковник Блэкхаус с вами?

Майор Хаунд принялся объяснять создавшуюся обстановку, чтобы ввести в курс дела начальника оперативно-разведывательной части штаба войск гарнизона и офицера генерального штаба 1 ранга. Гаю стало ясно, что те ничего не понимают. Однако Хаунду было достаточно того, что необходимые слова произнесены им, а то, что их смысл не доходил до сознания уставших слушателей, его, Хаунда, нисколько не интересовало.

– …базирующийся на Канию… С задачей проведения диверсионных рейдов на линиях коммуникаций противника… Во взаимодействии со старшим морским начальником… – бубнил он, не останавливаясь.

– Да, да, – прервал его начальник оперативно-разведывательной части. – Благодарю вас. Оставьте это здесь. Генералу будет доложено. Попросите полковника Блэкхауса прибыть в восемь часов вот сюда. – Он указал на карту, покрытую калькой, на которой мелом было аккуратно нанесено новое место дислокации штаба. Гай обратил внимание, что расположено оно очень удачно: поблизости к пункту, выбранному майором Хаундом, на передних склонах, недалеко от шоссе в том месте, где дорога поворачивает в глубь острова, к горам и южному побережью.

Затем Гай, Хаунд и денщики вернулись к грузовику. Когда они выехали на шоссе, следуя теперь в одном направлении с потоком отступающих, их остановил офицер-новозеландец.

– Не можете ли вы взять с собой нескольких раненых?

– А куда они хотят добраться?

– Да куда угодно.

– Мы проедем всего три мили.

– Это уже кое-что.

Раненые стали карабкаться и подсаживать друг друга в машину, пока их не набился полный кузов.

– Благодарю, – сказал новозеландец.

– А сами вы куда направляетесь?

– В Сфакию, если доберусь, конечно.

Вскоре они подъехали к участку шоссе, на котором идущих в одиночку и марширующих в строю людей кто-то заставлял сходить на обочины, в результате чего дорога перед машиной освободилась. Грузовик на более высокой скорости начал подскакивать и вилять из стороны в сторону. Раненые часто стонали.

Они подъехали к возвышенности, которую майор Хаунд избрал для размещения штаба. Здесь был полный порядок. У обочины дороги в качестве часового и маяка стоял связист. Как только грузовик остановился, вокруг него тотчас же собрались отставшие и дезертировавшие солдаты.

– Не найдется ли еще одно местечко, дружище?

– Выходи! Все выходи! – крикнул майор Хаунд.

Не жалуясь и не задавая вопросов, раненые солдаты кое-как слезли и молча заковыляли по дороге, смешавшись с идущей толпой.

Грузовик отогнали в сторону от шоссе и поставили среди валунов и деревьев; водитель снова снял распределитель зажигания и накрыл машину камуфляжной сеткой.

В тусклом свете утренних сумерек появился старшина Людович.

– Все в порядке, старшина?

– Так точно, сэр.

– Офицеры штаба здесь?

– Они уехали на грузовике искать продовольствие.

– Отлично. Круговая оборона организована?

– Так точно, сэр.

– Ну что ж, надо, пожалуй, соснуть. Через час рассветет. Тогда мы лучше увидим, как наши дела.

Какие бы незнакомые течения ни швыряли майора Хаунда из стороны в сторону, он, подобно Ною, умудрялся держаться на поверхности, убежденный в своей непогрешимости. Однако на этот раз уснуть ему не удалось.

А в четверти мили от них, по уходящей в горы дороге, спотыкаясь, шагали молчаливые солдаты и громыхали автомашины с погашенными фарами.

Со времени выхода в море майору Хаунду еще ни разу не удалось поесть. На рассвете, как только штаб ожил, первая мысль майора была о пище.

– Самое подходящее время чайку попить, старшина.

– Штабная команда, выехавшая за продовольствием, еще не возвратилась, сэр.

– Нет чая?

– И чая нет, сэр, и воды тоже нет, не считая той, что во флягах. Мне посоветовали не разводить огня, сэр, так как он может привлечь вражеские самолеты.

Вторая мысль майора Хаунда была о своем внешнем виде. Он раскрыл свой ранец-рюкзак, достал зеркальце, прислонил его к камню, помазал лицо пастой из тюбика и начал бриться.

– Краучбек, вы не спите?

– Нет.

– Сегодня утром у нас совещание.

– Да.

– Не мешает привести себя в порядок. У вас есть крем для бритья?

– Никогда не пользуюсь им.

– Могу одолжить свой. Вы ведь много не израсходуете.

– Премного благодарен. Я подожду горячей воды. Судя по тому, что мне удалось заметить прошедшей ночью, бритье на этом острове не слишком-то в почете.

Майор Хаунд вытер лицо и бритву и отдал ее вместе с полотенцем своему денщику. Затем он принялся рассматривать в бинокль запруженную людьми дорогу.

– Не понимаю, что же могло произойти с теми, кто уехал в машине?

– Этой ночью, сэр, пока мы вас ждали, – отозвался старшина Людович, – я разговаривал с одним австралийским сержантом. За последние день или два здесь, видимо, было много случаев, когда солдаты убивали офицеров и похищали их автомашины. Фактически он предложил, чтобы мы осуществили это на практике.

– Не болтайте чепухи, старшина.

– Я отверг это предложение, сэр, с презрением.

Майор Хаунд строго посмотрел на Людовича, потом поднялся и неторопливо, будто прогуливаясь, пошел навстречу восходящему солнцу.

– Краучбек, – позвал он, – вам не трудно подойти ко мне на минутку?

Гай присоединился к нему и пошел позади, поднимаясь по узкой козьей тропинке, усеянной белым щебнем. Удалившись за пределы слышимости, майор Хаунд спросил:

– Вы не находите, что Людович какой-то странный сегодня?

– Он всегда такой.

– А вам не кажется, что он пытался дерзить только что?

– Не думаю. Вероятно, он просто хотел пошутить.

– Было бы чертовски некстати, если бы он свихнулся.

– Да, это совершенно ни к чему.

Они молча постояли среди зонтичных сосен, наблюдая за безостановочно движущейся по дороге процессией. Теперь она значительно поредела и больше не казалась монолитной массой, как в ночные часы. Солдаты устало плелись поодиночке и небольшими группами. На дороге виднелся только один грузовик, медленно поднимавшийся в гору по направлению к ним.

Слишком быстро, как будто он уже отрепетировал в уме этот вопрос, Хаунд спросил:

– Послушайте, Краучбек, вы не возражаете, если я буду называть вас по имени?

– Никаких особых возражений у меня нет.

– Мои друзья обычно зовут меня Фидо.

– Фило?

– Фидо.

– А-а… Понятно.

Пауза.

– Обстановка мне совсем не нравится, Гай.

– Мне тоже, Фидо.

– К тому же я чертовски голоден.

– И я тоже.

– А как ты думаешь, могли они в самом деле убить заместителя по тылу и уехать на нашем грузовике?

– Нет.

Не успели они закончить эту конфиденциальную беседу, как с ясного утреннего неба до их слуха донесся слабый, нарастающий гул самолета; вместе с ним неожиданно возник более близкий, оглушающий, не похожий на человеческий, внушающий страх крик, эхом прокатившийся вдоль пыльной дороги.

– Самолеты! В укрытие! В укрытие! В укрытие! Самолеты!

Вся картина сразу изменилась. Спотыкаясь и толкая друг друга, все сбежали с дороги и бросились ничком на землю, скрывшись среди кустов и скал. Поднятая людьми пыль улеглась. Грузовик подъехал прямо под сосны, у которых стояли Гай и Фидо, и остановился, уткнувшись в валуны. Более десятка солдат спрыгнули с него, сразу же разбежались и распластались среди тактически рассредоточенных элементов штаба оперативной группы Хука.

– Э-э, друзья, так дело не пойдет, – пробормотал Фидо.

Он отправился к одному из них.

– Эй, солдаты, здесь расположение штаба бригады.

– Самолет, – отозвался солдат. – В укрытие!

Небольшой самолет-разведчик постепенно вырос из серебристой блестки в различимый силуэт. Он шел вдоль дороги на малой высоте, поворачивал назад, уменьшался в размерах, снова вырастал; наконец летчик заметил стоявший среди деревьев грузовик и дал по нему очередь из пулемета, ударившую по земле в двадцати ярдах в стороне, сделал круг, набрал высоту и исчез в направлении моря в безмолвном лазурном небосводе.

Как только ударили первые пули, Гай и Фидо моментально растянулись на земле. Поднявшись, они широко улыбнулись друг другу, как соучастники недостойного проступка.

– А теперь давайте-ка убирайтесь отсюда, – обратился Фидо к солдатам с грузовика.

Ему никто не ответил.

– Кто командует группой? – крикнул Фидо. – Вы, сержант?

Парень, которому был адресован вопрос, угрюмо ответил:

– Не совсем так, сэр.

– Ладно, это не имеет значения. Принимайте на себя командование и немедленно уезжайте отсюда.

– Сейчас, при дневном свете, ехать невозможно. Над головой все время висят фрицы. Вот уже целую неделю так.

Из кустарника повсюду высовывались головы, но ни один человек не вышел на дорогу. Сержант перебросил из-за спины свой ранец-рюкзак и извлек из него жестянку с галетами и банку мясных консервов. Вскрыв штыком консервы, он начал делить мясо на порции.

Фидо наблюдал за ним. Ему страшно хотелось есть. Ни Гай, ни оборванный, небритый сержант, ни сам Фидо, у которого от голода и недосыпания кружилась голова, ни кто-либо еще из Лежащих на благоухающем склоне горы не подозревал, что для Фидо наступил момент испытания. Он находился на распутье. Позади у него была жизнь, отмеченная незапятнанной службой, а теперь он стоял перед провербиальным выбором: крутая нелегкая дорога долга или манящая пропасть, сулящая утоление плотских желаний. Это было первое большое искушение в жизни Фидо, и он не устоял.

– Послушай, сержант, – сказал он изменившимся голосом, – у тебя не найдется лишней банки?

– Лишней нет. Эта последняя.

В их разговор так же учтиво вмешался еще один солдат с грузовика:

– А у вас закурить случайно не найдется, сэр?

Фидо вытащил из кармана портсигар, открыл его и пересчитал сигареты.

– Я смог бы выделить пару, – ответил он.

– Давайте четыре, тогда возьмете мое мясо. У меня с животом не все в порядке.

– Мясо и две галеты.

– Нет, галеты я могу есть и сам. А вот мясные консервы никогда мне не нравились.

– Одну галету.

– Пять сигарет.

Сделка состоялась. Фидо получил на руки цену своего позора – небольшой кусочек волокнистого жирного мяса и единственную галету. Не глядя на Гая, он отошел в сторону и скрылся за кустами, чтобы съесть добытое. Для этого потребовалась всего одна минута. Потом он возвратился в центр расположения своих групп и молча уселся с картой и своей запроданной душой.

«Тактическое рассредоточение» штаба оперативной группы Хука, претерпевшее изменения, вызванные дезертирством команды, отправленной за продовольствием, и нашествием различных посторонних элементов, выглядело как случайное скопление людей. Так называемую круговую оборону составляли четыре связиста с винтовками, выдвинутые в направлении четырех главных румбов компаса. Под их охраной среди кустарника и валунов расположились небольшие группы солдат. Начальник штаба в одиночестве сидел в центре. Гай – несколько поодаль. Тепло, распространяемое лучами утреннего солнца, действовало на всех успокаивающе.

К Гаю подошел его денщик с оловянной тарелкой в руках, на которой лежали холодные затвердевшие бобы, галеты и джем.

– Вот, сэр, это все, что удалось раздобыть, – сказал он.

– Великолепно. Откуда это взялось?

– Наше отделение, сэр. Мы пошарили на причале прошлой ночью.

Гай присоединился к своим солдатам, которые ели осторожно, таясь от взглядов непредусмотрительных писарей и связистов. Солдаты весело приветствовали его. Это был их пикник, а Гай был их гостем. Распоряжаться личной добычей солдат в официальные обязанности Гая, разумеется, не входило.

– На ближайшее время я не предвижу никаких разведывательных заданий, – сказал он. – Самое разумное сейчас – это произвести рекогносцировку источников воды для питья. Вон там, в одной из лощин, по-моему, должен быть родник.

Сержант раздал всем по сигарете.

– Расходуйте их поаккуратнее, – посоветовал Гай. – Они могут пригодиться нам для обмена.

– Я достал у моряков десять жестянок, сэр, – успокоил его сержант.

Гай отправил двух солдат на поиски воды. Развернув свою карту, он поставил на ней условный значок, а в блокноте записал: «28.6.41 05:00 передовой эшелон штаба бригады развернут на тропе к западу от шоссе в квадрате 346208. 06:10 – самолет-разведчик противника». Неожиданно ему пришла и голову мысль: в это утро неопределенности и смятения он ведет себя почти так, как полагается настоящему алебардисту. Гаю вдруг захотелось, чтобы здесь появился и увидел его полковник Тиккеридж. И хотя Гай понимал, что это только мечта, именно в этот момент он действительно увидел полковника Тиккериджа. Вначале неразличимый – простое пятнышко на пустынной дороге, затем, по мере приближения, – два пятнышка. Как говорится в «Наставлении по применению стрелкового оружия»: «В шестистах ярдах голова кажется точкой, туловище – конусом; в трехстах ярдах лица неразличимы; в двухстах ярдах все части тела видны отчетливо». Большие усы своего прежнего командира Гай распознал безошибочно.

– Эй! – громко крикнул Гай, побежав вниз к дороге. – Полковник Тиккеридж! Сэр! Эй!

Оба алебардиста остановились. Они были выбриты так же чисто, как и Фидо. Все их снаряжение пригнано и на месте. Словом, все было так, как на ученье в Пенкирке.

– Дядюшка! Вот это да, будь я проклят! Что вы здесь делаете? Не состоите ли вы по счастливой случайности в штабе войск гарнизона Крита?

Времени для пространных разговоров не было. Они обменялись кое-какой важной информацией по обстановке. Второй батальон алебардистов выбыл из Греции, не произведя там ни одного выстрела, и в ожидании дальнейших приказов расположился на постой между Ретиной и Судой. Наконец полковника вызвали в штаб. Что касается хода боевых действий, то Тиккеридж был в полном неведении. Не слышал он и об исчезновении Бена Ритчи-Хука.

Майор Хаунд еще не настолько погряз в бесчестье, чтобы спокойно наблюдать, как младший офицер разговаривает со старшим, и не вмешаться в этот разговор. Он торопливо подошел и отдал честь.

– Вы ищете штаб войск гарнизона, сэр? Он должен находиться на обратном склоне. Я сам должен явиться туда в восемь часов.

– Меня тоже вызвали на восемь, но я иду сейчас, пока еще тихо. Ровно в восемь немцы начнут воевать. После перерыва на завтрак они будут действовать до захода солнца. Никогда не отклоняются от заведенного порядка. А что же делает генерал здесь в ближнем тылу? Кто такие эти разболтанные молодцы, которые встречаются буквально на каждом шагу? Что здесь вообще происходит?

– Говорят, теперь это называется sauve qui peut[64]Спасайся кто может (фр.) , – ответил майор Хаунд.

– Не знаю такого выражения, – сурово проговорил полковник Тиккеридж.

Часы показывали двадцать минут восьмого.

– Ну, я спешу. Они, правда, никогда ни в кого не попадают своими проклятыми бомбами, но бомбежка действует мне на нервы.

– Мы тоже пойдем, – сказал Фидо.

На дороге, кроме них, никого не было. Люди, которые брели по ней всю ночь напролет, залегли теперь среди кустов, греясь на солнышке, борясь с надоедливыми колючками, вдыхая ароматный воздух, голодные, страдающие от жажды и грязные, ожидающие, когда долгий, полный опасностей день сменится новой утомительной ночью.

Точно в восемь в небе появились самолеты. Совещание у командующего только начиналось. В шалаше из одеял, веток и камуфляжных сеток вокруг генерала сидели на корточках более десятка офицеров. Те, кто побывал за последнее время под сильными бомбежками, сидели, вобрав голову в плечи, и при каждом приближении самолета становились глухими ко всем другим звукам, хотя ни пули, ни бомбы вблизи шалаша не свистели.

– Джентльмены, к сожалению, я должен сообщить вам, – начал командующий войсками гарнизона Крита, – что принято решение оставить остров. – Он кратко ознакомил офицеров с выводами по обстановке. – Такая-то и такая-то бригады вынесли на себе основную тяжесть боев и серьезно потрепаны… В связи с этим я вывел их из боя и приказал отойти в пункты посадки на южном берегу.

«Это, наверное, как раз тот сброд, который мы видели прошлой ночью, – подумал Гай, – те солдаты со стертыми ногами, что дремлют сейчас в кустах…»

Далее генерал перешел к разъяснению подробностей действий арьергарда. Оперативная группа Хука и второй батальон алебардистов в данный момент были, по-видимому, единственными частями, способными вести боевые действия. Генерал указал рубежи, которые надлежало удерживать.

– Это оборона до последнего солдата и последнего патрона? – бодро спросил полковник Тиккеридж.

– Нет, нет. Запланированное отступление… Такая-то и такая-то части должны отходить в таком-то и таком-то направлениях… Такой-то и такой-то мосты должны быть взорваны после отхода последнего подразделения.

– Мне представляется, что на моих флангах не очень-то много войск, – заметил полковник Тиккеридж, когда генерал сказал последнее слово своего последнего распоряжения.

– О флангах нет нужды беспокоиться. Немцы никогда не ведут боевых действий в стороне от дорог.

В заключение генерал сказал:

– Следует признать, что тыловое обеспечение у нас в какой-то мере нарушено… В различных пунктах вдоль дороги будут созданы склады боеприпасов и продовольствия… Есть надежда, что авиация доставит сегодня вечером дополнительные запасы… Возможно, потребуется некоторая импровизация… Свой штаб я переведу сегодня вечером в Имброс… Движение в районе настоящего расположения штаба должно быть сведено к минимуму. Расходиться отсюда поодиночке, дабы не оставить после себя легко обнаруживаемой протоптанной дороги…

К девяти часам Гай и Фидо возвратились туда, откуда выбыли на совещание. На обратном пути им дважды пришлось укрываться в тот момент, когда самолет пролетал над самой головой. Один или два раза, когда они открыто шли по дороге, из кустов по обочинам до них донеслись укоряющие голоса: «Эй вы, пригнуться не можете, что ли?» Однако на большей части пути казалось, что на прилегающей к дороге местности нет ни души. Прибыв к себе в штаб, Фидо занялся переписыванием распоряжений генерала. Затем он поинтересовался:

– Гай, как ты думаешь, командиры подразделений явятся на совещание, которое я назначил?

– Нет.

– Если не явятся, сами будут виноваты. – Фидо безнадежно осмотрелся вокруг ищущим взглядом. – Никого не видно. Возьми-ка ты лучше грузовик и развези эти распоряжения лично.

– Куда?

– Вот сюда, – сказал начальник штаба бригады, указывая на пометки мелом на своей карте, – и сюда, и сюда. Или еще куда-нибудь, – добавил он с явным отчаянием.

– Старшина, где наш водитель?

Водителя нигде не оказалось. Никто не помнил, видели ли его в это утро. Он был не из частей командос, а прикомандированный из транспортного парка, находившегося на этом острове разбитых надежд.

– Что же, черт возьми, с ним могло случиться?

– Я прихожу к выводу, сэр, что, найдя невозможным уехать, он предпочел уйти пешком. С первого взгляда на него, сэр, у меня сложилось мнение, что он не рвется в бой, и, опасаясь потерять еще одну машину, я отобрал у него распределитель зажигания.

– Отлично, старшина!

– По вульгарному выражению австралийца, о котором я говорил вам, сэр, транспортные средства всякого рода – это золотоносный песок.

Над ними появился бомбардировщик «Юнкерс-87», обнаружил грузовик незваных гостей, спикировал на него и сбросил три бомбы. Они упали на противоположную сторону дороги, среди невидимых отсюда дезертиров. После этого самолет потерял интерес к грузовику и, стремительно взмыв вверх, скрылся в западном направлении. Гай, Фидо и Людович поднялись на ноги.

– Я должен сменить место расположения штаба, – сказал Фидо. – Они всякий раз обнаруживают этот проклятый грузовик.

– А почему бы просто не убрать его отсюда? – возразил Гай.

Людович, не дожидаясь приказаний, взобрался в автомашину, завел двигатель и, выбравшись задним ходом на дорогу, проехал по ней с полмили. Спрятавшиеся дезертиры вскочили, посылая ему вслед проклятия. Когда он возвратился пешком с канистрой бензина в каждой руке, появился еще один «Юнкерс-87», оказавшийся более удачливым, чем его предшественник: сброшенные им бомбы взорвались рядом с грузовиком и опрокинули его колесами вверх.

– Вот и накрылся твой дерьмовый транспорт, – бросил Людович сержанту из группы спрятавшихся дезертиров. У него была присущая лакеям манера изменять свою речь; сейчас он говорил грубым, простонародным языком. С майором же он заговорил прежним, сладким и мелодичным, голосом. – Не позволите ли мне, сэр, взять с собой пару солдат и отправиться вместе с капитаном Краучбеком? Мы смогли бы раздобыть где-нибудь продовольствие.

– Старшина, – спросил его Гай, – вы, случайно, не подозреваете меня в намерении удрать на нашем грузовике?

– Ни в коем случае, сэр, – с напускной скромностью ответил Людович.

– Нет… Да… – нерешительно пробормотал Фидо. – Ладно, поступайте, как считаете нужным. Только сделайте что-нибудь, ради бога.

Среди солдат своего отделения Гай отыскал добровольца-водителя, и вскоре они – Гай в кабине, Людович с двумя солдатами в кузове – отправились по дороге, по которой ехали ночью.

На море и суше стояла тишина, как будто там никого не было, и лишь в воздухе жизнь била ключом. Однако в данный момент никакого интереса к грузовикам противник почему-то не проявлял. Самолеты больше но атаковали любой обнаруженный объект. Вместо этого, придерживаясь какой-то схемы, они, как насекомые, деловито сновали в миле или более от холмов, поднимавшихся к югу от гавани. Появляясь со стороны моря с пятиминутным интервалом, неизменно следуя определенным курсом, они разворачивались, пикировали, сбрасывали бомбы, обстреливали что-то из пулеметов, снова разворачивались, снова пикировали, бомбили, обстреливали, и так три раза каждый, действуя в одной и той же последовательности. Затем они скрывались в направлении моря и своей базы на материке. Пока самолеты выполняли этот ритуал, Гай и его спутники беспрепятственно катили на грузовике по своим делам.

Вытоптанные сады, разрушенные и брошенные обитателями виллы сменились вытянувшимися вдоль дороги узкими террасами, которые в окрестностях Суды вновь сменились виллами.

– Остановитесь-ка на минутку, – приказал Гай. – Здесь где-то должен быть отряд командос «Икс».

Он посмотрел на карту, сличил ее с окружающей местностью. Слева стояла церковь с куполообразной крышей, окруженная оливковыми деревьями – некоторые деревья были расщеплены и обгорели, но большая часть их уцелела и пышно цвела, напомнив Гаю Санта-Дульчину.

– Должно быть, где-то здесь. Заезжайте в укрытие и ждите меня.

Гай вышел из кабины и направился в оливковую рощицу. Он обнаружил, что она вся изрыта окопами, а окопы забиты солдатами. Они сидели съежившись, полусонные, и лишь немногие поднимали голову вверх, когда Гай обращался к ним с вопросами. Иногда тот или другой из них отвечал ему вполголоса, вялым гоном, ставшим теперь характерным для личного состава гарнизона Крита: «Ради бога, пригнитесь. Разве вам не понятно, что надо укрыться?» Это были писари и санитары, солдаты из частей аэродромного обслуживания, ходячие раненые, солдаты из службы снабжения и транспорта, связисты, танковые экипажи без танков, артиллеристы без пушек. В некоторых местах лежали убитые. К отряду командос «Икс» никто из них не имел никакого отношения.

Гай вернулся к грузовику.

– Поезжайте медленно вперед. Наблюдайте за дорогой. Они наверняка выставили часового.

На дороге впереди них неожиданно появился мотоциклист. Резко затормозив, он остановился перед грузовиком. На мотоциклисте было серое обмундирование и плотно прилегающий к голове шлем. Мотоциклист озадаченно посмотрел на Гая мальчишечьими глазами сквозь стекла защитных очков, затем поспешно развернулся и умчался в обратном направлении.

– Как по-вашему, – обратился Гай к водителю, – кто это был?

– Похоже, немец, сэр.

– Мы заехали слишком далеко. Поворачивайте обратно.

Они беспрепятственно развернулись и помчались назад. Отъехав с полмили. Гай сказал:

– Надо было бы пристрелить этого человека.

– Он не дал нам даже опомниться и улизнул, сэр.

– А он должен был бы пристрелить нас.

– Мы появились перед ним так же неожиданно, как и он перед нами, сэр. Никогда не подумал бы, что мы увидим немца так близко.

Некоторым утешением для Гая было то, что Людович не мог видеть мотоциклиста.

– Дезертиры в этом бою, кажется, оказались впереди линии фронта, – заметил Гай.

Следуя в обратном направлении, они доехали до Суды и остановились у складов недалеко от порта. Большая часть складов сгорела, однако в дальнем конце складского двора виднелись штабеля канистр с бензином и немного сваленного в кучу продовольствия, охраняемого Двумя греческими солдатами. Греки дружелюбно поприветствовали своих нестойких союзников. Среди запасов продовольствия было вино; вокруг валялось много пустых бутылок.

– А ну-ка, ребята, за дело! – скомандовал Гай.

Людович осмотрел запасы. Здесь были брикеты спрессованного сена, мешки с рисом, макаронами, сахаром и кофе, какая-то сушеная, но вонючая рыба, огромные классические амфоры с растительным маслом. Это были явно не армейские запасы, а остатки продовольственного склада, принадлежавшего какому-то частному предпринимателю. Людович отобрал сыр, два ящика вафель для мороженого и ящик сардин. Лишь эти продукты и вино можно было употреблять, не прибегая к разведению огня.

Потом они не спеша двинулись в обратный путь. На невидимую цель в горах по-прежнему пикировали самолеты. Греческие солдаты улеглись спать.

Солнце уже поднялось высоко и сильно припекало. Когда грузовик Гая доехал до того места, где дорога сворачивала в глубь острова, непрерывные налеты бомбардировщиков прекратились. Последний самолет уменьшился до размеров букашки и растаял в небесной дали. Вокруг воцарилась тишина, ощущавшаяся даже в дребезжащей кабине водителя. На обочинах дороги, как по команде, появились потягивавшиеся и разминавшие ноги солдаты. У немцев начался перерыв на второй завтрак.

– Похоже, вон они, наши ребята! – воскликнул водитель, показывая на двух солдат, стоявших на обочине с противотанковым ружьем.

Наконец-то они нашли оперативную группу Хука. Ее воины засели вперемежку с дезертирами в узких траншеях, отрытых в обширном винограднике. Кругом – старые, искривленные, несимметрично разбросанные виноградные кусты, усыпанные только что завязавшимися мелкими зелеными ягодами. Все командиры отрядов сидели в тени навеса для повозок. Здесь были командиры первого и третьего отрядов, отряда «Икс», а также майор из второго отряда, прибывший на эскадренном миноносце прошлой ночью.

Гай приблизился и отдал честь:

– Доброе утро, сэр. Доброе утро, сэр. Доброе утро, Тони.

Со времени повышения Томми в должности отрядом «Икс» командовал офицер Колдстримского гвардейского полка Тони Лаксмор, мрачный, неприветливый молодой человек, которому всегда везло в карты. Он ответил на приветствие Гая раздраженным вопросом:

– Где ты пропадаешь, черт возьми? Мы только что таскались по жаре до штаба бригады и обратно, разыскивая тебя.

– Разыскивая меня, Тони?

– Разыскивая распоряжения. Что случилось с твоим начальником штаба? Мы разбудили его, но не могли добиться от него ничего вразумительного. Он твердил только, что все уже спланировано и что распоряжения доставляются офицером.

– Он голоден.

– А кто не голоден?

– Он совсем не спал.

– А кто спал?.

– У нас был тяжелый переход морем. Как бы там ни было, вот они, ваши распоряжения.

Тони Лаксмор взял исписанные карандашом листки, и, пока он вместе с другими командирами отрядов изучал их, Гай подошел к колодцу и наполнил фляжку водой. Вокруг дворовых строений цвели ладанник и жасмин, но в воздухе стоял кислый запах, исходящий от давно не мывшихся людей.

– Это вздор! – воскликнул командир первого отряда командос, познакомившись с распоряжениями.

Гай попытался растолковать ему замысел планового отхода, но Гаю ответили, что не далее как утром этого дня части оперативной группы Хука произвели перегруппировки по своей инициативе. Полный состав сохранился только в отряде командос «Икс». Распоряжения были откорректированы. Гай сделал пометки в своей записной книжке и на карте, испытывая при этом немалое удовольствие оттого, что пунктуально соблюдал установленную процедуру. Затем, сам смертельно уставший, он покинул изнывающих от усталости людей и возвратился к остаткам своего штаба. По прибытии он улегся спать. Людович тоже спал. И лишь сбитый с толку майор Хаунд не смыкал своих проницательных глаз, озадаченно озираясь по сторонам.

Долго спать не пришлось. Ровно в два часа послышались приглушенный гул моторов и зловещие крики, подхваченные на всем склоне горы.

– Самолеты! В укрытия! В укрытия! В укрытия!

Майор Хаунд внезапно оживился:

– Накрыть все металлические предметы! Убрать все карты! Спрятать колени! Закрыть лицо! Не смотреть вверх!

«Юнкерсы» шли строем. На вторую половину дня у них был другой план действий. Ниже расположения штаба оперативной группы Хука раскинулось тучное, круглой формы поле молодой кукурузы, какие иногда попадаются в горах Средиземноморья. Это зеленое пятно летчики избрали в качестве ориентира. Каждый самолет, следуя на малой высоте, выходил строго на него, разворачивался на восток и летел до линии, проходящей в миле от дороги, сбрасывал бомбы, обстреливал цель из пулемета, снова разворачивался и направлялся к морю. Это были такие же действия, какие Гай наблюдал утром, но с другой стороны дороги. Самолеты атаковали цель в непрерывной последовательности, один за другим.

– Зачем все-таки они делают это? – поинтересовался Гай.

– Ради бога, замолчи, – прошипел Фидо.

– Но у них же нет никакой возможности услышать нас.

– Ой да замолчи же ты наконец!

– Послушайте, Фидо, а что, если установить пулемет «брен» на треногу? Мы не промахнулись бы.

– Не шевелиться! – глухо воскликнул Фидо. – Я запрещаю тебе двигаться.

– А я скажу вам, зачем они это делают. Расчищают путь своей пехоте, чтобы обойти наши фланги.

– Ох да заткнись же ты!

Все проснулись, но продолжали лежать недвижимо, молча, будто загипнотизированные этой монотонной процессией, действующей с четкостью хорошо отрегулированного механизма:

Час за часом с глухим гулом взрывались бомбы. Когда съежившимся от страха и оцепеневшим людям эта непрерывно налетающая вереница самолетов стала казаться бесконечной, она неожиданно оборвалась. Приглушенный гул последнего самолета постепенно растаял в тишине, и склон горы снова ожил. Солдаты принялись зашнуровывать ботинки и собирать сохранившееся снаряжение. Дезертиры, укрывавшиеся в расположении штаба, потихоньку спустились на дорогу. Фидо наконец осмелился поднять голову кверху.

– Я думаю, – произнес он, – мы просто повисли в воздухе без тылового эшелона штаба.

– Правильно, ведь у нас нет командира бригады. Мне совершенно непонятно в связи с этим, зачем вам нужен первый эшелон штаба.

– Правильно, – согласился Фидо, – мне тоже непонятно.

Теперь он окончательно поджал хвост и превратился в дичь, на которую разрешено охотиться.

Гай отошел подальше и отыскал место, где было меньше колючек. Раскинувшись на спине, он стал смотреть в небо. Солнце еще не зашло, но в безоблачном небе над ними уже плыл месяц – четко выделявшийся бело-матовый тонкий серп, будто нанесенный легкими мазками на ободке затененного диска. До слуха Гай донеслись какие-то звуки, поблизости кто-то задвигался, но в тот же момент он уснул крепким сном.

Когда Гай пробудился, месяц поднялся высоко к звездам, Фидо, громко сопя, теребил Гая:

– Послушай, который час?

– Ради бога, Фидо, неужели у вас нет часов?

– Должно быть, я забыл завести их.

– Половина десятого.

– Только-то! Я думал, значительно больше.

– Как видите, нет. Вы не возражаете, если я снова засну?

– Людович удрал вместе с грузовиком.

– А зачем же нужно было будить меня?

– Больше того – он забрал с собой моего денщика.

Гай снова уснул, но проспал, как ему показалось, недолго. Проснулся оттого, что его опять теребил Фидо.

– Послушай, Гай, который час?

– Но разве вы не завели свои часы, когда спросили меня прошлый раз?

– Наверное, нет. Видимо, почему-то забыл. Они тикают, но показывают семь тридцать.

– Сейчас четверть одиннадцатого.

– Людович еще не вернулся.

Гай перевернулся на другой бок и снова заснул, но спал теперь более чутко. Он то и дело просыпался и ворочался. Время от времени с дороги до его слуха доносился шум проезжавших грузовиков. Несколько позднее где-то поблизости раздались звуки ружейной стрельбы, после которой заглох шум работавшего двигателя мотоцикла. Затем послышался громкий, возбужденный разговор. Гай взглянул на часы – ровно полночь. Ему еще хотелось спать, но рядом с ним стоял Фидо и громко кричал:

– Штабу бригады построиться на дороге! Пошевеливайся!

– Ради бога, что произошло? – спросил Гай.

– Не отвлекай меня вопросами. Поторапливайся!

Штаб оперативной группы Хука состоял теперь из восьми человек. Фидо осмотрел их при свете звезд.

– Где все остальные?

– Уехали со старшиной, сэр.

– Больше мы их не увидим, – с горечью произнес Фидо. – Вперед!

Но отправились они не вперед, а назад, в долгий обратный путь. Впереди, не замечая ухабов на дороге, энергично шагал Фидо. Сначала Гай был слишком ошеломлен, чтобы думать о чем-либо другом, кроме необходимости поспевать за Фидо. Позднее, пройдя около мили, он попытался заговорить:

– Что же все-таки произошло?

– Противник. Вокруг нас противник. Подходит к дороге с обоих флангов.

– Почему вы так думаете?

– Командос ведут бой. В долине.

Гай не стал больше задавать никаких вопросов. Ему едва хватало сил поспевать за Фидо. Сон не освежил его. За последние двадцать четыре часа все они измотались и ослабли, а он был на десять лет старше большинства других. Устремив взгляд прямо вперед, в изменчиво мерцающие звезды, Фидо мобилизовал на марш все свои силы. Молодая луна зашла. Они шли медленнее, чем идут походным маршем, но быстрее всех, кто в эту ночь шагал по дороге. Они обгоняли призрачные, как тени, медленно ковылявшие пары и сохранившие некое подобие строя подразделения, еле тащившиеся все в том же паническом отходе; они оставляли позади себя и крестьян, шедших, ведя на поводу ослов. После приблизительно часового марша Гай спросил:

– Фидо, где мы собираемся остановиться?

– Не здесь. До наступления рассвета мы должны уйти как можно дальше.

Они шли через безлюдную деревню.

– Не остановиться ли нам здесь?

– Нет. Заманчивая для противника цель. Надо торопиться.

Солдаты начали отставать.

– Надо передохнуть хоть десять минут, – снова предложил Гай. – Пусть солдаты догонят нас.

– Только не здесь. Никакого укрытия.

– Дорога в этом месте вилась вокруг холма, по обеим ее сторонам было много крутых склонов.

– Если мы остановимся, то уже не выберемся отсюда затемно, – добавил Фидо.

– В какой-то мере вы правы, Фидо, но стоит ли так волноваться?

Однако Фидо считал, что стоит. Он вел их все дальше и дальше. Тащась все медленнее, напрягая последние силы, они оставили за собой еще одну покинутую жителями деревню; по сторонам дороги появились деревья, а за ними – признаки открытой местности. Было около четырех часов.

– Ради бога, Фидо, давайте остановимся здесь.

– У нас впереди еще целый час темного времени. Мы должны идти, пока можем.

– Я больше не могу. Я со своим отделением остановлюсь здесь.

Фидо не протестовал. Он резко свернул с дороги и уселся под какими-то деревьями, видимо фруктовыми. Гай ждал на дороге, пока не подошли один за другим отставшие солдаты.

– Мы развернем штаб здесь, – сказал Фидо неожиданно.

Гай улегся и уснул неспокойным сном.

Фидо не удалось уснуть до рассвета; обхватив колени, никем и ничем не тревожимый в ночной тиши, он предался мечтам и размышлениям. Он оказался среди негодяев. Обдумав очевидное предательство Людовича, подозреваемую измену своего заместителя по тылу и начальника, связи, Фидо начал формулировать обвинительное заключение для предания их военному суду. Он взвесил возможности учинить когда-нибудь такой суд и свод способности выступить на этом суде с показаниями. Поразмыслив, Фидо решил, что ни теми, ни другими он не располагает… Вскоре взошло солнце, и путники, которых стало теперь значительно меньше, разошлись по укрытиям. Фидо задремал.

Проснувшись, он увидел странное зрелище. Ближайший участок дороги был забит толпой обросших волосами людей – не просто небритых, а с длинными бородами и красивыми копнами густых черных волос. Их было не менее батальона. Они размахивали флагами, рубахами и лоскутами полотна на палках; некоторые растянули над собой целые простыни. Одеты они были во что попало. Гай Краучбек разговаривал с их вожаком на иностранном языке.

Фидо высунул голову из-за шпалерника и крикнул:

– Гай, Гай, кто это?

Краучбек продолжал разговаривать. Вскоре он вернулся улыбаясь.

– Пленные итальянцы, – объяснил он. – Невезучая команда. Несколько недель назад на албанской границе они сдались грекам в плен. С тех пор их гоняли с места на место, пока им не удалось затеряться в массе отступавших войск и добраться сюда. Теперь им говорят, чтобы шли служить немцам, и они полны негодования потому, что мы не отправляем их в Египет. У них за старшего очень энергичный доктор. Он утверждает, что это противоречит международной конвенции – освобождать нераненых пленных до окончания военных действий. Кроме того, он почему-то утверждает, что на острове полно разъяренных австралийцев, которые зверски расправятся с ними, если они попадутся им. Он требовал вооруженной охраны.

Фидо это нисколько не развеселило. Он только сказал:

– Я не знаю никакой международной конвенции, которая предписывала бы такие действия.

Через пару лет войны слово «освобождение» приобретет зловещий смысл. Для Гая этот случай оказался первым знакомством с его современным значением.

Пленные итальянцы, шаркая ногами, уныло потащились дальше и еще не скрылись из виду, когда первый же появившийся в этот день самолет с оглушительным ревом спикировал на них. Некоторые остались на месте и замахали своими белыми флагами, другие разбежались во все стороны. Последние оказались умнее. Немецкий летчик прострочил толпу пулеметной очередью – несколько человек упали; когда на втором заходе летчик снова открыл огонь, разбежались и остальные.

– Австралийцы в самом деле перебьют их, если они не перестанут привлекать внимание, – заметил Гай.

С оглушительным ревом немецкий самолет улетел искать другие цели. Разгневанный доктор возвратился на дорогу и осмотрел упавших. Он громко попросил помощи, и вскоре к нему присоединились два итальянца и англичанин. Они перенесли раненых и умирающих в тень. Белые флаги, на которые никто не обратил внимания, остались на пыльной дороге.

Гай присел рядом с Фидо.

– За ночь мы прошли длинный путь.

– Вероятно, не менее двенадцати миль. Надо разыскать командующего войсками гарнизона и доложить ему.

– Доложить о чем? – спросил Гай. – А вы не думаете, что нам лучше было бы узнать, что происходит в действительности.

– А как мы можем сделать это?

– Я могу пойти и выяснить.

– Хорошо. А ты вчера съел весь свой паек? Я съел весь.

– Я тоже. К тому же меня страшно мучает жажда.

– Может быть, в той деревне, которую мы прошли, найдется кое-что поесть: яйца или еще что-нибудь. Кажется, я слышал, как пропел петух. Почему бы тебе не взять с собой нескольких солдат и не отправить их обратно с тем, что удастся найти?

– Я предпочел бы пойти один.

Фидо не осмелился приказать Гаю взять с собой реквизиционную команду.

Гай оставил Фидо с одним писарем, тремя связистами и отделением разведки. Ни о какой реальной возможности ортодоксального тактического использования таких сил не могло быть и речи, поэтому солдаты разбежались и улеглись спать. Фидо посмотрел вокруг. Недалеко от него ровная местность переходила в овраг, на дне которого виднелась лужа застоявшейся воды. Два или три солдата – не из его подчиненных – мыли в ней ноги. Фидо присоединился к ним, окунув ноги в охладившуюся за ночь стоячую воду.

– Я не стал бы пить это, – заметил он солдату, жадно глотавшему воду прямо из лужи неподалеку от него.

– Ничего не поделаешь, приятель. Выбросил свою фляжку вчера, когда она опустела. Много еще осталось?

– До Сфакии? Не более двенадцати миль, по-моему.

– Не так уж далеко.

– На пути туда придется преодолеть довольно большой подъем.

Солдат внимательно осмотрел свои ботинки.

– Думаю, выдержат, – сказал он. – Если выдержат они, то и я смогу.

Фидо дал ногам просохнуть. Он выбросил снятые носки и надел чистые, хранившиеся в ранце-рюкзаке. Затем осмотрел свои ботинки: с ними ничего плохого, кажется, не произошло, они продержатся еще несколько недель. Но продержится ли сам Фидо? У него кружилась голова, он ощущал вялость. Любое движение требовало больших усилий и напряжения воли. Он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя проходящую под дорогой водопропускную трубу; через нее во время дождей бежал ручеек, остатком которого и была эта грязная лужа. Труба оказалась широкой, чистой, в данный момент сукой и страшно соблазнительной. С ботинками в руках Фидо побрел в чистых носках к ее концу. Заглянув в трубу, в дальнем конце ее он увидел заключенную в круглую рамку очаровательную картину далекой серовато-зелено-коричневой долины; между ним и этой картиной были мрак и пустота. Фидо залез в трубу. Он добрался до середины, и яркие ландшафты в обоих концах трубы сделались примерно одинакового размера. Фидо снял с себя снаряжение и положил его рядом. Кривизна дренажной трубы оказалась удивительно удобной для его ноющей от усталости спины; уподобившись загнанной лисе или, скорее, маршалу авиации, забравшемуся под бильярдный стол, он свернулся комочком и впал в полную апатию.

Ничто не беспокоило его. Немцы в тот день были заняты высадкой подкреплений и поиском спасательных судов. Здесь же, в трубе, не было ни бомб, ни пулеметных очередей. Остатки оперативной группы Хука скатывались вниз на равнину по дороге, проходившей над его головой, но Фидо ничего этого не слышал. В его жалкое убежище не проникал ни малейший звук, и в этом безмолвии его терзали две насущные потребности – в пище и в приказах. Он должен иметь то и другое или погибнуть.

День тянулся нестерпимо медленно. Ближе к вечеру Фидо охватило невыносимое беспокойство; надеясь ослабить чувство голода, он закурил свою последнюю сигарету и, медленно и жадно затягиваясь, курил ее до тех пор, пока горящий окурок не стал жечь кончики пальцев. Наконец он решил сделать последнюю затяжку, но в этот момент табачный дым коснулся какого-то чувствительного нерва в диафрагме, и Фидо стал икать. В его стесненном положении спазмы были мучительными. Он попытался вытянуться во весь рост, но это не помогло, и в конце концов ему пришлось выползти на свежий воздух. Несмотря на возбуждение, он двигался медленно и сосредоточенно, как при замедленной съемке; наконец он вскарабкался вверх по откосу и уселся на дорожной насыпи. Мимо устало тащились возобновившие свой марш солдаты, одни – уткнувшись глазами под ноги, другие – вперив взгляд в горы.

Стоял тот вечерний час, когда молочный серп луны становится резко очерченным и ярким. Фидо ничего этого не замечал. Регулярно повторявшиеся приступы икоты застигали его врасплох и тут же забывались; между приступами икоты его сознание оставалось подавленным и опустошенным, взгляд – бессмысленным и затуманенным; в ушах непрерывно стоял слабый, но назойливый звон, будто стрекотали далекие кузнечики.

Наконец окружающий мир вторгся в его сознание. К нему приближалась автомашина. Она двигалась медленно и, когда Фидо встал на дороге, размахивая руками, остановилась. Это был небольшой, потрепанный спортивный автомобиль, который в свое время, несомненно, являлся гордостью какого-нибудь представителя критянской золотой молодежи. На заднем сиденье, поддерживаемый коленопреклоненным ординарцем, словно в пародии на сцену смерти в оперном театре, развалился запыленный и окровавленный офицер-новозеландец. Впереди сидел бригадир-новозеландец, а за рулем – молодой офицер, оба усталые и изможденные. Бригадир открыл глаза и пробормотал:

– Поезжай. Чего остановился?

– Мне надо добраться до штаба войск гарнизона острова, – сказал Фидо.

– Нет места. Мой начальник штаба очень плох. Я должен доставить его на перевязочный пункт.

– Я начальник штаба бригады. Оперативная группа Хука. Должен срочно доложить лично командующему войсками гарнизона.

Бригадир заморгал, скосил глаза на Фидо, собрался с мыслями.

– Группа Хука? – медленно переспросил он. – Группа Хука? Это вы выделяете арьергард?

– Да, сэр. Я уверен, командующий войсками гарнизона с нетерпением ждет моего доклада.

– Тогда другое дело, – проворчал бригадир. – Это, пожалуй, дает вам приоритет. Вылезай, Джайлз. Сожалею, но отсюда тебе придется идти пешком.

Изможденный молодой офицер ничего не сказал. Вид у него был ужасный. Он выбрался из машины, и бригадир занял его место за рулем. Прислонившись к нагревшейся за день каменной стене, молодой офицер грустно посмотрел вслед автомобилю, медленно удалявшемуся в сторону гор.

Некоторое время все молчали, исключая раненого, который бредил, бормоча что-то невнятное. Под влиянием усталости бригадир пришел в состояние, напоминавшее старческий маразм, в котором коматозные периоды чередовались с приступами острой раздражительности. В данный момент усилия, израсходованные на принятие решения, совершенно истощили его. В его мозгу продолжал функционировать лишь крохотный участок, и с его помощью он управлял рулем, тормозил, переключал скорости. Дорога была извилистой, темнота ночи сгущалась все больше и больше.

Фидо, чувствуя себя как в кровати, еще не совсем проснувшимся и не решившим вставать, вспоминал кошмарный переход предыдущей ночью, когда он измерял каждую бесконечно тянувшуюся милю волдырями на ногах, потом, голодом, жаждой и усталостью. Сейчас он преодолевал эти мили, не прилагая никаких усилий, обгоняя по пути оборванных солдат, прошедших мимо него, когда он сидел на дорожной насыпи. Ежеминутно к нему возвращалась икота.

Бригадир вдруг взорвался:

– Да заткнись же ты наконец!

– Сэр?

– Сам дьявол не справится с машиной, если не прекратятся эти идиотские звуки!

– Прошу прощения, сэр.

Другой начальник штаба продолжал твердить в бреду:

– Где донесения от частей? Почему нет донесений?

Бригадир снова умолк. Казалось, его сознание то прояснялось, то затемнялось, как проблесковый огонь маяка. По прошествии некоторого времени он неожиданно изрек:

– Ну и арьергард, нечего сказать! Нас захватили врасплох, мы даже штанов натянуть не успели. Даже не позавтракали еще, а эти мерзавцы тут как тут, накрыли нас из этих чертовых минометов. Вот Чарли и схлопотал себе осколок в бок. Где же был ваш треклятый арьергард? Что у вас там происходит?

Фидо очнулся от блаженной дремоты. Он выпалил первое, что пришло в голову:

– Неустойчивая обстановка! Обошли с флангов, просочились, – пролепетал он и икнул. – Действия патрулей… Поиски разведчиков… Прорыв превосходящими силами… Элемент внезапности… Координированный отход…

Бригадир не стал слушать.

– Э-э, – перебил он его, – короче говоря…

Две мили в царстве грез. Затем:

– А что именно вы собираетесь докладывать генералу?

– Оперсводку, – ответил Фидо односложно, – на каждый час. Распоряжения, – продолжал он, – получить распоряжения. Информацию. Намерения. Тактику! – неожиданно воскликнул он.

– Совершенно верно, – успокоился бригадир. – Совершенно верно.

Он низко склонился над рулем, вглядываясь в темноту. Теперь они преодолевали крутой подъем; дорога петляла по кромке крутого обрыва; повсюду, едва переставляя ноги, плелись группы мрачных солдат. Лишь благодаря какому-то странному стечению обстоятельств, благодаря необыкновенному везению бригадиру удавалось вести машину, не сшибая с ног спящих на ходу, усталых путников.

Фидо показалось, что все неприятности остались позади, но бригадир заговорил снова, и в его голосе зазвучала неприкрытая злоба.

– Убирайся вон, мерзавец! – хрипло приказал он.

– Сэр?

– Кто ты такой, черт возьми, что занял место Джайлза? Он один стоит шестерых таких, как ты. Слезай, мерзавец, и топай на своих двоих.

– Я, сэр?

– Ты мерзавец! Скажешь, нет?

– Нет, сэр! – От неожиданности у Фидо даже икота прекратилась.

– Да? – Бригадир, казалось, был обескуражен этим опровержением. – Я ошибся. Виноват. И все-таки катись к чертовой матери и топай пешком. Все равно ты мерзавец!

Однако бригадир не остановил машину и вскоре начал насвистывать что-то сквозь зубы. Фидо задремал. Так они доехали до вершины перевала, где неожиданно сильный толчок привел Фидо в сознание. Их машина наткнулась на что-то большое, черное и твердое.

– Что за дьявольщина? – удивился бригадир.

Они ехали недостаточно быстро, чтобы разбить свою машину о неожиданное препятствие. Клаксон, по крайней мере, работал, и бригадир попытался пробить дорогу с помощью его неприятных звуков.

– Эй ты, заткнись! – послышался не очень гневный протест из темноты.

– Какого черта они остановились? Пойдите и заставьте их пошевелиться.

Фидо послушно вылез из машины и на ощупь обошел вокруг остановившего их препятствия. Им оказался пустой грузовик. Перед ним стоял еще один, а там еще и еще… Продвигаясь ощупью вперед, Фидо обнаружил, что попал в поток людей, с трудом взбирающихся с дороги вверх по неровному склону горы. Он разглядел, что с горы на дорогу обрушилась огромная скала; исковеркав покрытие дороги, основная масса скалы скатилась по крутому откосу, оставив после себя опасное нагромождение осыпающихся камней и обломков. За этой преградой дорога начинала спускаться вниз. Какой-то офицер сталкивал в обрыв камни и призывал людей на помощь.

– Мне нужны люди для расчистки завала! Надо освободить дорогу. Требуются добровольцы!

Никто не обращал на него внимания.

Остановившись, Фидо спросил:

– Что здесь случилось? Это бомбой?

– Саперы. Взорвали дорогу без приказания и смотались. Я бы всех их упек под военный суд, будь это последнее, что мне осталось сделать на этом свете, даже если бы мне пришлось в ожидании этого просидеть всю проклятую войну в тюрьме. Я еще дознаюсь, какие подлецы сделали это. Ради бога, помогите мне.

– Вам не справиться с этим, – сказал Фидо.

– Я обязан. По дороге должны пройти пять тысяч человек.

– Я доложу об этом, – предложил Фидо. – Я направляюсь в штаб и позабочусь, чтобы генерал узнал об этом лично.

– Лучше бы вы остались и помогли.

– Обязан спешить, – уклонился Фидо.

Напрягая все силы, Фидо перебрался через оползень и спустился по дороге на равнину, которая вела к морю. Продвигаясь вперед, он выкинул из памяти и обезумевшего от гнева, всеми брошенного офицера, старавшегося отремонтировать дорогу, и раздражительного бригадира-новозеландца, и умирающего майора. Его сознание свернулось калачиком и уснуло; мерно качающееся из стороны в сторону тело на онемевших ногах с каждым шагом продвигалось вперед, все ближе и ближе к морю.

Штаб войск гарнизона острова Крит разместился в нескольких пещерах. Фидо разыскал их вскоре после полуночи. Здесь царили строгий порядок и военная дисциплина. Его окликнул часовой и, услышав, кто он такой, указал, куда идти дальше. Проходя по узкой козьей тропе, Фидо задержался, как пьяница, собирающийся с духом перед тем, как войти в общество трезвых. Теперь, когда его утомительные поиски наконец увенчались успехом, ему пришло в голову, что, собственно, докладывать-то не о чем, спрашивать нечего и что у него вообще нет никаких оснований находиться здесь. Его вел инстинкт, стремление отыскать хозяина. Он не принес в пасти искупительную крысу, оправдывающую его отлучку, – стало быть, оказался дрянным псом; он действовал на свой страх и риск и вывалялся в чем-то гадком. Ему хотелось вилять хвостом и лизать секущую руку.

Но это ничего не дало бы. Постепенно в погруженном в дремоту сознании Фидо ожили человеческие качества, как с исчезновением последнего самолета оживали горные склоны Крита.

Широкие входы в пещеры были беспорядочно завалены камнями и занавешены одеялами. Он заглянул в первую пещеру и обнаружил там отделение связистов, сидевших вокруг фонаря «летучая мышь» и переносной радиостанции и безуспешно вызывавших Каир. В следующей пещере было темно. Фидо посветил карманным фонариком и увидел шестерых спящих вповалку солдат, а позади них, на выступе скалы, – знакомого вида жестяную коробку. Осторожно и, как ему казалось, очень мужественно Фидо прокрался к жестянке и стащил шесть галет – все, что в ней было. С наслаждением он съел их при свете звезд и смахнул крошки с губ. После этого Фидо вошел в пещеру, занятую командующим войсками гарнизона острова.

Свод пещеры был слишком низок, чтобы позволить Фидо вытянуться по стойке «смирно». Он больно ударился головой, согнулся и отдал честь пыли под ногами.

Вожди побежденного племени сидели на корточках плотной кучкой, как шимпанзе в клетке. Верховный вождь, по-видимому, узнал Фидо.

– Входите, – милостиво разрешил он. – Ну как, все идет хорошо?

– Так точно, сэр! – выпалил с отчаянием Фидо.

– Контрольные пункты функционируют удовлетворительно? Очередность посадки соблюдается как установлено, а?

– Я прибыл из оперативной группы Хука, сэр.

– О, а я подумал, что вы из района посадки войск на суда. Меня интересует донесение из района посадки.

В беседу вступил начальник оперативно-разведывательной части штаба войск гарнизона:

– Три часа назад мы получили оперативную сводку от алебардистов. Как вам известно, они удерживают фронт у Бабали-Инн и отойдут через ваши боевые порядки до рассвета. Все ли ваши люди находятся на назначенным позициях?

– Да, сэр, – соврал Фидо.

– Хорошо. Сегодня вечером флот доставил запасы снабжения. Они складированы на подходах к Сфакии. Заместитель генерал-квартирмейстера выдаст вам письменное распоряжение о выдаче продовольствия. Вы должны запастись им поосновательнее, чтобы продержаться, пока немцы не примут на себя заботы о вашем питании.

– Но разве нас не эвакуируют, сэр?

– Нет, – ответил генерал. – Нет. Боюсь, что это будет невозможно. Кто-то должен остаться, чтобы прикрыть отходящих последними. Оперативная группа Хука прибыла сюда последней, поэтому боюсь, что остаться придется вам. Сожалею, но ничего не поделаешь.

Кто-то из штабистов спросил:

– Как у вас с деньгами?

– Сэр?

– Некоторые из вас, возможно, смогут самостоятельно добраться до Александрии небольшими группами. Купите лодки на побережье. Их называют здесь «каики». Вам понадобятся драхмы. – Он открыл небольшой чемодан и, показав содержимое, которое могло сойти за трофеи ограбления банка, сказал: – Пожалуйста, берите сами сколько надо.

Фидо взял две толстые пачки банкнот достоинством в тысячу драхм.

– Запомните, – продолжал офицер штаба, – откуда бы противник ни высунулся, надо дать ему хорошенько по морде.

– Да, сэр.

– Вы уверены, что взяли драхм достаточно?

– Да, сэр, я полагаю, достаточно.

– Ну что ж, желаю удачи.

– Желаю удачи. Желаю удачи, – эхом повторили вожди племени, когда Фидо отдал честь носкам своих ботинок и вышел на воздух.

Миновав часового, он оставил позади мир, в котором царили строгий порядок и военная дисциплина, и снова очутился в пустыне, предоставленный самому себе. Где-то недалеко от него, на расстоянии, легко преодолимом пешим ходом, находились море и военно-морской флот. Ему же можно было идти только в обратном направлении, под гору. Батарейки его фонарика сели. Он светил себе под ноги лишь короткими вспышками, но даже они вызывали возгласы возмущения, доносившиеся из окружающего кустарника:

– Выключи ты этот проклятый свет!

Он пошел вперед быстрее, и снова:

– Да выключи же ты этот чертов свет!

Неожиданно совсем рядом с ним грянул ружейный выстрел. Он услышал громкий хлопок, звонкий шлепок и свист срикошетировавшей от валунов пули. Уронив фонарик, Фидо пошел еще быстрей. Он потерял тропинку и шел теперь, спотыкаясь о булыжники, пока не почувствовал под ногами что-то, показавшееся ему при свете звезд гладким, круглым и твердым; в тот же момент он обнаружил, что оказался на верхушке дерева, росшего в двадцати футах ниже тропинки. Рассыпая греческие банкноты среди листьев, он довольно мягко падал с ветки на ветку и, приземлившись, продолжал катиться, переваливаясь с боку на бок, все ниже и ниже, задерживаемый и тут же отпускаемый ветками кустов, пока наконец не остановился, будто принесенный благодетельным мифическим Зефиром в это мирное, пустынное место, где было темно и сладко пахло, где тишину нарушало только журчание падающей воды. Здесь его падение на время кончилось. Невидимые и неслышимые отсюда, переполненные людьми шлюпки отходили от берега, боевые корабли уходили в море, а сам Фидо тем временем мирно спал.

Вокруг мшистого ложа Фидо росли шалфей, тимьян, майоран, дикий бадьян и мирт, и, когда солнце поднялось над обрывом, заросшим густым кустарником, они своим ароматом совершенно заглушили мучившие его кошмары.

Бивший здесь же родник был ухожен, освящен и имел вполне христианский вид; в двух созданных руками человека искусственных бассейнах била ключом искрящаяся вода; в скале над бассейнами была высечена ниша. Над нишей, на плоской, потрескавшейся от времени доске, виднелось изображение святого, выцветшее, но еще различимое.

Проснувшись посреди этой идиллической долины, Фидо обнаружил около себя свирепо смотрящего на него человека, казалось, сошедшего сюда со страниц страшной народной сказки. Человек имел патриархальный вид; его костюм показался Фидо фантасмагорическим: куртка из козьей шкуры, малиновый кушак с заткнутым за него целым арсеналом античного оружия, штаны в стиле Абдула Проклятого, кожаные краги, босые ноги. В руках – посох с крюком на конце.

– Доброе утро, – пролепетал Фидо. – Я англичанин. Союзник. Воюю с немцами. Я голоден.

Критянин промолчал. Вместо ответа он протянул свой епископский посох, ловко зацепил им лежавший рядом с Фидо ранец-рюкзак и подтянул его к себе.

– Эй, послушай! Ты что же это делаешь?

Старик вытащил и осмотрел одну за другой все вещи Фидо и переложил их в свою сумку. Он забрал даже безопасную бритву и тюбик мыльной пасты. Затем он вывернул ранец-рюкзак наизнанку, потряс его и хотел было бросить в сторону, но передумал и повесил на свою мощную шею. Фидо наблюдал за ним как завороженный. Потом он крикнул:

– Что же это такое, черт возьми? А ну-ка отдавай мои вещи назад!

Старик поглядел на Фидо так, как будто тот был его капризным правнуком. Фидо вытащил пистолет.

– Отдай вещи иди я выстрелю! – исступленно крикнул он.

Критянин с интересом посмотрел на оружие, мрачно кивнул головой и сделал шаг вперед.

– Стой! – воскликнул Фидо. – Я выстрелю!

Однако потный палец Фидо лежал на спусковом крючке неуверенно. Старик наклонился к нему. Фидо не тронулся с места. Старик осторожно высвободил мозолистой рукой рукоятку пистолета из охвативших ее пальцев Фидо, с любопытством повертел его в своих руках и, кивнув головой, засунул за малиновый кушак рядом со своими кинжалами. Потом повернулся и молча, уверенно полез вверх по склону.

Фидо заплакал.

Он пролежал в долине всю первую половину дня, не имея ни сил, ни желания двигаться. В полдень он подполз к фонтанчику и подставил свою лысую голову под бьющую струю воды. Это тотчас же напомнило ему, что он голоден. Прошедшей ночью шел разговор о выгруженных на берег запасах продовольствия. Ручеек должен течь к морю, к пляжам, к запасам продовольствия. Где-то у Фидо было письменное распоряжение заместителя генерал-квартирмейстера. Даже в этих безвыходных обстоятельствах он не совсем потерял веру в магическую силу официальных форм. В этой бумажке заключено его спасение. Фидо встал и, нетвердо держась на ногах, отправился намеченным курсом.

Вскоре дорога стала сужаться и привела его в тесное ущелье; тропинка то и дело уходила под воду. Он шел очень медленно, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть. В безмолвие одной из таких пауз ворвался леденящий кровь звук. Кто-то шел ему навстречу. Уйти было некуда: стены ущелья поднимались отвесно. Он мог только повернуть назад или ждать своей участи на месте. Фидо решил остаться на месте. Шаги приближались, они раздавались совсем близко. Фидо не вынес пытки ожидания. Будь что будет. Он поднял руки вверх и побежал вперед с криком:

– Сдаюсь! Я безоружен. Я нонкомбатант. Не стреляйте!

Он закрыл глаза. И тут чей-то голос произнес:

– Майор Хаунд, сэр! Вы сам не свой. Попробуйте немного вот этого, сэр.

У Фидо подкосились ноги. Он смутно сознавал, что та часть тела, на которой сидят, у него холодная как лед, а голова пылает. Ему казалось, что он сидит в ручье, а перед ним возвышается призрак старшины Людовича, предлагающего ему бутылку. Кислое, терпкое вино полилось в глотку Фидо, потекло по подбородку и груди. Он пил жадно, большими глотками, не переводя дыхания, всхлипывая и постепенно приходя в себя; Людович – с каждым мгновением все более различимая фигура, – прислонившись к противоположной стене, наблюдал за ним.

– Счастливая встреча, если мне позволено выразиться так, сэр. Вы сможете пройти еще одну милю? Обед готов.

Обед. Фидо ощупал карманы своей полевой куртки. Из дрожащих рук вывалились сорок или пятьдесят тысяч драхм. Затем он нашел то, что искал: письменное распоряжение, полученное от заместителя генерал-квартирмейстера.

– Обед, – подтвердил он.

Людович прочитал бумажку, смял ее и выбросил прочь. Затем собрал рассыпавшиеся банкноты. Протянув руку, он помог Фидо встать на ноги, повернулся и пошел впереди, показывая дорогу.

Вскоре стены ущелья расступились, и взору идущих открылась небольшая возделанная равнина, окаймленная раздвинувшимися обрывистыми скалами и имеющая выход к морю. Людович уклонился в сторону от тропинки и ручья и пошел вдоль подошвы горы. Дорога была тяжелой, и Фидо, едва переставлявший ноги, стал пошатываться и отставать. Через полчаса он прошептал:

– Старшина, подождите меня. Я не могу идти дальше.

Это было сказано таким слабым голосом, что слова затерялись в шуме его неуверенных шагов. Людович продолжал идти широким шагом. Фидо остановился, его ноги подкашивались, голова поникла, глаза закрылись. Но именно в этот момент безнадежной отрешенности к нему пришло спасение. В пустоте, возникшей перед его невидящим взором, потянуло слабым, едва уловимым, восхитительно вкусным запахом. Он поднял опустившийся было нос и принюхался. Отчетливая, как рог Роланда, новая нота призывала его к жизни. До него донесся хватающий за душу, забивающий нежную гармонию ароматов прелых листьев и усыпанных пчелками цветов великолепный запах – звучный, органной окраски тон кухни. Фидо пришел в восторг, разрумянился, его охватило восхищение. Не сказав ни слова, он рванулся вперед. Следуя по запаху, лавируя между валунами на предательских каменных осыпях, он обогнал Людовича; С каждым его энергичным шагом запах становился все сильнее. Вскоре он увидел высокую скалу, а в ней – широкий зев пещеры. Спотыкаясь, Фидо прошел через прохладную щель. Вокруг железного котла, едва различимая в чаду испарений и дыме костра, сидела группа людей; В котле клокотало варево из цыплят, зайцев, козлятины, свинины, перца, огурцов и чеснока, риса и хлебных корок, неизвестных крупных вялых клубней и пучков мясистой зелени, морской воды, доброй порции красного вина и оливкового масла.

Фидо растерял свои нож, вилку, ложку и котелок. Он искоса посмотрел на сборище и различил фигуру, оказавшуюся его денщиком, который намеревался приступить к еде. Фидо вцепился в его котелок, но солдат держал свой судок крепко и не проявлял ни малейшего желания выпустить его из рук.

– Эй, послушай-ка, в чем дело? – удивился Фидо.

Он продолжал тащить котелок к себе, солдат не уступал; их пальцы погрузились в горячую жирную похлебку.

– Уступи, Сид, – сказал дружелюбным, примирительным тоном стоявший позади Фидо старшина Людович. – Любому, у кого есть глаза, ясно, что майор дошел до ручки. Раз уж он нашелся, нельзя же дать ему помереть с голоду, верно ведь, Сид?

Так Фидо вступил в обладание котелком и молча начал пожирать его содержимое.

Пещера была вместительной. Довольно узкий проход вел в обширные покои, из которых во все стороны отходили темные галереи; откуда-то из глубины доносилось журчание проточной воды. В покоях хватало места для трех женщин, некоторого количества домашнего скота и более пятидесяти солдат, большей частью испанцев.

Эти кочующие странники удачно улизнули в самом начале. Они хорошо усвоили, что такое поражение во всех его аспектах, знали все связанные с ним хитрости, быстро улавливали его признаки. Еще до того как самоходная баржа, доставившая их на берег, коснулась причала, они почуяли признаки катастрофы и за двенадцать часов до начала беспорядочного бегства возобновили миграцию, проходя по еще не опустошенным войной деревням и обчищая их опытными руками. Им принадлежали котел и его богатое содержимое, упомянутые женщины, кровать с медными шарами и другие предметы домашнего обихода, создававшие в этом убежище атмосферу уюта и оседлости. Но они твердо соблюдали традиции гостеприимства. Они давали свирепый отпор всяким незваным гостям, случайно встречавшимся во время реквизиций продовольствия, но своих старых товарищей из группы Хука приветствовали радостными улыбками, поднятыми кулаками и выражением чувства солидарности.

Они сохранили свое оружие, но сбросили с себя почти все предметы английского военного обмундирования, сменив их на различные критянские головные уборы, шейные платки и куртки. Когда Фидо сделал передышку в еде и осмотрелся вокруг, он принял их за местных разбойников, но они его узнали. В Сиди-Бишре он не снискал их любви. Если бы он начал высказывать какие-нибудь притязания на власть или владел бы каким-либо необходимым для них имуществом, они быстро расправились бы с ним. Но, лишившись всего, он стал для них кровной родней и гостем. Они смотрели на него доброжелательно.

По прошествии некоторого времени Людович сказал:

– На вашем месте в настоящий момент я не стал бы есть больше, сэр. – Он свернул самокрутку и вручил ее Фидо. – Я всегда считал непостижимым, сэр, как мгновенно оживает человек после еды. Согласно науке процесс пищеварения должен длиться несколько часов, прежде чем организм, фактически, усвоит питательные вещества.

Умозрительные рассуждения Людовича не интересовали Фидо. Насытившись и обретя бодрость духа, майор вспомнила своей профессии.

– Мне не совсем ясно, старшина, каким образом вы оказались здесь?

– По-моему, в основном таким же, каким и вы, сэр.

– Я был уверен, что вы должны возвратиться в штаб.

– В этом, сэр, мы оба просчитались. Я полагал, что к этому времени я должен был бы благополучно возвратиться в Египет, однако мы встретились с некоторыми трудностями, сэр. На всех подходах к берегу я обнаружил контрольно-пропускные пункты. Они пропускали только организованные подразделения под командой своих офицеров. То, что творилось здесь прошлой ночью, вы, наверное, назвали бы паникой. Солдаты метались в поисках офицеров, офицеры – в поисках солдат. Вот почему сегодня мне было особенно приятно встретить вас. Я искал отставшего от своей части офицера. Разумеется, я не рассчитывал, что этим офицером окажетесь вы, сэр. С вашей помощью мы просто отлично выберемся отсюда. Я набрал солдат, полностью готовых выступить сегодня ночью. К сожалению, это довольно разношерстная толпа, сэр, представители всех родов оружия. Не совсем то, к чему мы привыкли в Найтсбридже и Виндзоре[65]Королевские резиденции, в которых несут караул гвардейские части.. Но в темноте они вполне сойдут. Испанцы решили остаться.

– Старшина, то, что вы предлагаете, совершенно незаконно.

Людович посмотрел на Фидо притворно нежным взглядом.

– Та-та-та, майор Хаунд, сэр. Не торопитесь. Не кажется ли вам, что мы могли бы обойтись без этих штучек? Только между нами, сэр. Сегодня вечером, когда наша группа погрузится на судно, и позднее, когда мы возвратимся в Александрию, все это будет уместно; в данный же момент, поскольку мы находимся здесь, после всего того, что произошло, сэр, не кажется ли вам, что было бы намного уместнее, – Людович неожиданно сменил тон с угодливого на грубый, – заткнуть свою дурацкую глотку?!

Неожиданно, без видимых причин, гнездившаяся под сводами пещеры большая семья летучих мышей ожила: взмахивая крыльями и сталкиваясь между собой, они с писком описали круг над головами сидящих вокруг костра людей и, успокоившись, снова уселись на свои места, повиснув вниз головой.

Гай страшно устал, был голоден и страдал от жажды, но чувствовал себя в последние четыре дня лучше, чем Фидо, и по сравнению с ним был в лучшем настроении. Он был почти весел, когда, избавившись наконец от бремени людского общества, побрел по дороге один. В предыдущее утро, наткнувшись на отряд командос «Икс», засевший в траншеях среди оливковых деревьев, он лишь косвенно ощутил эту долгожданную свободу. Теперь же он наслаждался ею полностью.

Вскоре дорога свернула в сторону и обогнула крутой скалистый отрог – место, где Фидо не видел никакого укрытия. Здесь Гаю повстречался быстро шедший нестройной толпой взвод пехоты. Впереди, на довольно большом расстоянии от взвода, шагал бледный молодой офицер.

– Вам не попадались какие-нибудь подразделения оперативной группы Хука? – спросил Гай.

– Никогда не слышал о такой.

Запыхавшийся офицер остановился, поджидая отставших солдат, на ходу строившихся в колонну. У них еще сохранились оружие и снаряжение.

– А алебардистов не видели?

– Отрезаны. Окружены. Сдались в плен.

– Вы уверены в этом?

– Уверен?! Боже мой, да здесь всюду парашютисты. Нас только что обстреляли, когда мы обходили вон ту скалу. Вы не пройдете вверх по дороге. На той стороне долины у них пулемет.

– А где именно?

– Верите ли, остановиться, чтобы рассмотреть, было просто невозможно.

– Понесли потери?

– Остановиться, чтобы убедиться в этом, тоже было невозможно. Да и сейчас я стоять не могу, надо спешить. На вашем месте я не стал бы пытаться пройти по этой дороге, если вам, конечно, жить не надоело.

Шаркая ногами, взвод двинулся дальше. Гай посмотрел на пустую, открытую со всех сторон дорогу и сверился с картой. Через холм вела тропа, которая выходила на ту же дорогу у деревни в двух милях отсюда. Гай не слишком доверял рассказу о пулемете, но выбрал более короткий путь и начал с трудом взбираться по откосу на вершину отрога. Оттуда была видна вся пустынная, безмолвная, без признаков жизни долина. Нигде и ничто не шевелилось, кроме массы жужжащих пчел. Точно так же он мог стоять на холмах за Санта-Дульчиной в какое-нибудь праздничное утро в дни своего одинокого детства.

Потом Гай спустился в деревню. В одних домах двери и окна были распахнуты настежь и разбиты, в других – варварски выломаны. Вначале он никого не обнаружил. Перед церковью, к которой вели мраморные ступени и цоколь которой был облицован мраморными плитами, во многих местах теперь выщербленными, находился колодец. Томимый жаждой, Гай подошел к нему и обнаружил, что короткая веревка свободно болтается на бронзовой скобе, а ведро исчезло. Заглянув в колодец, он увидел далеко внизу маленькое сверкавшее отраженным светом зеркало воды и свою смешную голову, темную и совсем крошечную.

Он вошел в открытый дом и отыскал глиняный кувшин. Вытащив из горлышка соломенную затычку. Гай услышал и почувствовал гудение. Наклонив кувшин к свету, он обнаружил, что в нем полно пчел, собиравших остатки меда. Оглянувшись вокруг, он рассмотрел в темноте пристально уставившуюся на него старуху. Он улыбнулся, показал свою пустую фляжку и дал ей понять жестом, что хочет пить. Старуха по-прежнему смотрела на него, но никак не реагировала. Он порылся в памяти в поисках греческих слов и попробовал:

– Хидор. Эхо. Dunca.[66]Вода. Хочу. Пить

Старуха по-прежнему никак не реагировала, как будто была глухая и слепая. Гай повернулся и вышел из дома на солнечный свет. Здесь к нему подошла молодая девушка, румяная, босая, вся в слезах; она доверчиво взяла его за рукав. Гай показал ей пустую фляжку, но она отрицательно покачала головой, тихо произнесла что-то неразборчивое и решительно потащила его к небольшому двору на окраине деревни, в котором раньше держали домашний скот, а теперь в нем не было никого, кроме другой девушки, похожей на первую, возможно ее сестры, и молодого английского солдата, неподвижно лежавшего на носилках. Девушки беспомощно показали на солдата. Гай ничем не мог помочь. Юноша был мертв, казалось, не имея никаких ран. Он лежал, будто отдыхая. Немногие трупы, виденные Гаем на Крите, лежали в неестественных позах. Этот же солдат лежал, как надгробное изваяние, как сэр Роджер в своей мрачной гробнице в Санта-Дульчине. Только трупные мухи, ползавшие вокруг его губ и в глазницах, указывали на то, что это человеческая плоть. Как он оказался здесь? Кто эти девушки? Не оставили ли его на их попечение уставшие носильщики, чтобы девушки позаботились о нем в его предсмертные минуты? Не они ли закрыли ему после кончины глаза и сложили руки? Гаю не суждено было узнать об этом. Этот эпизод остался одной из бесчисленных, необъяснимых случайностей войны. Не находя слов, все трое стояли теперь у тела, недвижимые и безмолвные, как статуи надгробного памятника.

Погребение мертвых – святая обязанность всякого добропорядочного человека. А здесь но было даже инструментов, чтобы вырыть могилу в каменистой почве. Возможно, позднее противник будет очищать остров от мусора и швырнет эти останки вместе с другими в общую яму, а семья этого юноши не получит о нем известий и, месяц за месяцем, год за годом, будет ждать и надеяться. Гай вспомнил правило, засевшее в памяти со времени военной подготовки: «Офицер, возглавляющий похоронную команду, несет ответственность за сбор личных знаков красного цвета и отправку их в отдел учета личного состава. Знак зеленого цвета остается на теле. Джентльмены, запомните на случай сомнений: зеленый – это цвет разложения».

Гай опустился на колени и снял личный знак с холодной груди покойника. На знаке были номер, фамилия и литеры «Р» и «К»[67]Римско-католическое вероисповедание..

– Да покоятся в мире душа твоя и души всех верующих, почивших в милости господней, – тихо произнес Гай.

Гай встал. Трупные мухи снова уселись на умиротворенное молодое лицо. Гай отдал честь и направился дальше.

Некоторое время он шел по пустынной равнине, но вскоре дорога привела его в следующую деревню. Прошлый раз, в темноте, с трудом поспевая за Фидо, Гай едва заметил ее. Теперь же он обнаружил, что это довольно большое селение: к рыночной площади стекались другие дороги и тропинки, позади дворов располагались обширные скотные дворы и амбары. Двери церкви с куполообразной крышей были распахнуты настежь. От местных обитателей не осталось и следа; вместо них у дверей стояли часовые – английские солдаты-алебардисты, а на перекрестке сидел, покуривая трубку, Сарам-Смит.

– Привет, «дядюшка». Командир говорил, что вы находитесь где-то поблизости.

– Я рад, что отыскал вас. По дороге мне попался болтун офицер, сообщивший, что вы все попали в мешок.

– Ничего похожего, как видите, правда ведь? Прошлой ночью здесь произошла какая-то заварушка, но мы в ней не участвовали. – Со времени их последней встречи в Западной Африке Сарам-Смит возмужал. Он не обладал особой привлекательностью, но стал настоящий мужчиной. – Командир вместе с адъютантом отлучились, они обходят роты, но заместитель командира – в канцелярии батальона, вон там.

Гай отправился в указанном направлении к фермерскому дому рядом с церковью. Везде чувствовался порядок. Одна табличка указывала, как пройти в батальонный лазарет, другая – в батальонную канцелярию. Гай прошел мимо старшины батальона и писарей и в следующей комнате нашел майора Эрскайна. Кухонный стол был застлан армейским одеялом. Все было как в канцелярии в Пенкирке.

Гай отдал честь.

– Привет, «дядюшка», вам не мешало бы побриться.

– Мне не мешало бы и позавтракать, сэр.

– Завтракать будем, как только возвратится командир. Что, привезли нам новые распоряжения?

– Нет, сэр.

– Информацию?

– Никакой, сэр.

– Тогда что же замышляет штаб?

– В настоящее время штаб почти не действует. Я прибыл, чтобы получить информацию от вас.

– Нам ничего не известно.

Он познакомил Гая с обстановкой. За ночь командос умудрились растерять две роты. Утром на их фланге появился патруль противника, который затем поспешно ретировался. Скоро через их боевые порядки должны пройти командос, которые займут позиции у Имброса. Они располагают автотранспортом и поэтому больших трудностей при отрыве от противника не испытывают. Второй батальон алебардистов должен удерживать свои позиции до полуночи, а затем отойти в тыл оперативной группы Хука, к району посадки на суда.

– После этого мы вверяем свою судьбу флоту. Таков приказ, насколько я его понимаю. Не знаю только, как все это получится.

Алебардист подал Гаю чашку чая.

– Крок! – обрадовался Гай. – Надеюсь, вы помните меня?

– Сэр?!

– Все так изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз.

– Да, сэр, – согласился Крок.

– Противник еще не атакует сколько-нибудь значительными силами, – продолжал майор Эрскайн. – Пока только патрули ведут поиски. Как только натыкаются на какую-нибудь часть, сразу же останавливаются и пытаются обойти ее. Все совершенно элементарно. Мы могли бы продержаться здесь сколько угодно, если бы эти проклятые штабисты делали свое дело как следует. С какой стати мы драпаем? Меня учили воевать по-другому.

Снаружи донесся шум подъехавшего автомобиля, и Гай узнал громкий, с командными нотками голос полковника Тиккериджа. Гай вышел на улицу и встретил Тиккериджа и его начальника штаба. Они руководили выгрузкой из грузовика троих раненых солдат, двое из которых едва держались на ногах, а третий лежал на носилках. Когда его проносили мимо, он повернул побледневшее лицо, и Гай узнал солдата своей бывшей роты. Солдат был укрыт одеялом. Его только что ранили, и он еще не испытывал сильной боли. Он улыбнулся довольно весело.

– Шанкс! – окликнул его Гай. – Что это с вами приключилось?

– Должно быть, накрыло миной, сэр. Разорвалась неожиданно прямо в траншее. Мне еще повезло. Парня рядом со мной уложило наповал.

Гай вспомнил: алебардист Шанкс брал призы за исполнение медленного вальса. В дни Дюнкерка он просился в отпуск по семейным обстоятельствам для поездки на конкурс танцев в Блекпул.

– Я зайду поговорить попозже, после того как врач посмотрит вас.

– Благодарю вас, сэр. Приятно, что вы вернулись к нам.

Два других солдата, хромая, направились в лазарет. «Наверное, они тоже из четвертой роты», – подумал Гай. Он помнил только алебардиста Шанкса из-за его медленного вальса.

– Ну что ж, «дядюшка», заходите и рассказывайте, чем могу быть полезен вам.

– Я хотел бы знать, полковник, нет ли чего-нибудь такого, в чем я мог бы быть полезен вам?

– О, конечно, конечно! Попробуйте обеспечить горячий обед для батальона, для меня – ванну, артиллерийскую поддержку и несколько эскадрилий истребителей. Это, пожалуй, все, в чем мы нуждаемся сегодня утром. – Полковник Тиккеридж был в хорошем настроении. Войдя в дом, он крикнул: – Эй, кто там! Пригласить сюда танцовщиц! Где алебардист Гоулд?

– Сию минуту будет здесь, сэр.

Алебардист Гоулд – старый знакомый со времен Мэтчета, когда он доставил чемодан Гая со станции, еще до того как возник вопрос о поступлении Гая в алебардисты. Он широко улыбался.

– Доброе утро, Гоулд, не забыли меня?

– Доброе утро, сэр. С возвращением вас в батальон.

– Винца сюда, – приказал полковник Тиккеридж. – Вина для нашего гостя из вышестоящего штаба!

Это было сказано с величайшей сердечностью, но после более теплых приветствий солдат от этих слов слегка веяло холодком.

Гоулд поставил на стол кувшин с вином и к нему подал галеты и мясные консервы. Пока они пили и ели, полковник Тиккеридж рассказывал майору Эрскайну:

– На левом фланге довольно оживленно. Взвод де Саузы подвергся сильному обстрелу. К счастью, с нами оказался грузовик, чтобы возвратить туда огневые средства. Мы задержались только, чтобы пронаблюдать, как «брен» раздолбал их миномет. Затем направились прямо сюда. Там я подружился с отличными ребятами – ротой новозеландцев, которые появились совершенно неожиданно и попросились присоединиться к нам. Первоклассные ребята!

Этот момент показался Гаю подходящим, чтобы высказать то, что было у пего на уме с минуты встречи с Шанксом.

– То же самое хочется сделать и мне, полковник, – сказал он. – Нет ли у вас взвода, который можно было бы дать под мое руководство?

Полковник Тиккеридж посмотрел на Гая благожелательно:

– Нет, «дядюшка», конечно, нет.

– А позже, днем, когда у вас будут потери?

– Мой дорогой «дядюшка», вы не подчинены мне. Вы не можете в разгар боя начать соваться со своими просьбами о перемещении с должности на должность. В армии, как вам известно, так не делается. Вы служите в оперативной группе Хука.

– Но, полковник, а как же эти, новозеландцы…

– Сожалею, «дядюшка», но это невозможно.

И эти его слова – Гай знал по прежнему опыту – означали окончательный отказ.

Полковник Тиккеридж принялся объяснять майору Эрскайну подробности действий арьергарда. Прибыл Сарам-Смит и доложил, что командос проходят через расположение батальона. Гай последовал за ним на улицу и увидел в облаке пыли задний борт последнего грузовика, увозившего командос в южном направлении. В трех четвертях мили к северу, где рубеж удерживали алебардисты, завязалась небольшая перестрелка из стрелкового оружия и легких пулеметов; изредка слышались разрывы отдельных мин. Гай стоял среди друзей, но чувствовал себя совсем одиноким.

Несколькими часами ранее он был в восторге от своего одиночества. Другое дело теперь. Он – гость из вышестоящего штаба, офицер из группы Хука без места и обязанностей, сторонний наблюдатель. И его с прежней силой охватило глубокое чувство опустошенности и отчаяния, с которым он пытался бороться и которое временами, казалось, проходило. Сердце Гая замерло. Ему почудилось, что оно буквально сместилось куда-то, стало медленно опускаться вниз, как перышко в безвоздушном пространстве. Филоктет, оставленный друзьями из-за гноящейся раны. Филоктет без своего лука. Сэр Роджер без меча.

Но вскоре мрачные размышления Гая прервал бодрый голос полковника Тиккериджа.

– Ну что ж, «дядюшка», приятно было повидать вас. Я полагаю, вы хотите возвратиться к своим товарищам. Боюсь, вам придется идти пешком. Начальник штаба и я собираемся еще раз объехать роты.

– Можно мне с вами?

Полковник Тиккеридж заколебался, потом сказал:

– Чем больше, тем веселей. – Когда они тронулись, он спросил о новостях из Мэтчета. – Вы, штабисты, снимаете все пенки. Мы не получали почты со времени отправки в Грецию.

Линия обороны второго батальона алебардистов и роты новозеландцев пересекала шоссе; их фланги упирались в крутые каменистые осыпи, окружавшие долину. Четвертая рота, развернутая вдоль ручья, занимала позиции на краю правого фланга. Чтобы добраться до нее, необходимо было пересечь открытую местность. Когда полковник Тиккеридж и его спутники вышли из укрытия, их встретил шквал огня.

– Ого! – воскликнул он. – Фрицы намного ближе, чем были сегодня утром.

Они бросились под защиту скал и осторожно продолжали движение окружным путем. Когда им удалось наконец спрыгнуть в окоп, их встретил старшина Рокис.

– Они подтянули еще один миномет, – доложил он.

– Вы можете точно засечь его место?

– Немцы постоянно меняют позицию. В настоящее время они пристрелялись по дальности, но экономят боеприпасы.

Полковник Тиккеридж встал и осмотрел в бинокль местность, прилегающую к переднему краю. Позади, в десяти ярдах от них, разорвалась мина; все бросились на землю, и над их головами пронесся град камней и металла.

– У нас нет лишних сил для контратаки, – заявил полковник Тиккеридж. – Вам придется отойти немного.

Во время военной подготовки Гай часто задавал себе вопрос: похожи, ли, хотя бы немного, учения в Пенкирке на настоящие боевые действия? Сходство было налицо. Ни великого побоища, ни стремительного бегства одетых в военную форму масс, ни схваток лязгающих механических чудовищ здесь не происходило; перед ним развертывался классический пример действий батальона в обороне, ведущего бой с легковооруженными и в равной степени измотанными небольшими силами противника. Ритчи-Хук мало сделал для обучения их искусству выхода из боя, однако в настоящий момент действия батальона соответствовали установленной схеме. Пока полковник Тиккеридж отдавал распоряжения, Гай спустился вниз по берегу ручья. Здесь он нашел де Саузу и его поредевший взвод. На голове у де Саузы красовалась живописная повязка; желтовато-бледное лицо под ней выглядело серьезным.

– Лишился кончика уха, проворчал он. – Совсем не больно. Но буду рад, когда этот день закончится.

– Вы начнете отходить в полночь, как я помню.

– «Отходить» – хорошее слово. Звучит так, будто старая дева отходит ко сну.

– По-моему, вы попадете в Александрию раньше меня, – продолжал Гай. – Группа Хука отходит последней, будет прикрывать посадку на суда. У меня не сложилось впечатления, что немцы горят желанием атаковать.

– Знаете, «дядюшка», что это такое, по-моему? По-моему, они хотят дать нам спокойно сесть на суда, а потом потопят нас с воздуха, когда им заблагорассудится. Куда более легкий способ разделаться с нами.

Недалеко от них разорвалась мина.

– До чего же мне-хочется засечь этот проклятый миномет! – сказал де Сауза.

В этот момент связной вызвал его на командный пункт роты. Гай пошел вместе с ним и снова присоединился к полковнику Тиккериджу.

Отход на фланге занял немного времени. Гай наблюдал, как батальон занимал оборону на новом рубеже. Все было сделано по правилам. Полковник Тиккеридж отдал распоряжения на темное время суток и изложил порядок окончательного отхода. Гай сделал пометки о времени и направлениях отхода алебардистов и новозеландцев через боевые порядки группы Хука. Затем он распрощался.

– Если случайно встретитесь с морячками, – сказал на прощание полковник Тиккеридж, – передайте им, чтобы подождали нас…

В третий раз Гай проследовал по дороге на юг. Наступила ночь. Дорога была забита множеством солдат. Остатки своего штаба он нашел на прежнем месте. Построившись в колонну, они двинулись в темноту. Идти пришлось всю ночь молчаливой составной частью бесконечной процессии шатающихся от усталости, медленно волочивших ноги людей.

Потом прошел еще один день, минула еще одна ночь.