Онлайн чтение книги Он придет When The Bough Breaks
Глава 8

Мы проспали до десяти вечера и проснулись, умирая от голода. Я спустился в кухню и сделал сэндвичи с итальянской салями и швейцарским сыром на ржаном хлебе, нашел кувшин бургундского и отволок все это добро обратно наверх для позднего ужина в постели. Мы быстро все подмели, обмениваясь по ходу дела отдающими чесноком поцелуями и роняя крошки на простыни, обнялись и опять завалились спать.

Вырвал нас из сна телефонный звонок.

Робин сняла трубку.

– Да, Майло, он тут. Нет, всё в порядке. Даю.

Она передала мне трубку и опять зарылась в простыни.

– Привет, Майло. Сколько сейчас времени?

– Три часа ночи.

Я резко сел в кровати и протер глаза. Небо за световым люком в крыше было черным.

– Что случилось?

– Это та девчонка – Мелоди Куинн. Она словно взбесилась – проснулась с криками. Бонита позвонила Тоулу, а тот перезвонил мне. Требует, чтобы ты немедленно туда приехал. Похоже, он вне себя.

– Пошел он в жопу. Я ему не мальчик на побегушках.

– Хочешь, чтобы я ему это передал? Он тут, рядом.

– Так ты там, что ли? У нее дома?

– Естественно! Ни дождь, ни град, ни тьма, ни прочая фигня не остановят нашего верного слугу общества, и все в таком духе[28]  Перефразированный старинный девиз почты США: «Ни снег, ни дождь, ни жара, ни ночной мрак не помешают нашим курьерам доставить вашу посылку вовремя».. У нас тут теплая компания. Доктор, Бонита и я. Ребенок спит. Тоул ей чего-то вколол.

– Еще бы.

– Девчонка проболталась мамаше насчет гипноза. Тоул хочет, чтоб ты был здесь под рукой, если она опять проснется – вывести ее из транса или еще чего.

– Вот говнюк… Гипноз тут совершенно ни при чем. У ребенка проблемы со сном из-за всей этой наркоты, которой он ее пичкает.

Но сам я был далеко не так уверен в своих словах. После сеанса на пляже она наверняка переволновалась.

– Я уверен, что ты прав, Алекс. Просто хотел дать тебе повод приехать сюда, чтобы узнать, что происходит. Если ты хочешь, чтобы я отшил Тоула, то я это сделаю.

– Повиси-ка на телефоне минуточку. – Я помотал головой, стараясь обрести ясность мыслей. – Она сказала что-нибудь, когда проснулась, – что-нибудь вразумительное?

– Я только самый конец застал. Они сказали, что это произошло уже четвертый раз за ночь. Девочка кричала и звала отца: «Папочка, папочка!» – типа того, но очень громко. Это и выглядело, и звучало довольно паршиво, Алекс. Лично меня это напрягло.

– Все, уже еду. Постараюсь побыстрей.

Я одарил спящую мумию рядом со мной поцелуем в попку, слез с кровати и поспешно оделся.

* * *

Помчался в машине вдоль океана, направляясь к северу. Улицы были пустыми и скользкими от водяной пыли с океана. Навигационные огни на конце пирса мерцали, словно булавочные проколы в черной бумаге. На горизонте маячили несколько траулеров. В этот час акулы и прочие ночные хищники наверняка вовсю рыскали по дну океана в поисках добычи. Интересно, подумалось мне, какая кровавая резня идет сейчас под глянцево-черной кожей воды и сколько еще ночных охотников крадется сейчас по суше, скрываясь в темных переулках, за мусорными баками, прячась среди листьев и веток пригородных кустов – широко раскрывших глаза, тяжело дышащих…

Пока ехал, разработал новую теорию эволюции. У зла имелась своя собственная метаморфоза разума: акулы и острозубые гадины, слизисто-скользкие ядовитые твари, скрывающиеся в вязком иле, не сдались в постепенном процессе превращения в амфибий, рептилий, птиц и млекопитающих. Единственный качественный скачок перенес зло из воды на сушу. От акулы к насильнику, от угря к грабителю с ножом, от ядовитого слизня – к убийце с дубиной, когда кровожадность зашита уже в самой сердцевине спирали ДНК.

Казалось, что тьма давит на меня со всех сторон, настойчивая, зловонная. Я посильней придавил педаль акселератора, с силой пробиваясь сквозь нее.

Когда я подъехал к жилому комплексу, Майло поджидал меня в дверях.

– Она только что опять начала по новой.

Я услышал это еще до того, как вошел в спальню.

Свет был притушен. Мелоди сидела, выпрямившись на кровати, закостенев всем телом, – глаза широко открыты, но ни на чем не сфокусированы. Бонита сидела рядом с ней. Тоул, в спортивном костюме, стоял с другой стороны.

Девочка всхлипывала, как раненое животное. Подвывала, стонала и раскачивалась взад и вперед. Потом вой стал постепенно набирать силу, как сирена, пока не перешел в истошный визг; ее тоненький голосок рвал тишину в клочья.

– Папка! Папка! Папка!

Волосенки прилипли к лицу, липкие от пота. Бонита попробовала ее обнять, но она стала отбиваться и вырвалась. Мать была беспомощна.

Крики продолжались, казалось, целую вечность, а потом прекратились, и Мелоди опять принялась тихонько подвывать.

– Господи, доктор, – взмолилась Бонита, – она сейчас опять начнет! Сделайте что-нибудь!

Тоул заметил меня.

– Может, доктор Делавэр поможет? – с отвращением процедил он.

– Нет, нет, я не хочу, чтобы он даже близко к ней подходил! Это все из-за него!

Тоул не стал с ней спорить. Я мог поклясться, что он чуть ли не открыто торжествовал.

– Миссис Куинн… – начал было я.

– Нет! Не подходите! Убирайтесь!

Ее вопли опять завели Мелоди, и она снова принялась звать отца.

– Прекрати!

Бонита метнулась к ней, зажала рот. Стала трясти.

Мы с Тоулом двинулись одновременно. Оттащили ее. Он отвел мать в сторону, начал говорить что-то, чтобы ее угомонить.

Я же повернулся к Мелоди. Она тяжело дышала. Зрачки расширились. Я прикоснулся к ней. Она вся сжалась.

– Мелоди, – прошептал я. – Это я, Алекс. Все хорошо. Никто тебя не обидит.

Пока я говорил, она немного остыла. Я продолжал ее убалтывать, зная: то, что я скажу, гораздо менее важно, чем то, как я это скажу. Я сохранял негромкий ритмический рисунок речи – спокойный, беззаботный, утешительный. Гипнотический.

Вскоре девочка опустилась на подушки. Я помог ей лечь. Разомкнул руки, которыми она себя обхватывала. Продолжал успокаивающе с ней говорить. Ее мышцы стали расслабляться, а дыхание замедлилось, стало размеренным. Я приказал ей закрыть глаза, и она послушалась. Я поглаживал ее по плечу, продолжая говорить с ней, рассказывать ей, что все хорошо, что она в безопасности.

Мелоди свернулась калачиком, подоткнула под себя одеяло и засунула в рот большой палец.

– Выключите свет, – сказал я.

В комнате стало темно.

– Давайте оставим ее в покое.

Бонита, доктор и Майло вышли.

– А теперь ты продолжишь спать, Мелоди, проведешь очень спокойную и приятную ночь с хорошими снами. А когда проснешься утром, будешь чувствовать себя бодрой и отдохнувшей.

Я услышал, как она тихонько посапывает.

– Спокойной ночи, Мелоди! – Я наклонился и легонько поцеловал ее в щеку.

Она пролепетала одно слово:

– Папка.

Я прикрыл дверь в ее комнату. Бонита металась по кухне, заламывая пальцы. На ней был застиранный мужской махровый халат, волосы убраны в узел на затылке и накрыты косынкой. Вид у нее был гораздо более бледный, чем тогда, когда я застал ее за уборкой.

Тоул склонялся над своей черной сумкой. Защелкнул ее, встал и провел пальцами по волосам. Завидев меня, выпрямился во весь рост и гневно глянул на меня сверху вниз, готовый к очередной лекции.

– Ну что, довольны? – бросил он.

– Только не начинайте, – предостерег я его. – Не надо никаких «я же вам говорил».

– Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я был так против того, чтобы влезать в голову этого ребенка?

– Никто никуда не влезал. – Я почувствовал, как сжимаются мышцы живота. Тоул воплощал в себе всех самодовольных авторитетов, к которым я питал отвращение.

Он снисходительно покачал головой:

– Вам явно следует освежить память.

– А вот вы явно просто лицемерный напыщенный гондон!

Синие глаза вспыхнули. Он поджал губы.

– А как вы посмотрите на то, что я сообщу о вашем поведении в комитет по этике Медицинского совета штата?

– Валяйте, доктор.

– Я всерьез над этим подумываю. – Вид у него был как у кальвинистского проповедника – суровый, чопорный и самодовольный.

– Флаг вам в руки. Заодно проведем небольшую дискуссию насчет правомерности использования стимулирующих медикаментов для детей.

Тоул усмехнулся:

– Понадобится кто-то посерьезней вас, чтобы запятнать мою репутацию.

– Не сомневаюсь. – Пальцы сами собой сжались в кулаки. – У вас ведь легионы верных последователей! Вроде вон той женщины. – Я ткнул пальцем в сторону кухни. – Они сдают вам своих детей, словно поломанные живые игрушки, и вы их кое-как подшаманиваете: тут-там подкрутили – и сразу таблеточку; подгоняете их к запрошенному техзаданию. Надо сделать их послушными и тихими, покладистыми и уступчивыми? Пожалуйста! Получайте своих полусонных маленьких зомби! А вы, блин, просто герой!

– Я не желаю все это выслушивать. – Он выступил вперед.

– Естественно, не желаете, герой вы наш. Но почему бы вам не зайти туда и прямо не сказать, что вы на самом деле про нее думаете? Тяжелый случай, предрасположенность на клеточном уровне, так-так, давайте-ка посмотрим: гены ни к черту, никакой адекватной самооценки…

Он замер на месте.

– Полегче, Алекс, – опасливо подал голос Майло из своего угла.

Из кухни появилась Бонита.

– Что тут происходит? – агрессивно вопросила она.

Мы с Тоулом воинственно уставились друг на друга, как боксеры после гонга.

Он тут же сменил тон и очаровательно ей улыбнулся:

– Ничего, моя дорогая. Просто профессиональная дискуссия. Мы с доктором Делавэром пытаемся определить, что будет лучше для Мелоди.

– Лучше, чтоб больше никаких гипнозов! Вы сами мне сказали.

– Да. – Тоул потопал носком туфли, стараясь не выдавать смущения. – Таково было мое профессиональное мнение. – Он вообще обожал это слово – «профессиональный». – И таковым оно остается.

– Ну так скажите ему! – Она ткнула пальцем в меня.

– Именно это мы и обсуждали, дорогая.

Пожалуй, он несколько перестарался с вкрадчивостью, поскольку лицо ее напряглось, и она подозрительно понизила голос.

– А что тут обсуждать-то? Я не хочу, что он или вот он, – очередной воинственный тычок в сторону Майло, – тут ошивались. – Бонита повернулась к нам. – Добреньких тут корчили и только напакостили! У моей дочки припадки, она визжит как резаная, и теперь я потеряю место! Точно потеряю!

Ее лицо перекосилось. Она закрыла его руками и расплакалась. Тоул увивался вокруг нее, как жиголо с Беверли-Хиллз, – обнимал за плечи, утешал, повторял: «Тише, тише». Отвел ее к дивану, усадил, стоя навис над ней, похлопывая по плечу.

– Я потеряю место, – насморочно пробубнила она сквозь сомкнутые пальцы. – Они здесь не любят шума. – Убрала руки, подняла мокрые глаза на Тоула.

– Тише-тише, все будет в порядке. Я за этим прослежу.

– Но как же эти припадки?

– Этим я тоже займусь. – Он бросил на меня колючий взгляд, полный неприкрытой злобы – и, как я был убежден, некоторой доли страха.

Бонита шмыгнула носом и утерлась рукавом.

– Я не понимаю, с чего ей вдруг просыпаться и звать папу! Этот гаденыш и пальцем для нее не пошевелил, даже сраного цента не дал на ее содержание! Никогда он ее не любил! С чего она плачет по нему, доктор Тоул? – Она подняла на него глаза, словно послушница, взывающая к настоятелю.

– Тише-тише…

– Он совершенно ненормальный, этот Ронни Ли! Вот только посмотрите! – Женщина сорвала с головы косынку, встряхнула рассыпавшимися по плечам волосами и нагнула голову, показывая макушку. Продолжая хныкать, разделила пряди волос в центре головы. – Посмотрите на это!

Выглядело это жутко. Толстый мокнущий шрам размером с жирного червя. Словно этот червь ввинтился ей под скальп и устроился там. Кожа вокруг него была синевато-багровой и бугристой – результат небрежной работы хирурга – и совершенно лишенной волос.

– Теперь поняли, почему я это прикрываю? – вскричала Бонита. – Это он мне сделал! Цепью! Ронни Ли Куинн! – Она словно выплюнула это имя. – Чокнутый злобный ублюдок! Так вот этого «папочку-папочку» она звала? Эту мразь!..

– Тиши-тише, – все повторял Тоул. Он повернулся к нам. – Вы, джентльмены, еще желаете что-либо обсудить с миссис Куинн?

– Нет, доктор, – ответил Майло и повернулся уходить. Ухватил меня за локоть, увлекая за собой.

Но я еще не все высказал.

– Объясните ей, доктор. Объясните, что это не припадки. Что это просто ночные кошмары и что они пройдут сами собой, если ее не волновать. Объясните ей, что не надо давать ей ни фенобарбитал, ни дилантин, ни тофранил!

Тоул продолжал похлопывать ее по плечу.

– Спасибо за профессиональное мнение, доктор. Я управлюсь с этим случаем как сочту нужным.

Я стоял как вкопанный.

– Да пошли же, Алекс!

Майло отпустил меня только за дверью.

Парковка жилого комплекса была забита «Мерседесами», «Порше», «Альфа-Ромео» и «Датсун Зетами». «Фиат» Майло, припаркованный прямо перед пожарным гидрантом, смотрелся здесь столь же уместно, как калека на легкоатлетических соревнованиях. Мы сели в него, мрачные как тучи.

– Ну и каша заварилась, – произнес детектив.

– Ублюдок!

– Мне на миг показалось, что ты вот-вот ему врежешь. – Он хихикнул.

– Жутко хотелось… Сволочь!

– Все выглядело так, будто он тебя подначивает. Я-то думал, что вы, ребята, поладите…

– На его условиях. Пока мы вели с ним интеллектуальные беседы, так были одного поля ягоды, дружки неразлейвода. А вот когда все стало разваливаться, ему срочно понадобилось найти козла отпущения. Он – эгоманьяк. Доктор всемогущ! Доктор может все исправить! Ты видел, как она поклонялась ему, долбаному Большому Белому Отцу?[29]  Выражение появилось после появления в 1980 г. известной карикатуры, изображающей тогдашнего президента США Э. Джексона с индейцами размером с кукол на коленях. Наверняка порезала бы ребенку вены, если б он приказал!

– Ты беспокоишься за ребенка, так ведь?

– Ты чертовски прав, еще как беспокоюсь! Ты ведь и сам прекрасно знаешь, как он собирается поступить, так ведь? Добавить еще наркоты! Через пару дней это будет не ребенок, а пускающий слюни овощ!

Майло пожевал губу. Через несколько минут он сказал:

– Ну, мы с этим все равно ничего не можем поделать. Уже жалею, что изначально во все это тебя втянул.

– Забудь. Ты тут ни при чем.

– Еще как при чем! Разленился, понадеялся, что вот раз – и все чудом разрешится… А надо было по старинке ножками поработать. Опросить помощников Хэндлера, получить из компьютера список известных преступников – особенно любителей побаловаться ножиком, перелопатить его как следует. Просмотреть рабочие материалы Хэндлера. Да все это изначально было вилами на воде писано – все-таки семилетний ребенок!

– Она вполне могла оказаться хорошим свидетелем.

– Разве все бывает так просто, а? – С третьей попытки мотор все-таки завелся. – Извини, что поломал тебе ночь.

– Это не ты. Это он.

– Да забудь ты про него, Алекс! Говнюки – как сорняки, офигеешь от них избавляться, а только избавишься, как на том же месте новые вырастут. Это как раз то, чем я занимаюсь уже восемь лет, – выпалываю убийц, как сорную траву, и смотрю, как они опять вылазят – быстрее, чем я их убираю.

Голос у него звучал устало, и он словно постарел.

Я вылез из машины и опять засунул голову внутрь, облокотившись об опущенное стекло.

– До завтра.

– Что?

– Рабочие материалы. Надо просмотреть рабочие материалы Хэндлера. Я могу быстрее тебя сказать, кто из его пациентов был действительно опасен.

– Шутишь?

– Нисколько. Я весь во власти гражданочки Зейгарник.

– Какой-какой гражданочки?

– Зейгарник[30]  Блюма Вульфовна Зейгарник (1900–1988) – советский психолог, основательница советской патопсихологии.. Это была такая русская женщина-психолог, которая открыла, что у людей развивается непреодолимая тяга к незаконченным делам. Вот в ее честь это явление и назвали. Эффект Зейгарник. Как у большинства трудоголиков, он у меня просто космический.

Майло посмотрел на меня так, будто я сболтнул какую-то чушь.

– Так-так. Хорошо. А этот твой зейгарник достаточно большой, чтобы всколыхнуть твою размякшую зрелую жизнь?

– Какого черта, жизнь начинала уже становиться скучной! – Я хлопнул его по плечу.

– Ну, как знаешь. – Стёрджис пожал плечами. – Привет Робин.

– А ты передавай привет своему доктору.

– Если он еще будет там, когда я вернусь. Все эти полуночные разъезды проверяют наши отношения на прочность. – Он почесал уголок глаза и нахмурился.

– Я уверен, что он с этим смирится, Майло.

– Да ну? С чего бы?

– Если он настолько псих, чтобы вообще с тобой связаться, то у него хватит дури с тобой и остаться.

– Очень утешил, дружище.

Детектив воткнул первую передачу и укатил.