Онлайн чтение книги Опасные соседи The Family Upstairs
14

Этот день, 8 сентября 1988 года, должен был стать моим вторым днем учебы в большой школе, но как вы, наверное, уже догадались, в этом году я так и не пошел в свою долгожданную большую школу, в школу, где я бы встретил родственные души, друзей и товарищей на всю жизнь. В то лето я все время спрашивал маму:

– Когда мы пойдем в «Хэрродс» и купим мне форму?

И она отвечала:

– Давай подождем до конца каникул, вдруг ты сильно вырастешь.

Приближался конец каникул, но мы до сих пор так и не сходили в «Хэрродс».

А также не побывали в Германии. Обычно мы ездили туда на неделю или две, погостить у моей бабушки в ее просторном доме в Шварцвальде, с бассейном и шелковистыми сосновыми иглами под ногами. Но этим летом мы, похоже, не могли себе этого позволить, и если мы не могли позволить себе полететь в Германию, то как, думал я, мы сможем оплатить обучение в школе?

К началу сентября мои родители подали заявления в местные государственные школы и внесли наши имена в очередь на зачисление. Они никогда конкретно не говорили, что у нас возникли финансовые проблемы, но было ясно, что дело обстоит именно так. У меня несколько дней болел живот, потому что я боялся, что в школе меня будут травить.

О, такие пустяковые, крошечные проблемы. Такие ничтожные заботы.

Оглядываясь в прошлое, я вижу одиннадцатилетнего себя: странноватый мальчик, среднего роста, худощавый. Голубые глаза матери, каштановые волосы отца, коленки, похожие на картофелины, насаженные на палки, недовольно поджатые тонкие губы, слегка высокомерное поведение. Избалованный мальчик, убежденный, что все главы его жизни уже аккуратно написаны и будут, как полагается, следовать одна за другой. Я оглядываюсь на него, и мне хочется врезать ему по его глупому, надменному, наивному лицу.

* * *

Присев на корточки, Джастин перебирал руками растения, которые он выращивал в огороде.

– Лекарственные травы: сажаем, выращиваем, применяем, – объяснил он мне, нараспев растягивая слова. – Крупные фармацевтические компании задались целью развратить нашу планету. Через двадцать лет мы станем страной наркоманов, получающих всякую дрянь по рецепту в аптеке, а государственное здравоохранение будет стоять на коленях, пытаясь заплатить за «конфетки» больной нации. Я хочу повернуть время вспять и использовать для лечения повседневных заболеваний то, что дает нам земля. Чтобы вылечить головную боль, вам не нужно восемь типов химических соединений. Твоя мать заявила, что отказывается употреблять таблетки и готова принимать мои настойки.

Я смотрел на него. В нашей семье мы все принимали таблетки. Не одни, так другие. Таблетки от сенной лихорадки, таблетки от простуды, таблетки от болей в животе и головной боли, от невралгических болей в детском возрасте и от похмелья. У моей матери даже имелись таблетки от того, что она назвала «грустными чувствами». У моего отца были таблетки от сердца и таблетки, замедлявшие выпадение волос. Таблетки от всего на свете. И вот теперь мы, похоже, будем выращивать полезные травы и сами делать лекарства. Что предполагало веру в их чудодейственные свойства.

* * *

Во время летних каникул у моего отца случился микроинсульт. Его последствиями стала хромота и нарушение нормальной дикции. Отец стал не похож на себя прежнего. Видя его состояние, я чувствовал себя непривычно уязвимым, как будто в крепостных стенах нашей семьи была пробита небольшая, но серьезная брешь.

Его личный врач, человек неопределенного возраста по имени доктор Броутон, который жил и принимал пациентов в шестиэтажном доме за углом, пришел осмотреть его после того, как отец вернулся из больницы, где провел ночь. Они с отцом сидели в саду, курили сигары и обсуждали дальнейшее лечение.

– Знаете, Генри, вам нужен хороший реабилитолог-физиотерапевт. К сожалению, все реабилитационные физиотерапевты, которых я знаю, просто ужасны.

Они рассмеялись, и мой отец произнес:

– Я не уверен, я больше ни в чем не уверен. Но я попробую. Если честно, я готов на что угодно, просто чтобы стать прежним.

Пока они беседовали, Берди ухаживала за аптекарским огородом Джастина. Было жарко, и на ней был тонкий муслиновый топик, сквозь который просвечивались ее соски. Она сняла мягкую холщовую шляпу и остановилась перед моим отцом и его доктором.

– Я знаю кое-кого, – заявила она, уперев руки в боки. – Просто удивительный человек. Можно сказать, чудотворец. Он использует энергию. Он умеет перемещать энергию ци по всему телу. Он избавил моих хороших знакомых от боли в спине. От мигрени. Я попрошу его прийти и посмотреть вас.

Я слышал, как мой отец запротестовал. Но Берди сказала:

– Нет, Генри, это самое малое, что я могу сделать. Самое малое. Я позвоню ему прямо сейчас. Его зовут Дэвид. Дэвид Томсен.

* * *

Тем утром я был в кухне с матерью, наблюдая, как она делает сырные оладьи. Неожиданно звякнул дверной звонок. Мать вытерла руки о фартук, нервно поправила концы завитых волос и сказала:

– Ах, это, наверное, Томсены.

– Кто? – спросил я, забыв про рекомендации Берди на прошлой неделе. – Какие еще Томсены?

– Знакомые, – с воодушевлением ответила она. – Друзья Берди и Джастина. Муж – физиотерапевт. Он будет работать с твоим отцом, попытается вернуть его в прежнюю форму. Она – дипломированный учитель. Будет учить вас дома, не очень долго. Согласись, что это просто здорово?

Я не успел попросить маму рассказать больше об этом стремительном и довольно шокирующем событии, потому что она открыла дверь. С отвисшей нижней челюстью я наблюдал, как они вошли в дом.

Первой вошла девочка, лет девяти-десяти. Черные волосы, стрижка под пажа, комбинезон с обрезанными штанинами, поцарапанные коленки, размазанный по щеке след шоколада. От нее веяло едва сдерживаемой энергией. Ее звали Клеменси.

Следом вошел мальчик моего возраста или чуть старше, белокурый, высокий, с темными мохнатыми ресницами, касавшимися, казалось, его острых скул. Руки были засунуты в карманы шикарных синих шорт, на глаза спадала длинная челка, которую он легко смахивал, мотнув головой. Его звали Финеас. Как нам сказали, Фин для краткости.

За ними вошла их мать. Ширококостная, бледная, с плоской грудью, длинными светлыми волосами и на вид слегка нервная. Это, как я потом узнал, была Салли Томсен.

И, наконец, вошел отец этих детей – высокий, широкоплечий, подтянутый, загорелый, голубоглазый, коротко стриженый брюнет с полными губами. Дэвид Томсен. Он крепко сжал мою руку в своих ладонях.

– Рад познакомиться, молодой человек, – произнес он тихо и вкрадчиво.

Затем он отпустил мою руку, по очереди улыбнулся каждому из нас и сказал:

– Рад познакомиться со всеми вами.

* * *

В тот вечер Дэвид настоял на том, что пригласит нас всех на ужин. Был четверг, и все еще было тепло. Тем вечером я потратил уйму времени на то, чтобы придать своей внешности некий лоск, причем не просто так, как обычно, когда было достаточно убедиться, что моя одежда чистая, пробор в волосах ровный, а манжеты – прямые, но более стильным образом. Мальчик по имени Финеас очаровал меня не только своей красотой, но и стилем одежды. Кроме синих шорт, он носил красную рубашку поло с белыми полосками на воротнике и ослепительно-белые кроссовки «Адидас» с белыми носками до щиколотки. В тот вечер я перерыл свой гардероб в поисках чего-нибудь столь же модного и спортивного. Все мои носки доходили мне до икр, только у моей сестры были носки по щиколотку.

А все мои шорты были из шерстяной ткани, а на всех моих рубашках имелись пуговицы. В какой-то момент я даже подумал, не надеть ли мне мой старый комплект спортивной формы, но быстро отказался от этой идеи, как только понял, что та с самого последнего урока все еще лежала, мятая, в моей сумке для физкультуры. В конце концов я остановился на простой синей футболке, джинсах и парусиновых туфлях на резиновой подошве. Я попытался зачесать непокорные волосы на брови, в подражание челке Финеаса, но они упорно сопротивлялись всем моим стараниям. Прежде чем выйти из комнаты, я смотрел на себя целых двадцать секунд, ненавидя свое ужасно глупое лицо, убогость моей футболки и унылый покрой моих джинсов John Lewis для мальчиков. Издав сдавленный рык, я пнул стену и направился вниз.

Фин был уже там, в коридоре, – сидел на одном из двух огромных деревянных стульев, стоявших по обе стороны от лестницы, и читал книгу. Прежде чем войти, я пару секунд смотрел на него сквозь балюстраду. Такого красивого, как он, я видел впервые в жизни. Я почувствовал, что мои щеки горят, а сам впился взглядом в его лицо, особенно в изящный контур губ: те как будто были вылеплены из самой мягкой, самой красной глины так, что даже кончик пальца оставил бы на них отпечаток. Его кожа напоминала тонкую замшу, туго натянутую на острые скулы, отчего казалось, что они вот-вот пронзят ее. А восхитительный пушок под носом – легкий намек на будущие усы!

Он снова мотнул головой, смахивая с глаз челку, и, равнодушно посмотрев на меня, пока я спускался вниз, вновь устремил взгляд в книгу. Я хотел спросить его, что он читает, но не стал. Я чувствовал себя неловко, не зная, где мне встать и как. Впрочем, вскоре появились остальные: сначала мои родители, потом девочка по имени Клеменси, которая шла вместе с моей сестрой – они уже познакомились и весело болтали друг с дружкой, потом Салли, потом Джастин и Берди, и, наконец, заключенный в круг света, падавшего на верхнюю лестничную площадку, Дэвид Томсен.

* * *

Что мне рассказать вам про Дэвида Томсена с точки зрения моего детского восприятия? Наверно, то, что он был красив. Но не мягкой, почти женственной красотой, как его сын, а более традиционной. У него была плотная щетина, которая казалась нарисованной, мощный, красивой лепки лоб, животная энергия, несомненная сила. Любой, кто стоял рядом с ним, невольно казался меньше, чем был на самом деле. Признаюсь честно, он в равной мере околдовывал меня и вселял в меня ужас. Скажу также, что в его присутствии моя мать вела себя странно, не кокетливо, а скорее более осторожно, как будто не доверяла самой себе. Он был одновременно напыщенным и приземленным, теплым и в то же время холодным. Я ненавидел его, но при этом понимал, почему другие его любят. Но все это было еще впереди. В тот первый вечер был тот самый первый ужин, когда все пытались показать себя с лучшей своей стороны.

* * *

Наша компания втиснулась за длинный стол ресторана «Челси китчен», рассчитанный только на восемь человек. Всех детей посадили за один конец стола, в результате чего я оказался локоть к локтю с Финеасом. Близость к нему привела меня в странное возбуждение: мои нервные окончания были наэлектризованы, а тело трепетало и жаждало чего-то такого, что мне по молодости лет было трудно понять. Так что у меня не было иного выбора, кроме как отвернуться от него.

Я посмотрел вдоль всей длины стола на моего отца, сидевшего во главе его.

При взгляде на него внутри меня как будто что-то оборвалось, словно ухнула вниз, на дно шахты, кабина лифта. Тогда я не понимал, что это за чувство, но теперь могу с уверенностью сказать: это был жуткий момент предвидения будущего. Я видел, как в обществе великана Дэвида Томсена мой отец внезапно как будто стал ниже ростом, а его право на место во главе стола, некогда столь неоспоримое и безоговорочно признаваемое всеми, пошатнулось. Даже не считая последствий инсульта, все за столом были умнее его, и я тоже.

Оделся он по-дурацки – в слишком тесный пиджак с темно-розовым платком в нагрудном кармане, который явно не гармонировал с его рыжими волосами. Я видел, как он ерзает на своем стуле. Видел, как разговор проносился над его головой, как облака в ветреный день. Видел, как он изучал меню дольше, чем было необходимо. Видел, как Дэвид Томсен наклонился через стол к моей матери, чтобы что-то ей сказать, а затем вновь откинулся назад, наблюдая, как она отреагирует.

Я видел все это, видел, и на каком-то подсознательном, но невероятно болезненном уровне уже понимал: у меня прямо под носом началась борьба за власть и уже тогда, в тот нулевой момент, мой отец проиграл.