Онлайн чтение книги Опечатки A Slip of The Keyboard
От всего сердца, через паховую артерию

Речь на Нореасконе 2004 года, WorldCon

Я написал всю речь на компьютере, но на самом конвенте она не открылась, поэтому это то, что я запомнил на память. Главное в речах – насмешить аудиторию. После этого она уже в твоих руках.

Меня зовут Терри Пратчетт. Если это вас удивляет, вы еще можете уйти.

Около шести месяцев назад я написал достойный научный трактат, собираясь сегодня прочитать его вам. Но за это время кое-что произошло. Поэтому, раз уж вы все здесь, я расскажу вам о своей операции. Оказалось, что у меня очень высокое давление, а мои таблетки только его повышают. Потом три месяца у меня было очень низкое давление и таблетки, которые не работали. При этом это были самые сильные из существующих бета-блокаторов, а это, братья и сестры, настоящее изобретение дьявола. Как будто на мозг кладут горячую салфетку.

А потом они во всем разобрались и решили, что раз уж среди моих близких нет больных пороком сердца, а у меня низкий уровень холестерина, я не курю, не пью крепкие напитки – ну, не пью много, – не имею лишнего веса и регулярно занимаюсь спортом, естественно, я заполучил какое-то сердечно-сосудистое заболевание. Я пожаловался на это, а они сказали: «Ну, не повезло, но даже в манекен может попасть молния». Они взвесили мой кошелек и нашли его слишком тяжелым для человека моего возраста, и мне пришлось пройти через ангиографию – это когда сердце изучают через пах. Конечно, сердце и пах в некотором роде связаны, но мне показалось, что они избрали слишком длинный путь. Сначала тебе дают что-то, от чего хочется спать, а потом позволяют наблюдать за операцией по телевизору. Они спросили: «Вы предпочитаете какую-то конкретную музыку?» Я ответил: «Ну, я об этом как-то не думал. У вас есть… Джим Стайнман?» «Разумеется», – ответили они, поставили Bat Out of Hell и приступили к работе. Я смотрел, что они делают. На экране было мое сердце. Я почувствовал, что вырубаюсь, и подумал: «Господи, как круто. Последним, что я увижу, будет мое сердце, которое всё еще бьется».

Потом пришлось поставить стенты. Это такие штуки, которые сжимаются. Если у вас проблемы с сердцем, вы наверняка следите за судами по этому вопросу, как и я, но с моими стентами вроде всё нормально.

Это гораздо более серьезная операция. Накануне ты разговариваешь с хирургом, и он говорит: «Совершенно не о чем беспокоиться, это очень просто, на следующий день мы вас уже выпишем, кстати, не подпишете эту бумажку?» – «А что это за бумажка?» – «Это согласие на проведение операции на открытом сердце при необходимости. Между прочим, мой сын очень любит ваши книги». Я сказал: «Если вы хотите и дальше радовать своего сына, может быть, вы будете поосторожнее завтра?»

Меня снова отвезли в операционную и дали чего-то веселящего. Потом я проснулся в своей палате, черт знает сколько часов спустя. Медсестра изо всех сил давила на мой пах. Что тут может сказать мужчина? «Где вы были в мои восемнадцать?» Я остановился на: «Что случилось? Всё ли прошло хорошо? Установили ли стенты?»

«Да, всё в порядке, но мы должны остановить кровотечение из артерии».

Кровотечение из артерии… ну, когда кровь течет из вены, она течет каплями. Когда из артерии, то потолок сразу же краснеет. Потом пришел хирург и заявил: «Всё отлично, всё просто прекрасно». Но что-то в его голосе намекало, что не так-то всё и отлично, так что я спросил: «Всё прошло хорошо?» многозначительным тоном. Он ответил: «Ну, пришлось немного попотеть». – «И долго я был в отрубе?» – «Около полутора часов, и, пожалуйста, не называйте это так». – «Ага, а “пришлось попотеть” – это такой медицинский термин, означающий “вы чуть не умерли?”» – поинтересовался я. Он сказал: «Вы очень плохо отреагировали на краситель, который мы используем для выделения сердца, но мы вас подняли [название я не запомнил, но что-то вроде нитроглицерина], и всё кончилось… хорошо». Очевидно, какая-то часть моего мозга перекрывает мне артерии в случае стресса. Как моя система кровообращения пережила пять миллионов лет эволюции, обладая такими интересными особенностями, мы никогда не узнаем, но они прописали мне лекарства, и теперь я чувствую себя… хорошо.

Потом хирург сказал: «Мы только не поняли, почему вы всё время кричали про бутерброды. Вы пытались сесть на операционном столе, а это, поверьте, не так-то просто, и говорили: «Вот же он! У него бутерброды».

«Ах да, припоминаю, – ответил я, – там был человек с бутербродами в руках. Он стоял в углу с подносом».

«А что это были за бутерброды?» – поинтересовался хирург.

«А я не знаю! Вы меня к нему не пустили! А иногда передо мной оказывался какой-то огромный нос, и громовой голос говорил: “Нет никаких бутербродов”».

«Да. Это, наверное, я», – согласился он.

Так вот, братья и сестры. Я бы предпочел, чтобы это были сэндвичи с огурцом. И чтобы корочки были срезаны! Это означает, что вы попадете в ад. Наличие чатни и сыра в Англии означает, что вы направляетесь в рай. Но так или иначе, я пережил этот бутербродный опыт. Приятно знать, что куда бы ты ни попал, по дороге тебе будет чем перекусить.

Но когда с тобой такое случается, ты начинаешь задумываться и задавать вопросы, которые тебя терзали уже некоторое время. Типа «И что тут вообще происходит-то?» или «А точно уже поздно покупать “порше”?»

Но самый главный вопрос все-таки – «И что тут вообще происходит-то?». И знаете, я не знаю. Но я точно уверен, что бутерброд брать не стоит.

Две недели назад в Великобритании проходил конвент, посвященный Плоскому миру. Самый крупный, который проводится раз в два года. Приехало очень много американцев. Американцев легко отличить, они всё время сидят в баре и поют песни вроде «Увенчав себя зеленым клевером». Видимо, их выпустили из Калифорнии, где такие песни строго запрещены.

Это был отличный международный конвент с семьюстами пятьюдесятью участниками, а для Великобритании это много. Вечером в воскресенье я смотрел на зал. Люди веселились, многие были в костюмах, и они вроде как продолжали создавать Плоский мир… и я увидел, что это неплохо.

В виде эксперимента мы создали систему гильдий. Гильдии соревновались друг с другом и зарабатывали очки. И, как я уже говорил, сижу я там, и вдруг милое маленькое созданьице, которое работает на Гильдию убийц, подходит и говорит: «Пиф-паф. С тебя два доллара». – «Нет уж, – говорю я, – это делается не так. Гонорар берут не с трупа». Поразмыслив, она отвечает: «Мой друг Кейт [еще один маленький человечек машет рукой] состоит в Гильдии алхимиков, и он может оживить тебя за три доллара». Борясь с трупным окоченением, я сую руку в карман и нахожу им игрушечной валюты конвента. Тогда девочка мило улыбается и говорит, что за пять долларов не будет убивать меня еще раз.

Удивительно, как жила эта анк-морпоркская система во время конвента. Через несколько часов после ее появления глава Гильдии торговцев присвоил казну гильдии, чтобы заказать убийство главы Гильдии убийц, а на второй день уже появились фальшивые деньги. Это было чудесно! Как будто Анк-Морпорк ожил! Я смотрел на людей, которые веселились и время от времени платили другим людям деньги за убийства, и думал: «Моя работа окончена».

Следующая моя книга называется «Держи марку!». Это роман о мошеннике, преступнике, аферисте, которого в некотором роде перевоспитала книга. Он понимает, что может не только убедить других людей в том, что он симпатичный малый. Он способен обмануть даже самого себя. Один мой друг, который читал черновик, сказал: «Все книги ведь автобиографичны в какой-то степени?» Такое могут сказать только друзья.

Да, я считаю себя мошенником. Я почетный гость на этом конвенте. В моем детстве – я вчера об этом уже рассказывал – почетные гости были в милю ростом, а сами целиком из золота. Среди них были Джеймс Блиш, Брайн Олдисс, Артур Кларк… во мне пять футов семь дюймов, и выше я уже не стану.

Хотел бы я сказать, что ставил перед собой какую-то цель, когда начинал писать книги о Плоском мире. Я просто думал, что это будет весело. В начале восьмидесятых издавали очень много плохого фэнтези. Правда, хорошего тоже, но все-таки в нем было слишком много черных или еще каких разноцветных властелинов. Я решил, что над ними надо немного подшутить. В результате появились «Цвет волшебства» и «Безумная звезда». Потом оказалось, что они продаются. Это меня очень удивило. Тогда я написал «Творцов заклинаний». Треть этого романа я сделал за одни выходные. Это случилось после того, как одна из атомных электростанций, на которой я был пресс-атташе, взорвалась. Ну, то есть не совсем взорвалась. Ну, немножко. Она, как бы это сказать, протекла. Чуть-чуть. Вы бы и не заметили. И никто не умер. Честное слово.

Просто я нервничаю из-за восьми лет работы пресс-атташе в атомной индустрии. Я никогда не видел настоящей ядерной аварии, но кое-что, с чем мне приходилось сталкиваться, еще хуже. С моей личной точки зрения.

Например, один человек пришел на атомную электростанцию в день открытых дверей и оказался слишком радиоактивным, чтобы его можно было пустить внутрь. На него среагировала машина, которая не должна пищать. По идее, она пищит – а лучше не пищит, – только когда человек уходит. Тут возникла проблема. Если человек прошел через рамку, которая не должна пищать, и она запищала, Комитет по вопросам здравоохранения и безопасности будет спрашивать, пищал ли он на выходе. И придется доказывать, что свой писк он взял с собой.

Как оказалось, накануне он разбирал авиационный высотометр времен Второй мировой войны на кухонном столе – ну, так в Британии развлекаются, – и все руки у него были в чистом радии. Так что мы его почистили и отправили людей в аккуратных белых костюмах забрать его столешницу и отнести ее в хранилище низкоактивных отходов. Мало каким кухонным столам так везет.

Да, кстати, я тут подумал. Если ты много общаешься с инженерами, невозможно не расхохотаться при словах «три полностью независимые отказостойкие системы». Я всё знаю о так называемом «факторе Фреда».

Он работает так. Кто-нибудь решает, что нужно построить атомную электростанцию. Ее проектируют ведущие технические архитекторы. Подсистемы разрабатывают квалифицированные инженеры. Подподсистемы – другие квалифицированные инженеры. Постепенно мы доходим до Фреда. Фред – неплохой парень, и плохим работником его тоже не назовешь. Он просто невинная жертва людской самонадеянности.

Фреду дали задание, инструменты и сказали, что у него есть час. Он должен подключить три полностью независимые – по идее – отказостойкие системы. Он делает, что ему сказано, и они действительно независимы, если не считать одного очень важного проводка в каждой системе, который проходит сквозь стену и идет на пульт управления. Фред сидит и думает: «И зачем мне сверлить три дырки, если одной хватит?» Он вынимает дрель, сверлит в стене одно отверстие и просовывает в него все три провода так, что они оказываются прямо под Остроугольным стеллажом «Рога и копыта», в отсеке, где очень маленький погрузчик переставляет очень много вещей. И вдруг однажды все три системы разом отказывают, к невероятному удивлению всех, включая Фреда.

Пока я работал в этой индустрии, инциденты типа «Фред» происходили регулярно. Например, невозможно, совершенно невозможно, слить радиоактивные отходы в туалет. Но Фреду об этом никто не сказал. И однажды после тяжелой рабочей недели он, моя верхнюю часть реактора, выливает ведро того, что считает грязной водой, в унитаз. И так получается, что дозиметристы, проверяя сточный колодец, слышат, как щелкает счетчик Гейгера. И где-то в колодце обнаруживается крошечный кусочек железа.

К сожалению, как раз перед тем, как они всё это проделали, огромный танкер уже забрал изрядное количество шлама сточных вод и отвез в большой резервуар местных очистных сооружений. Это еще неплохо. По крайней мере, они никуда не уехали. Но как найти несколько малюсеньких – меньше горошины – сварочных брызг, которые не слишком-то и радиоактивны, в восьмидесяти тысячах галлонов дерьма? Просто нащупать их не получится.

Собрали комиссию из работников очистных сооружений и атомной электростанции. Очень интересно было сравнивать концепции опасности и риска. Ядерщики говорили: «Мы всё знаем о радиации, мы найдем отходы, их легко обнаружить, это не проблема, но это же дерьмо!» А очистники: «Ну да, дерьмо, мы привыкли к дерьму, мы его едим и пьем, но ядерные отходы!»

В конце концов они придумали гениальный ход: всё это закачали в танкеры, отвезли на угольную электростанцию в центральных графствах и сожгли. Пепел положили на конвейерную ленту и прогнали под счетчиком Гейгера. Он засек три крошки железа, которые сохранили слабую радиоактивность, и на этом всё закончилось. Я был впечатлен. Столько усилий потребовалось для поиска этих крошек, которые были куда менее опасны, чем тот высотометр. Их поиск – вопрос скорее чести, чем безопасности. Вопреки распространенному мнению, ядерщики очень стараются не выпускать всякие опасные штуки в мир.

Я говорил с человеком, который перевозил эти отходы на танкере. Я спросил, боялся ли он. Он ответил: «Не особо. До этого я вез креветок, просроченных на три месяца. Вот это было страшновато».

Все, принимавшие участие в операции – включая меня, я ведь отвечал за взаимодействие с прессой, – получили маленькие неформальные сертификаты на память о приложенных усилиях. Инженеры склонны к весьма изысканному юмору, поэтому сертификаты были напечатаны на темно-коричневой бумаге.

А еще раз… Я не помню точно, что конкретно случилось и на какой конкретно станции, но Фред что-то опять сделал. Я весь день отвечал на звонки и был на таком взводе, что пришел домой вечером в пятницу, открыл компьютер и приступил к работе. Утром воскресенья моя жена прокралась наверх, сохранила файл и уложила меня в кровать. Это была последняя треть «Творцов заклинаний».

Я решил как можно скорее уйти из индустрии. Общения с прессой там было столько, что у меня мозги кипели. Кроме того, первые книги о Плоском мире продавались достаточно хорошо, чтобы у меня появилась такая возможность. Я уведомил их за месяц. Попрощались мы очень мило, мне подарили статуэтку из тусклого серого металла, которой я очень дорожу и держу у кровати, потому что она позволяет не включать свет по вечерам.

Я уволился… и начал писать больше. Возможно, новый рабочий темп привел к тому, что теперь я принимаю таблетки от давления. Если я не писал, я впадал в ужас. Я дошел до того, что я начинал новую книгу в тот день, когда заканчивал предыдущую. Одно время я писал по четыреста слов чистовика каждый день. Если книга заканчивалась через триста, я писал сто слов для следующей. Никаких оправданий. Умер мой дед, я поехал на похороны, написал четыреста слов. Рождество, послеобеденный сон, четыреста слов. Я жил так многие годы, потому что был твердо уверен, что если ты ничего не пишешь в этот момент, то ты и не писатель вовсе. Ты мошенник. К тому же я думал, что если прекращу писать, волшебство пропадет. И я добился кое-какого успеха. Книги продавались очень хорошо. «Мор, ученик Смерти» занял второе место в списке бестселлеров. Роман «Посох и шляпа» – первое, и он продержался в этом списке три месяца. И тогда я вошел в моду, из которой не вышел до сих пор. Я потерял счет проданным книгам. Я слышал цифру пятьдесят миллионов, в сорока пяти я уверен. Сложно уследить. Очень много книг, переводов, переизданий и прочего.

Проблемы были с Америкой. Кое-кто из вас видел, как я вчера на коленях умолял о «Хьюго». Я всегда мечтал стать стендап-комиком и готов на всё, лишь бы рассмешить публику. Хотел бы я получить «Хьюго»? Какой же почетный гость «Ворлдкона» без парочки премий? Я понимаю, что до этого меня считали недостойным, потому что ранние мои книги в США печатали в неправильном порядке, без корректуры, нарушая сроки, ставя на обложке неправильное имя… И так далее. А еще меня печатали и не говорили, что напечатали, и довольно часто. К девяносто восьмому году мне всё это так надоело, что я был готов официально передать права на публикацию в США британскому издателю, потому что некоторые из вас… а то и все, как мне думается, участвовали в переброске десятков тысяч британских книг в Америку, потому что не хотели ждать американских изданий. Моих издателей это совершенно не волновало.

На конвентах в США я подписывал одно британское издание за другим. Вам не кажется, что это странно? Редактор пытался мне помочь, но без поддержки это было нелегко.

А потом американский агент попросил меня подождать. Сказал, что всё меняется. И действительно, в «Харпер Коллинз» были большие перестановки, и наконец-то у меня появился издатель, который воскликнул: «Этот мужик продает газиллионы книг, но почему-то не у нас! Надо что-то делать».

Они нашли журналиста, который умел писать мою фамилию. Это уже было неплохо. В двухтысячном году мне даже устроили тур.

В девяносто шестом году один тур уже был, совершенно жуткий. Бо́льшую часть времени я мотался между аэропортами и питался только жирными шариками и солеными палочками, которые подают в самолетах. Всё остальное тоже было ужасно. Я больше так не хотел и, когда меня пригласили, отправил им длиннейший список требований вроде: «Я не собираюсь посещать радиопередачи под названием “Доброе утро, городгдеяникогданебылиоткудауедучерездвачаса”, «Я не согласен на перелеты, из-за которых буду попадать в отель после семи вечера…»

Да-да, приезжать в отель к полуночи очень неприятно. Кажется, это Рокки Фриско спас меня в Мэдисоне, штат Висконсин, потому что в отеле еды уже не подавали, а у него осталась холодная пицца. Настоящий разгул, а? Приезжаешь в полночь, жуешь холодную пиццу, встаешь в полседьмого и едешь на передачу «Доброе утро, городследянойпиццей»…

Короче, они на всё согласились. Я был в шоке. В двухтысячном году на самую маленькую автограф-сессию пришло больше народу, чем на самую большую в девяносто шестом. Пару лет назад был еще один тур, тоже довольно масштабный – пожалуй, даже покрупнее, чем в Англии. Кажется, я все-таки начал продаваться в Штатах. Как знать, может быть, через пару лет я добьюсь того, что можно было бы устроить уже году в девяносто шестом.

Я до сих пор чувствую себя мошенником. Я же всё это делаю для развлечения. У меня не было никаких планов. Первые несколько книг я написал для развлечения. И следующие тоже. Мне просто хотелось это делать. Это что-то мне давало.

Я сам был участником фэндома и ездил на конвенты года, может быть, три. Пару конвентов я видел в начале шестидесятых. И на «Ворлдкон» тоже ездил. Нашел работу. Стал встречаться с девушками. И тут меня закрутило что-то, что принято называть «реальной жизнью». Ну, когда работаешь в газете, особо реальной она не кажется.

В семьдесят третьем году конвент проходил рядом с моим домом, и я решил поехать. Прошло лет восемь с моего последнего конвента. Я приехал и не узнал ни одного человека. Этого я не перенес. Иногда я думаю, что бы случилось, если бы я вернулся в фэндом еще тогда. Хочу вам напомнить, что Салман Рушди занял второе место на конкурсе научной фантастики, который проводило издательство «Голланц» в конце семидесятых. Представьте, что было бы, если бы он победил. Аятоллы с Марса! Никаких проблем с «Сатанинскими стихами» бы не было – ведь их сочли бы научной фантастикой, а на нее всем плевать. Он бы ездил на конвенты. Стоял бы сейчас на моем месте. Ах, эти повороты истории…

Откуда берутся идеи? Я не знаю. Но читая научную фантастику, я понял, что могу читать и что-то другое. Я полюбил историю, чего от меня напрасно добивалась школа. Я сейчас переписываюсь со своим старым учителем истории, и мы отлично общаемся. Но на его уроках я не узнал ничего по-настоящему интересного. Ну, например, чуть ли не весь восемнадцатый век можно было брать с пабов деньги за вывоз мочи, а потом еще с дубильщиков за ее ввоз. Это очень интересный факт, а в четырнадцать лет еще и смешной.

Я должен признаться, что сейчас места на полках у меня больше, чем книг [раздаются крики]. Конечно, я не учитываю книги на чердаке, книги под кроватью в гостевой спальне, завернутые в бумаги книги в гараже. Это книги, которые, ну, просто есть. Ну как Стоунхендж. Ими никто никогда не будет пользоваться, но и избавиться от них нельзя. Да, у меня есть в доме пустые полки. Не меньше восьми футов пустых полок в новой библиотеке. Хотя нет. На прошлой неделе мы ходили к букинисту, я потратил там несколько сотен, и пустых полок осталось фута четыре.

Я заработал на писательстве кучу денег. Правда кучу. Но я горизонтально богат, если можно так выразиться. Я советую всем вести себя так же. Если вы вертикально богаты, то начинаете думать: «У меня много денег. Значит, мне нужно делать то, что делают все богатые». А что они делают? Они находят на карте Гштад и едут туда кататься на лыжах. Покупают яхту. Ездят на пляжи за полмира. Пожалуйста, никогда не покупайте яхту. Владеть яхтой – это примерно как бесконечно рвать сотенные бумажки, стоя под холодным душем. Гвоздь, самый обычный гвоздь, начинает стоить в пять раз дороже, если это морской гвоздь. Мой ассистент уговаривает меня купить легкомоторный самолет, чтобы он мог на нем летать. Но он учился водить истребитель, так что эта идея мне не нравится.

Горизонтально богатые люди не позволяют выросшим доходам диктовать свои вкусы. Вы любите книги и у вас появились деньги? Ну так купите еще книг! Поставьте новые хорошие шкафы взамен прогнувшихся полок. Или пристройте к кабинету библиотеку, как сделал я. И, конечно, покупайте то, что пригодится для лучших в мире поисков – для исследования вслепую, которое проводится без определенной цели, просто потому что это весело.

Давайте я расскажу вам, например, историю тарлатана, которую выкопал в газетах восемьсот пятидесятых годов. Тарлатан – это искусственный шелк, который делали, кажется, в нижней Саксонии. Какой-то минерал смешивали с клейстером, втирали в ткань и полировали. В результате получалось нечто, слегка напоминающее шелк, красивого зеленого цвета. Одна юная леди отправилась на лондонский бал для офицеров, уезжающих в Крым. Бал проходил знойным летним вечером. На ней было платье из тарлатана и туфельки из тарлатана. И еще сумочка из него же. Она протанцевала всю ночь в закрытом и довольно сыром бальном зале. Зеленые крошки падали с ее платья, когда она переходила от одного партнера к другому, и разлетались по залу. Вернувшись домой, она почувствовала себя дурно. А потом ей стало очень плохо. Через пару дней мучительной агонии она скончалась от острого отравления мышьяком. А всё потому, что при изготовлении тарлатана используется арсенат меди, то есть соль мышьяковой кислоты. Это ужасно. Это трагично. Но я писатель. Я вижу людей в вихре танца, прекрасную девушку, убийственный зеленый порошок в воздухе. И это чудесно! Извините. Короче, вы поняли.

Я читал старую книгу об алхимии. Там говорилось об австрийском алхимике, которого помиловал не помню какой император. Он предстал перед императорским судом по обвинению в мошенничестве – алхимик утверждал, что умеет делать золото. Но увидев императора, он сразу распознал симптомы отравления мышьяком и предложил вылечить его в обмен на свободу.

Он попробовал всё. Хлеб, мясо, воду. Императору становилось только хуже. Тогда алхимик взвесил одну из свечей, которые использовались в королевской спальне. Потом пошел на рынок, купил свечу того же размера и взвесил ее. Королевская свеча оказалась на целый фунт тяжелее, потому что фитиль был пропитан мышьяком. Очаровательно, правда? У меня есть несколько разных мышьяковых руд, и вообще это мой любимый яд. Ну так вот. Каждый вечер, когда в спальне зажигали свет, императора медленно травили. Я включил этот сюжет в «Ноги из глины».

Откуда я беру идеи? Да я их краду. Краду у реальности. Чаще всего она превосходит фантазию.

Хотел бы я рассказать, сколько еще бывало подобных случаев. В «Маленьком свободном народце» в деревне бытует традиция хоронить пастуха, приколов к савану клок овечьей шерсти, чтобы если умершему встретится какой-нибудь бог, то сразу понял бы, что перед ним пастух, который всю жизнь возился с ягнятами и не успевал в церковь зайти. Ведь у хорошего пастуха овцы всегда на первом месте. Я этого не придумывал. Так поступают в деревне в двух милях от моего дома. Больше всего мне нравится их договоренность с богом. Американцы иногда удивляются, почему ирландцы зовут себя лоялистами и при этом выступают против короны. Но лояльность переменчива. Она не означает слепой верности. Ты лоялен кому-то, пока он лоялен тебе. Пока ты ведешь себя, как положено королю, можешь быть нашим королем. Мне кажется, что скромные деревенские жители, прикалывая клочок шерсти к савану, говорят: «Если Ты такой Бог, как мы о Тебе думаем, Ты всё поймешь. А если не такой, то и катись». Плоский мир многим обязан таким странным суевериям.

Будучи подростком, я всё время читал. Я родился незадолго до изобретения телевидения, так что оно не сумело взять надо мной власть. Я исследовал все книжные магазины. Я читал каждую книгу, какую мог найти. Я всасывал сведения, как пылесос, и запоминал их только потому, что меня страшно радовало, сколько всего интересного в мире. Информация была везде.

Самой первой книгой, которую я купил себе, стал «Брюэровский фразеологический словарь». В моей карьере есть несколько вешек, и больше всего я горжусь днем, когда меня попросили написать предисловие к новому изданию этого словаря. Я собрал, наверное, все доступные варианты. Нет книги полезнее для автора фэнтези. Если мне хотелось узнать, как сделать цветочные часы и определять время по открывающимся и закрывающимся цветам, я брал «Брюэровский словарь» и читал об этом там. Вот откуда я беру свои идеи. Я вычитываю их в книгах. Как я пишу? Придумываю, сажусь и делаю. Объяснить это невозможно. Но я говорил с другими писателями. Когда никого постороннего рядом нет, мы все на этом сходимся. Правда, мы все по-разному понимаем слова «придумываю» и «делаю». А может, даже слово «сажусь».

Сейчас я пишу очередную книгу о Плоском мире. Для взрослых. У меня есть только название. Я знаю, что в моей книге будет детская книга под названием «Где моя корова?», и командор Ваймс будет читать ее юному Сэму Ваймсу, которому только что исполнился годик. Юный Сэм будет требовать чтения в шесть часов каждый день. Неважно, чем занят глава городской стражи, неважно, что он расследует важнейшее политическое убийство, он должен вернуться домой и почитать сыну «Где моя корова?». Это важно для них обоих.

В книге «Где моя корова?» очень немного слов, и у нее пожеваны углы. Сюжет прост: «Где моя коровка? Ты моя коровка? – Бе-е-е! Это же овечка! Это не коровка!» И так далее, с разными другими животными. Эта история знакома всем родителям. Ваймс читает ее каждый вечер и думает: «Зачем эта книжка городскому ребенку? Где он услышит блеяние и мычание? Единственный звук, который издают животные в городе, – это шипение мяса на сковородке». Оглядывая детскую, он видит барашков на обоях, кроликов, лисят и жирафов в сюртуках. И снова думает: «А как бы выглядела книжка для городского ребенка? В ней бы были нищие и белошвейки? Какие звуки издают попрошайки? Что-то вроде “Эй, если дашь мне пенни, я не вломлюсь в твой дом”».

И я точно знаю, что в этой книге, которую я пока только задумал, будет сцена, в которой Ваймс прочитает книгу в дохренадцатый раз. Книга вся будет в слюнях, потому что ребенок любит ее жевать. При этом Ваймс будет обдумывать очень сложное преступление, и эта книжечка станет поворотным моментом в расследовании. Я даже не знаю пока, что это за преступление![5][примечание добавлено позже] Так и случилось. Но совсем по-другому, чем я задумал.

Я говорил об этом с Нилом Гейманом, и он сказал то же самое. Он придумывает крошечный кусочек сюжета, оазис, который точно сработает, и не представляет, что будет его окружать. Моя книга называется «Шмяк!», потому что она основана на одноименной игре, которую можно купить в Великобритании. Это игра про гномов и троллей. Она спроектирована так, чтобы в нее играли гномы и тролли, и поэтому среди людей она не очень популярна. А еще это своеобразный поклон Дэшилу Хеммету и хороший способ описать таинственное убийство. « Шмяк. Именно такой звук издала дубина, войдя в соприкосновение с черепом». Это начало годится для чего угодно.

К несчастью для себя, одновременно я пишу следующую книгу из серии о маленьком свободном народце.

Писать две книги разом страшно вредно для здоровья. Я уже принимаю по шесть пилюль в день и удерживаю воду примерно так же хорошо, как сливная труба. Но при этом писать разом две книги очень умно, потому что можно отдыхать от одной и писать при этом другую. Теперь вы знаете, как я до этого дошел. И я точно так же пишу хорошие интересные сцены и не представляю, что с ними потом станет.

Я называю это техникой «долина облаков». Ты стоишь на краю долины, видишь тут колокольню, там высокое дерево, здесь утес, а всё остальное затянуто туманом. Но ты понимаешь, что раз это всё существует, значит, от одной точки можно добраться до другой. И ты идешь вперед. Когда я пишу, сначала я делаю черновик только для себя. Я прохожу вдоль долины и понимаю, о чем будет эта книга. Я уверен, что настоящие писатели так не делают. Например, Ларри Нивен берет кучу маленьких карточек и на каждой пишет скелет сцены. Я это знаю, потому что однажды мы хотели вместе написать книгу. Обсудив это, мы решили две вещи. Во-первых, любому из нас было разрешено использовать все идеи, которые мы придумали в процессе обсуждения. В конце концов, это всего лишь идеи. А во-вторых, мы поняли, что мы никогда в жизни не сможем совместно работать ни над чем, потому что наши стили работы в принципе не совпадают. Никто никогда не учил меня писать. Никто не говорил, что я делаю не так. Мой первый роман опубликовал первый же издатель, которому я его отправил. Так что я всему учился по ходу дела и теперь мне немного неловко, когда люди начинают читать книги о Плоском мире с «Цвета волшебства» или «Безумной звезды». Это не лучшие мои вещи. Это я, автор, вам говорю. В случае Плоского мира начинать с начала не стоит.

По-настоящему я горжусь книгами, которые написал для детей. Сегодня, разговаривая с детьми, я понял, в чем причина. Они спрашивали меня о черепахах. Потом снова спрашивали о черепахах. Тогда я попросил о черепахах больше не заговаривать. «Ладно, – сказали они, – тогда давай о слонах».

Когда ты пишешь для детей, нужно писать намного точнее. Нужно отвечать на все вопросы. Нельзя оставлять читателей в недоумении. Не стоит на них полагаться – многие пропуски они не смогут заполнить самостоятельно. При этом в наши дни дети очень неплохо соображают в нарративе. Им ясны все сюжеты. Помню, много лет назад моя дочь смотрела приключенческий фильм… ей было тогда восемь или девять… и она сказала, что чернокожий выживет.

Это было примерно на трети фильма – а мы все знаем, что в таких фильмах всегда убивают кучу народу. Я спросил, откуда она это знает. «Этот человек выживет, и эта женщина тоже, и этот черный. А другого черного убьют». Вообще-то она ошиблась, но рассуждала вполне логично.

Она уже понимала, как работают сюжеты. Умные дети часто это понимают. Так что мне довольно трудно писать детские книжки. Всегда нужно опережать читателей.

Я думаю, что причинил много зла миру фэнтези. Моя писанина не слишком-то интеллектуальна, но всё больше и больше людей делают по ней диссертации и дипломы. Получается, я фэнтези-постмодернист. Наверное, это потому, что я поставил в Анк-Морпорке завод по производству презервативов. Кстати сказать, тролль, который занимается упаковкой, решительно не понимает, почему женщины хихикают, когда он пакует «Больших парней». Но вы же не можете представить себе, что в Средиземье тоже есть такая фабрика? Я, к сожалению, могу. Но ее точно нет в Нарнии! А вот Анк-Морпорк вполне способен это пережить. Он может пережить почти всё.

Однажды один мой фанат, который занимается геральдикой, сказал, что мне бы не помешал герб.

Я спросил, могут ли его поддерживать бегемоты, как герб Анк-Морпорка. Он ответил, что для этого нужно быть королевой или городом. Я сказал, что я никак не город, но тем не менее мне ничто не мешает это сделать. «Что произойдет, если я так поступлю?» – спросил я. Он сказал, что это никому не понравится. Я решил, что на дворе две тысячи четвертый год и я это как-нибудь переживу. А еще ему совершенно не понравился девиз города: Quanti canicula ille in fenestra. Это переводится – по-моему, очень мило – как: «И почем эта собачонка в окошке?»

У меня есть тайный план. Когда полетит очередной шаттл, я хочу как-нибудь пронести на борт значок из «Последнего героя». Я подозреваю, что эта латинская фраза означает что-то вроде: «Идущие на смерть не хотят этого делать». Мой контакт среди космонавтов утверждает, что они не против.

Это было ужасно весело. Это принесло мне кучу денег. Я бы хотел быть настоящим писателем, правда. Я не обдумываю свою работу так уж тщательно. Я просто беру и делаю. Раз в месяц-другой я страшно удивляюсь, читая все эти статьи о том, как я потрясающе владею языком и как умно всё делаю. Не-а. Я просто пишу, как пишется. Я говорю это сейчас, потому не представляю, где еще я мог бы это сказать. А потом меня вдруг делают почетным гостем. Здесь полно писателей куда лучше меня, честно. Но я очень благодарен вам за то, что вы меня читаете. Мне нравится эта работа.

В следующем месяце Плоскому миру исполняется двадцать один. В Англии это до сих пор кое-что значит. Когда-то давно с этого возраста разрешалось пить. Но теперь пить официально можно где-то лет с восьми, а в Штатах – примерно с тридцати. Но так или иначе, это совершеннолетие.

Рад сообщить вам, что мое сердце ведет себя прилично, но теперь я собираюсь писать только по одной книге в год. Правда, тогда у меня появится свободное время. Моя жена недавно сказала, что когда мы последний раз были в отпуске, я за две недели написал четверть книги. Но это же было в Австралии! Там чудесно. Встаешь рано утром, птички поют, в холодильнике полно холодного пива, на часах шесть утра, солнце уже встало… я садился и писал, просто для развлечения. Мы отдыхали в маленьком отеле в тропическом лесу, но недалеко от моря. Там не было ни детей, ни собак. Почему? А потому что их там едят акулы. Если вас не съест акула, то до вас доберется крокодил. А если уж и крокодил вас не найдет, всегда остается морская оса (это такая медуза). Давай, погода просто чудо! Нам там очень понравилось. Особенно меня порадовали теннисный корт и поле для гольфа – их там не было.

Помню первую прогулку по тропическому лесу. Заходишь за угол, а там висит в паутине паук размером с ладонь. И что ты будешь делать? Естественно, его нужно обойти. По большой дуге. Где-нибудь с полмили. А потом мы лезли на скалу, держась за веревку, начинался дождь, я выискивал, куда поставить ногу… и вдруг увидел огромную змею, которая душила варана. Я крикнул гиду, что тут змея, а он спросил, какая змея. Я заорал: «Я вишу на веревке на скале, льет дождь, я соскальзываю вниз и не буду с вами играть в “Где моя змейка!” Как по мне, это питон». «Почему вы думаете, что это питон?» – «Потому что у этой игуаны глаза сейчас выскочат а-а-а».

Он поднялся и сказал: «Всё в порядке, просто пните ее в кусты». Мы аккуратно затолкали ее в кусты. Такова была моя первая прогулка по тропическому лесу. Так родился «Последний континент».

Я помню, как первый раз летел в Австралию. Посреди ночи мы пролетали над Тихим океаном. В небе громоздились кучевые облака, похожие на прическу Мардж Симпсон. Я смотрел на них и попивал бренди (вы же понимаете, что летел я не в экономклассе). Было очень тихо. Потом я пошел почистить зубы перед сном и увидел себя в зеркале. И сказал сам себе: «Как ты вообще здесь оказался? Слава богу, в мире нет никакой справедливости».

И прямо сейчас я чувствую то же самое.

Спасибо за внимание, дамы и господа.