Онлайн чтение книги Оправдание острова
Глава четвертая. Юстин

Вряд ли найдется перо, достойное описать княжение благочестивого Юстина, князя-регента, после долгих просьб согласившегося занять место опекуна при малолетнем Парфении, сыне преждевременно ушедшего брата своего Михаила. Если даже найдется такое перо, то трудно – ох, как трудно – будет ему вывести казенные слова опекун или, чего доброго, регент , в то время как благочестивый князь Юстин с первого же дня стал для отрока Парфения вторым отцом .

Заскрипит это перо несмазанной осью, заелозит по бумаге, споткнется почуявшим волка конем и предпочтет казенщине теплое слово отец . Первый ли, второй ли – кто озаботится таковым счетом и кто вообще сочтет это заботой? Главное, что – отец . Именно это слово первым слетело с уст сироты, когда дитя в положенное время начало говорить.

Вторым словом было мать , обращенное к благоверной княгине Гликерии, жене князя Юстина. Имея за плечами полную тревог юность – бедную, но честную; непростую, но прекрасную, – княгиня стала для ребенка примером немеркнущего. Мерцанием беспримерного, мерой и пределом.

Ксения

О выборе. Эта глава написана человеком, который одновременно сделал два взаимоисключающих выбора. Речь о Прокопии Гугнивом, описавшем царствование князя-регента Юстина. Описание отличает особый стиль повествования, который кто-то удачно назвал приподнятым. Он так непохож на стиль прочих хронистов.

Много лет назад была найдена удивительная – можно сказать, сенсационная – рукопись. Она озаглавлена Истинная история князя Юстина, написанная Прокопием Гугнивым . В Прокопиевой келье ее заметили в трещине дымохода.

С тех пор как монастырь начал отапливаться одной большой печью в подвале (это произошло еще до Прокопия), келейная печь уже не топилась, и хронист, по всей видимости, решил ее использовать как тайник. Замечу, что реставрация Спасо-Островного монастыря время от времени возобновляется – одному Богу известно, каких находок нам еще ждать…

Хранение рукописи в тайнике не было пустой прихотью автора: она содержит сведения, мягко говоря, противоположные тому, о чем он сам говорил в хронике. Судя по найденному документу, Прокопий собирался его обнародовать. В тайнике же он остался, вероятно, вследствие внезапной смерти автора.

На последнем листе рукописи помещена загадочная приписка. В опубликованном виде она выглядит так:

Строение этой фразы необычно, и смысл ее темен. Ясно лишь, что она как-то связана с пророчеством Агафона Впередсмотрящего. Но – как?

Итак, украв у Острова предсказания о будущем, Прокопий в то же время обогатил его знаниями о прошлом. Уже из заглавия найденного текста следовало, что история в хронике была неистинной . Поскольку писались две истории параллельно, получалось, что выбор Прокопия осуществлялся одновременно в пользу истинного и ложного.

Отделив в своих писаниях истину от лжи, Прокопий как бы не ставил на этом точки. Возможно, он даже допускал, что с течением лет истина и ложь поменяются местами (такое случалось в его жизни), и предоставил потомкам давать оценки самостоятельно.

Дети, которым предстояло вступить в брак, трех лет от роду были обручены. Они стали поистине украшением Острова, двумя самыми прекрасными цветами нашей земли. Всем казалось, что от их голов исходит сияние, и были они как два маленьких солнца. Появление их на улице в пасмурную погоду разгоняло тучи, так что можно было сказать, что светит сразу три солнца, и они грели всех. Самих же детей, благословенных Парфения и Ксению, согревала их любовь к Юстину и Гликерии.

Если Парфений своим поведением напоминал прочих детей своего возраста, то с Ксенией дело складывалось иначе. Она детских игр не любила и их сторонилась, отчего несведущим и не обладающим тонкостью чувств могла показаться нелюдимой и даже диковатой. На деле же кажущаяся нелюдимость отражала ее внимание не к земному, но к горнему. С младых ногтей образцом для нее являлась Гликерия, светоч целомудрия и чистоты.

Гликерия была второй женой Юстина. Первая его жена Агафья оказалась бесплодна, и оттого князю пришлось с ней расстаться. До этого Юстин и Гликерия пытались излечить Агафью от бесплодия, но так как усилия их оказались столь же бесплодны, сколь и Агафья, Юстину скрепя сердце пришлось взять в жёны Гликерию.

Заботу о Ксении взяла на себя тетка ее Клавдия, коротавшая свои дни на Побережье. Детей, однако, решили не разлучать, и время они обычно проводили вдвоем, то во Дворце, то у моря.

Остается лишь сокрушаться, что не хватает мне умения описать доброту и мудрость людей, взявших опеку над малолетними. Как тут не заплакать о себе, что в Афинах не бывал и в академиях не учился, что груб умом и чувствами низок? Что, наблюдая игры, поначалу не понимал их сокровенной воспитательной сути, когда, играя, скажем, с благочестивой четой в чет и нечет, чудесные чада уже в ранние годы научились отличать одно от другого, в то время как даже отмеченные чинами различают их неотчетливо.

В лето восьмое регентства добродетельного Юстина у воспитуемого Парфения вошло в обычай играть в ножички. Игра эта развивала точность и ловкость, столь необходимые будущему властителю. Искусство метать нож в повороте, которому Парфения учила благомыслящая Гликерия, было средством борьбы с неповоротливостью, до некоторой степени свойственной означенному сироте, да и в целом в общественной жизни такое искусство всегда, как говорится, небесполезно. Игре в ножички ребенка начали учить с той поры, когда всякое учение дается легко.

Иное дело мы, взрослые, неспособные не то что научиться метанию в повороте, но и запомнить малое количество иноземных слов. Оттого перед прибывшими с Большой земли стоим безъязыки и немы, не в силах даже поприветствовать их, молчу уже о сложных материях, как то философский дискурс или, примерно говоря, построение силлогизма. Без языка не заведешь ни простой дружбы, ни более тесных отношений, отчего до сих пор так мало у нас межгосударственных браков. Но о сем оставим глаголати и на предлежащее возвратимся.

Во время игры Гликерия, как поистине вторая мать, неусыпно следила за тем, чтобы ни один из ножичков не полетел в сторону наследника княжеского трона. Когда же диавольским наущением ножичек все-таки полетел в его сторону, малолетнего Парфения спас крик предназначенной ему в жёны малолетней же Ксении. В тот час она гуляла со своей родней у моря. Проходя мимо скалы, напоминающей башню, она коротко крикнула:

Нож!

И этого было достаточно. Преодолев неповоротливость, мальчик успел сделать пол-оборота, и нож, летевший ему в сердце, вонзился в предплечье.

Это оказался больших размеров нож, и брошен он был искусно, так что, если бы не крик, всё могло бы кончиться для Парфения плачевно. Вне себя от гнева, благорассудная Гликерия велела тут же отрубить голову отроку, неосторожно бросившему нож. Некоторые лжецы или просто люди несведущие вспоминают, что отрубленная голова якобы заговорила. Если же принять во внимание, что именно она говорила (а я не желаю этого повторять), то история с говорящей головой представляется совершенно недостоверной.

Ксения

Самой игры в ножички я не видела (мы находились слишком далеко от игравших), но почувствовала, чем они там, на севере Острова, сейчас занимаются.

Мы гуляли по берегу моря около нашего замка. Впереди шла тетушка Клавдия, сестра моего умершего отца, которая занималась моим воспитанием. Шла по полоске прибоя, подобрав подол платья. Держала его обеими руками, высоко – выше колен, и всё равно часть подола скользила по мокрому песку, то и дело погружаясь в дрожащую морскую пену. В этот день я обратила внимание на ноги Клавдии. Они были, говоря современным языком, x-образными. Внезапно я почувствовала укол беспокойства и, еще не понимая, что делаю, закричала:

– Нож!

– Отчего ты закричала «Нож!»? – спросила тетушка, не замедляя движения.

– А отчего у вас x-образные ноги? – ответила я вопросом на вопрос.

Клавдия не поняла ни моего крика, ни вопроса, я тоже не поняла ни того, ни другого – вырвалось просто. Я находилась, вообще говоря, не здесь. Видела в далеком Городе Парфения, слышала в непроглядном будущем слова. Такое, впрочем, случалось и с Клавдией, сказавшей про меня однажды: проблемный ребенок . Я думаю, это у нас семейное.

Парфения мой крик спас. Каким-то странным образом он услышал его (мои слова суженый слышал с любого расстояния) и повернулся в мою сторону. Этого было достаточно, чтобы нож попал не в сердце, а в плечо. Из двух версий события, предложенных Прокопием Гугнивым, к истине ближе та, которая отражена в Истинной истории .

В лето двенадцатое регентства Юстина преданная супруга его Гликерия, этот сосуд целомудрия, основала Дом благочестия, в который селила женщин, прежде торговавших своим телом, но вставших на путь исправления. Чтобы не возникло у них искушения предаться прежнему греху, из Дома удалили мужчин, кроме одного лишь привратника Евлампия 92 лет. Покаявшиеся (они называли друг друга сестрами) шили повседневную одежду. Раз в неделю, в воскресный день, одна из сестер ездила на торг, где сшитые вещи продавались, а вырученные деньги шли женщинам на пропитание.

В лето четырнадцатое регентского правления князя Юстина светоч человеколюбия Гликерия создала еще один такой дом, а затем еще и еще. Нравы на Острове улучшились настолько, что некоторые стали бояться, что в конце концов здесь прекратится деторождение. Или же оно будет осуществляться каким-либо более безгрешным способом – например, почкованием. Между тем, главное предназначение правящей четы – воспитание княжеской пары – выполнялось в высшей степени ответственно, хотя и медленно.

В лето восемнадцатое правления праведного Юстина события развивались, как всегда, без спешки. За восемь лет, прошедших со дня памятной игры в ножички, юные Парфений и Ксения стали старше лишь года на полтора. Это показывает, каким непростым было воспитательное дело благочестивых Юстина и Гликерии.

Они справедливо рассудили, что в таких случаях торопиться не следует, и естественное замедление времени Парфения и Ксении ни в коем случае не следует искусственно преодолевать. Юстином и Гликерией было замечено, что время в детстве неторопливо. Таковое открытие позволило им считать годы Парфения и Ксении особым образом, деля их на три, а иной раз и на четыре. Это, конечно, вынуждало их оставаться у власти дольше, чем предполагалось, но уж так были устроены эти люди, что не могли оставить своих подопечных недовоспитанными.

Если для надлежащего воспитания понадобится и сто лет, говорил, бывало, Юстин, значит, столько и будем над этим трудиться.

Убежден, что не нужно сравнивать время разных людей или говорить: тот прожил долго, а вот этот нет. Каждый прожил столько, сколько ему благопотребно для достижения жизненной цели. Ведомо всем, какая путаница наступает, едва лишь мы начинаем говорить о времени, возрасте и тому подобных материях. Тут же выясняется, что время у каждого свое, и оттого-то так трудно людям находить общий язык.

Вот почему не всякий знает свой возраст. Не редкость ведь семьи, где возраста не знает никто, хотя там представляют, допустим, кто старший в роде. Если же пребывают в неведении и относительно этого, то о возрасте договариваются. Время хорошо тем, что о нем всегда можно договориться.

В лето двадцатое правления мудрейшего Юстина он охотился на зайца. И не успел он поставить силки, как с небес упал огромный змей, и все ужаснулись. И был гром и стенание земли, люди же разбежались. И понял князь, что это был знак свыше, чтобы отвратить его от охоты на зайцев как занятия неблагочестивого. И с тех пор на охоту он больше не ездил.

В лето двадцать пятое правления благороднейшего Юстина на Остров прибыл эллинский философ Евсевий. Видя праведную жизнь князя, Евсевий изменил строй своих мыслей и принял крещение. Будучи человеком небедным, он дал князю 300 динариев на благоустройство Острова. Движим любовью к своему народу, все до последнего динария бессребреник Юстин без промедления потратил на благие дела, Евсевию же дал хартию с обещанием, что на том свете пожертвованные деньги вернутся тому сторицей.

Через год Евсевий скоропостижно скончался, и, когда его хоронили, в руки ему была вложена означенная хартия. Спустя несколько недель он явился во сне Юстину со словами: возьми свою хартию. И тогда раскопали могилу, и обрели Евсевия сидящим со свитком в руке. Когда же пытались взять этот свиток, то покойный не дал его никому, кроме князя. После того как Юстин хартию взял, Евсевий снова лег. И все прочли в ней написанное: я, Евсевий Философ, подтверждаю благоверному князю Юстину своеручной подписью, что получил долг сторицей. Узнав об этом удивительном событии, многие состоятельные люди давали деньги князю Юстину без боязни и, можно даже сказать, с радостью.

В лето двадцать шестое правления Юстина в кувшин с вином заползла змея и выпила всё вино. От этого она так распухла, что не смогла выползти. Когда же кувшин принесли премудрому Юстину, князь сказал змее с кроткой улыбкою:

Сначала отдай нам выпитое тобой вино, и только тогда сможешь выйти наружу.

Изрыгнув через какое-то время вино, змея освободилась. Находившиеся же при этом пали ниц и прославили великую мудрость князя.

В лето тридцатое правления Юстина случилось великое несчастье: сентябрьской ночью запылал княжеский Дворец. Его долго тушили, а когда наконец это удалось, то в княжеской спальне обнаружили два обугленных тела. Это были тела Юстина и Гликерии. Так сгорели два светоча благочестия, и спальня стала им усыпальницей.

Парфений

Не всё из того, что сказано Прокопием в хронике, следует считать ложью. Прокопий справедливо указывает, что у каждого человека время свое, да и оно может меняться в разные периоды его жизни. Прав он и в том, что каждому человеку долгота и ритм времени даются по потребности. Иной раз нужно больше времени, чтобы что-то понять или, наоборот, объяснить другим.

Да, у всех людей есть общее время, но оно – не более чем пунктирная линия, с которой соединяются личные времена каждого из нас. Потому некоторые живут двадцать лет, а некоторые двести. Или девятьсот. Их личное время – это реальность, а общее время – чистая условность. Желание сделать вид, что всё связано. Как-то даже неожиданно, что Прокопий это понимал.

Что до незаконного стремления Юстина и Гликерии править как можно дольше, то оно не отменяло правильности их подсчетов. Мы с Ксенией, словно чувствуя (она-то точно чувствовала), что наша жизнь несколько затянется, не торопились взрослеть.

В отличие от прочих хронистов, Прокопий старался держаться поближе к княжескому двору, объясняя это тем, что ему как историку необходимо получать информацию из первоисточника. Время от времени он даже показывал князю написанное, что, прямо скажем, трудно объяснить какой-то необходимостью.

Оправдываясь, Прокопий говорил, что делал это по велению сердца, не в силах скрыть своей любви к правящим особам. Впрочем, как показала тайная рукопись Прокопия, веление его сердца в течение дня могло меняться до неузнаваемости.

Да, была в Прокопии некая двойственность, ведь даже незнакомые с Истинной историей современники называли его человеком с двумя языками . Подобно большинству художественных высказываний, образ этот не считался с реальностью, ибо у историка не было, как известно, ни одного. Во внеязыковом отношении реальность была тоже не так проста, как это кажется на первый взгляд. Либерализм не был сильной стороной Средневековья, а опыт того же Прокопия говорит о том, что порой и одного языка было много.

Разумеется, столь радикальное отличие двух Прокопиевых версий истории производит неблагоприятное впечатление. Две истории должны вроде бы дополнять друг друга, но от их соединения объем истины не увеличивается, потому что ни та, ни другая не ставили своей задачей поиск истины. Это несколько отличается от того, к чему мы (имею в виду нас с Ксенией) привыкли в Средние века.

В ту далекую эпоху история была в большей степени историей, потому что смотрела на вещи менее предвзято. Современная же историческая мысль формируется обстоятельствами, далекими от описываемых событий. Она зависит от политической целесообразности, что превращает исторические сочинения в инструмент борьбы. Вот почему нынешний историк в том или ином смысле – участник событий, и взгляд его – это взгляд сбоку. Средневековый же историк смотрел сверху.

Прокопий Гугнивый сверху не смотрел и, следовательно, опередил свое время. Может быть, именно поэтому издателями Истории Острова было принято решение в приложении к главе о князе Юстине опубликовать также Истинную историю . Правильное решение.

Любопытно, что истинным в официальной истории сам Прокопий считает только рассказ о Ксении и обо мне. Поскольку пишет он о нас с симпатией, мне это, не скрою, приятно. В ту часть потустороннего мира, где он сейчас находится (здесь возможны варианты), посылаю ему свой искренний привет.