Онлайн чтение книги Опыт борьбы с удушьем
Глава 3. Бяша

1

Женя опаздывала. Занятия начинались в шесть в большой биологической, а надо было еще сдать шубу в гардеробе и подняться по лестнице на второй этаж. Женя торопилась, потому что ей уже порядком надоело входить в заполненную до отказа аудиторию и подниматься на свое место под взглядами всего курса и лектора, который обязательно отпускал какую-нибудь шуточку в ее адрес. Без году неделя на биофаке, а Женины опоздания уже стали притчей во языцех. На факультете Женя встретила Галку Зервас, свою одноклассницу из школы на Кутузовском. Как и Женя, Зервас отработала год лаборанткой и поступила на вечернее. Галка утверждала, что если бы у Жени грудь была поменьше и она не надевала бы подчеркивающие фигуру платья, то на нее не смотрели бы с таким пристальным вниманием. Женя про себя думала, что у Галки грудь тоже не маленькая, но к ней столько взглядов не приклеивается.

За три месяца с начала занятий Женя ни разу не встретилась с Витькой. Занятия на вечернем отделении начинались поздно, в шесть вечера, когда большая часть студентов уже расходилась по домам, может быть, в этом была причина. Однако она регулярно сталкивалась с Игорем и Антоном, а Витька как сквозь землю провалился. Несколько раз Женя специально подходила к стендам, где была вывешена информация дневного факультета, думала, что, может быть, увидит его там или хотя бы прочтет фамилию в одном из объявлений, но тщетно.

Когда ей надоело охотиться за Витькиной тенью, Женя засела за учебники.

Она твердо решила закончить год с круглыми пятерками, чтобы перевестись на дневное отделение.

…Пока она переодевалась, двое старшекурсников, сидевших в кожаных креслах у больших дубовых столов в холле у входа, пожирали ее глазами. Это повторялось уже неделю. Женя опаздывает, торопится, а парочка сидит и рассматривает ее, как в театре. Один из них менялся, но вот второй зритель был постоянным. Женя уже знала, что это Бяша. Еще в самом начале Маша Шахова провела ее по факультету, показала, где буфет и курилка, и привела к себе на кафедру генетики. В рекреации рядом с кафедрой стояли большие круглые деревянные столы, но стульев не было. На стенах висели две огромные картины. Три коровы и теленок, и напротив – одинокая задумчивая корова. На одном из столов лежал парень, закинув руки за голову.

– Привет. А ты что здесь? – спросила его Маша.

Парень оперся на локоть и осмотрел Женю с головы до ног. Потом перевел взгляд на Машу.

– Ты задумывалась когда-нибудь, почему коровы? Кто придумал, что на кафедре генетики должны висеть коровы, и почему они такие огромные?

И он опять улегся на стол.

– Кто это? – спросила Женя, когда они отошли.

– Бяша.

– Это Бяша? – Женя удивилась. Немодные очки в тонкой золотой оправе никак не вязались с обликом бретера, который она себе составила по Витькиным рассказам.

– Да, а что? Ты-то откуда о нем знаешь? – спросила Маша.

– Витька рассказывал. Ты заметила, что у него носки какого-то немыслимого салатного цвета? Где он такие взял?

– На носки я как-то не смотрела, – развела руками Маша, – не могу сказать, что эта часть мужского туалета меня особенно интересует.

– Не скажи, – не согласилась Женя, – носки – это очень важно, по ним многое можно сказать о мужчине.

– Я слышала про руки, уши и даже носы, по которым можно сказать что-то о человеке. Но носки? Интересно, и что же ты можешь сказать по его носкам?

– Что мужчина, который надевает носки такого кричащего цвета, много о себе думает. С другой стороны, то, что у него брюки слишком короткие, говорит, что он хочет казаться тем, кем не является на самом деле.

Маша остановилась.

– Мать, это глубоко. Может, тебе на психфак перейти?

– Отстань, – отмахнулась Женя.

И вот теперь этот Бяша уже неделю встречает ее в холле и провожает взглядами. Когда она прошла мимо него к лестнице, Бяша закинул ногу на ногу и изобразил, что погружен в оживленную беседу. Носки были красного цвета.

Женя поднялась на один пролет, поняла, что забыла взять номерок в гардеробе, и повернула назад. Бяша в это время успел пойти за ней и стоял в начале лестницы. Делать нечего, он поднялся выше и остановился на площадке. Женя, взяв номерок, стала подниматься ему навстречу, Бяша смотрел на нее, но так ничего и не сказал. Она прошла мимо и поднялась на следующий пролет. «Ну надо же, робкий какой», – подумала Женя. На стене висел стенд с факультетской газетой и объявлениями, и Женя специально остановилась рядом с ним, чтобы дать Бяше возможность подойти. Он сделал шаг на одну ступеньку и остановился, не решаясь двинуться дальше.

Поднявшись еще на пролет и выйдя на балюстраду, Женя оглянулась вниз.

– Молодой человек, я же вижу, что вы хотите со мной познакомиться. Так подходите, что вы боитесь?

Бяша замер на месте, Женя повернулась и побежала к себе в аудиторию. Под взглядами всех присутствующих, в полной тишине, она пробралась на свое место рядом с Зервас, пока лектор профессор Гапочка демонстративно молчал и дожидался, когда она усядется.

Через несколько минут дверь в аудиторию открылась, и Бяша просунул голову внутрь. Он оглядел аудиторию, не заметил Женю – и исчез.

В перерыве, выйдя в коридор, Женя увидела его. Бяша шел к ней.

– Могу ли я узнать, как вас зовут? – церемонно спросил он.

– Виолетта. – Почему Виолетта, Женя сама не знала, это был первый раз в жизни, когда она вместо своего имени назвала имя оперной героини.

– Очень приятно, в таком случае, Альфред. – Жене сразу понравилось, что он так быстро нашелся. – Куда ты исчезла так внезапно? Я обошел все аудитории. Все до одной аудитории вечернего факультета.

– Я видела, как ты заглядывал, но меня не заметил, – призналась Женя.

– Я хотел тебя пригласить в «Сайгон». Мои друзья уже там, занимают места. Так что выходить надо срочно.

Про «Сайгон» – огромный пивной бар в районе Киевского вокзала – Женя, конечно, слышала, но ни разу там не была.

– У меня занятия до десяти. Гапочка меня уже видел, если я вот так исчезну, могут быть проблемы.

– Ерунда, – отмахнулся Бяша, – он и внимания не обратит. Главное, он отметил, что ты пришла. Пойдем, будет весело.

У входа в двухэтажное здание, несмотря на мороз, толпилась очередь. Двое вышибал со сломанными носами осаживали особо нетерпеливых. «У нас занят стол!» – прокричал Бяша, и они протиснулись сквозь обшитую чугунной решеткой дверь с мутным пластиком вместо стекла.

– Видела их уши? – спросил Бяша, пока они с Женей раздевались в гардеробе. – Сломанные ушные раковины, из-за этого у них уши похожи на пельмени. Носы тоже. Они здесь все бывшие боксеры.

В зале было не протолкаться. Женя обратила внимание, что почти все столы завалены ошметками от креветок.

Со второго этажа Игорь уже махал им рукой. Кроме него и Антона с ними был Марат, который встал и поцеловал Жене руку. Мужчины спорили, где пиво лучше, в «Пльзене» в Парке культуры или здесь, в «Сайгоне». Женя сразу опьянела от нескольких глотков неразбавленного чешского пива и налегала на закуску: сыр гермелин, очень похожий на камамбер, и кнедлики. Она поймала Бяшин взгляд.

– Очень симпатичный костюмчик, тебе идет, – не отводя глаз, проговорил Бяша.

– Спасибо, – улыбнулась Женя. – У нас родственники во Франции, они привозят иногда одежду.

– Я обратил внимание, ты всегда потрясающе одета. Ты не похожа на советскую девушку.

Женя немного смутилась и перевела разговор:

– Почему тебя все называют Бяша?

– Так еще со школы повелось. Фамилия Бялый. Бяша поэтому… А зовут меня на самом деле Савелий.

– Какое редкое имя. И длинное. Что, тебя мама зовет каждый раз: «Савелий!» – когда обед готов?

– Нет, для семьи я – Севка. Отец, когда вернулся с фронта, начал называть меня «сявка», так у них в полку называли молодняк, новобранцев. А мама обиделась, говорит: «Почему сявка, это очень грубо. Пусть будет Севка», – и прижилось.

2

31 декабря Женя в полном одиночестве наряжала елку. Вся семья уже уехала к бабушке. Она не могла решить, с кем идти встречать Новый, 1966 год, с Бяшей или с Арсеном, математиком. Они оба по очереди звонили ей и настойчиво требовали ответа. Она сомневалась. Арсен пригласил ее на новогоднюю вечеринку в Главное здание, где он жил в общежитии. Об университетских отмечаниях Нового года по Москве ходили легенды, и многие готовы были буквально на все, чтобы туда попасть. Жене тоже было любопытно, тем более что она помнила Витькины рассказы об этих «вечерухах». «Может быть, и он там будет?» – подумала она и вдруг обратила внимание, что обычного замирания сердца, как всегда бывало, когда она вспоминала Витьку, на этот раз не произошло. Сценарий, который она бесконечно проигрывала у себя в голове: она будет с кем-то невероятно красивым и талантливым, в ослепительном платье, Витька побледнеет и остановится, не зная, что сказать, потом пошутит, отводя глаза, а она ему скажет нечто такое проникновенно-мудрое, что он сразу осознает всю необратимость своей ошибки, – перестал ей быть интересен. А ведь во многом ради такой встречи Женя и поступала на биофак…

Раздался очередной звонок. Это был Бяша. Женя услышала в трубке писклявый голос его матери: «Что же это такое, уже девять часов, а ты до сих пор не можешь уговорить эту принцессу встретить с тобой Новый год». Смешно, но Женя вдруг сразу решила, что пойдет с Бяшей.

– Все, осталось только последнее, – бодро сообщила она. – Я уже притащила лестницу, сейчас надену верхушку и выхожу.

– Не понял, какую верхушку, что наденешь? – Бяша казался озадаченным, что было даже приятно, обычно все ему было нипочем.

– Не важно. Так, где это будет?

– Увидишь. Бери такси и останавливайся у «Армении». Я там тебя буду ждать.

Подъезжая, из окошка такси Женя еще издали заметила его высокую фигуру. Савелий расхаживал по улице, немного покачиваясь на длинных ногах.

«Смешной, как будто всю жизнь провел на корабле. Тоже мне, пират», – подумала Женя.

Бяша забрался в такси и повез ее в высотку на Баррикадной, к своему однокласснику Владику Воробьеву. Народу было немного, человек десять. Женя любила танцевать, но Савелий не танцевал, да и никто не танцевал. В основном сидели за столом, ели и пили коктейли, которыми мальчики очень гордились. Отец Владика, известный академик, из недавней поездки за границу привез разные интересные напитки и настоящий шейкер. Жене все время подливали, она быстро опьянела, и все происходящее немного вышло из фокуса. У одной из приглашенных девушек пропало кольцо, его долго искали, и, кажется, так и не нашли. Глаза у Жени слипались, она хотела домой, хотела спать, но о такси в такое время и мечтать не стоило. Гости начали укладываться на ночевку.

– Вы здесь, – сказал Вадик, кивнув в сторону родительской спальни, и убежал устраивать остальных.

Женя присела на краешек кровати, больше в комнате сесть было не на что. Бяша снял пиджак, расслабил узел галстука.

От выпитых коктейлей голова у Жени кружилась, к горлу подступала тошнота. Усилием воли Жене удалось подавить приступ.

– Что это ты делаешь? – спросила она.

– Но ведь мы спать собираемся? – с недоумением посмотрел на нее Бяша. – Я раздеваюсь.

– Я раздеваться не собираюсь в чужой квартире. Да и спать, собственно, тоже не намерена.

– Как скажешь. Но прилечь мы можем?

Женя кивнула.

Она сидела, прислонясь к стене, а Савелий лежал, опершись на локоть, и расстояние, разделявшее их, ощущалось, как барьер на дуэли. Шаги посчитаны и отдана команда: «Сходитесь!» Женя замерла на воображаемой линии, успокаивая пульс, чтобы ненароком не сдвинуться ни на миллиметр, потому что знала: еще пара шагов – и ее настигнет выстрел, удар шпагой, не важно что, но в самое сердце. Было одновременно страшно и интересно. Она вдруг почувствовала, что у нее пересохло в горле, почему-то вспомнилось, как Пьер Безухов жевал снег перед дуэлью с Долоховым. Женя встала и подошла к окну, раздвинула занавески – на улице рассвело. Она открыла форточку и собрала немного снега с рамы, лизнула пальцы.

Бяша смотрел на нее с кровати, за милым интеллигентным мальчиком в золотых отцовских очках просматривался опытный бретер.

– Утро наступило, нам пора, – сказал он, вставая.

Поехали к ней на Фили на такси. Сева поднялся с Женей наверх, родителей дома не было, они остались ночевать у бабушки. Женя оставила его в комнате и убежала в ванную. Перед зеркалом, привычным движением вынула шпильки из тугого высокого пучка, тряхнула головой. Робкое январское солнце из маленького окошка под потолком упало на ее распущенные волосы и осветило комнату золотым светом. Она всегда перед сном расчесывалась и заплетала две косы, чтобы волосы утром не стояли дыбом, как пружины. Они ведь, кажется, собираются спать?

Сева уже разделся и ждал ее в постели. Он удивился, увидев Женю с косами и в ночной рубашке.

– Это что за первоклассница с косичками? – засмеялся он.

– Я так привыкла. Я сплю с косами.

– Ну, ты вроде бы сейчас собралась спать со мной, а не с косами.

Все первое января они провели в кровати. Женя и не знала, что такое бывает на свете, что она может испытывать нечто подобное, забывая порой, кто она и где находится. Ее возвращали в реальность звонки родителей, которые хотели, чтобы она приехала к бабушке. Женя собиралась, но каждый раз Сева удерживал ее, и все опять начиналось по новой, и опять звонил папа.

– Где же ты? Уже два часа прошло, а ты еще дома?

– Я верхушку на елку все не могу надеть. Я верхушку надеваю. Сейчас надену и приеду.

– Верхушку надеть – это такой новый эвфемизм? Так теперь это называется? – смеялся Сева и тянул ее к себе.

Наконец они вышли из квартиры, он поехал к себе на Пушкинскую, Женя – к бабушке.

3

Второго января Сева отсыпался, третьего он позвонил Жене.

– Нет, я в универ не пойду сегодня, – сказала она.

Он помолчал, откашлялся.

– У меня вопрос. Ты меня любишь?

– Ого, так сразу? Вроде рановато говорить о любви, ты не думаешь?

– Как?! Ты со мной была и говоришь, что рано говорить о любви?

Договорились встретиться около кинотеатра «Мир» на Цветном бульваре и пойти на «Шербурские зонтики».

Жене фильм понравился до слез: невероятно красивая Катрин Денев, любовь, музыка, а рядом с ней мужчина, в которого она с каждой секундой близости с ним влюблялась все больше и больше.

Сева же смотрел не на экран, а на Женю.

– Как ты похожа на нее. Просто одно лицо, – повторял он все время.

После сеанса Сева предложил зайти на Центральный рынок, он располагался в двух шагах от кинотеатра. Женя в огромном пятиэтажном крытом здании Централки оказывалась нечасто, ей было любопытно. Она вдруг словно попала на юг посреди заснеженной зимней Москвы. Запахи специй и фруктов из Средней Азии и Закавказья перенесли ее в лето. Сева купил немного фруктов, и, устроившись на подоконнике у большого окна, они ели понемногу из всех кульков.

– Это невероятно, как ты похожа на Катрин Денев. Как будто вы – сестры-близнецы, – повторял Сева.

– У нее глаза, правда, карие, а не голубые, как у меня, зато побольше. У меня маленькие глаза.

– У тебя маленькие глаза? У тебя такие глаза, каких я в жизни не видел. Они так сияют, Женька! Тебе говорили, что у тебя самые сияющие прекрасные глаза в мире? Как будто все, что есть прекрасного и доброго в жизни, отражается в них. Почему ты качаешь головой?

– У меня в ушах все еще звучит музыка Леграна. – И Женя напела мелодию из фильма.

– Я не верю, честное слово, я не могу до сих пор поверить, что это со мной происходит, – воскликнул Сева. – Как такое сокровище, такое чудо, как ты, могла выбрать меня? Почему, чем я заслужил?

Женя не успела ничего ответить, как вдруг он поднялся и исчез из вида. Вернулся минут через десять с несколькими кустиками вербы в руках.

– Других цветов нет, я обошел весь рынок. – Он протянул букетик Жене.

Они вышли на Цветной бульвар.

– Кстати, здесь рядом загс. Пойдем посмотрим? – предложил Сева.

Женя пожала плечами – почему не посмотреть? Загс оказался обыкновенным, серым, ничем не примечательным совучреждением. В будний день, в рабочие часы в коридорах было тихо и пусто.

– Ты в первый раз мне так и не ответила. Ты уже решила, ты меня любишь?

– Я знаю, что вопросом на вопрос не отвечают, мы не в Одессе. Но все же: а ты меня?

– Это даже не надо спрашивать, – ответил Сева. – Это глупый вопрос. Я тебя люблю больше жизни.

Они подали заявление. По закону между подачей заявления и свадьбой должно было пройти не меньше месяца, «чтобы молодые проверили свои чувства», так что их записали на третье февраля.

Потом пошли знакомиться с матерью Севы, к нему домой. Сева по дороге немного отстал от Жени и шел позади. Она оглянулась на него, и он в два шага поравнялся с ней.

– Ты даже не представляешь себе, какая ты красивая. У меня аж дух захватывает. Мы пока шли, я на всех баб смотрел – такой красивой, как ты, нет.

– Я и не знала, что участвую в конкурсе красоты, – Женя засмеялась.

С улицы Горького они свернули в Большой Гнездниковский переулок. Перед входом в подъезд, уже взявшись за ручку массивной дубовой двери, Сева остановился.

– Я тебя только должен предупредить, что мама меня очень любит.

– Нас всех мамы любят, что в этом такого необычного?

– Все любят, но не так. Я знаю, потому что мои друзья обращают на это внимание. И говорят мне. Да я и сам понимаю, ведь я бываю у других дома, вижу, как они общаются с родителями. В общем, ты это учти.

Женя и Сева вышли из лифта и оказались в бесконечно длинном коридоре с дверями квартир по обе стороны. Пройдя по нему несколько метров, они свернули в другой коридор, покороче, с большим окном в торце. Их шаги гулко отдавались в тишине.

Софья Исааковна – Софа, тут же про себя окрестила ее Женя – оказалась высокой женщиной лет пятидесяти пяти, с большими, почти черными глазами, черными волосами, в которых слегка пробивалась седина, и очень бледной матовой кожей. После первых неловких представлений в тесной прихожей, в которой к тому же стояли плита и маленький холодильник, прошли в большую светлую комнату с окном в полстены.

– Мама, тебе нравится эта девушка? – спросил Сева.

– Голубые глаза, блондинка, очень красивая девушка, – ответила Софа и улыбнулась Жене фальшивой улыбкой. Взгляд ее по-прежнему оставался настороженным.

– Я рад, что она тебе нравится, потому что мы женимся, – как в воду с разбега, брякнул Сева.

Софа охнула и села на диван. Сева, чтобы у матери не осталось сомнений, достал из кармана пиджака и дал ей бумажку, которую им выдали в загсе. Женя протянула Софе вербу.

4

Совмещать учебу и работу становилось все тяжелее, но Женя не хотела уходить из Института педиатрии, бросать Антошку и детишек, к которым она так привязалась. Когда же детей отправили назад по своим детским домам, Женя подала заявление об уходе.

Сестра Таня в январе вышла на работу после декретного отпуска, и семья постановила, что Женя будет помогать бабушке сидеть с маленькой племянницей. Выйдя замуж, Таня уехала из Филей жить к бабушке в ее квартиру на Дмитровке. Женя теперь ездила туда как на работу, с девяти утра до пяти, когда ей надо было уходить в университет. Племянница, маленькая Юля, почти никогда не плакала, много спала, хорошо ела и любила смеяться. Смеялась она громким утробным мужским смехом, что удивительно не вязалось с ее очаровательными кудряшками, пухлыми губками бантиком и ямочками на щеках. Женя не могла удержаться и смешила ее до икоты, так что Юля потом долго не могла остановиться. Но как бы Женя ни любила бабушку и Юльку, она скучала, томилась и хотела быть с Севой.

Как-то раз она позвонила ему – он захворал и не пошел на занятия, – и Сева сказал, что Софы нет дома. Недолго думая Женя пулей собралась, взяла коляску и, сказав бабушке, что идет погулять с Юлей, пешком отправилась в Большой Гнездниковский. Сева очень обрадовался ее приходу, полюбовался на Юлю, даже покачал ее на руках, и принялся жарить котлеты, чтобы покормить проголодавшуюся от пробежки Женю. Пока он готовил, она осматривала квартиру. Большая сорокаметровая комната с высоченными потолками, у одной из стен стоит диван, на котором спит Сева, через всю комнату в небольшом алькове – кровать матери, отгороженная ширмой. Книжные шкафы, буфет с посудой, пианино и круглый стол посреди комнаты – вот и вся обстановка.

– Слушай, Сева, я в прошлый раз не обратила внимания – у вас что, телевизора нет?

– А зачем он нужен? Что там смотреть, советские новости? Или «Голубой огонек» с куплетами «как хорошо в стране Советской жить»?

Юля, сморенная прогулкой и новыми впечатлениями, задремала в коляске. Женя и Сева посмотрели на спящую девочку и решили, что бог с ними, с котлетами. Котлеты могут подождать. Вывезли коляску в прихожую, закрыли дверь и занялись любовью.

Юля заболела, и родственники обвинили в этом Женю, которая ушла гулять с ребенком на несколько часов в жуткий мороз. Сестра взяла больничный и временно освободила Женю от обязанностей няньки. На следующий день, когда все домашние ушли на работу, Сева тайком, чтобы не увидела соседка по квартире Ксения Ивановна, пробрался к Жене. Ксения Ивановна, смутно знавшая, что у Жени появился новый ухажер, все же заподозрила неладное. Она немного подежурила у двери, ничего подозрительного не услышала, и уже двинулась было уходить, но тут из Жениной комнаты опять раздались непонятные звуки. Она постучала и вошла в комнату.

– Женечка, ты бидон мой синий, случайно, не видела?

– Нет, не видела. Я вот сижу, готовлюсь к экзаменам. – Женя в халатике сидела за столом над открытой книгой.

Ксения Ивановна пробормотала что-то неразборчиво и вышла. Сева, голый, вылез из шкафа, куда он спрятался, услышав шаркающие шаги соседки.

– Ладно еще прятаться в шкаф от разъяренного мужа – это по-мужски. Но от старушки-соседки?

– Эта старушка самому Зорге фору даст. У нее глаз-алмаз.

– Я все-таки не понимаю, почему мы должны прятаться? Мы разве делаем что-то плохое, противоречащее законам природы и общества?

– Я не хочу, чтобы папа узнал об этом от соседки, – объяснила Женя. – Я должна ему сама рассказать.

– Ну, так вперед. Со мной что-то не так, я чем-то плох? Не подхожу ему в качестве зятя? Я вроде не косой, не кривой, а наоборот, хорош собой, молод, учусь в университете. Почему меня надо скрывать?

– Пожалуйста, не дави на меня, – взмолилась Женя. – Я знаю, как это надо сделать, и просто жду правильного момента.

– Да почему нужен какой-то особый момент для этого? «Вот это Сева Бялый, я его люблю, он любит меня, и мы хотим пожениться». Ура, все счастливы. И вообще, твои родители должны быть рады, что ты нашла себе еврейского юношу из хорошей семьи.

– Да, но, по-моему, твое еврейство – как раз одна из причин того, что они не очень рады.

– Почему это?

Сева, по-прежнему голый, расхаживал по комнате и курил.

– Не знаю. Папа ненавидит все, что связано с местечковостью. Он считает, что евреи должны ассимилироваться среди других народов, а не стараться сбиться в кучку и держаться за свои предрассудки, искусственно созданные годами гонений. Он поэтому и Израиль не любит. Говорит, Израиль – это просто большое местечко.

– А что такого плохого в местечке? – удивился Сева. – И вообще, ты знаешь, что в местечках была поголовная стопроцентная грамотность? В отличие, скажем, от русской деревни, где кроме старосты никто читать не умел. Еврейские мальчики и девочки обязательно учились читать и писать, ходили в хедер. Антисемиты сделали из штетла синоним всего отсталого и косного. Так, значит, твой отец относится к тем евреям, которые ненавидят самих себя? Не ожидал.

– Во-первых, не говори о моем отце в подобном тоне. Папа ни к кому не относится. Он родился в местечке и знает о нем не понаслышке. А во-вторых, если бы ты надел штаны, мне бы легче было воспринимать лекции о еврейском прошлом.

– А что, разве я не красив? Я, между прочим, сложен как греческий бог. Посмотри на торс, на прямую мышцу живота. А яйца? Такие яйца надо после смерти отделить от тела и сохранить для человечества. Вот только не знаю, в чем хранить, в формалине или в стопроцентном спирте? Жень, ты как считаешь, формалин или спирт?

5

В назначенный день они не поженились. Мама, которая одна только знала, что они подавали заявление в загс, легла в больницу на обследование. Вечером Елизавета Львовна позвонила Жене.

– Вы расписались? Ведь сегодня третье февраля? – спросила она, хотя до этого целый месяц старательно обходила эту тему стороной.

– Ты в больнице, папе ничего не сказали – как здесь жениться?

Отношения у Жени с отцом испортились. Она чувствовала, что он первый раз в жизни недоволен ею. Семен Григорьевич сердился, что она бросила работу, якобы ради учебы, а теперь и не работает, «болтается без дела», как он говорил, и учится тоже не блестяще. Да, пятерками Женя похвастать не могла. Она стала поздно возвращаться домой, от нее пахло сигаретами, она часами говорила по телефону, замолкая каждый раз, когда отец приближался. Но главное, она перестала приходить к нему и делиться своими радостями и проблемами, поверять ему свои секреты, как делала всю жизнь. Он чувствовал, что его Женечка уходит от него. Когда Женя наконец все ему рассказала, Семен Григорьевич вспылил и смахнул пару тарелок со стола.

– Этот человек тебе не подходит. Он ведет себя как вор. Он тебе всю жизнь поломает. Ты разве не видишь, что это волк в овечьей шкуре?

Женя собирала осколки с пола и не отвечала ему. Отец вышел из комнаты, шибанув дверью так, что штукатурка посыпалась.

В середине февраля, оказавшись опять в районе Центрального рынка, Женя с Севой решили зайти в загс, сказать, что они хотели бы перенести свадьбу на другое число. Авоську с мандаринами, купленными на рынке, оставили в предбаннике.

– На какое число вы хотите назначить бракосочетание? – спросила их служащая загса.

– На сегодня, – неожиданно ответил Сева.

Женя с удивлением поглядела на него: ни о чем подобном они не договаривались.

– Как «сегодня»? – удивилась служащая.

– Так, сегодня, – спокойно ответил Сева.

– Нет, так нельзя.

– Почему? Вы даете тридцать дней испытательного срока. А у нас уже прошло больше времени с момента подачи заявления.

– Ну, вы же не пришли вовремя и не предупредили заранее. И потом, мы не можем вот так, с бухты-барахты.

– У нас были уважительные причины. Мама лежала в больнице, – вступила Женя.

Идея расписаться сегодня, вот так, без всякой подготовки, нравилась ей все больше.

– Ладно, подождите здесь. Я схожу, спрошу заведующую, – служащая ушла в другую комнату, откуда вернулась с другой женщиной средних лет.

Выражение лица у той было более приветливое, она доброжелательно осмотрела жениха и невесту.

– Если дети хотят, то почему нет. Но нужны свидетели. У вас есть свидетели? – спросила заведующая.

– Это мы сейчас организуем.

Они опять побежали на Центральный рынок, на последние копейки купили мимозы и начали обзванивать знакомых в поисках свидетелей. Была середина дня посреди рабочей недели, и никого не оказалось дома.

– Давай этого мужика попросим. Он вроде приятный, – предложил Сева.

– Какого мужика?

– У которого мы цветы купили. Что ему стоит, отойдет на десять минут, и всех дел. Он согласится, ты ему понравилась.

– Сева, ты совсем с ума сошел, да? Мало того что я в маминой немыслимой кофте коричневого цвета, так еще и постороннего мужика брать в свидетели? Нет, я сейчас еще раз позвоню. Ирка точно дома, у нее экзамен, она готовится. Она просто к телефону не подходит, чтобы не отвлекали. Если нет, позвоню Зервас, она, наверное, сумеет с работы отпроситься.

Наконец, на двадцатом или тридцатом гудке, Ирка сломалась и ответила.

– Приезжай к Центральному рынку. Срочно собирайся и выезжай, – прокричала Женя в трубку.

В соседней будке Сева вновь обзванивал своих друзей, но по растерянному выражению его лица было понятно, что так никого и не вызвонил.

– Что случилось? – испугалась Ирка.

– В загс идем. Мы женимся.

– Ой! Вы что, серьезно?

– Только не одевайся, потому что мы одеты буднично. Мы не собирались, это спонтанно получилось.

Колец, разумеется, не было, зато были цветы – букетик мимоз, который держала в руках Ирка. Расписались, сидя за столом, в большой книге регистрации браков.

– Мы с тобой прямо как в период военного коммунизма, никаких буржуазных глупостей. Именно что расписались. Теперь понимаю, почему это так называется, – сказала Женя, забирая у Ирки букет.

– Veni vidi vici, – ответил Сева. Он галантно подал Ире пальто, любуясь Женей. – Женька такая красивая, когда она входит в помещение, все замирают.

– Почему? – поинтересовалась Ирка, пытаясь попасть рукой в рукав, так как Сева держал пальто слишком высоко.

– Красавица, видно, что умная интеллигентная женщина, не проститутка и не блядь.

Женя с Иркой, переглянувшись, засмеялись.

Вечером устроили застолье для друзей в ресторане гостиницы «Узбекистан». Пришли Игорь, Марат, Владик Воробьев, Антон и еще пара человек, которых Женя не знала. С ее стороны были Ирка с Костей, Маша Шахова и Галка Зервас. Сидели, трепались, смеялись, пили за молодых, кричали «Горько!» Ребята договорились с оркестром, и те сыграли марш Мендельсона. Весь зал аплодировал молодым. Это было счастье.

В одиннадцать начали расходиться.

– Куда идти нам? Ведь мы никому не сказали. – Проза жизни вывела Женю из состояния невесомости, в котором она пребывала.

– Ребята, вот мы тут собрали вам денег, – сказал Игорь и сунул пачку купюр Севе.

Это было очень кстати, у них не было ни копейки. Оба не работали, и как начинать новую жизнь, было неясно.

Решили идти к Тане на Дмитровку. Бабушка немного удивилась позднему приходу, но пустила их. Женя тихонько рассказала Тане, что они с Севой поженились.

– Вы встречаетесь только месяц. И уже поженились? А папа, мама знают? – спросила сестра. Женя знала, что Таня от Севы не в восторге.

– Нет, мы им не успели сказать. Бабушке я тоже пока ничего не говорила.

– А почему такая секретность?

– Ну, вот так получилось. Что теперь делать?

– Юля спит все равно с нами, так что маленькая комната свободна. Вы можете пойти туда, – сказала Таня просто.

В час ночи бабушка постучала в комнату к Тане.

– Пойду гнать, – сказала она и, опираясь на костыль и палку, медленно двинулась в сторону маленькой комнаты.

Таня ей была нужна в качестве моральной поддержки.

– Ба, оставь их, – попыталась остановить ее Таня, но бабушка уже вошла в комнату, где на кровати рядышком, как нахохленные воробышки на проводе, сидели Женя и Сева.

– Вы знаете, сколько уже времени?

– Да, мы знаем, ба.

– Ну, пора уже прощаться.

– А мы поженились, – Женя привела свой самый сильный аргумент.

– Что?

– Вот, нам выдали свидетельство о заключении брака.

Женя достала из сумки свидетельство и дала его бабушке. Та, грузно опираясь на костыль, взяла бумажку и внимательно изучила. Вернула бумажку, не глядя в Севину сторону, коротко поздравила Женю, кивнула и вышла.

– Ну что, спим сегодня первый раз на законном основании? – радостно спросил Сева.

6

– Мамин отец, мой дед, был купцом первой гильдии, таких евреев на Россию было с гулькин хрен. Он жил в Красноярске и владел лесоперерабатывающими заводами по всей Сибири, так что я – прямой наследник всего русского леса. – Сева церемонно поклонился, прижав руку к груди. – Довели большевики до ручки, и мама, игравшая в младенчестве алмазами и янтарем как игрушками, выросла в нищете. Галина, старшая дочь моего деда, в шестнадцать лет порвала со своей средой, послала отца куда подальше и подалась в большевики. Совершала переворот в Петрограде, потом три года хуячила комиссаром на фронтах Гражданской войны, после войны стала партийным функционером, и ей дали эту квартиру.

– Женщина-комиссар? Это как в «Оптимистической трагедии»? – заинтересовалась Женя.

– Да, она даже всю жизнь утверждает, что Вишневский комиссара с нее списал. Как бы то ни было, когда мама и их младшая сестра Фаня приехали в Москву, Галина прописала их здесь, а сама, естественно, получила другую, большую квартиру. Потом мама нашла папу, сбежавшего из Томска, и получился я.

Они стояли на смотровой площадке на крыше его дома и любовались открывавшимся перед ними видом Москвы.

– Наш дом Нирнзее был самым высоким домом в Москве, пока Сталин после войны не построил свои высотки. Его раньше называли Дом правительства.

– Я думала, Дом правительства – это Дом на набережной.

– Дом на набережной был потом. Я имею в виду, сразу после революции и до начала тридцатых годов. Полдома жильцов, если не больше, было арестовано или расстреляно. Здесь сам Вышинский жил, так что ему было удобно – просто греб своих соседей. Он, кстати, на моем этаже жил и построил для себя специальный лифт, который сразу шел к нему на этаж, нигде не останавливаясь. Наверное, для того, чтобы не встречаться лицом к лицу с родственниками арестованных.

Они уже несколько дней жили у Софы. Бабушке Сева не нравился, и она даже не старалась это скрывать. Таня с мужем Юрой тоже, по мнению Севы, радушием не отличались, он обижался, и поэтому Женя с легкостью согласилась на его предложение переехать к его матери, хотя у той была всего одна комната.

В первый раз, когда они остались там ночевать, вернувшись из университета, Сева пошел помыться. Женя сидела в комнате, читала книгу. Софа подошла к закрытой двери в ванную.

– Севка, я там положила новое мыло. Возьми его. Не перепутай с хозяйственным.

– Мама, я не идиот!

– Ты всегда так говоришь, но моешься иногда хозяйственным.

– Никогда в жизни!

– А почему оно тогда всегда мокрое после твоего купания?

– Мама, сделай одолжение, отойди от двери, пожалуйста!

Софа вернулась в комнату и занялась приготовлением ужина.

– Женя! Женя, поди сюда, – позвал Сева из ванной.

– Что? – Чувствуя на себе Софин взгляд, Женя подошла к двери, но входить не стала.

– Спинку помыть.

– Уже спину сегодня мыли, и не один раз. Я в ванную к тебе не пойду, не зови больше, – шепотом ответила Женя и ушла в комнату.

Опять взялась за книгу. Софа у подсобного стола месила тесто под звуки радио и усиленно изображала незаинтересованность в происходящем. Из ванной раздался грохот, звук падающих тазов, послышались крики и проклятия. Женя встала с кресла, но Софа, опережая ее, бросилась к двери.

– Севка, в чем там дело? – Она подергала за ручку двери, но та была предусмотрительно заперта Севой изнутри. – Севка, открой, дай мне посмотреть, что с тобой.

– Мама, все в порядке. Позови Женю.

– Если ты перевернул таз с бельем, я должна немедленно прибрать, а то протечет к соседям.

– Все в порядке с твоим бельем. Ничего не разлилось.

– Но я слышала, что упал таз.

– Это пустой таз упал.

– Зачем ты брал пустой таз? Он же стоит далеко от ванны? Что ты скрываешь от меня? – Мать снова подергала ручку запертой двери.

– Мама, уйди! – зарычал в ответ Сева. – Женя!

Софа ретировалась в комнату, поджав губы, а Женя пошла проверять, в чем дело.

– Таз ты, конечно, нарочно перевернул, – сказала она, глядя на ухмыляющегося, довольного собой Севу.

– Спинку потри. – Он протянул ей намыленную мочалку.

– Спину протру, но другие места протирать не буду, – предупредила она, взяв мочалку.

– Подожди, ты что, прямо в этой кофточке будешь мыть? Сними, а то испачкаешь.

После кофты пришлось снять и все остальное, мытье Севиной спины перешло в Женино омовение с попытками заняться любовью.

– Ты с ума сошел? Я же сказала, что на глубинные протирания спины не согласна. Тут твоя мама, ушки на макушке.

После ужина Софа разложила диван, постелила им и ушла к себе в альков, задвинула ширму.

– Чтобы никаких даже поползновений не было с твоей стороны. Я рядом с твоей матерью не хочу, – прошептала Женя Севе в ухо.

– Ну что ты. Я так устал.

Они погасили лампу. Сева только ждал, когда мать заснет.

– Мама? Мама? – позвал он.

Ни звука, вроде бы спит. На всякий случай, подождав пару минут, он позвал еще раз. Молчание. Они немного поспорили шепотом, но молодость и Севин напор взяли свое.

– Бессовестный, Севка! Мало того что целый час в ванной спину терли, потом всю ночь возился! – сказала Софа на следующее утро.

– Мам, ты же спала.

– Я всю ночь не спала. Бесстыдник, маму не стесняешься.

– Ну, мама, молодоженов согласилась принять, а сама всю ночь не спала? Нехорошо, мама.

– Это я теперь виновата? – возмутилась Софа.

– Ты, кстати, ошибаешься. Это совсем не то, что ты подумала. Я возился, да, но совершенно по другой причине, к Жене никакого отношения не имеющей. Даже не знаю, как тебе сказать. – Сева замолчал и подмигнул Жене.

– Да что такое? – с раздражением спросила Софа.

– Меня клопы зажрали!

– Клопы! Севка! У меня дома? Что ты такое говоришь? У меня в жизни клопов не было!

Софа водила Женю по магазинам на улице Горького, в которых она всю жизнь делала покупки. За хлебом они ходили в Филипповскую булочную, где от запаха свежей выпечки у Жени начинало щекотать в носу и всегда поднималось настроение. За маленьким мраморным столиком в кафетерии они выпивали по чашке кофе, и Софа обязательно заставляла невестку съесть свежайшее, только испеченное пирожное или хотя бы филипповский рогалик с маком.

– Ты такая худая, Женя. Ну что там обнимать моему сыну? – Софа придвигала к невестке тарелку с пирожным.

Потом они шли в Елисеевский. Хотя Женя родилась на Арбате, но выросла она на рабочей окраине Москвы. Для нее было непривычно и поначалу даже немного странно ходить за покупками в Елисеевский, с его расписными потолками, хрустальными люстрами, мраморными колоннами и венецианскими зеркалами в два человеческих роста. Она не призналась Севе, что до встречи с ним бывала в Елисеевском, кажется, всего пару раз. Главной достопримечательностью этого магазина были немыслимые очереди, в которых надо было отстаивать часами. Но Софе нравилось делать покупки именно здесь. Она входила в магазин с царственным видом и, отстояв два часа, покупала двести грамм ветчины, немного сыра и пару антрекотов. Антрекоты Сева ел каждый день.

– Сева ест много мяса, – говорила Софа и показывала Жене, как правильно раскалять сковородку и сколько класть масла, чтобы антрекот получился ароматным и сочным, как любил Сева.

Антрекоты каждый день были Жене в новинку, у нее дома так не ели. Мама жарила котлеты, отваривала мясо в бульоне, а потом перекручивала на голубцы, в большом казане готовила жаркое с картошкой на несколько дней вперед, тушила капусту.

Сева учился и нигде не работал, Софа работала бухгалтером и получала гроши по сравнению с папиным окладом главного инженера или даже маминой инженерской зарплатой. Тем не менее в доме не переводились деликатесы: икра, осетрина, балык, ветчина – понемногу, но постоянно.

– Слушай, откуда все это? – как-то раз удивилась Женя. – На какие шиши?

– А это все талоны Галины, – откликнулся с дивана Сева.

Они были дома одни, Софа ушла на работу в свой Музей революции, Жене надо было ехать в университет только вечером, Сева на занятия не пошел, остался с ней.

– Что такое талоны Галины?

Сева встал и достал из ящика письменного стола толстую пачку талонов. Выяснилось, что Галина, старшая сестра Софы, член ВКП(б) с дореволюционным стажем, имела спецпаек. Старые большевики каждый день ходили в спецраспределитель и получали там продукты сухим пайком домой. Когда умер отец Севы Матвей Ильич, Галина стала давать им свои талоны, не все, конечно, а на один день раз в неделю, у нее самой была большая семья, и всех надо было кормить.

– В пайке полкило осетрины, полкило белуги, сто грамм красной и сто грамм черной икры, курица, кусок мяса килограмма на полтора. Заметь, это на один день на одного человека. Стоит копейки.

Женя как раз разглядывала содержимое холодильника, когда Сева неслышно подкрался к ней сзади и сжал в объятиях.

– Ладно, потом поедим. Пойдем.

– Это уже который раз, невозможно так, Сева. – Женя попыталась высвободиться.

– А ты что, подсчеты ведешь? Что обозначает это недовольное выражение лица? Ты не рада? Другие на твоем месте были бы счастливы…

Сева осекся, вспомнив, что недавно по тому же самому поводу они поругались в пух и прах. Тогда они лежали рядом на диване и громко отдувались. Закурив и пуская колечки дыма изо рта, Сева мечтательно сказал:

– Представляю себе, как тебе сейчас завидуют твои подруги.

Женю подбросило как на пружинах.

– Мне? Завидуют мне? С чего вдруг? Если кому и завидуют, так это тебе, и не только все твои друзья, но и весь факультет! Что это ты возомнил о себе?

Она вскочила с кровати и принялась лихорадочно одеваться. Сева в состоянии посткоитального полузабытья попробовал было вначале отшутиться, но не тут-то было. Женя, меча в него молнии негодования, уже натягивала сапоги.

– Ты с ума сошла?! Да что случилось-то? Что я такого сказал? Никуда ты не пойдешь!

Подскочив к Жене, он начал рвать у нее из рук второй, еще не надетый сапог, она не отпускала, но в результате победа осталась за Севой. Выдрав сапог, он покачнулся, потерял равновесие и сел голой задницей на пол. Сева не выдержал и громко рассмеялся, но быстро осекся, потому что Женя бросила в него штанами и пряжка ремня ударила ему по причинному месту.

– Ведьма! – диким голосом заревел Сева.

С сапогом в руке он бросился к окну, распахнул раму и выбросил сапог вниз. Так Женя и ушла в одном сапоге, шарахнув изо всех сил дверью на прощание.

Сейчас Сева испугался своих слов, отступил от Жени на шаг и с виноватым видом посмотрел на нее, ожидая бури. Но она решила на этот раз не раздувать историю и занялась приготовлением завтрака. Вначале надо было сварить кофе, Женя не могла начать день без нескольких чашек. У Софы нашлись джезва и кофемолка. Кофе арабику, свой любимый сорт, Женя покупала сама в чайном магазине на Мясницкой, куда она обычно ходила с папой, страстным кофеманом. Сколько она себя помнила, ее день всегда начинался с запаха свежемолотого кофе. Папа был жаворонком, всегда вставал раньше всех, и к моменту, когда просыпалась мама, кофе уже был прожарен и помолот. Каждое новое утро на Пушкинской, обжаривая кофейные зерна на сковородке, Женя осознавала, что началась ее новая самостоятельная жизнь, и в ней вновь вспыхивали одновременно обида и чувство вины из-за ссоры с отцом.

Поздней весной, вечером Семен Григорьевич пришел на Дмитровку, когда Женя навещала бабушку. Женя, увидев отца, кинулась к нему, он шагнул ей навстречу. Слезы стояли у него в глазах, он оглянулся, сел на диван, посадил Женю на колени, и они, обнявшись, сидели и плакали, Женя плакала, и папа плакал.

– Ты не думай, он хороший. Я его люблю. Ты меня прости, – говорила Женя, не утирая слез, бежавших у нее по лицу.

– Что сделано, то сделано. И ты меня прости, – шептал отец. – Наверное, я не понял.

Они опять обнялись.

– Давай, я его позову, чтобы он сам мог все сказать.

Женя позвонила Севе, и он сразу же приехал. Она не могла присутствовать при их разговоре и ушла, они остались вдвоем. Потом Сева частично ей передал их беседу.

– Ты понимаешь, какое сокровище ты получил? Ты понимаешь, что за создание у тебя в руках? – спросил Семен Григорьевич.

– Конечно, я понимаю. Вы должны мне верить, что я сделаю все, чтобы она была счастлива.

Папа, в свою очередь, ей рассказал, что, когда он предъявил Севе претензии по поводу внезапной и тайной свадьбы, Сева ответил, что это была идея Жени.

– «Это не я, это Женя так решила» – вот его точные слова. Он ответственность за свое гусарское поведение переложил на тебя. Ты это знай.

На семейном совете постановили, что надо сыграть свадьбу, позвать знакомых, всем объявить: родственникам, сослуживцам, друзьям. Познакомиться наконец-то с мамой Севы. В общем, сделать все по-людски.