Онлайн чтение книги Осада Рима
Глава V. КАПИТУЛЯЦИЯ И РАЗВЯЗКА

Рим умирал.

Жители, не имевшие причин к особой ненависти или к победе любой ценой в этой напрасной войне, требовали сдачи города. На деле те, кто упорствовал в его защите, не были настоящими римлянами. Генерал Гарибальди активно настаивал на продолжении борьбы, но этот человек предлагал свои военные таланты и случайные отряды бойцов-авантюристов любым хорошо платившим экстремистам и мятежникам. Его легион славился храбростью, отвагой, отчаянной смелостью, но существовать он мог лишь в условиях войны; в мирное время эта горстка людей не находила себе применения; чтобы жить, они должны были убивать и принимать смерть.

Триумвиры Маддзини, Саффи и Армелини также хотели продолжения войны: для них победа означала власть, поражение — потерю власти и безвестность. Несмотря на прокламируемую аскезу, республиканцы очень даже любят мягкое кресло власти, а особенно демократы, не привычные к роскоши трона, — для них она имеет особую притягательность. Так уж устроен мир! Истинные короли стремятся заставить народ забыть об их титулах, тушуются, отступают в тень; правители же, всплывшие из низов, высоко несут обретенную корону и строят из себя королей поелику возможно. Поэтому триумвиры, представлявшие в городе абсолютную власть, поклялись бороться за нее до конца. Рим еще не подвергся вторжению врага, еще было время бежать, предложить свои услуги какой-нибудь свежеиспеченной республике или переждать где-нибудь в безопасном месте, например в Лондоне, где правительство столь конституционно, столь либерально и столь сильно, что недавно позволило одному известному эмигранту спокойно опубликовать работу об упадке Англии[33]Этот «известный эмигрант», вероятно, Луи Наполеон Бонапарт. Он жил в Лондоне с 1838 по 1840 год, вернулся туда снова в 1846 году после своего побега из форта Гам. Он обнаружил в Англии нищету рабочих и опубликовал много Работ, в частности, по социальным проблемам. (Примеч. автора предисловия) .

Дело в том, что настоящая свобода может существовать только при крепкой несменяемой власти, стабильность которой не зависит от результатов выборов или от ее случайных успехов или провалов. В республике же каждый имеет право законно претендовать на власть; амбициозные личности, которым нечего терять, но выиграть они могут все, вступают в открытую борьбу с властителями дня. Пышные цветы анархии свободно расцветают в жарких оранжереях революций. Тем не менее правительство — это серьезно, хождение во власть — не скачки с препятствиями, здесь нельзя, чтобы быстрее достичь цели, словно ненужные тряпки, отбросить условности, принципы, предрассудки и конституции, то есть все, что составляет незыблемый фундамент государства. В случае, когда реализуются самые безумные амбиции, когда они не сдерживаются стабильностью основного принципа, а именно, принципа наследования власти, в стране воцаряется анархия, которая душит свободу, тогда в дверь стучится диктатура, и, пока мятежники ищут способа избежать возмездия, мирное население теряет свое дело, свое благополучие, теряет все, вплоть до своего будущего.

Вот что происходило в Риме: спокойные и наиболее чувствительные к свободе люди никогда еще не были столь несвободны, как во времена республики. Они очень скоро начали сожалеть о Пии IX и его реформах. К тому же Папа, человек выдающегося ума, понимал, что должен секуляризовать власть и доверить ее и другим рукам, кроме рук прелатов. Она не должна принадлежать одной лишь церкви. Чтобы в глазах католического мира утвердить свою независимость, глава церкви должен быть мирским правителем своих владений, осуществлять исполнительную власть, иначе, не сосредоточив у себя эти высшие функции, он легко может оказаться игрушкой в руках правительства, пожелавшего их присвоить. Тогда Папа превратится в чиновника на жалованье у государства, а религия, потеряв свободу, перестанет быть истинно католической религией. Но, будучи полновластным владыкой своего королевства, Папа вправе доверить осуществление своих полномочий уму и компетентности светских исполнителей, в некоторых случаях он даже обязан это сделать. Так, например, в Риме полицейский надзор осуществляли священнослужители, и даже самым небрезгливым людям было противно смотреть, как стражи порядка в сутанах проникали в места, которые хуже сточных канав, в места, где собираются нечистоты и отбросы всего общества. Кардинал-викарий, шеф полиции, командовал целой армией священников, самый сан которых должен был бы держать их подальше от подобных занятий; ко всему прочему, великий принцип тайны исповеди ставится в этом случае под сомнение, ибо как могут его гарантировать служители культа, ежедневно практикующие доносы и шпионаж? Поэтому Папа собирался незамедлительно изменить подобное, оскорбительное для нормального государства и его подданных положение вещей.

Надо сказать, население понимало ситуацию более верно и точно, нежели его республиканские правители, сознательно закрывавшие глаза на положение дел. Римляне сожалели о прошлой спокойной жизни и не верили победным реляциям триумвиров. Они видели, что французы подходят все ближе к городу, еще немного, и они будут в нем хозяйничать. Затянувшееся сопротивление совершенно бесполезно, оно только усугубит тяготы войны и ввергнет захваченный силой город в катастрофу бомбардировок и мародерства.

Со своей стороны, Учредительное собрание также испытывало сильное стороннее давление: революционное движения во Франции, на которое оно рассчитывало, сошло на нет, а Луи Наполеон Бонапарт, президент Республики, уже давал почувствовать, что его власть отнюдь не призрачна, что, усмирив страну, задушив анархию, возродив торговлю, добившись доверия к себе, подарив государству прочные и долговременные институты власти, он не собирается никому уступать плоды своих усилий[34]Обращаю внимание читателя на этот панегирик твердой политике Луи Наполеона в 1849 году. Политика эта часто менялась между 1849 и 1870 годами и никого не удовлетворяла. (Примеч. автора.) .

Римское Учредительное собрание, таким образом, сочло за благо прислушаться к народным жалобам и решило прекратить войну. 30 июня оно распространило в городе воззвание, которое завершалось следующими словами:

«Учредительное собрание с этого момента объявляет всякую борьбу бесполезной и возлагает на триумвиров исполнение данного решения».

В шесть часов вечера, когда французские батареи усилили огонь, со стороны города появился парламентер с белым флагом. Это был офицер гражданской гвардии; он перебрался через траншею и закричал:

— Прекратите огонь! Мы сдаемся!

Огонь прекратился сразу по всей линии. Парламентера с завязанными глазами препроводили в штаб-квартиру, где он передал главнокомандующему текст опубликованного в городе воззвания.

Тотчас начались переговоры. Муниципальные власти Рима явились в Сантуччи и попытались выговорить какие-нибудь поблажки, но генерал Удино желал войти в город победителем, так что члены магистратуры вернулись в Рим, не доведя переговоры до конца. Предвидя осложнения и даже отказ от мира, та и другая сторона продолжили военные приготовления. Осажденные снова занялись защитой левого бастиона ворот Сан-Панкрацио, в то время как Аннибаль со своей ротой принялся за установку новой батареи, которая должна была этот бастион разрушить. Анри ему помогал. Теперь, когда его драматическая история близилась к завершению, он обрел некоторое спокойствие, которого ему так не хватало. Он чувствовал, что одолеет рок, что победа французских войск избавит его от сглаза и черного колдовства, до сих пор уродовавших его жизнь. Победа Франции станет и его победой, ведь, пока два народа сражались за принципы, двое мужчин бились за право мести. Эти двое во всей массе сражавшихся видели только друг друга; им казалось, что устилавшие поле боя убитые принесли свою жизнь на алтарь их обоюдной ненависти. Но теперь Андреани был среди побежденных, тогда как Анри — среди победителей.

За ночь с 30 июня на 1 июля были завершены четвертая и пятая параллели; ворота Сан-Панкрацио оказались в кольце траншеи, соединившей правый бастион с великолепным дворцом Вакелло, недавно оставленным повстанцами. На следующий день переговоры так и не были возобновлены.

С 1 на 2 июля работы не прекращались. Осажденные постепенно отступали, и полковник инженерных войск Фроссар с несколькими частями вошел в Трастевере; дома стояли пустые, и он беспрепятственно продвинулся до самого Тибра.

Однако в целом ряде мест римляне оставались на своих позициях; в Сан-Пьетро ин Монторио ломбардцы сменили солдат Гарибальди. Великий авантюрист не замедлил бежать из Рима и укрыться в Апеннинах. По его следам была отправлена бригада, но с приказом не брать Гарибальди в плен. Что было с ним делать?

Ночью со 2 на 3 июля, а это была двадцать восьмая ночь осады, французы выкопали небольшую траншею рядом с воротами Сан-Панкрацио. Но искать «мертвые» зоны, чтобы укрыться от прямого огня, было теперь практически невозможно — повстанцы беспрерывно отступали, и линия огня постоянно менялась. Вот уже два дня как исчез Андреани. Однажды вечером он, как обычно, вышел через ворота Сан-Панкрацио, и больше его никто не видел.

Вакелло — прелестный летний дворец, он стоит по левую сторону плато Корсини, слегка выдвинувшись вперед от ворот Сан-Панкрацио. Повстанцы долгое время использовали его в качестве аванпоста, поэтому ядра, бомбы и снаряды его совершенно разрушили и опустошили. Прекрасный сад изуродовали траншеями и ходами, статуи превратились в пыль. На изрешеченных пулями и осколками стенах еще виднелись роскошные фрески. Скорбный дворец, казалось, воплощал страшный лик войны — это были трагические руины, обугленные, изуродованные… Они так разительно отличаются от тех руин, что оставляет время! Оно постепенно точит старинные здания, долго сохраняя их живописность, украшая еще крепкие каменные останки цветами и зеленью. Время любовно лепит красивых старцев с серебряными кудрями; войны же, как и всякая пагубная страсть, рождают лишь истощенных юношей, умирающих в расцвете лет. Андреани каждый вечер направлялся в подземелья дворца Вакелло. Выход из них отстоял далеко от дворца, в римском предместье. В этих сырых лабиринтах, в тесном и темном каменном мешке была заживо погребена несчастная безумная француженка. Каждый вечер, как выслеживающий свою жертву тигр, сюда приходил Андреани. Ему хотелось видеть, насколько жизнь и искра разума еще теплились в этом иссушенном страданиями существе. Подлое похищение помутило рассудок бедной девушки. Андреани все еще сдерживал свои низменные страсти. Он щадил пленницу потому, что стремился к обладанию не только ее телом, но и ее душой. Вот почему он так жадно старался разглядеть в своей жертве искру разума.

В этот вечер Андреани почувствовал, как в его сердце пополам с раздражением бушует ненависть. Его соперник был в стане победителей, его враг приближался. Преступник наточил свой кинжал; у него был фонарь; уже два дня он провел в сырых катакомбах разрушенного замка. Но что ему было за дело до развалин вокруг — внутри его самого все лежало в руинах! В опоры здания он заложил девятнадцать ящиков пороха, они ждали только искры, чтобы взметнуться и посеять вокруг разрушение и смерть.

Стоя на коленях в камере Мари, преступник торопливо задавал девушке кучу вопросов:

— Мари, ты меня слышишь? Мы одни. Приди в себя! Проклятье! Знает ли она, что этот чертов француз уже под стенами города? И что, может, завтра он явится сюда победителем? Мари, я тебя убью, но ему не отдам! А еще раньше я овладею тобой, пусть ты безумна, ты будешь моей… Мари!

Развратные губы оскверняли произносимое имя. Бедная девушка неподвижно распростерлась на земле. Временами по ее мертвенно-бледному лицу скользила слабая тень какой-то мысли. Тогда исхудавшие руки сжимались, зубы начинали стучать. Ей исполнилось всего восемнадцать лет! Ее лишили семьи, счастья, любви, она вот-вот умрет у ног подлеца… Мать не утешит ее поцелуем, рука любимого не обовьет ее плечи!

Андреани, словно хищный зверь, кружил возле своей жертвы, метался по камере. Девушка обезумела от ужаса, он — от гнусности собственной души. Преступник то поднимал кинжал для удара в грудь жертвы, то направлял его острие в свое собственное сердце; то вдруг ему на ум приходило взорвать себя вместе с дворцом и бывшими в нем — он в этом не сомневался — французами. То вдруг им овладевало желание, кровь вскипала в жилах и он приближался к Мари.

— Слышишь ли ты меня? — твердил он.

— Святая Дева Мария, иже еси на небеси, молись за нас, — шептали губы девушки.

— Замолчи!

— Молись за нас и сейчас, и в час нашей смерти…

Андреани накрыл рот девушки рукой.

Внезапно в подземелье послышался шум. Безумная поднялась. Ее глаза, уши, сердце поймали какие-то ведомые только им сигналы.

— Анри! — вскрикнула она.

— Он! Опять он! Везде он! — заскрипел зубами Андреани.

К темнице кто-то приближался, вот он рядом, ищет, высматривает…

— Анри! — снова раздался вопль.

— Ко мне, ты — моя собственность! — взревел Андреани.

Звуки голосов все ближе:

— Сюда!

— Смотрите, снова порох!

— Осторожнее, лейтенант, он тут повсюду, во всех опорах!

— Мари здесь, здесь, я знаю!

Это Анри! С ним Аннибаль и солдаты; обследуя дворец, они наткнулись на ящики с порохом. Продвигаясь вперед, попали в подземелье. Теперь они уже подошли к самой двери темницы.

Анри бросается на дверь, но она не поддается. Солдаты наваливаются и выламывают дверь. Анри вбегает в каменный мешок. Андреани исчез, но его кинжал еще дымится в груди девушки. Теперь она мертва, наконец-то мертва! Она умерла в страданиях, в тот самый миг, когда перед ней забрезжило счастье.

— Мари! — с трудом произносит Анри и замертво падает рядом с любимой.

Тем временем Андреани ускользнул другим выходом и снова очутился в подземелье. Его заметили Жан Топен и Аннибаль.

— Сюда! — кричат они. — Месть негодяю!

Началась бешеная гонка по лабиринту подземелья. Андреани освещал себе дорогу фонарем. Хорошо зная здесь все ходы и выходы, он далеко опередил своих преследователей. Аннибаль и Жан Топен уже отчаялись его догнать. Они попытались достать его выстрелами из ружья, но густой дым, наполнивший подземелье, сделал его еще темнее.

— Горе, горе вам! — кричал Андреани.

Он зажег приготовленный заранее фитиль и ускользнул.

Жан Топен зарычал от гнева, бросился к фитилю и успел его загасить. Если бы не сапер, страшная месть негодяя удалась бы.

Аннибаль обнял храброго солдата.

— Лейтенант, а как же бедный Анри? Надо вернуться!

Камера была пуста. Друзья капитана пошли во дворец, думая, что он уже там, но поиски ничего не дали. Анри во дворце не оказалось.

— Это судьба! Я же вам говорил, лейтенант, — покачал головой Жан Топен.

— Завтра мы перевернем весь Рим, но найдем его. — Аннибаль не скрывал слез. — Найдем!

Андреани вышел на поверхность далеко в предместье Рима, и никто о нем больше никогда не слышал.

В конце концов мирные переговоры завершились, и Рим раскрыл свои ворота безо всяких предварительных условий. 3 июля французская армия вошла в Вечный город через ворота Портезе. Жители Трастевере радовались окончанию войны и с энтузиазмом встретили победителей. Французский Генеральный штаб с триумфом расположился в помещении французского посольства. Войсковые части были расквартированы в монастырях и дворцах Рима. Учредительное собрание было распущено, а его зал заседаний занял драгунский полк. Украшавшие Корсо красные знамена тут же содрали.

Итак, генерал Вайан[35]Генерал Вайан составил военную славу Второй империи. В 1851 году он был произведен в маршалы Франции, в 1854 году стал военным министром, а в 1859 году — главнокомандующим Итальянской армии. Мы приносим благодарность Андре Палюелю из Шамберийского университета за любезно предоставленные исторические справки. (Примеч. автора.) вышел победителем из трудной и дерзкой схватки. Сочетая инженерный талант с мудростью, он сохранил жизнь многим солдатам и взял город с той стороны, которая считалась неприступной. Его слава на два года опередила официальное признание его заслуг, почести и награды.

Напрасно опечаленный Аннибаль искал своего друга. Анри был уже трупом. Его позднее обнаружили возле понтонного моста Санта-Пассера. И молодой лейтенант все повторял и повторял следом за Жаном Топеном:

— Рок! Злой рок!

Через неделю после вторжения французов в Рим в соборе Святого Петра провозгласили папское правительство, и цвета Пия IX сменили в Ватикане знамя итальянского восстания.