Онлайн чтение книги Островитянин The Islandman
Глава пятая

Король занимал все то же место, что и обычно, – и, поскольку огузок у него был большой и тяжелый, неудивительно было б, если б на лавке оставались вмятины от него. После моего возвращения из Дингла он стал подлизываться ко мне, вспоминая об этом городе. Сам Король бывал в Дангяне три раза: один раз ездил с дедушкой и два раза с папой. Но на самом деле льнул он ко мне из-за конфет, и я это знал. Все-таки скверный бы вышел из меня друг, если б я забыл о нем. Я отдал ему четыре штуки, и он был мне за них очень благодарен. Однажды, когда нас отпустили в середине дня, Король повернулся ко мне и сказал:

– Слушай, учительница собирается уезжать от нас, уже скоро.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– О! Вчера ей пришло письмо, она будет замуж выходить, уже вот-вот.

– И что за мужчина?

– Мужчина благородный, кучер откуда-то там, – сообщил он.

Он оказался прав, потому что учительница задержалась в школе еще всего лишь на неделю. Потом, в воскресенье, она уехала восвояси, а школа опять закрылась.

Вторая учительница рассталась с нами около 1873 года. Мне тогда исполнилось шестнадцать лет. Я провел в школе шесть лет, но из меня не вышло ни профессора английского, ни чего-то похожего. Один человек сказал мне, что теперь он понимает в ирландском не хуже профессора, и притом учил его всего два года, а до того даже близко не знал, что это за штука такая – ирландский язык и на что он нужен. Отчего же люди говорят, что ирландский слишком труден для изучения? Вот заклад, чтоб побиться с любым, что нету на свете языка, в котором человек не смог бы понимать, как профессор, проучив его всего два года. У нас в стране сейчас уйма ученых с ирландским языком, а некоторые из них провели всего год за его изучением.

Так-то вот. Только история моя не об этом. В понедельник, с которого школы у нас больше не было, Король заявился ко мне довольно ранним утром. Он к тому времени завтрак уже съел, а я вот свой только начал. На завтрак мне достался отменный румяный пирог, который только что сняли с огня, – а ведь нечасто бывала такая сбруя на коте, как говаривали люди в старину про разные удивительные вещи. К пирогу – кусочек масла, потому что мы держали хорошую молочную корову, от которой мама сбивала масло в ящике. Ну вот, а еще желтая ставрида и прилично молока в миске, и – что важнее всего – была у меня тогда целая мельница прекрасных зубов, чтобы все это прожевать.

Мать протянула Королю кусок пирога с маслом, но у того живот оказался слишком полон, так что он едва откусил пару раз. Долго Королю пришлось бы ждать, пока мама предложит ему угощение, будь у него такой титул уже в те дни. Но ведь не было же.

У Короля нашлось ко мне дело. Он звал меня на рыбалку на камни, ловить там крабов для приманки, и мы уже не первый день проводили так вот вместе.

– Осторожнее ведите себя, когда будете искать крабов, – сказала мне мама. – Сейчас не просто отлив, а отлив малый[36]Имеется в виду квадратурный прилив, он случается дважды в месяц, когда Земля, Луна и Солнце образуют прямой угол, и поэтому разница между уровнями воды в отлив и прилив минимальная. Малый отлив во время общего прилива не дает вернуться к берегу и может унести пловца в открытое море..

Мы вышли за дверь и отправились искать крабов, да только в этот день нам так ничего и не попалось.

– Да нет тут ничего, в этих маленьких заводях, – сказал Король. – Нам бы лучше спуститься да нырнуть под воду, к тому месту, где они нам могут встретиться.

Едва он это сказал, как мы оба разделись и принялись нырять под воду и подниматься обратно на поверхность. Я нырнул вниз ногами в расщелину глубиной в мой собственный рост, и чуть только попал ногой внутрь, мне сразу же повстречался краб. Трудно, ох как трудно было мне сунуть голову на ту же глубину, где оказалась моя нога, но еще труднее сдаться и бросить то, что я так хотел заполучить. Я перевернулся, но вода не пускала меня ниже, и я не мог просунуть руку поближе к крабу.

Я снова пихнул ногу в расщелину, потому что так получалось свободней и больше места. И представь себе, я подцепил краба большим пальцем ноги. Это был огромный краб-самец, а обычно, если один такой сидит в дыре, значит, где-то рядом с ним и самка. Я еще раз просунул ногу вниз и нащупал другого краба. Он был поменьше, чем первый, и достать его оказалось нетрудно. На тот день крабовых приманок мне хватило.

Король тем временем пропал из виду, но в том месте, где мы искали крабов, чуть дальше, немного выше прилива, был большой и чистый родник пресной воды, в котором обычно стирали. Когда я добрался до родника, на берегу меня поджидал Король. Вот они мы – двое долговязых длинноногих голых парней. Но стоило нам обернуться, как мы увидали по другую сторону аж трех дородных молодых девиц, которые повернулись к нам лицом и жадно на нас уставились!

Короля стыд пробрал куда раньше меня. Он повернулся лицом к морю, спиной к девушкам и постарался от них прикрыться. Я же остался стоять в том виде, в каком пришел в этот мир, и у меня промелькнуло вот какое рассуждение: с какой это стати я должен стесняться их, а не они меня?

Я закрыл ладонями некую часть своего тела и остался стоять как вкопанный, не отворачиваясь и не отступая ни на шаг, им назло. Две поспешили прочь, но три других[37]В разных местах рукописи автор указывает разное число девушек, поэтому сколько их было на самом деле, остается неясным., видно, отличались поистине солдатской храбростью, а потому остались. Никто из них всяко прежде не видал столь нахально торчащего перед ними голого парня. Мы с Королем совсем недолго простояли напротив тех девиц, как вдруг одна из них, ишь ты поди ж ты, заговорила. И сказала вот что:

– Ты уж небось давно обсох.

Поскольку я весь изошел на злобу к ней, то сказал, что покамест обсох лишь с одной стороны и мне надо еще немного постоять задом к солнышку.

– А раз уж тебя вовсе не коробит такая странная картинка с этой стороны, так ты не стесняйся, погоди, я тебе зад покажу.

– Как по мне, то тебе уж с любой стороны давно пора обсохнуть.

– Ну, если б у меня кожа была, как у тебя, – жирная да скользкая, – может, я бы и впрямь высох в два раза быстрее.

В этот раз она тоже потупилась и отвернулась, как и прочие. Король воротился ко мне, он уже накинул на себя одежду.

– Это что же, на тебе еще ничего нет?

– Нет. Куда мне торопиться? – ответил я. – У меня тут и солнышко, и тепло.

– У тебя что, совсем перед бабами стыда нет, раз ты тут такой догола раздетый?

– А что им вообще здесь делать? У самих у них никакого стыда нет, хотя и надо бы. А ты перед ними, как я погляжу, вовсе не солдат. Странно даже, как это они тебя голым по холмам не погнали, – сказал я ему.

А той бойкой, что стала со мной пререкаться, интересней было гулять, чем замуж, что поведение ее как раз ясно показывало.

– Пойдем отсюда, – сказал Король. – Приманок на сегодня у нас уже достаточно. У меня два хороших краба, и у тебя два. Вот и хватит с нас.

Мы пошли прочь со скал. Ему нужно было подняться обратно в деревню, чтоб захватить леску и крючки, но вернулся он очень быстро. Мы направились на запад, к мысу Дунхлй, по имени поэта с Бласкета[38]Шон О’Дунхлй, или Шон Дунливи ( ирл . Seбn У Duinnshlйibhe, англ . Shean Dunleavy, 1812–1889) – ирландский поэт, уроженец графства Керри и один из героев этой книги. Семья поэта была изгнана из дома англичанами, и бульшую часть жизни он прожил на острове Бласкет. О’Дунхле часто уходил на заработки и странствовал по Ирландии, жил в Керри, Лимерике, Типперери и Килкенни, повсюду собирая старинные песни и поэмы, которые становились источником вдохновения для его собственных стихов. Несмотря на известность и всеобщее уважение, поэт жил и умер в бедности. Оставил десятки стихов и песен. Систематическое изучение его творчества началось в 1930-е годы. Один из основателей поэтической традиции на Бласкете. Несомненно, оказал влияние на самого Томаса О’Крихиня.. Ставрида у нас клевала здорово, и мы вытащили особенно хорошую пестроголовую рыбину. Наконец, когда я сам стал закидывать, мне в руку впился, само собой, крючок. На этом плакала моя рыбалка. Королю пришлось срезать ножом поводок, который крепил крючок к леске. Из пальца у меня торчал крючок, с которого свисал кусок поводка. Мне было не очень больно, потому как крючок засел не слишком глубоко. У нас вышло сорок ставрид, по двадцать на каждого. Король забрал их к себе домой, и мы разделили улов между нашими семьями. Крючок вытащили сразу. Кать взяла бритву и вскрыла нарыв.

Больной палец

Палец у меня разболелся не на шутку, так просто не перетерпишь. Томас Лысый бывал у нас каждый вечер, пока не наступало время сна. В компании с ним было славно, и я почти не чувствовал, как болит палец, пока он рассказывал о превратностях жизни, какие ему пришлось выстоять. Хотя отец был с ним почти что одного возраста, он и вполовину не умел так же хорошо рассказывать истории и припоминать все на свете.

– Интересно, – однажды вечером спросил его мой отец, – а что за разлад случился между приходом Дун-Хын и приходом Балиферитер, который еще длился так долго?

– О, – сказал Томас Лысый, – а ты никогда не слыхал про лодку с Черных Полей[39]Томас Лысый рассказывает исторический случай, который произошел в 1818 году. Конфликт жителей Дун Хына и жителей прихода Балиферитер, описанный со слов тех, кто во время этих событий, как и сам Томаc, были детьми, и последовавшая за ним длительная вражда позже служили даже темой целых школьных сочинений.?

– Слыхал порядочно, – сказал мой отец, – только сейчас плохо помню.

– Разбился корабль к северу от Бегниша[40]Бегниш ( ирл . Beignis) – малый остров к северу от Большого Бласкета. Так же назывался и малый остров к северу от острова Дарьвре (Валентия). Название Бегниш происходит от сочетания «малый остров»., а к нему подошла лодка из Дун-Хына. Люди поднялись на борт и перенесли с корабля на свою лодку все, что хотели. Потом туда же направилась другая лодка, с Черных Полей, это такая деревня в приходе Феритера на севере; и было их вместе в этой лодке двадцать и один человек, все – лучшие люди, цвет своего прихода. Они шли без остановки, покуда не достигли затонувшего корабля. Эти тоже стали выносить вещи, какие раньше не забрали люди из Дун-Хына. И в конце концов натаскали столько, что перегрузили свою лодку, и герои потонули, все двадцать один, вот и не осталось никого, чтобы рассказать про них историю. А последние двое, те, которые сбрасывали вещи с корабля, так и остались на нем навсегда.

– Так, может, те двое так на нем до сих пор и живут? – сказал я Томасу Лысому.

– Послушай, олух! Этот корабль разлетелся в щепки еще тем же вечером у Вороньего камня!

– Ну и, – снова обратился мой отец к Томасу, – отчего же северяне после этого так надолго невзлюбили людей из Дун-Хына?

– Э, да вот оттого, милый мой, что те не вытащили никого из моря и отпихивали их веслами, когда бедолаги звали на помощь и молили втянуть их в лодку. И даже втягивали весла, за которые те хватались, пытаясь бороться с течением.

– Но разве не странно, что не спасли хотя бы кого-то? Хотя, конечно, их лодка не могла забрать всех вдобавок к тем, кто в ней и так уже сидел? – спросил отец.

– Они не могли забрать их всех. Больше того, они не собирались этого делать вовсе, потому что поднимали на них руку, пока те были еще живы, забирали из лодки все, что только было нужно или просто приглянулось, и не позволяли им подплывать к кораблю, когда те перевернулись.

– Но ведь наверняка команды двух лодок были друг с другом в родстве, некоторые-то уж точно были.

– Были, – ответил Томас, – и кое-кто даже в очень близком родстве. И это чуть было не нанесло лодке непоправимый вред. Там был один мужик, который попытался втянуть своего родича в лодку, когда тот мертвой хваткой вцепился в весло. Но капитан остановил его и сказал: «Все один за другим станут спасать своих родственников, и тогда лодка не выдержит». Погибли все двадцать один, кто был на лодке с Черных Полей, а лодка из Дун-Хына благополучно пришла домой вместе с командой, и с ними множество вещей с корабля.

– Ох и большая же ненависть была к ним, должно быть, у людей с севера!

– Большая, – ответил Томас. – Когда пропала та лодка, в приходе Феритера осталось шестнадцать вдов.

– И, должно быть, они высматривали тех, кто это сделал, и на мессе, и на ярмарке.

– О, что ты, – кивнул Томаc. – Еще как. Являлись с севера в ночную пору, вламывались прямо в дом, забирали себе все, что только видели, а хозяев того дома избивали смертным боем. Убили славного юношу, сына моей родственницы с хутора у Мельничного брода, потому как им нечего было у нее взять, женщина она была очень бедная. И в каждый ярмарочный день в Дангян-И-Хуше находилось по шесть-семь человек из Дун-Хына, кому пора было звать священника, когда заканчивались дневные драки.

– И что же их наконец урезонило? – спросил отец.

– А я тебе и это расскажу. Дочь одного из тех бедокуров вышла замуж за парня в Дун-Хыне. Это и было первое примирение между ними. Но еще очень долго пришлось ждать, пока такое случилось, а за то время многие из них почти что перебили друг друга.

– Упокой, Господи, души усопших! – воскликнула мама. – А я-то обо всем этом до сего дня и не слыхала толком.

Приближалось время идти ко сну, и Томаc засобирался. Другие тоже возвращались из домов, где гостили.

Больной палец беспокоил меня еще месяц и, говорю тебе, не давал ни улыбнуться, ни порадоваться. Но я не чувствовал ни малейшей боли или неудобства, пока Томас рассказывал истории. Он проводил у нас каждый долгий вечер. И каждое воскресенье, когда мой отец читал в семье розарий, Томаc тоже повторял вместе с нами слова молитвы и мог без запинки прочитать целую декаду.

Томаc всегда был бедняк. Ему приходилось посылать своего сына в люди в Балиферитер, и тот провел там пять лет, пас стадо – без ботинок и даже без носков. После того как сын ушел в работники, пришло пожертвование из Америки на переезд для дочери Томаса – от дяди, брата ее матери. Она отправилась туда без промедления и провела там пять лет. Тогда им пришлось возвращать сына, но дочка время от времени присылала родителям оттуда денежку, что очень им помогало.

С тех пор как дочь покинула их, старая ведьма из дома напротив поднималась очень рано и часто плакала о судьбе девушки, что неудивительно. У ведьмы никого не было, кроме нее, как и не было тогда никакой надежды, что когда-нибудь она снова ее увидит. И всякий раз, когда я слышал, как она плачет, мне становилось ее очень жаль.

Пароход и армия

Однажды утром, когда соседка встала пораньше, она увидела у входа в гавань рядом с Белым пляжем самый настоящий пароход на якоре, где было полно черных людей, то есть в черной форме и черных головных уборах[41]23 октября 1879 года судно «Ястреб» пристало к берегу Большого Бласкета с целью сбора налогов. На борту было двадцать вооруженных полицейских. Около тридцати островитянок собралось на скале у гавани. Большинство мужчин в это время ушло на лов рыбы. После того как женщины отбились камнями, полицейские покинули гавань, но, по сводкам происшествий, вскоре вернулись и высадились к северу от деревни. С находившихся там островитянок им удалось удержать в качестве налогов всего пять шиллингов. В результате конфликта правительство признало ситуацию на Острове катастрофической, и годом позже на остров пришли корабли с кукурузной крупой и картофелем. Среди прочих был и тот же пароход «Ястреб».. Это ее встревожило, и от такого расстройства она бегом побежала к нам и замолотила в нашу дверь.

– Донал! – закричала она.

– Да, – ответил отец. Он подумал, что случилось что-нибудь с ее сыном или с Томасом Лысым. – Что стряслось?

– Там большое судно, внизу, рядом с твоим домом, стоит на якоре, и на нем полным-полно людей в черных формах и высоких шапках[42]Судя по обмундированию, на остров старалась высадиться английская полиция. Полицейские пытались взимать налоги с жителей островов как в присутствии налоговых инспекторов, так и самостоятельно, в том числе без всяких на то оснований. По опыту островитяне знали, что такая высадка могла закончиться большими денежными поборами, арестами и принудительным выселением. Кроме того, полиция могла открыть по недовольным огонь на поражение..

– О, и правда, – сказал отец. – Рано или поздно что-то такое должно было случиться, и, наверно, от домов на Острове к вечеру мало что останется.

– Боже правый! Ничего нет хуже, чем остаться без всякого крова, – вскричала ведьма.

Минутой позже все мы были уже на ногах и мигом вылетели на причал. Как только я добежал до места, женщины, которые там собрались, сразу наделили меня работой: послали собирать камни – и всякого, кто там был, тоже. Никто не отдыхал, пока мы не нагребли порядочную кучу. Одна женщина сказала, что теперь пороху у жителей Острова обязательно хватит, и когда они решат наконец пустить камни в ход, это будет уже совсем другая история.

– Только, наверно, пули нас убьют раньше, – сказала другая женщина.

– Ой, да ну, что так тебе смерть, что так погибель! Не лучше ли самой помереть, чем кончить дни в канаве, когда тебя вышвырнут из собственного дома!

Тут от корабля отошла большая лодка, наполненная людьми до краев. Когда они подобрались поближе, то изумились, увидев порядочную толпу жителей, которые собрались на берегу в гавани. Хотя полицейские-то думали, что не увидят ни единой живой души, все попрячутся от страха – и это неудивительно, раз у каждого человека в лодке было в руках по ружью наготове. Только женщин вовсе не обуял страх. Мужчины вышли вперед, а женщины собрались вокруг них, и у каждой в руке был острый камень. Команду на лодке охватило вселенское изумление, когда они увидали, что женщины не собираются уступать, и полицейские умерили прыть, приближаясь к ним.

Наконец лодка стукнулась носом о берег, и двое выскочили с оружием наизготовку, – на случай, если им будет что-то угрожать. Едва первый из них спрыгнул с лодки, женщина запустила в него булыжником, который пролетел в самой близости от лица того человека. Он с вызовом посмотрел вверх, на женщин, и наставил ружье прямо на них. Но ни одна островитянка не дрогнула, все встали в ряд над берегом. Вскоре еще одна женщина бросила камень, а за нею еще одна, и еще – и вот уже послышались сплошной свист и звучное эхо пролетавших снарядов. В общем, вместо того, чтобы высадить с лодки побольше людей, полицейским пришлось немедля подобрать тех, что успели сойти на сушу, и в спешке убираться в открытое море.

Две другие большие лодки выплыли пришельцам навстречу и начали с ними советоваться. Затем полицейские вернулись назад к причалу, кипя от злобы и ярости, и особенно злились на эту дуру, из-за которой лодку отогнали от берега, не позволив им высадиться и завершить свое дело. Носы их лодок коснулись берега, люди выбрались на сушу, и едва это случилось, сверху их тут же встретил град камней. Одному из тех людей камень угодил в лоб, и он рухнул к ногам товарищей. Камень бросила маленькая девочка, так что он был очень легкий. И быть бы тому полицейскому мертвее мертвого, брось такой камень зрелая женщина. Капитаны приказали своим отступить в лодки, и те отошли, хоть и замешкались, когда втаскивали едва живого за собой. Три лодки, полные вооруженных людей, какое-то время плавали вокруг и держали совет, а потом, переговорив, все три снова ринулись к берегу – решили, что у женщин вышли все снаряды. Однако за это время мальчишки набрали еще кучу камней, и пускай вооруженные люди были страшны тем, что могли открыть огонь по островитянкам, женщины испугались полицейских ничуть не больше, чем те боялись сами.

В стороне стояло пять женщин. К тому времени камней им уже не хватало, а у одной на руках был славный маленький сыночек. Она пришла в совершенную ярость и отчаяние, что под рукой у нее ничего не оказалось. И когда двое полицейских стали карабкаться снизу по серому склону прямо под ней, а кинуть в них по-прежнему было нечем, она крикнула:

– Дьявол меня побери, я брошу в них своего ребенка!

– Вот ведь дура чертова, – крикнула ей женщина, что была к ней ближе других. – Не сходи с ума и держи своего ребенка при себе!

Та размахнулась, чтобы швырнуть сына, но другая соседка схватила и удержала ее. Тут же еще одна женщина подбежала с другой стороны, метнула вниз обломок скалы, и те двое полицейских покатились вниз по склону. А ребенок, которым собирались в них кидать, до сих пор живет в Америке, здоров и полон сил. Наконец, еще до исхода дня, корабль со всеми людьми убрался восвояси, не получив с жителей Острова и медного пенса.

С тех пор как разошлась новость о том, что на Большой Бласкет заходил пароход с вооруженными людьми на борту и они не смогли собрать никакой ренты и налогов, этому дивилась вся земля ирландская. Так все оставалось еще долгое время, и как бы ни были велики или малы выплаты или налоги, причитавшиеся с жителей этого Острова, после той истории больше с них ничего не требовали.

Несколько следующих лет ничего особого у нас не видали, пока к берегу внизу у домов не пристал другой пароход. На нем было немного деревенских жителей и кое-какие люди с оружием. Островитяне предвидели, что нечто подобное может статься, и посчитали, что лучше будет не обращать на них внимания, а всех коров и овец, которые у них были, отогнать на запад к самой оконечности Острова.

Так оно и вышло. Ребята угнали всех коров и овец как можно дальше. На корабле был Главный сборщик налогов и прочие сопровождавшие его лица. Им не чинили никаких препятствий и дали на Острове всю возможную свободу. Они поднялись на холм, а с ними вместе деревенские мужики, специально выбранные отовсюду для такого случая. Главный сборщик прошел на запад до самой Старой башни, но, сколько ни смотрел во все глаза, ничего ему в глаза эти не бросилось. Он послал остальных на запад еще дальше, почти до середины Острова, но и там была все та же история. Они отыскали лишь двух дряхлых мулов, от которых живого почти ничего не осталось, одна кожа да кости. Спросили Главного сборщика, будет ли он забирать мулов.

– Вот тогда над нами уж точно смеяться будут, – ответил тот.

Так они и отправились восвояси туда, откуда приехали, без единой коровы, лошади или овцы.

События одного дня

Был у нас на этом Острове и еще один веселый день, которого я не могу упустить в своем рассказе. Мало того, если уж события этого дня заставили меня посмеяться раз пять-шесть, я не успокоюсь, пока и ты из-за них не улыбнешься столько же, а может, даже больше.

Поздним утром в воскресенье, когда почти все нэвоги ушли на мессу[43]Служба проходила в одной из церквей в Ирландии, поскольку на Бласкете собственной церкви не было., около часу дня появилась лодка. Любой бы сказал, что лодка эта не с Острова, а потому обязательно надо быть готовыми ко всему. Все следили за ней очень внимательно, поскольку ходили слухи, что скоро будут собирать налоги на собак[44]В 1866 году Британский парламент принял закон о содержании собак в Ирландии, согласно которому любой владелец собаки обязан был ежегодно платить за нее пошлину, составлявшую изначально два шиллинга за каждого питомца и шесть пенсов за саму лицензию. Закон перестал действовать с установлением независимости Ирландии.. Нэвог подошел к причалу, а в нем были чужаки.

Все выбежали из домов, стали звать своих собак, и малые ребята удирали вместе с ними в холмы. В то время собак можно было увидеть, только когда трубил охотничий рожок. Неудивительно, что из каждого дома вывели примерно по четыре собаки – это значит восемьдесят с лишним собак по всему Острову.

Когда люди из лодки вышли на берег, оказалось, что это пенсионный чиновник, а с ним два банковских конторщика. Редкое было зрелище, когда все, кто рассчитывал на пенсию по слепоте, бросались обратно бегом к своим кроватям, вытягивались на них, и к тому времени, как чиновники заходили на них посмотреть, были уже просто на последнем издыхании! У причала стояло несколько крепких здоровых мужиков, так они едва успели добежать до дому, и у них едва осталось времени скинуть ботинки и одежду.

В первом доме, куда явились чиновники, им показали тяжелобольного. Войдя со свету, не осмотревшись, они не увидали ничего, кроме двух дюймов его носа, такой бедняга был хворый и несчастный. Чиновник взглянул на него и увидал, что у того торчат два копыта. Подозвал еще одного клерка:

– See[45]Гляди ( англ .)., – говорит, – у этого копыта!

– By dad, he is a devil[46]Клянусь, это дьявол ( англ .)., – говорит тот, и тут все в доме завопили от ужаса.

– The people here can put every shape on themselves[47]Здешние люди могут принимать любой облик ( англ .)., – сказал пенсионный чиновник.

Но человек с копытами так ничего, кроме носа, больше и не высунул из-под одеяла.

В другом доме, куда они зашли, была пожилая пара, которую они искали. Эти двое лежали в одной кровати. Чиновник подошел поближе, чтобы взглянуть на них, но лиц их совсем не было видно, и самих их было никак не рассмотреть, потому что они укрылись и дрожали от холода. Это были хозяин и хозяйка. У хозяина тоже виднелись копыта – ботинки, которые почернели от работы за весь предыдущий день.

Один клерк позвал другого:

– There is two of them here. By dad, they have the bed of honour here too[48]Они оба здесь. Господи, да у них тут еще и братская могила ( англ .)., – сказал он.

После их отбытия прошло, наверно, полчаса, прежде чем все, кто был в доме, перестали прыскать со смеху. С той минуты, к кому бы они ни зашли, у всех видели копыта.

– Faith, they might have the horns too, under the clothes[49]Ей-ей, у них, и рога тоже есть, под одеялом ( англ .)., – сказал тот, что был у них за шутника.

Неудивительно, что дела у нас в стране идут так, как идут, если люди здесь такие мастера пошутить над правительством.

«Сияющий» корабль

Однажды холодной зимней ночью Томаc Лысый зашел, по своему обыкновению, к нам на кухню. В очаге ярко горел торф, из трубы вылетали искры, и, поскольку дом был не слишком большой, внутри стояла жара, хотя снаружи и держался холод. Лысый вошел прежде, чем я успел улизнуть из дома. Остальные ушли примерно полчаса назад и отправились шумной гурьбой по гостям. Это был добрый старый обычай, да и среди новых он есть до сих пор.

– Будь у тебя капелька ума, – сказала мама, – оставался бы ты дома, вместо того чтоб ходить в гости по нетопленным домам, где ни тепла, ни очага. И сидел бы ты тогда в отличной компании – с папой и дядей Томасом.

Не то чтобы на меня так сильно подействовал совет матери, но я очень любил рассказы Томаса и выбрал лучше посидеть и послушать, а не куролесить на улице.

Да, и первое, с чего начали, был «сияющий» корабль.

– А что, Томаc, – сказал мой отец, – много пота мы с тобой пролили в тот день, когда явился сияющий корабль.

– Немало. Двое из нашей лодки чуть было не погибли, когда остановились.

– А корабль не остановился, – уточнил отец. – Похоже было, будто его что-то толкает. На корабле не было ни огня, ни паруса – и ни ветра вокруг, чтобы тащить его вперед. И все-таки мы не могли его нагнать.

– Ты гляди, – сказал Лысый. – А ведь местные не верили тому викарию, что был здесь пару месяцев назад, когда тот сказал, будто очень скоро мы увидим корабли, которые будут ходить на огне. Корабли без парусов и вёсел.

– Должно быть, тогда его и прозвали Томаc Заливай, – сказал мой отец.

– Ну да, так и есть. А команда на сияющем корабле, когда наши подошли к нему совсем близко, сказала, будто на борту полно народу.

– И это был самый первый пароход, груженный желтой индейской крупой[50]То есть кукурузной крупой из Америки., который направлялся в Лимерик, а затем в Рушелах, – сказал мой отец.

– Перед ним шли лодки из Дун-Хына и из прихода Феритера тоже, когда он плыл на север, – вспомнил Томас. – А было это точно за неделю до Дня святого Патрика.

– Вскоре после того, как привезли жирных бычков? – спросил Томаcа отец.

– Это ровно через год, следующей весной, за неделю до Дня святого Патрика, – сказал сосед.

– И разве не удивительно, сколько всякого доставили на берег, и всё в целости и сохранности? – сказал отец.

– А никто и не знает, сколько всего смогли вытащить, – уточнил Томаc. – В Фаране, в приходе Феритера, набралось двенадцать бочек соли.

– Пожалуй, местным здесь досталось меньше всех, – сказал мой отец.

– Ну да, – ответил Томас. – Думаю, это все потому, что погода была слишком ветреная и они не могли выйти на поиски соли. Но пускай все и было так плохо, даже те, кто нашел меньше всех, мяса себе засолили на год.

– Да мне и самому хватило больше чем на год, хоть я запас чуть ли не меньше всех, у меня и мысли-то не было собирать соль, – согласился отец.

– Я бы сказал, ты свою ренту окупил сполна, Донал, – улыбнулся Томаc Лысый отцу.

– У нас получилось четыре бочки еды, полных до краев, – солений и заготовок. На целых два года хватило и картошки, и рыбы тоже, вспомнил отец.

– А на нашей лодке каждый человек заработал на этом по тридцать фунтов, – сказал Томаc.

«Мудрая Нора»

– Кажется, это случилось примерно в тот год, когда появилась «Мудрая Нора»[51]«Мудрая Нора» – судя по всему, название старого траулера, стоявшего в гавани Дангяна (см. главу 20)., – сказал мой отец.

– Годом позже, – поправил Томаc. – В тот год никто не заработал ни фунта, потому что эти проходимцы бежали на старой калоше со всей рыбой, которую наловили тогда на Острове. Но думается мне, что не иначе как проклятие бедняка пало на их головы, когда это их корыто, полное рыбы, перевернулось кверху дном у Рубежной скалы, по пути в Дангян-И-Хуше.

– О! Уж точно на них пало проклятие каждого, кто только жил на Острове, – согласился отец.

– Так оно и было. А вслед за тем еще и проклятие Господа Бога, – добавил Томас. – Вот оно их и настигло.

– Как же так? Мы же знаем, что никто из них не утонул, когда их старая лодка перевернулась вверх дном, так что же их тогда спасло? – возразил отец.

– Рядом с ней шла большая красивая лодка, и когда их стало заливать водой, они просто перебрались в нее.

– Так, значит, кара Божья настигла их как-то иначе? – спросил отец.

– Настигла. Сорок человек этих пройдох бежали на Остров во время больших раздоров. И из тех, кто тогда спасся, никто не умер потом в собственном доме, кроме одного человека, это Патрик ‘ак Гяралть[52]Так в ирландском языке традиционно пишется нормандская фамилия Фицджералд., что жил впоследствии в Каум-Динюль[53]Каум-Динюль ( ирл . Com Dhнniъl, англ . Coumeenoole) – небольшой поселок у залива на берегу океана к западу от Дун-Хына, рядом с ним находится мыс Дун-Мор. Географически это самая западная точка Ирландии и Европы., – сказал Томаc. – И все они окончили свои дни в доме бедных, настолько сами стали бедны. И поделом им. Потому что мало было у них жалости к беднякам, когда они могли им помочь. Но, слава Богу, все они в могиле, а мы живы, – заключил Томаc Лысый.

Земля под властью графа

– Джон Хуссй[54]Джон Хасси – управляющий и земельный агент владельцев острова, графов Корк, в XIX веке Бласкетами управляли четверо Хасси – Клара, Джон, Сэм и Эдвард. был первый справедливый человек, который стал собирать аренду после бейлифов[55]Бейлиф, или пристав, судебный исполнитель – представитель английской королевской власти, отвечавший также за сбор налогов по области. Широко отмечался произвол бейлифов, которые часто приходили брать налоги по своему усмотрению и вне положенных сроков. Неуплата грозила выселением., – сказал отец.

– Да, и очень правильный был человек, – добавил Томаc Лысый. – Не взял ни с кого ни пенса лишнего сверх того, что положено, с первого же дня, как только получил титул.

– Это верно. Но зато он часто житья не давал тем, кто на него работал. Полные лодки рыбаков должны были собирать для него водоросли и моллюсков на удобрения. Другие команды должны были стричь для него овец, без оплаты и даже не за еду – кроме как за очень скверную. А давали им кусок желтого хлеба трехдневной давности и кружку простокваши, с которой два дня уже как сняли сливки. А те, кто пережил его смерть, до конца своих дней были благодарны, что никто из них из-за него не утонул.

– О да падет на него проклятие двадцати четырех, – продолжил Томаc Лысый. – Он едва не погубил лодку, в которой я был, когда мы шли на север вместе с приливом. Она была доверху нагружена черными водорослями, и мы держали путь в Узкую гавань. Прилив был слишком высокий, а лодка сидела слишком низко, но два славных парня выбросили за борт пять или шесть охапок водорослей.

– Он отправил команды двух наших лодок стричь для него овец на острове Иниш-Вик-Ивлин. Целых три дня у нас ушло, чтобы их остричь. А потом тот, кто был главным на Камне[56]Камень – местное обиходное название острова Иниш-Вик-Ивлин, одного из западных островов в архипелаге Малый Бласкет. Традиционно этот остров бы местом выпаса скота, и на нем жило в разное время от одной до трех семей. В настоящее время остров выкуплен в частную собственность., подобрал груз с разбитого корабля, и нам пришлось перевозить его на восток в Красное устье.

Я так и не заметил, как прошла ночь, пока оба они болтали и вспоминали прошлое.