Онлайн чтение книги У кромки океана Pacific Edge
3

23  марта. Карманных утопий на свете не существует.

Почему-то вспоминаются французские аристократы, у которых было все – роскошные одежды, изысканные яства, дома-дворцы, великолепное образование. Какую жизнь они вели! Можно сказать, жили в своей собственной утопии. Но вряд ли кто-то так скажет, ибо нам известно, что достатком они обязаны невежественным крестьянам, что трудились в поте лица. И потому французская аристократия для нас – горстка паразитов, жестоких и слабоумных тиранов.

Но теперь мир экономически превратился в единое целое. Громадная деревня, где на всем стоят марки «Изготовлено в Таиланде». И некоторые наслаждаются роскошью, а большинство по-прежнему изнывает от бесконечных войн, голода и страданий. Некоторые утверждают, что их это не касается, что у них и без того достаточно забот.

Взять хотя бы швейцарцев. Эта страна – своего рода гористый остров, на котором в избытке банков и бомбоубежищ. Одни швейцарцы радушно принимают беженцев из-за границы, а другие не задумываясь вышвыривают тех на улицу. Ничего удивительного, типичное для современных людей шизоидное поведение.

Я провел все утро во Fremdenkontrolle , точнее, в полицейском участке на Гемейндерштрассе. Тихое, стерильное помещение с мраморными полами и столешницами. Полицейский чиновник объяснил на верхненемецком, чтобы я наверняка понял, что все дело в новых законах. Во-первых, я нигде не работаю; во-вторых, въехал в страну по туристической визе; в-третьих, прожил здесь без малого год, что при отсутствии надлежащих документов просто недопустимо. Да, жена может остаться до истечения срока контракта. И дочка тоже.

«Кто за ней будет присматривать?» – хочется мне крикнуть ему в лицо, но я сдерживаюсь. Разумеется, у них все рассчитано заранее. Стоит выдворить из страны одного из членов той или иной семьи, как остальные сами потянутся следом. Просто и эффективно.

Мы сидим за кухонным столом. Памеле нужно отработать в Швейцарии последние семь месяцев, иначе получится, что предыдущие восемь лет, связанные с подготовкой к защите докторской, пошли коту под хвост. В Штатах сейчас трудно отыскать работу даже со степенью, а уж без оной… Лидди, очевидно, мне придется забрать с собой; у Памелы просто не хватит на нее времени. У нас в запасе месяц, а там – разлука на полгода. В принципе, ничего страшного (насколько я знаю, по сравнению с китайскими учеными мы в весьма выгодном положении). Но Лидди совсем маленькая…

«Надо бороться», – говорю я. Памела качает головой, поджимает губы, берет со стола «Геральд трибьюн». Южный клуб отказался уплатить долги. Предполагается, что численность населения планеты сократится на двадцать пять процентов, и это считается оптимистическим прогнозом. В Индии и Мексике продолжается гражданская война. Повсюду вырубают леса. Температура окружающей среды понизилась на очередной градус Цельсия. Животные вымирают…

Все это я уже читал.

Памела отшвыривает газету. Я никогда не видел ее такой подавленной. Она встает, принимается мыть посуду – и, похоже, плачет. Полгода, полгода…

Мы – мировая аристократия. Однако нынешняя революция покончит не только с аристократией, но и со всем прочим. Скомканная газета, катастрофа сначала в одной стране, затем в другой, в третьей…

Убежден, ее можно избежать. По крайней мере, чтобы жить дальше, в это необходимо верить.

* * *

Когда умирает душа, на горе не остается сил.

Том встал с кровати, чувствуя себя дряхлым стариком. Этакое ископаемое, ровесник динозавров. Как-никак, ему восемьдесят один, и поддерживать форму помогают разве что лекарства, которые он исправно принимает. Застонав, Том проковылял в ванную, а когда вышел оттуда, на него вновь обрушилось одиночество.

Он распахнул входную дверь и уставился невидящим взором на полынного оттенка солнце. Известное дело, депрессия. Сна ни в одном глазу, ощущения притупились, мышцы одеревенели, и хочется плакать. Впрочем, слезы можно отогнать таблетками, но тогда одеревенеют не только мышцы, а все естество (правда, если вдуматься, это сулит некоторое облегчение, одновременно нагоняя тоску).

Когда умерла жена, он словно сошел с ума. И, будучи безумен, решил, что уже никогда не обретет здравого рассудка. Да и зачем? Какая теперь разница?

Представьте, что бок о бок растут два крепких дерева и одно обвивает ствол другого. Представьте, что первое дерево срубили, а второе оставили, и оно стоит, похожее на штопор, притягивая удивленные взгляды, и тянется ветвями вверх, разыскивая то, что утрачено безвозвратно.

Том остро ощутил свое одиночество. Поговорить не с кем, заняться толком нечем; даже то, что когда-то доставляло удовольствие, сейчас не радует, ибо все поглощено одиночеством, которое проникло повсюду. Оно в солнечном свете и шорохе листьев, оно стало условием безумия Тома Барнарда, его непременным условием, его основой.

Том стоял в дверном проеме, прислушиваясь к собственным ощущениям.

* * *

Его осаждали шальные мысли. В памяти вдруг возникло знакомое лицо. Неужели он и впрямь прожил такую жизнь? Порой в это было просто невозможно поверить. Ну да, каждое утро он просыпался, чувствуя себя совершенно другим человеком, и всякий раз его угнетали ложные воспоминания о ложном прошлом. Ощущение безмерного одиночества отчасти позволяло справиться с раздробленностью сознания; хотя, быть может, он просто-напросто обречен просыпаться поутру непременно иным существом. Один день – тем Томом Барнардом, которому выпало жить в бурные двадцатые. Другой – ловкачом-юристом, который занимался земельным правом, менял прежние законы на более справедливые, более симпатичные. В ту пору ходило присловье: «Законы что гены: захотел – исправил». Вполне возможно, это чушь, однако в нее верили…

Лицо из прошлого воплощения. Меня зовут Брайди Мэрфи, я говорю по-гэльски. Когда-то я знал русскую красавицу с волосами цвета воронова крыла и умом острым, как скальпель хирурга. Да ты наверняка помнишь. Анастасия. А твой внук – строитель, верно? Что ж, может, мы и правда способны исправить свои гены. Если ты сам просыпаешься каждое утро новым человеком, то с какой стати сын твоей дочери должен напоминать обликом какое-то из предыдущих воплощений? Мы все живем рядом с чужаками, нас разделяют пропасти. Ты никогда не занимался тем, что сейчас тебе вспоминается; с тем же успехом можно утверждать, что ты разводил пчел на пасеке в глубине подвергшегося бомбардировке леса или провел всю жизнь на кровати в родительском доме. Вне сомнения, инкарнации существуют каждая в своей плоскости бытия. В то, что ты сумел объединить две плоскости, слить воедино два мира, просто не верится. Нет, тебе никогда не вернуть рассудок.

Но это лицо!.. Этот резкий голос, в котором постоянно слышится насмешка… Тогда, в Сингапуре, она ему понравилась, он нашел ее привлекательной. Экзотическая особа… Однажды, в молодые годы, они с женой поднялись на Рэттлснейк-Хилл, чтобы полюбоваться закатом и заняться любовью в роще, которую помогали сажать несколько воплощений тому назад, мечтая о детях. Похожая на сильфиду обнаженная женщина стояла в сумерках под деревьями. Призраком былой радости перепрыгивала через десятилетия. Дзинь! Будто вонзилась в дерево стрела. Атласная кожа, смуглая на фоне коры, и вдруг вспыхивает яркая искра, предвосхищение богоявления.

Нельзя допустить, чтобы кто-то осквернил этот холм.

Внутри шевелится ловкач-адвокат Брайди Мэрфи. «Черт побери! Оставь меня в покое!»

Том возвращается в комнату, одевается, смотрит на кровать, садится на нее и плачет. Постепенно плач переходит в смех. «Дерьмо!» – говорит Том и надевает башмаки.

* * *

Он выходит из дома, спускается по тропинке вниз. Сквозь листву, словно выискивая в ней птиц, пробиваются солнечные лучи. Добравшись до дороги, что ведет через каньон Черная звезда, Том садится на велосипед и направляется в сторону Чапмена. Миновав расщелину, в которую нырнула дорога, он поворачивается направо и смотрит на каньон Кроуфорд и на Рэттлснейк-Хилл. Кустарник, кактусы, дубовая рощица, орешник и платаны… Все прочие холмы, которые видно отсюда, давным-давно застроены; над крышами домов возвышаются экзотические деревья. Холмы равняются деньгам, а деньги равняются власти. Однако служба водоснабжения округа Ориндж владела Рэттлснейк-Хиллом задолго до того, как Эль-Модена стала городом, и никому не давала поблажек (она распределяла воду со строгостью, излишней даже по калифорнийским меркам). Но пару лет назад она передала холм городу, поскольку избавлялась от всего, что не касалось ее впрямую. И ныне холм принадлежал Эль-Модене, властям которой и предстояло решить, что с ним делать.

* * *

В окрестностях Чапмена ему встретились Педро Санчес, Эмилия Дойч, Сильвия Уотерс и Джон Смит. «Эй, Том! Том Барнард!» Все как один старые приятели. «У вас тут что-нибудь изменилось?» – справился он, притормозив. Широкие улыбки, дружеская трепотня. Нет, все по-прежнему – во всяком случае, так кажется, – если не считать старины Тома. «Я ищу Кевина». «Они играют на Эспланаде», – сообщил Педро. Приглашения в гости, веселые «счастливо!». Том покатил дальше, чувствуя себя не в своей тарелке. Когда-то это был его город, его друзья.

Матч на Эспланаде был в самом разгаре. Тому показалось, что он не может не остановиться (в дерево – то, что внутри, – снова вонзилась стрела).

На пригорке, в тылу «Лобос», расположилась Надежда Катаева. Компанию ей составлял высокий толстяк, с которым они над чем-то смеялись. Том судорожно сглотнул, сердце бешено заколотилось. Как жаль, что он разучился вести светские беседы! Сожаление накатило волной, дерево внутри будто закачалось и поплыло. Сожаление или…

Том подъехал к пригорку. Толстяк оказался новым городским прокурором, и звали его Оскаром. Они с Надеждой определяли, на кого из кинозвезд похож тот или иной игрок. Женщина заявила, что Рамона напоминает Ингрид Бергман; по мнению же Оскара, она сильнее всего смахивала на Белинду Брав.

– Рамона куда симпатичнее, – пробормотал Том и слегка удивился, когда его собеседники рассмеялись.

– А я на кого похож? – спросил Оскар у Надежды.

– Гм… Может быть, на Зиро Мостела?

– Да, в дипломатичности вам не откажешь.

– А как насчет Кевина? – поинтересовался Том.

– Норман Рокуэлл[9]Норман Рокуэлл (1894–1970) – американский художник-иллюстратор., – откликнулась Надежда. – Весь из себя.

– Это же не кинозвезда!

– Какая разница?

– Нечто среднее между Лайлом Симсом и Джимом Нейборсом, – вмешался Оскар.

– Помеси не допускаются, – возразила Надежда. – Один из «Маленьких негодников».

Кевин пошел принимать в первую зону, взмахнул битой и отправил мяч далеко в поле. К тому времени когда мяч вернули, он уже переместился к третьей и с усмешкой взирал на происходящее, причем усмехался, что называется, от уха до уха.

– Большой ребенок, – заметила Надежда.

– Девяти лет, – подтвердил Том, приложил ладони ко рту и крикнул: – Отличный удар! – Он действовал машинально. Инстинктивно. Попросту не мог удержаться. Вот что значит исправлять гены.

Кевин повернулся, увидел деда, улыбнулся и помахал рукой.

– Вот уж точно – маленький негодник, – проговорила Надежда.

* * *

Они продолжали наблюдать за игрой. Оскар улегся на траву, провел пухлой ладонью по земле, взглянул на облака. С моря задувал ветерок, поэтому жарко не было. Увидев Тома, проезжавшая мимо пригорка на велосипеде Фрэн Кратовил остановилась, подошла и тепло поздоровалась с Барнардом. Ее лицо выражало приятное удивление. Они мило поболтали, как и положено старым друзьям, и Фрэн укатила.

Снова настала очередь Кевина принимать подачу, и снова он нанес мощный удар.

– Молодец, – похвалил Том.

– Тысячу выбьет, – заметил Оскар.

– Точно.

– Вы о чем? – не поняла Надежда. Ей объяснили правила игры.

– Какой шикарный у него замах, – сказала женщина.

– Да уж, – согласился Том. – Не бита, а плетка…

– То есть?

– У Кевина крепкие руки, – пояснил Оскар. – Он действует настолько быстро, что кажется, будто бита слегка изгибается на лету.

– Но при чем тут плетка?

– Потому что движения биты напоминают именно плетку, а не, скажем, пастушеский кнут, – слегка смущаясь, отозвался Том. – Забавно… По-моему, плетки никто давным-давно в глаза не видел, а сравнение осталось.

Теперь принимала команда-соперник. Возникла суматоха.

– Утки на пруду! – раздался чей-то крик.

– Утки на пруду? – переспросила Надежда.

– Это означает, что есть шанс набрать очки, – объяснил Оскар. – Выражение из лексикона охотников.

– А разве охотники стреляют уток на воде?

– Гм-м, – промычал Том.

– Может быть, очки набрать легче, нежели подстрелить уток в воздухе? – предположил Оскар.

– Не знаю, – ответил Том. – Все зависит от твоих способностей. Кто не успел, тот опоздал.

– Время! – крикнул кто-то из игроков.

* * *

Тут появилась возбужденная Дорис.

– Привет, Том! – воскликнула она. – Я была в мэрии, проверила документацию по градостроительству. Знаете, что я нашла? Предложение по перепланировке Рэттлснейк-Хилла!

– А вы не запомнили, как изменился коэффициент? – спросил Оскар.

– С пяти целых четырех десятых до трех целых двух десятых, – ответила Дорис, смерив прокурора взглядом. Мужчины задумались.

– Что это значит? – поинтересовалась Надежда.

– Пять и четыре десятых – маркер открытого пространства, – сказал Оскар. Он сменил положение и теперь лежал, подперев голову рукой. – А три и две означает возможность коммерческого использования. Любопытно, какую территорию они собираются перепланировать?

– Сто тридцать гектаров! – Дорис, по-видимому, сильно задело то, что Оскар не проявил ни малейшей озабоченности, только любопытство. – Всю территорию, которая принадлежала раньше службе водоснабжения и которую, я надеялась, мы присоединим к парку Сантьяго-Крик. Они наверняка попытаются протащить свой проект под видом стандартного предложения на перепланировку.

– Если так, Альфредо сваляет изрядного дурака, – проговорил Том. – Истина быстро выплывет наружу.

Оскар согласился. Даже для того, чтобы изменить маркер территории, требуется заключение комиссии по охране окружающей среды и одобрение городского Совета, причем получить последнее не так-то просто; подобным же образом должен решаться и вопрос об увеличении нормы воды, выделяемой городу.

– Разумнее всего, – продолжал Том, – было бы поделиться своими планами насчет холма, а когда их одобрят, поискать подходящие законы.

– Такое впечатление… – начал Оскар.

– Что у Альфредо на уме именно это, – перебил Том. – В том-то и дело. Необходимо выяснить, почему он начал с законов. Вполне вероятно, если поискать, обнаружится кое-что интересное. – Старик посмотрел на Оскара и Дорис. Оскар вновь лег на спину, а Дорис, метнув на прокурора испепеляющий взгляд, вскочила на свой велосипед и покатила прочь.

* * *

Когда игра закончилась, Оскар вновь принялся за работу, а Надежда попросила Тома показать ей холм, из-за которого ломаются копья. По дороге они миновали дом Кевина и Дорис, прошли через сад и очутились у подножия холма, в роще авокадо, что занимала часть склона.

– Прибыли. Налево каньон Кроуфорд, а перед нами Рэттлснейк-Хилл.

– Я так и думала. Он и впрямь на заднем дворе Кевина.

В роще им встретился Рафаэл Джонс, еще один давний знакомый Барнарда.

– Привет, Том! Как делишки?

– Отлично, Раф.

– Мы с тобой не виделись сто лет. Что это ты вдруг к нам пожаловал? – Том показал на Надежду, и все рассмеялись. – Понятно, – сказал Рафаэл. – Она и у нас все перевернула вверх дном.

Он имел в виду дом, в котором жили Кевин и Дорис и старейшиной которого являлся. Вспомнив, что Рафаэл – садовник, Том поинтересовался, все ли в порядке с авокадо, задал еще пару-тройку вопросов, а затем, чувствуя, что выдохся, ткнул пальцем вверх и сказал:

– Мы идем на вершину.

– Валяйте. Рад был встретиться, Том. Как-нибудь заглядывай в гости.

Том кивнул и жестом пригласил Надежду идти вперед. Вскоре растительность внезапно поменяла цвет, превратилась из зеленой в красно-коричневую. Стоял май, что для Южной Калифорнии означало позднее лето, пору золотистых холмов. Том с запинкой объяснил, что весна здесь наступает в ноябре и длится до февраля; тогда все цветет и почти не переставая льют дожди. Лето же начинается в марте и заканчивается в мае, а засушливая осень с ее темными красками тянется с июня по октябрь. Для зимы времени толком и не остается, о чем, впрочем, жалеть не приходится.

Да, подумалось ему, он на деле забыл, как разговаривать с людьми.

Они шагали по тропинке, что вилась меж карликовых дубов, зарослей мака, полыни, попадавшихся тут и там кактусов. В воздухе витали бесчисленные ароматы, среди которых, перебивая остальные, выделялся резкий запах полыни. Почва, изобиловавшая песчаником, имела светло-коричневый оттенок. Том остановился, огляделся по сторонам, высматривая окаменелости, но ничего не обнаружил, хотя раньше, сообщил он Надежде, их тут хватало – моллюсков, громадных клыков, зубов животного под названием десмостилиан, единственного в своем роде существа, этакой помеси бегемота с моржом. Чего здесь только не находили!

Порой из кустарника вспархивали фазаны, срывались с веток вороны. Время от времени из травы доносился шорох – то удирали напуганные приближением людей маленькие зверьки. Солнце припекало.

Они вышли на плоский гребень, с которого поднялись на вершину холма. Там было прохладно – ощущался ветерок. Том провел Надежду к самой высокой точке вершины, и они уселись на землю в тени платана.

Надежда почти сразу легла и вытянулась во весь рост. Том какое-то время обозревал окрестности. Над равниной висела дымка. С вершины были видны стадион в Анахейме, здание больницы в Санта-Ане, диснейлендовский пик Матгерхорн. У подножия холма нежилась на солнышке Эль-Модена, похожая сейчас на свою тезку в Тоскане.

Чуть погодя Том принялся расспрашивать Надежду о ее жизни, стараясь не обращать внимания на населявших рощу на вершине холма призраков (смеющаяся молодая пара, школьники, сажающие деревья…).

Она сказала, что родилась в Севастополе, но домом считает Индию, в которой прожила много лет и откуда вернулась в Москву.

– Уезжать было очень тяжело.

– Привыкли?

– Индия способна изменить любого, кто в нее приезжает, если он пробудет там достаточно долго и не станет отгораживаться. Столько людей… Только в Индии я поняла, что такое проблема перенаселенности. Я попала туда в двадцать четыре года и сразу принялась действовать.

– Но потом уехали в Москву.

– Увы. По сравнению с Индией Москва, конечно, ничто. Мое правительство занимало по отношению к Индии весьма странную позицию. Те, кто возвращался оттуда, вдруг понимали, что дома их работа никому не нужна, что они – лишние. Неприкасаемые. – Надежда засмеялась.

– Несмотря на то что вы столько всего сделали…

– А могли бы сделать гораздо больше.

Некоторое время они молчали. Надежда подобрала ветку, пошевелила палую листву. Том наблюдал за ее руками. Тонкие, изящные, с длинными пальцами.

Он вновь почувствовал себя старым, толстым и неуклюжим. Держись, приятель, держись, как бы тяжело ни было. Надежда заговорила про Сингапур, и Том словно перенесся на много лет назад. Она была одним из сопредседателей конференции. Да, они тогда встречались в баре, бродили по людным, душным, поражавшим буйством красок сингапурским улицам, обсуждали, с грехом пополам преодолевая языковой барьер, стратегию конверсии. Том поделился с Надеждой своими воспоминаниями; женщина засмеялась таким знакомым смехом. Азиатское лицо – нос с горбинкой, властные черты. Казацкая кровь. Степи, Туркестан, бескрайние просторы Центральной Азии. Тогда она одевалась по-сингапурски, но не упускала возможности, как, кстати, и сейчас, дополнить костюм какой-нибудь индийской вещицей – шалью или украшением.

Барнард спросил, что было дальше.

– Ничего особенного. Я жила и работала в Москве.

Первого мужа Надежды послали в Казахстан, и она вместе с ним изучала экономику региона, пока он не погиб во время беспорядков на национальной почве. Вернулась в Москву, снова уехала в Индию, где познакомилась со вторым мужем, грузином, который там работал. Затем Киев и вновь Москва. Отправились в отпуск на Черное море, ныряли с аквалангами; муж неожиданно умер – сердечный приступ. Дети? Сын в Москве и две дочери в Киеве.

– А у вас?

– Моя дочь вместе с мужем, отцом Кевина, довольно давно улетела в космос. Они там монтируют солнечные батареи. А сын погиб в автокатастрофе.

– Понятно.

– У Кевина есть сестра, Джилл. Она живет в Бангладеш.

– А у меня пятеро внуков, да через месяц появится шестой. – Надежда снова рассмеялась. – Признаться, я их навещаю не так уж часто.

Том пробормотал что-то неразборчивое. Джилл он не видел около года, а ее мать – целых пять лет. Такие настали времена: люди постоянно переезжают с места на место, предпочитая общаться по видеофону. Барнард поднял голову, посмотрел сквозь листву на солнце, моргнул. Значит, Надежда похоронила двоих мужей. И сидит себе, смеется, точно маленькая девочка, складывает узоры из веток и палой листвы… Странная штука жизнь.

* * *

Спустившись с холма, они направились к дому, в котором жили Кевин и Дорис. На небе полыхал абрикосовый закат, в пламени которого дом светился будто огромная лампочка. Том с Надеждой вошли внутрь – и, как оказалось, явились к ужину. По коридорам с криками носились ребятишки. В здании обитало шестнадцать человек; невольно складывалось впечатление, что большинство из них составляют дети, хотя на самом деле тех было всего пятеро. Рафаэл и Андреа искренне обрадовались Тому; в незапамятные времена они вместе работали над уставом Эль-Модены, но сколько с тех пор утекло воды… На столе немедленно возник чайный сервиз, детям велели пригласить всех, кто сейчас дома. Пришли Йоши и Боб (они когда-то учили Кевина), Сильвия и Сэм, Донна и Синди; отказался лишь Томас, который объяснил, что очень занят. Суета, суета; Барнард даже слегка растерялся. Нет, он не смог бы жить в таком муравейнике – ни раньше, ни теперь, когда на него снизошло великое одиночество. Разумеется, дом большой, а подобные встречи наверняка случаются не часто, но все же, все же…

После ужина Том налил себе и Надежде кофе, и они вышли к бассейну, вокруг которого были расставлены кресла. Над ними слегка подрагивал на ветру прозрачный полог, из кухни доносились голоса и звон посуды.

Сквозь полог виднелись звезды. Здание было выстроено в форме подковы, внутри которой и располагался бассейн. Отсюда открывался вид на город с его огнями, напоминавшими фонари рыбацких лодок.

Хлопнула входная дверь, кто-то пробежал по коридору.

– Где мой ужин? – раздался голос Дорис.

Минут пятнадцать спустя появился довольный Кевин. Сказал, что после игры летал с Рамоной на планере, а потом они вместе пообедали…

Дорис вернула его на землю, рассказав о предложении, которое обнаружила в мэрии.

– Они явно нацелились на Рэттлснейк-Хилл.

– Шутишь? – пробормотал Кевин и упал в кресло. – Мерзавцы!

– Стычки не избежать, – угрюмо предрекла Дорис.

– Естественно.

– Положение хуже, чем ты думаешь.

– Если тебе от этого легче, можешь считать, что оно аховое.

– Я всего лишь трезво смотрю на вещи.

– Ладно, не злись. – Молодые люди отправились на кухню.

– Черт побери! – воскликнула Дорис. – Кто сожрал наши порции?!

– Порой мне кажется, – со смешком заметила Надежда, обращаясь к Тому, – что Дорис не отказалась бы заново сойтись с Кевином.

– Заново?

– Ну да. Вы разве не знаете, что они были близки?

– Впервые слышу.

– Не то чтобы очень; да и вообще, дело давнее. Оба как раз переехали сюда – и чуть было не поселились в одной комнате. Дорис рассказала мне обо всем, когда работала у меня. По-моему, она до сих пор влюблена в Кевина, хотя он явно к ней охладел.

– И как я не заметил? – проговорил Том. Впрочем, что он мог заметить в своей глуши? – Ведь она не сводит с него глаз.

– Да. Но у Кевина появилась Рамона.

– Та, с которой он летал? Помнится, она была подружкой Альфредо.

Надежда поделилась с собеседником последними городскими новостями. В ее словах чувствовался неподдельный интерес ко всему, что происходит в Эль-Модене. Том словно заразился этим интересом; внезапно ему захотелось, что называется, слиться с реальностью.

– Понятно, – проговорил он, удивляясь самому себе. Сидит у бассейна, слушает азиатскую красавицу, что пересказывает городские сплетни…

Они какое-то время молча глядели на звезды, потом Надежда спросила:

– Может, переночуете у нас? Свободная комната наверняка найдется.

Том покачал головой:

– Я предпочитаю спать дома. Еще немножко посижу – и вперед.

– Ясно. Если не возражаете, я пойду…

– Конечно-конечно.

– Спасибо за прогулку. Холм просто замечательный, его нельзя застраивать.

– Честно говоря, я сам с удовольствием на нем побывал.

Надежда поднялась по лестнице на второй этаж и прошла по балкону в южное крыло здания, где находились комнаты для гостей. Том проводил ее взглядом. Мыслей в голове не было, зато чувства буквально переполняли душу. Скрип дерева… Как давно у него не было такого вечера. До чего же странно… Словно по ночам, пока он спал, проходили десятки лет и каждое утро мир целиком и полностью изменялся. Этот голос, этот смех, который он слышал на улицах Сингапура, – неужели все было на самом деле? Неужели происходило именно с ним? Невозможно поверить, однако…

Снова пропасть – между тем, что кажется правдой, и тем, что является ею. Воплощения, из которых состоит жизнь…

Том встал. Пора ехать. Путь неблизкий; вдобавок очень хочется оказаться дома. Пожалуй, сейчас это просто необходимо.

* * *

Неделю или две стояла теплая погода. Влажность держалась высокая, в воздухе ощущалось некое напряжение, как будто в нем накапливалось статическое электричество. Казалось, со стороны Санта-Аны вот-вот подует ветер, который опрокинет Эль-Модену в море.

Том Барнард больше в городе не появлялся, поэтому Надежда навещала его сама, и постепенно это вошло у нее в привычку. Порой Том оказывался дома, порой отсутствовал. Встречаясь, они разговаривали обо всем на свете, причем разговор то обрывался, то начинался снова; если Надежда не заставала Тома, она шла в огород. Однажды, поднимаясь по тропинке, она заметила, как Барнард выскользнул из своей хибарки и скрылся за деревьями. Должно быть, подумалось ей, он просто отвык общаться с людьми; нужно дать ему отдохнуть. Надежда стала проводить дни с Дорис, Кевином, Оскаром, Рафаэлем, Андреа или с кем-то еще, и как-то вечером после ужина Том заглянул к ней сам. Они выпили кофе, поболтали час-другой, а затем он укатил обратно.

Отношения Кевина с Рамоной складывались иначе: раз в несколько дней они встречались после работы, чтобы полетать на глайдере и, может быть, вместе поужинать. Во время полета они рассказывали друг другу о своей работе или говорили о всяких пустяках. Кевин, неожиданно для себя, научился избегать некоторых тем; обычно он предоставлял выбор темы Рамоне, а сам поддерживал беседу. Он словно приобрел такт, получил то, чем никогда не обладал, поскольку до сих пор попросту не обращал внимания на людей, с которыми ему приходилось иметь дело. Но теперь все изменилось – благодаря ощущению, испытанному в первом полете с Рамоной. Каждый полет становился для Кевина грандиозным приключением, важнейшим событием дня. Свободно парить в воздухе, чувствовать, как тебя подхватывает ветер, видеть под собой, будто на карте, землю!..

Кроме того, как было здорово работать вдвоем, бок о бок, крутить педали в одном ритме с партнером. Физическая близость, то новое, что они узнавали о характерах друг друга в моменты усталости, постоянное напоминание о грубой реальности с ее животными инстинктами… плюс игра в одной команде, плюс утреннее купание в компании приятелей… Словом, они достаточно хорошо узнали друг друга.

Усевшись на сиденье глайдера, они принимались бешено крутить педали и взмывали в воздух. Показывали вниз, говорили о том, что видели вокруг.

– Смотри, вороны, – произносил, к примеру, Кевин, тыча пальцем в сторону скопища черных точек под ногами.

– Гангстеры, – отзывалась Рамона.

– Нет, мне вороны нравятся. Чего смеешься? Да, вид у них не слишком привлекательный, зато как они летают!

– Хозяева неба.

– Точно! – В округе Ориндж насчитывались тысячи ворон, которые летали огромными стаями, уничтожая плоды в многочисленных садах. – Мне нравятся их хриплые голоса, отлив перьев, хитринка в глазах, когда они смотрят на тебя… – Кевин выкладывал все, что только приходило в голову, наслаждаясь собственной импровизацией. – А как они подпрыгивают на месте! Вроде бы такие неуклюжие, а на деле… Нет, я обожаю ворон!

Рамона хохотала, а Кевин не заговаривал ни о чем другом, инстинктивно догадываясь, что этого делать не следует. И они летали по небу, изящно, как чайки, этакие небесные дервиши; на лице и на всем теле выступал пот, который быстро высыхал, оставляя на коже белые полоски. Сердце Кевина переполняли эмоции, однако он сдерживал себя, ибо что-то подсказывало ему, как именно следует себя вести.

Итак, отныне большая, основная часть его жизни проходила на высоте двести-триста футов над землей.

Разумеется, он участвовал в работе городского Совета, что отнимало довольно много времени, однако не слишком ею интересовался. Все ждали следующего шага Альфредо и попутно пытались разузнать истинные побуждения мэра. У Дорис нашелся приятель, сотрудник финансового отдела той компании, где она работала, а у того – знакомый бухгалтер из «Хиртека», и теперь Дорис осторожно выясняла, о чем говорят и что планируют в фирме Альфредо. Слухи, естественно, ходили всякие. Чтобы узнать, можно ли им верить, Дорис сошлась достаточно близко с хиртековским бухгалтером и, притворяясь необразованной провинциалкой, засыпала его за ужинами, на которые тот ее приглашал, градом вопросов.

А затем в повестке дня одного из заседаний Совета появилось предложение о перепланировке, которое, в частности, предусматривало постройку нового канала.

В отличие от заседания, на котором представляли новых членов Совета, это проходило в куда менее торжественной обстановке. Народу было немного, в помещении царил полумрак. Кевин и Дорис, словно охотники из засады, настороженно наблюдали за Альфредо, который с привычной раскованностью вел заседание, время от времени оживляя его ход шутками и репликами «в сторону». Наконец он добрался до двенадцатого пункта.

– Ладно, пора заняться делом. Итак, предложение о перепланировке.

Некоторые из присутствовавших рассмеялись, будто мэр отпустил очередную шутку. Кевин подался вперед, облокотился на стол. Но первой высказалась Дорис, которая, по-видимому, заметила, что Кевин стиснул кулаки, и испугалась, что он сорвется.

– Альфредо, что означает изменение маркера для каньона Кроуфорд?

– Оно затрагивает старый канал и окрестности до Ориндж-Хилла.

– То есть Рэттлснейк-Хилл, так? – бросила Дорис.

– На картах у него названия нет.

– Но кому понадобилось менять коэффициент? Ведь эту территорию предполагалось присоединить к парку Сантьяго.

– Конкретного решения принято не было.

– Если ты дашь себе труд вспомнить заседание, на котором обсуждалось будущее каньона Кроуфорд, то поймешь, что ошибаешься.

– Я не помню, о чем тогда шла речь. Во всяком случае, никаких планов мы не составляли.

– Три целых две десятых вместо пяти целых четырех десятых – солидный скачок, – заметил Джерри Гейгер.

– Вот именно! – откликнулся Кевин. – Он означает, что на данной территории разрешена коммерческая застройка. Разве не так, Альфредо?

– Комиссия по землеустройству сочла возможным использовать эту территорию в качестве запасного варианта для осуществления различных проектов. Правильно, Мэри?

– Коэффициент три целых две десятых присваивается территориям общего назначения, – отозвалась Мэри, сверившись со своими бумагами.

– На которых можно строить что угодно! – воскликнул Кевин. Он явно утрачивал выдержку. Дорис нахмурилась, попыталась перехватить инициативу.

– То есть разрешается коммерческая застройка? – уточнила она.

– В принципе – да, – ответила Мэри, – однако…

– Это последний незастроенный холм в Эль-Модене! – произнес Кевин, лицо которого побагровело от ярости.

– Не горячись, – ровным голосом проговорил Альфредо. – Мы знаем, что Рэттлснейк-Хилл находится рядом с твоим домом, но на благо города…

– При чем тут мой дом?! – крикнул Кевин и отодвинулся от стола, словно собираясь встать. – Какого черта? Что ты пудришь нам мозги?!

Наступила тишина; кто-то прицокнул языком. Дорис пихнула Кевина локтем в бок, наступила ему на ногу. Он озадаченно воззрился на нее.

– По-моему, подобные предложения должны сначала рассматриваться комиссией по охране окружающей среды, – сказала Дорис.

– Для перепланировки одобрения КОС не требуется, – возразил Альфредо.

– Оскар, это так? – поинтересовалась Дорис. Похожий на сонного Будду, Оскар утвердительно кивнул:

– Нужен специальный запрос.

– Считайте, что он сделан, – заявил Кевин. – Хватит водить нас за нос.

– Поддерживаю, – откликнулась Дорис. – Кстати, я хочу кое-что уточнить. Кто именно внес предложение о перепланировке и на каком основании?

Установилось напряженное, выжидательное молчание. Наконец Альфредо произнес:

– Как уже сказал Кевин, данная территория включает в себя один из последних незастроенных холмов в окрестностях города. Поэтому она представляет большую ценность. Я полагал, что, отказав в праве застройки частным лицам, мы тем самым как бы обещаем использовать эту землю на благо всех горожан. Но если ее планируется присоединить к парку Сантьяго – что ж, мне остается только порадоваться за парк и за тех, кто живет поблизости…

Кевин заерзал на стуле.

– Мы все живем поблизости, – вмешалась Дорис, стукнув Кевина по колену, и пожалела про себя, что у нее нет под рукой чего-нибудь вроде шила.

– Разумеется, – согласился Альфредо. – Хотя одни ближе к парку, чем другие, все мы в принципе живем по соседству. Так вот, эта территория представляет ценность для всех, потому-то мы с Мэттом подумали, что нас поддержат, если мы предложим использовать ее на благо города.

– Что вы планируете конкретно? – неожиданно справился Джерри.

– Ничего. Мы просто предлагаем вместе подумать.

– А нет ли тут связи с запросом на увеличение нормы воды? – Джерри, похоже, заинтересовался всерьез.

– Ну если мы получим эту воду… – Альфредо не докончил фразу. Вместо него ответил Мэтт:

– Вот если мы получим эту воду и разрешение на коммерческую застройку, тогда и можно будет что-то обсуждать.

– А сейчас мы, значит, ничего не обсуждаем? – В голосе Джерри прозвучали саркастические нотки (впрочем, понять, когда он говорит серьезно, а когда насмехается, было довольно затруднительно).

– Совершенно верно. Мы просто предлагаем. Но…

– Понятно, что ничего нельзя сделать, пока не существует инфраструктуры. Однако наша работа в том и состоит, чтобы обеспечить возможность ее создания.

– Ради чего?! – воскликнул Кевин, убирая ногу, на которую вновь попыталась наступить Дорис. – Сначала ты предлагаешь увеличить норму воды – под предлогом экономии средств. Затем, ничего не объясняя, вносишь предложение о перепланировке, а когда у тебя требуют объяснений, принимаешься рассуждать о каких-то там возможностях. Я хочу знать, чего ты добиваешься на самом деле и почему ведешь нечестную игру!

Во взгляде, который Альфредо бросил на Кевина, читалась ненависть. Впрочем, мэр мгновенно овладел собой, отвернулся и произнес слегка насмешливым тоном:

– Я повторяю наше предложение, вынесенное на обсуждение городского Совета: мы заинтересованы в перепланировке вышеназванной территории и последующем ее использовании. На данный момент коэффициент составляет пять целых четыре десятых, что означает свободное пространство и не более того…

– И менять его нельзя ни в коем случае! – перебил Кевин, едва не сорвавшись на крик.

– Кевин, я не уверен, что остальные члены Совета придерживаются того же мнения, кроме того, у меня есть право высказывать свою точку зрения. Или ты считаешь иначе?

– Можешь предлагать что угодно, – отозвался Кевин, махнув рукой, – но пока ты не объяснишь, что конкретно намерен делать, твое предложение не может обсуждаться. И перестань крутить, Альфредо. Кстати, ты так и не ответил на мой вопрос.

Дорис прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Похоже, иногда и впрямь стоит переть не разбирая дороги. Настойчивость Кевина, пускай на долю секунды, лишила Альфредо самообладания. Вон он – до сих пор никак не сообразит, что же сказать.

– Я не ответил на твой вопрос потому, – проговорил наконец мэр, – что на него невозможно ответить. Мы не строили конкретных планов – всего лишь предложили обсудить идею, которая могла бы оказаться плодотворной. Но без перепланировки рассматривать вопрос об использовании этой территории не имеет смысла. Вот почему мы внесли предложение о перепланировке в повестку дня.

– Мы хотим получить заключение КОС, – сказала Дорис. – Очевидно, в сложившейся ситуации оно просто необходимо. Может, проголосуем?

Члены Совета единогласно проголосовали за то, чтобы передать предложение о перепланировке на рассмотрение КОС.

– Замечательно, – подытожил с улыбкой Альфредо. – На том и закончим.

Однако взгляд, которым он окинул сидевших за столом, никак нельзя было назвать дружелюбным. Губы Дорис сами собой растянулись в усмешке. Все-таки они его достали!

* * *

Несколько дней спустя «Лобос» впервые в сезоне играли с «Вэнгардом». Подавал Альфредо, принимал Кевин, который с первого взгляда понял, что ему сегодня придется нелегко. Заседания Совета, полеты с Рамоной (если Альфредо и не видел их вдвоем собственными глазами, уж слухи-то до него доходили наверняка…). В общем, поводов для мести у Альфредо было предостаточно.

Вдобавок он был весьма неплохим питчером. Разумеется, правила в софтболе слегка отличаются от чисто бейсбольных, и питчеру незачем выбивать принимающего с поля; но отсюда вовсе не следует, что подобное не может произойти. Если питчер запустит мяч по высокой дуге в направлении задней линии, отбить его будет чертовски трудно. А Альфредо как раз специалист по таким броскам. Плюс психологический фактор – манеры этакого питчера-супермена, снисходительная ухмылочка, которая словно говорила: «Все равно промахнешься». Для софтбольного питчера Альфредо выглядел достаточно нелепо, однако все же ухитрялся производить на соперника нужное впечатление.

Он с усмешкой поглядел на Кевина, будто не узнавая того и одновременно как бы выделяя из общей массы. Затем бросил – так высоко, что Кевин решил вовсе не отбивать мяч.

К его великому сожалению, тот упал точно посередине зоны. Очко! А по правилам их лиги, если принимающий проиграл оба очка, он выбывает из игры.

Альфредо усмехнулся шире прежнего и запустил мяч еще выше, чем первый. Кевин остался стоять на месте. Мяч резко нырнул вниз, но Кевин оказался начеку и достал его. Один – один.

Третья попытка. Альфредо вновь запустил мяч по той же высокой дуге, разве что чуть-чуть в сторону. Внезапно Кевин запаниковал, решил, что обязательно промахнется, взмахнул битой – и удивился, пожалуй, сильнее всех, когда увидел, как мяч от удара, в который он от отчаяния вложил все силы, перелетел на правую половину поля. Есть! Кевин подбежал ко второй лунке, улыбнулся партнерам, которые подбадривали его громкими криками. Альфредо, естественно, и не подумал повернуться. Кевин засмеялся ему в спину.

* * *

Кевин выручал партнеров еще дважды. Альфредо, которого принялись осыпать насмешками, изрядно разозлился и стал подгонять товарищей по команде, срывая на них свое раздражение. Что касается «Лобоса», в этот день везло не только Кевину, но и всем остальным: мячи ложились точно в цель, и к последней подаче счет был девять – четыре в пользу команды Кевина. Альфредо встал на первую лунку; ему удалось отбить мяч, и тот очутился в зоне противника.

Следующей принимала Жюли Хэнсон, которая нанесла мощный удар, и мяч просвистел над головой Кевина. Тот внезапно испытал странное чувство: он ощущал себя непосредственным участником происходящего и одновременно как бы наблюдал за всем со стороны. Подбежавший Майк отбил мяч, Альфредо, которого явно переполняли эмоции, обогнул вторую лунку и устремился к третьей, Майк бросил мяч партнеру – то есть ему… Кевин приготовился к удару. Мяч неожиданно вильнул вправо, Кевин прыгнул наперехват, и в тот самый миг, когда достал резиновый снаряд, в него с разбега врезался Альфредо.

Кевин полетел вверх тормашками. Какое-то время спустя он пришел в себя, потряс головой и обнаружил, что стоит на четвереньках в зоне противника, сжимая в перчатке пойманный мяч. Оглянулся на Фреда Сполдинга: тот поднял палец – мол, вне игры. Судью окружали игроки и зрители, что-то горячо ему доказывавшие. Альфредо, который стоял у третьей лунки, громко кричал на Фреда.

Кто-то помог Кевину подняться. Он переложил мяч в другую руку, приблизился к Альфредо, который поглядел на него с некоторой опаской, и, сам не зная, с какой стати, кинул мяч тому в грудь. «Выбыл», – хрипло проговорил он, подивившись про себя, как странно звучит его голос.

Едва он отвернулся, его схватили за руку. Заметив краем глаза некое движение, Кевин замахнулся и врезал Альфредо по уху чуть ли не в то самое мгновение, когда кулак мэра разбил ему губу. От удара он не устоял на ногах и упал, а затем они с Альфредо покатились по земле. Мэр выкрикивал оскорбления, Кевин изрыгал проклятия и пытался высвободить руку, чтобы ударить снова. Фред требовал прекратить безобразие; Майк, Дорис, Рамона и другие принялись растаскивать драчунов. В конечном итоге им это удалось. Кевин прикинул, что мог бы без особого труда вырваться, но не стал: ведь его удерживали друзья, которых ни в коем случае не следовало обижать. Альфредо, которого тоже крепко держали, свирепо поглядел на Кевина и что-то крикнул Фреду. В ушах звенело, слов было не разобрать, но вдруг сквозь какофонию донесся голос Рамоны: «Что ты себе позволяешь?!» Кевин даже оглянулся, испугавшись, что Рамона кричит на него. Но та обращалась к Альфредо, на которого смотрела как на заклятого врага. Интересно, подумалось Кевину, куда я ударил? В правой руке до сих пор пульсировала боль.

– Черта с два! – крикнул Альфредо судье. – Черта с два, понял? Он стоял на линии. Что я мог сделать? Не было никакого нарушения правил!

А ведь он прав, подумал Кевин.

– Сам виноват! – продолжал Альфредо. – Если бы не…

– Заткнись, Альфредо! – перебила Рамона. – Тебе прекрасно известно, кто именно все это начал.

Альфредо холодно поглядел на нее и вновь повернулся к судье:

– Ну? Ты судья или кто, в конце-то концов? – Игроки обеих команд снова принялись обвинять друг друга. Фред поднес к губам судейский свисток.

– Тихо! Тихо! Если вы не разойдетесь, я прерву матч и засчитаю поражение тем и другим! Ну-ка, успокойтесь! – Он подошел к Кевину, окруженному игроками «Лобоса». – Уходи с поля. – Партнеры Кевина вознегодовали.

– В случае, когда бэтсмен сталкивается с полевым игроком, который стоял на линии, считается, что правила нарушает именно полевой игрок, – объяснил Фред, не обращая внимания на протесты. – Поэтому бросать в него мяч было незачем. Ступай отдохни, все равно осталось немного. Я хочу, чтобы игра закончилась нормально. Иди!

Кевина отвели к кромке поля, усадили на скамью. В горле пересохло… Наверно, он тоже кричал. Рядом сидела Рамона. Внезапно до Кевина дошло, что она придерживает его за локоть; дружеское, ободряющее прикосновение… Значит, Рамона открыто встала на его сторону! Он посмотрел на женщину, вопросительно приподняв бровь.

Рамона убрала руку. Кевин вдруг понял, что дрожит всем телом.

– Мерзавец, – проговорила Рамона, глядя на Альфредо, который по-прежнему о чем-то спорил с судьей. Кевин судорожно сглотнул и кивнул.

* * *

После игры, победу в которой все же одержал «Лобос», Кевин отправился домой, чувствуя себя полным идиотом. Подумать только, его выгнали с поля во время софтбольного матча! Такое, естественно, случалось, особенно если встречались команды, игроки которых по ходу дела утоляли жажду пивом. Однако это бывало крайне редко.

Неожиданно различив голос Альфредо, Кевин обернулся и сам поразился тому, насколько, оказывается, сильна его неприязнь к Блэру. Крошечную фигурку на дальнем конце поля окружали друзья… Ну и гад! Жаль, что не получилось врезать ему по второму разу…

– Эй, Кевин!

Он вздрогнул, испугался, что по его лицу можно догадаться, о чем он думает.

– Рамона!

– Интересная игра, верно?

– Да уж.

– Поехали со мной. Правда, у меня сегодня занятия, но они скоро закончатся, и мы сможем полетать.

– Договорились. – Вообще-то Кевин собирался поработать, но решил, что Хэнк и Габриэла вполне обойдутся без него.

Здание, в котором располагалась школа, навевало множество воспоминаний. Первым делом Кевин отправился в душевую рядом со спортивным залом, принял душ, посмотрел на себя в зеркало – верхняя губа изрядно распухла. Попробовал причесаться, отказался от этой затеи и пошел искать Рамону. Урок уже начался; он поздоровался с ребятами и сел у дальней стены.

Темой урока оказалась популяционная биология, точнее, базовые уравнения, с помощью которых можно определить, как изменяется численность той или иной популяции в условиях замкнутой среды. Эти уравнения были нелинейными и описывали действительность весьма приблизительно: ведь в реальности установить периодичность изменения численности популяций не представлялось возможным. Тема была сложной, и объяснять Рамоне пришлось довольно долго, хотя она приводила множество примеров и старалась избегать ученой терминологии, а ребята засыпали ее вопросами.