Онлайн чтение книги Падение Элизабет Франкенштейн The Dark Descent of Elizabeth Frankenstein
Глава вторая. Ночь дается не для сна3

Тьма, которую принесла с собой гроза, заволокла небо и скрыла от нас солнце. Но когда мы добрались до пансиона, хозяйке которого я написала в последний момент перед поездкой, было это наверняка немногим позже заката. Я не знала, разрешено ли Виктору принимать гостей в арендованных комнатах и в каком состоянии будут эти комнаты. Хотя до его отъезда мы жили в одном доме, сейчас я вряд ли смогла бы остановиться у него. Виктор, который уехал два года назад, и Виктор, который теперь жил в Ингольштадте, несомненно, были разными людьми. Да и Жюстина определенно была бы не рада, предложи я ей остаться в комнатах молодого неженатого студента.

Итак, мы стояли на крыльце пансиона для девиц фрау Готтшальк, укрываясь под зонтиками от унылого затяжного дождя. Дилижанс ждал у нас за спиной; лошади нетерпеливо били копытами по брусчатке. Мне хотелось к ним присоединиться. Я наконец оказалась в одном городе с Виктором, но начать поиски я смогу только утром.

Я стучала, пока не заболел кулак. Наконец дверь приоткрылась. На нас обескураживающе свирепо уставилась женщина, которая в желтом свете лампы напоминала скорее восковую фигуру, чем человека.

– Что вам нужно? – спросила она по-немецки. Я нацепила на лицо приятную, чуть заискивающую улыбку.

– Добрый вечер. Меня зовут Элизабет Лавенца. Я писала вам в связи с арендой…

– У нас правила! После захода солнца двери запираются. Все, кто в этот момент не в доме, ночуют снаружи.

Вдали прокатился удар грома, и Жюстина задрожала. Я виновато скривила губы и согласно закивала.

– Да, конечно. Но мы только что прибыли и не знали о ваших правилах. Это очень разумное требование, и я ужасно признательна вам за то, что мы, две юные девушки, можем вверить себя женщине, которая так печется о безопасности и благополучии своих постоялиц! – Я прижала руки к груди и ослепительно улыбнулась. – Признаться, до нашего прибытия я опасалась, что мы поспешили с выбором жилья, но теперь я вижу, что вы ниспосланный нам ангел-хранитель!

Она захлопала глазами и сморщила нос, словно чуяла неискренность, но выражение моего лица защищало меня лучше щита. Она нахмурилась; ее маленькие глазки забегали взад и вперед, изучая нас и ожидающий у нас за спиной дилижанс.

– Раз так, заходите, не стойте под дождем. И учтите: я нарушаю правила в первый и последний раз!

– О, конечно! Мы так вам благодарны! Какие же мы счастливицы, правда, Жюстина?

Жюстина, опустив голову, разглядывала ступени у нас под ногами. Она говорила в основном по-французски, и я не знала, много ли из слов хозяйки она поняла. Но ее интонация и поведение перевода не требовали. Жюстина напоминала щенка, которого отшлепали за непослушание. Я уже ненавидела эту женщину.

Следуя моим указаниям, кучер занес наш дорожный сундук в холл. Это был какой-то нелепый танец. Хозяйка намертво отказалась впускать в дом больше одной его ноги одновременно. Я щедро заплатила ему за труды с расчетом на то, что он согласится потом отвезти нас домой, хотя я и сама пока не знала, когда это случится.

Хозяйка захлопнула за ним дверь и задвинула два засова. После этого она вынула из кармана передника большой железный ключ и повернула его в замке.

– Ночью в городе опасно? Я об этом не слышала. Город вращался вокруг университета. Не мог же центр учености быть настолько страшным местом? С каких пор от знаний нужно было отгораживаться таким количеством замков?

Она фыркнула.

– Сомневаюсь, что вы в своих живописных горах много слышали об Ингольштадте. Вы сестры?

Жюстина вздрогнула, как от удара. Я шагнула к ней, загораживая ее собой.

– Нет. Жюстина работает на моих благодетелей. Но я люблю ее, как родную сестру.

Сходства между нами было слишком мало, чтобы предположить в нас родную кровь. Я была белокожей, с синими глазами и золотыми волосами, о которых заботилась так, словно от них зависела моя жизнь. Я перестала расти примерно год назад и осталась невысокой и тонкокостной. Иногда я задумывалась над тем, стала бы я выше и сильнее, если бы в детстве мне давали больше еды? Впрочем, моя наружность была мне на руку. Я выглядела хрупкой, нежной, совершенно безобидной и неспособной на обман.

Жюстина была выше меня почти на ладонь. Плечи у нее были широкие, руки – сильные, привычные к работе. Ее каштановые волосы отливали на солнце золотым огнем. Вся она словно светилась изнутри. Она была рождена для тепла и нежности. Но в ее полных губах и опущенных уголках глаз сквозил намек на печаль и страдание – он-то и привязал меня к ней, постоянно напоминая, что она слабее, чем можно предположить по ее виду.

Если бы я могла выбрать себе сестру, я бы выбрала Жюстину. Я уже выбрала Жюстину. Но у Жюстины когда-то были настоящие сестры. Зачем эта ужасная женщина вместе с нашим багажом впустила в свой безрадостный дом их призраки? Я взялась за ручку сундука и помахала Жюстине, чтобы она взялась за него с другой стороны.

Она не сводила с нашей хозяйки широко распахнутых ошеломленных глаз. Я пригляделась к ней повнимательнее. Хотя эта женщина была не похожа на мать Жюстины, ее резкого язвительного голоса и пренебрежения, с которым она ответила на мой невинный вопрос, хватило, чтобы выбить бедняжку Жюстину из колеи. Мне придется проследить, чтобы Жюстина общалась с ней как можно меньше. Впрочем, я надеялась, что наше пребывание в доме этой восковой гарпии ограничится одной ночью.

– Я так рада, что мы вас нашли! – повторила я напоследок с лучезарной улыбкой, когда она неопределенно буркнула, указывая на узкую лестницу. Я обернулась и подмигнула Жюстине через плечо. Она вымученно улыбнулась, и ее миловидное лицо скривилось в притворной благодарности.

– Можете звать меня фрау Готтшальк. Правила таковы: никаких джентльменов в доме. Завтрак подается ровно в семь – опоздавшие не обслуживаются. В общих комнатах вы обязаны сохранять респектабельный вид.

– У вас много постоялиц? – поинтересовалась я, волоча наш массивный сундук мимо обшарпанного угла.

– Только вы. Если вы позволите, я продолжу. Общие комнаты предназначены для тихих вечерних занятий – например, рукоделия.

– Или чтения? – с надеждой подхватила Жюстина по-немецки, запинаясь от усердия. Она знала, как я люблю читать. Разумеется, она в первую очередь думала обо мне.

– Чтение? Нет. В доме нет библиотеки. – Фрау Готтшальк уставилась на нас так, словно мы были глупейшими созданиями на земле, раз предположили, что в пансионе для девиц могут иметься книги. – Если вам нужны книги, обратитесь в университетскую библиотеку или к книготорговцам. Где их искать, мне не известно. Ванная комната тут. Ночные горшки я опорожняю раз в день, так что постарайтесь их не переполнять. Вот ваша комната.

Она толкнула дверь, украшенную резным цветочным орнаментом, изящество которого могло сравниться только с добротой фрау Готтшальк. Дверь, застонав так, словно протестовала против подобного обращения, приоткрылась.

– За обед вы отвечаете сами. Кухней пользоваться запрещено. А ужин подается ровно в шесть, тогда же, когда дверь запирается на ночь. Не надейтесь, что завтра я буду такой же доброй! Дверь запирается на всю ночь, без исключений. – Она повертела в воздухе свой тяжелый железный ключ. – Вам ее открывать нельзя. Так что никаких ночных хождений по дому. Соблюдайте правила.

Она развернулась, зашуршав юбками, но не ушла. Я приготовила благодарную улыбку в ответ на ее «Доброй ночи», «Надеюсь, вам здесь понравится» или – на это я рассчитывала больше всего – приглашение к столу на поздний ужин.

Вместо этого фрау Готтшальк сказала:

– Рекомендую заложить уши ватой – ее вы найдете на ночном столике. Чтобы заглушить… звуки.

И она растворилась в темноте лестницы, оставив нас на пороге нашей комнаты.

– Да уж. – Я опустила сундук на вытертый деревянный пол. – Тут немного темновато.

Я медленно двинулась вперед и ощупью добрела до наглухо закрытого окна, попутно ушибив пальцы ног об изножье кровати. Я подергала ставни, но они были заперты на задвижку, которой нигде не было видно.

Ударившись бедром о стол, я обнаружила лампу. К счастью, она горела, хотя и очень слабо. Я подкрутила фитиль. Из темноты медленно проступили очертания комнаты.

– Пожалуй, стоило оставить лампу притушенной, – засмеялась я.

Жюстина все так же мялась у двери. Я пересекла комнату и взяла ее руки в свои.

– Не обращай внимания на фрау Готтшальк. Она просто несчастная женщина – и потом, мы здесь не задержимся. Завтра мы найдем Виктора, и он поможет нам подыскать жилье получше.

Она кивнула, немного расслабившись:

– И Анри наверняка знает какого-нибудь доброго человека.

– Могу поспорить, Анри знает всех добрых людей в этом городе! – жизнерадостно подхватила я.

Это была ложь. Она думала, что Анри все еще в Ингольштадте. Отчасти я воспользовалась их приятельскими отношениями, чтобы заманить ее сюда. Мысль, что нас ждет Анри, ее успокаивала.

Разумеется, Анри здесь не было. Будь он здесь, он бы уже передружился со всем городом. А вот у Виктора был только Анри. Но моими усилиями их дружбе пришел конец. И хотя я знала, что должна сочувствовать Виктору, я была слишком зла на них с Анри. Я сделала то, что было необходимо.

Анри получил что хотел – во всяком случае, частично. Они с Виктором могли путешествовать в свое удовольствие, учиться и работать ради будущего, которое и без того было обеспечено им по праву рождения. Некоторым из нас приходилось искать другой путь.

Некоторым приходилось лгать и обманывать, чтобы поехать в другую страну, отыскать этот путь и за шиворот притащить его домой.

Я снова повернулась, разглядывая нашу мрачную комнату.

– Какое покрывало тебе больше нравится: то, что в паутине, или то, что сшито из погребальных саванов?

Жюстина перекрестилась и нахмурилась, не оценив шутки. Затем, однако, она сняла перчатки и решительно кивнула.

– Я приведу комнату в порядок.

–  Мы приведем комнату в порядок. Ты мне не служанка, Жюстина.

Она улыбнулась.

– Но я до конца жизни у вас в долгу. И я люблю, когда мне выпадает возможность вам помочь.

– Хорошо; только не забывай, что ты служишь у Франкенштейнов, а не у меня. – Я подхватила край лоскутного покрывала, которое она снимала с кровати, и помогла его сложить. Одеяла выглядели получше – покрывала, по крайней мере, защитили их от пыли. – Я сейчас открою окно, и мы выколотим из них пыль.

Жюстина уронила свой край покрывала, и по испугу на ее лице я поняла, что мыслями она уже не здесь. Я выругала себя за то, что была так неосторожна со словами.

Виктор лежал с очередной простудой, но уже шел на поправку и перед тем, как вынырнуть из тумана беспамятства, проспал как убитый два дня. К этому моменту я не покидала дом уже целую неделю, ухаживая за ним. Анри выманил меня на улицу, пообещав солнце, свежую клубнику и поход за подарком для Виктора.

Лодочник высадил нас у ближайших городских ворот, и мы не спеша прошлись по главному рынку, а потом свернули в залитый солнцем узкий переулок, по обе стороны которого подпирали друг друга боками очаровательные домики из камня и дерева. Только теперь я осознала, как сильно нуждалась в этом ясном и чистом свободном дне. С Анри было легко, хотя что-то между нами уже начало меняться. Но в тот день мы снова чувствовали себя детьми и беззаботно смеялись. Я опьянела от солнечного света, от ощущения ветра на коже, от осознания того, что в этот самый момент я никому не нужна.

Все изменилось в одну секунду.

Я поняла, что побежала на крик, лишь когда увидела перед собой его источник. Высокая сухопарая женщина нависала над девушкой примерно моего возраста. Девушка, съежившись, прикрывала руками голову и выбившиеся из-под чепца каштановые кудри. Женщина, брызжа слюной, кричала:

– …я из тебя, потаскуха, пыль-то выколочу!

Она схватила прислоненную к двери метлу и занесла ее над головой девушки.

В ту же секунду женщина пропала. Теперь у меня перед глазами стояла другая женщина, полная ненависти, с жестоким языком и еще более жестокими кулаками. Ослепленная яростью, я подскочила к ней, и удар пришелся мне по плечу.

Женщина ошеломленно попятилась. Я с вызовом вскинула подбородок. Злоба схлынула с ее лица, сменившись страхом. Хотя она жила в приличной части города, она явно принадлежала к рабочему классу. А мои дорогие юбка и жакет – не говоря уж о красивом золотом медальоне, который я носила на шее, – свидетельствовали о куда более высоком положении в обществе.

– Простите меня, – выдавила она напряженным голосом, в котором страх мешался со злостью. – Я вас не видела, и…

– И вы меня ударили. Уверена, судья Франкенштейн захочет об этом услышать.

Это была неправда – и то, что он захочет об этом слышать, и что он все еще судья, но этого оказалось достаточно, чтобы она совсем обезумела от страха.

– Нет, нет, прошу вас! Я все исправлю.

– Вы повредили мне плечо. На время выздоровления мне понадобится помощница. – Я присела и, не сводя глаз с озлобленной женщины, осторожно отвела руку, которой девушка защищала лицо. – Я не стану жаловаться на вас судье, но вы взамен отдадите мне свою служанку.

Женщина с почти нескрываемым отвращением посмотрела на девушку, которая пугливо, как раненое животное, опустила руки.

– Она мне не служанка. Это моя старшая дочь.

Я покрепче сжала руку девушки, опасаясь, что не выдержу и ударю женщину.

– Хорошо. Я отправлю вам договор о найме. Она будет жить со мной до тех пор, пока я нуждаюсь в ее услугах. Хорошего дня.

Я потянула девушку за руку, и она, спотыкаясь, побрела за мной. Анри, которого я в своем порыве оставила позади, уже спешил к нам. Не обращая на него внимания, я быстро перешла улицу и свернула в переулок.

Буря эмоций, которую я с таким трудом сдерживала, прорвалась наружу, и я, тяжело дыша, привалилась к каменной стене. Девушка присоединилась ко мне; мы замерли рядом – моя голова доходила ей до плеча, – и сердца у нас колотились, как у кроликов, которыми мы с ней на самом деле и были: всегда настороже, всегда в ожидании удара. Как выяснилось, эта черта так и осталась со мной.

Я знала, что должна вернуться и найти Анри, но не могла заставить себя двинуться с места. Меня трясло; спустя столько лет воспоминания об опекунше нахлынули на меня со свежими силами.

– Спасибо, – прошептала девушка и переплела свои тонкие пальцы с моими, и наши с ней руки перестали дрожать.

– Меня зовут Элизабет, – сказала я.

– Я Жюстина.

Я повернулась и посмотрела на нее. На щеке у нее горел след от пощечины, обещающий обернуться уродливым синяком. Ее большие, широко расставленные глаза смотрели на меня с той же благодарностью, которую испытала я, когда Виктор принял меня и увел прочь от жизни, полной боли. Она была приблизительно моего возраста – если судить по ее росту, может, на пару лет старше.

– С ней всегда так? – прошептала я, отводя мягкий локон от ее щеки и убирая его ей за ухо.

Она тихо кивнула, прикрыла глаза и, опустив голову, прижалась лбом к моему лбу.

– Она меня ненавидит. Я не знаю почему. Я ее дочь, ее родная кровь, такая же, как остальные. Но она меня ненавидит, и…

– Тс-с.

Я притянула ее к себе так, что ее голова уткнулась мне в шею. Моя красота спасла меня от жестокости и нужды, и если я была обязана этим удаче, то я позабочусь о том, чтобы Жюстине повезло не меньше. Хотя мы только что встретились, я чувствовала в ней родственную душу и знала, что наши с ней судьбы переплетены навсегда.

– На самом деле мне не нужна служанка, – сказала я. Она насторожилась, и я поспешно продолжила: – Ты умеешь читать?

– И писать тоже. Меня научил отец.

Как удачно. В голове у меня зародился план.

– Ты никогда не думала стать гувернанткой?

От неожиданности Жюстина перестала плакать. Она подняла голову и изогнула изящно очерченные брови.

– Я учила своих младших сестер и брата. Но я никогда не думала о том, чтобы заниматься этим с кем-то еще. Мать говорит, я слишком испорченная и тупая…

– Твоя мать глупа. Забудь все, что она про тебя говорила. Это была ложь. Поняла?

Жюстина ухватилась за мой взгляд, как утопающий за веревку. Она кивнула.

– Хорошо. Теперь пойдем. Пора представить Франкенштейнам их новую гувернантку.

– Это ваша семья?

– Да. А теперь и твоя тоже.

Ее невинный взгляд осветился надеждой, и она порывисто поцеловала меня в щеку. Поцелуй напоминал прикосновение прохладной ладони к разгоряченному лбу; я ахнула. Жюстина рассмеялась и обняла меня снова.

– Спасибо, – шепнула она мне на ухо. – Вы меня спасли.

– Жюстина, – сказала я веселым голосом, который резко контрастировал с обстановкой в пансионе, – ты не поможешь мне открыть окно?

Она захлопала глазами, словно очнулась от глубокого сна. Если уж я вспомнила день нашей встречи с такой ясностью, страшно представить, какие воспоминания пробудили мои неосторожные слова в ней. Возможно, я поступила эгоистично, заставив ее поехать со мной в Ингольштадт на поиски Виктора. В уединенном поместье Франкенштейнов она чувствовала себя как дома. Озеро отделяло Жюстину от ее прежней жизни. Она целиком посвятила себя двум юным воспитанникам и была счастлива на своем месте. В своем стремлении сбежать я не подумала, какой разлад эта поездка может внести в ее жизнь.

Жаль, что я не встретила ее раньше. Семнадцать лет с этой женщиной! Виктор спас меня, когда мне было всего пять.

Виктор, почему ты меня оставил?

– Оно заперто. – Она указала на верхнюю часть окна, где ставни плотно прижимались к раме.

Я присмотрелась поближе.

– Нет, их заколотили.

Жюстина аккуратно положила покрывало на расшатанный стул.

– Какой странный дом.

– Мы здесь всего на одну ночь.

Я села на постель, чувствуя, как натянулись под матрасом веревки. На столике между двумя узкими кроватями лежала единственная во всей комнате новая вещь: обещанная вата для ушей.

Что, интересно, она должна была заглушать?

***

Дождавшись, пока дыхание Жюстины выровняется, я – голодная, сна ни в одном глазу – выбралась из постели. Я с тоской вспоминала о ночах, когда, гонимая бессонницей или кошмарами, я прокрадывалась по коридору и забиралась на кровать к Виктору. Он почти никогда не спал. Он или читал, или писал. Его мозг не знал покоя, а сон отвлекал от размышлений. Возможно, поэтому он постоянно болел: только так тело могло заставить его остановиться и отдохнуть.

Я знала, что, если проснусь, застану его бодрствующим, и это знание спасало меня от одиночества. Последние два года тянулись вечно. Каждую ночь я лежала в постели и гадала, спит ли он в этот самый момент. Я была уверена, что нет. Что если бы я могла оказаться рядом, то он бы подвинулся и позволил мне свернуться рядом с ним, пока он работает. До сего дня ничто не успокаивало меня больше, чем запах бумаги и чернил.

Как жаль, что у этой ведьмы, фрау Готтшальк, нет библиотеки: я могла бы взять в постель книгу.

Пребывая в уверенности, что годы ночных вылазок уберегут меня от посторонних глаз, я медленно повернула дверную ручку. Я помнила, что дверь скрипит, и приготовилась действовать с величайшей осторожностью.

Но моя память мне не помогла. Дверь была заперта. Снаружи.

Комната, которая до этого момента была просто тесна, вдруг сдавила меня со всех сторон. Я почти ощутила гнилое дыхание других детей, их ободранные коленки и острые локти. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, прогоняя демонов прошлого. Я туда не вернусь. Никогда.

Но в комнате действительно было слишком душно. Я подошла к ставням и попыталась открыть их, не разбудив Жюстину. Занимаясь делом, я в очередной раз обдумывала свой план.

Утром я пойду к Виктору. Я не стану обвинять его, не стану злиться. На Виктора это не подействует – никогда не действовало. Я улыбнусь, обниму его и напомню, как сильно он меня любит и насколько лучше ему было рядом со мной. А если он заговорит об Анри, я буду вести себя так, будто мне ничего не известно.

– Что? – шепотом воскликну я в величайшем изумлении. – О чем он тебя спросил?

Палец застрял под одной из досок. Я вполголоса выругалась и кое-как его выдернула. Палец был теплый и мокрый. Я поскорее сунула его в рот, пока кровь не запачкала ночную рубашку.

А если Виктор не поддастся на мое очарование, я просто разрыдаюсь. Он не выносил вида моих слез. Они причиняли ему физическую боль. Я в предвкушении улыбнулась, потягивая свою порочность, словно затекшие мышцы. Он бросил меня одну в этом доме. Конечно, у меня была Жюстина, но Жюстина не могла меня защитить.

Виктора нужно вернуть, и я не позволю ему оставить меня снова.

Одна из досок наконец поддалась. Сжимая ее, как нож, я прижалась лицом к открывшейся щели и уставилась на пустую улицу. Дождь прекратился; облака, как нежный любовник, поглаживали круглую луну.

Вокруг было тихо и спокойно; мокрая мостовая блестела в лунном свете – сомневаюсь, что она когда-нибудь бывала чище. Я ничего не видела. Я ничего не слышала.

Я вернула доску на место и устроилась под дверью нашей спаленки в полной уверенности, что во всем Ингольштадте опасаться стоит разве что особы, которая за наши же деньги заперла нас в пыльной комнате.

***

Перед рассветом я резко проснулась, чуть не свалившись со стула. Сон отказывался меня отпускать, но что-то притянуло меня к окну так же, как в тот день в Женеве меня привлекли отчаянные крики Жюстины.

На улице было пусто. Неужели он приснился мне – этот крик, который пронзил меня до глубины души? Воспоминания, от которых я мечтала избавиться, вернулись, и до самого рассвета я не смыкала глаз, пока в двери наконец не повернулся ключ, открывая нам путь к свободе.