Онлайн чтение книги Падший The Damned
Бастьян

Все обращается в хаос еще до того, как мой кулак успевает врезаться в челюсть Джея.

Наш местный наемник настолько сбит с толку моим поведением, ему потребовалась лишняя секунда, чтобы отреагировать. Но только секунда. Он уклоняется до того, как я успеваю занести кулак. Когда Буд и Мэделин пытаются вмешаться, Никодим приказывает им остановиться.

В следующий миг Джей отскакивает от меня, хватаясь за полу моего измазанного кровью фрака. Он дергает ее вверх, пытаясь оглушить меня. Извернувшись, я скидываю фрак и целюсь ему в грудь. У меня нет времени удивляться скорости своих рефлексов. Или нечеловеческой силе каждого удара. Прежде чем я успеваю ударить, Джей делает кувырок в воздухе, наплевав на гравитацию, а потом кидается на меня, и мы оба падаем на мохнатый персидский ковер. Я успеваю лишь моргнуть, его руки уже на моей шее, а колени вжимают мой позвоночник в пол.

Драка заканчивается, едва начавшись, всего пять секунду спустя. Я раздумываю над тем, чтобы начать сопротивляться. Но вместо этого лишь хохочу как сумасшедший.

В следующее мгновение Туссен выпрыгивает из темноты, поблескивая клыками, точно следует за своей жертвой.

Гортензия бросается навстречу питону, вставая между ним и Джеем, ее глаза широко распахнуты и предупреждающе сияют.

– Non, – приказывает она. – Tu ne vas pas lui faire mal[40]Нет, ты не будешь никого обижать (фр.). .

Туссен отползает обратно с недовольным шипением.

Я всегда подозревал, что эта проклятая змеюка любит Гортензию больше, чем меня.

Дядя делает шаг вперед, но по выражению его лица невозможно догадаться о его эмоциях или мыслях, в его глазах мечется таинственная искра. Сцена почти комична: остатки моего белого карнавального костюма покрыты кровью, он теперь выглядит как насмешка, вместе со всеми событиями, что последовали за праздником. Мое лицо прижато к шелковому ковру, который стоит дороже, чем большинство людей могут заработать за год честного труда. Вампир не дает мне пошевелиться. Огромный питон думает, что может спасти мою честь.

Прошлой ночью я был жив и влюблен. Сегодня я танцую со смертью.

Эмоции захлестывают меня разом, и они настолько сильные, что практически невыносимы. Их невозможно контролировать. Они точно пылающие языки пламени вокруг керосинового кольца.

– Отпусти меня, – требую я негромко, приказывая себе оставаться спокойным. И снова Джей ждет разрешения дяди, снова ведет себя как овечка, послушно дожидающаяся пастуха.

Как только Джей ослабляет хватку, я отпихиваю его в сторону, отказываясь от помощи Одетты, и быстро поднимаюсь на ноги. Я делаю глубокий вдох, презирая теперь свою старую привычку дышать. Ведь даже воздух, наполняющий мои легкие, меня больше не успокаивает.

– Что Селина предложила тебе в обмен на возможность меня помучить? – спрашиваю я у дяди.

Он не отвечает.

Мои руки трясутся от гнева, неудовлетворенного и лишь разрастающегося.

– Я все равно уже знаю, что ты натворил. Теперь я просто хочу услышать от тебя объяснения. Какую цену ты потребовал от девушки, которую я любил, пока был живым? – Мой вопрос пронзает темноту со злой прямотой, отчего и Одетта и Арджун одновременно вздрагивают.

– Хорошо, – говорит Никодим. – Ты злишься. Пусть этот гнев станет теперь твоим утешением. Надеюсь, в один прекрасный день он подарит тебе смысл и цель.

Мэделин хмурится, как будто хочет что-то сказать, но не решается без позволения. Джей косится на нее и качает головой. Все они овцы. Все до единого.

– Но сначала тебе придется отшлифовать свою злость, – продолжает Никодим. – Сейчас, прямо сейчас это гнев избалованного мальчишки, а не мужчины. – Мне противно от того, что его улыбка полна сарказма. – Ты злишься, что тебе не позволили умереть на твоих условиях, Себастьян? – Дядя смеется. – Кому из нас выпадала подобная честь? Селина Руссо приняла решение заключить со мной сделку. Ее жертва даровала тебе власть побороть смерть. Она заслуживает твоей благодарности, как и я заслуживаю твоего уважения.

Горький смех срывается с моих губ.

– Не думайте, что получится уйти от ответа на мой вопрос, Monsieur le Comte. – Я делаю уверенный, короткий шаг ему навстречу, и теперь наши лица оказываются друг напротив друга. – Что Селина дала тебе взамен?

– Шанс для тебя извлечь урок из своих ошибок и начать все сначала. Она предложила свои воспоминания о времени, проведенном с тобой, в обмен на новое начало для вас обоих. – Глаза Никодима сужаются. – Уважай ее выбор. Она заслуживает хотя бы этого.

Мне хочется посмеяться над ним и его притворством, что он якобы печется о благополучии Селины. Укорить его за то, что он навязал это решение ей, вынудил Селину согласиться. Мой дядя не станет ни с кем заключать сделку, если только не будет уверен, что он единственный, кто получит выгоду. Однако сейчас я не вижу смысла ссориться с ним. Я прекрасно осведомлен о том, что Никодим желал заполучить в результате этой сделки. То же, чего желает получить от любого смертного, которому не посчастливилось пробудить в себе чувства к одному из нас: полного подчинения и повиновения. Вены на моей руке выступают сильнее, и пальцы напрягаются, сжимаясь и становясь похожими на изогнутые, опасные когти. Мне срочно нужно что-нибудь уничтожить, пока правда не уничтожила меня самого.

– Забудь и будь забыт, – выдавливаю я из себя.

Мой дядя кивает.

Еще секунда проходит в напряженном молчании. А потом что-то шуршит во мраке на другом конце комнаты. Скорее всего, это снова Туссен, однако я все равно машинально поворачиваю шею, чтобы взглянуть. Глаза Мэделин сужаются. Бун отталкивается от стены, и дикий огонек появляется в его взгляде.

Каждому из нас не терпится вступить в схватку. Не терпится разорвать что-нибудь на части, голыми руками, как убийцы, какими мы и являемся.

– Что ж, это самое что ни на есть rendez-vous charmant[41]Очаровательное свидание (фр.). , – говорит Одетта, растягивая французские слова с присущим ей обаянием. – Однако если никто не возражает, я бы немного осветила эти потемки. – Сказав это, она зажигает спичку и начинает по очереди подносить огонек к каждой свече в помещении. Запах серы наполняет воздух. – Должна сказать, я не удивлена, что первой твоей тревогой стало благополучие Селины, mon petit frѐre[42]Мой маленький братик (фр.). , – говорит она, обращаясь ко мне. – Я сегодня тайком проследила за ней, чтобы узнать о ее самочувствии. Селина была в окружении друзей, о ней заботятся лучшие врачи города, которые убедили меня в том, что она скоро совершенно поправится, – она будет здорова, как прежде. – Она быстро бормочет, перемещаясь от свечи к свече. – Не говоря уже о том, что она в безопасности. В один прекрасный день в скором будущем она, без сомнений, будет… счастлива… снова. – Она замолкает, ее тонкие брови сходятся на переносице ее вздернутого носика. – Или по крайней мере она обретет душевный покой, коим довольствуются смертные. – Пламя свечей горят ровно и спокойно, окутывая комнату теплым мерцанием.

Смех Буна разливается по комнате, когда он выходит на свет.

– Да будет так, аминь. И правда, все это только к лучшему, братец. Понимаю, что ране еще лишь предстоит зарубцеваться, однако ты знаешь не хуже остальных, что Селина никогда бы не смогла стать частью нашего мира. Бог знает, что бы тогда с ней могло произойти.

– Кое-что произошло, – замечает Джей, тихо ворча. – Найджел чуть не убил их обоих.

– Вообще-то, меня он убил. – Выражение моего лица суровеет, печаль от этой мысли еще слишком сильна. Я останавливаю себя до того, как успеваю сделать новый, совершенно не нужный мне вдох, и снова злюсь от того, что не могу контролировать свой темперамент даже в мыслях. Я продолжаю избирать эту тактику, потому что когда я был смертным, она приносила мне удовлетворение.

Вскоре после того, как я потерял сестру и родителей, Мэделин сказала мне, что каждый раз, когда я чувствую, что вот-вот потеряю контроль над эмоциями, мне следует закрыть глаза, сделать вдох через нос и дважды медленно выдохнуть через рот.

Несмотря на то что я понимаю, что это просто психологическая уловка, я опять пытаюсь повторить старое упреждение – зацепиться за последнее напоминание о своей человечности. Я закрываю глаза. Концентрируюсь на дыхании.

Водоворот запахов наполняет мои ноздри. Аромат цитрусового воска, который используют, чтобы натирать мебель; парфюма Одетты с розовой водой; дорогое масло мирры, которым Гортензия любит брызгать длинные волосы; острый запах меди, исходящий от трости Никодима; даже несвежий дух пыли, которая собирается в бархате портьер. Однако один аромат заглушает все остальные, просачивается в мои мысли, затмевает все чувства и вводит меня в своего рода транс.

Нечто теплое и соленое, и… вкусное .

Еще до того, как я успеваю подумать об этом, я бросаюсь к окну, выходящему на улицу, и распахиваю тяжелые портьеры цвета индиго, не думая о безопасности.

К счастью, солнце уже почти село, и лишь последние его лучи догорают далеко на горизонте. На тротуаре на другой стороне дороги растянулся мальчишка, оступившись в своих не по размеру больших ботинках, на вид ему не больше пяти. Он, рыдая, поднимает глаза на свою мать, как будто уже стоит перед лицом смерти. Алая кровь сочится из его разбитой коленки, стекая на серые камни.

Дурманящий запах меня зачаровывает. Он затмевает все остальные мысли. Я словно Моисей в пустыне. Пророк Иона, которого проглотил кит. Нет, мне вовсе не нужно отпущение грехов. Потерянные души не ищут прощения.

Мой рот наполняется слюной. Нечеловеческая сила горит у меня под кожей. Что-то внутри меня начинает пробуждаться – чудовище, которое я не могу больше сдерживать. Бороться с ним так же нелепо, как перестать дышать. Каждая секунда внезапно на счету, как в момент, когда тонешь и изо всех сил стремишься к поверхности. Мои зубы удлиняются во рту, превращаясь в клыки и пронзая нижнюю губу. Мои челюсти сжимаются, а пальцы каменеют, точно сделаны из бронзы. Если бы у меня был пульс, то уверен, мое сердце стучало бы в груди как Гатлинг[43]Гатлинг, или картечница Гатлинга – скорострельное стрелковое оружие, прототип пулемета, названное в честь запатентовавшего его доктора Гатлинга..

Я прижимаю ладони к оконному стеклу. Оно начинает трещать под натиском моих рук, трещины бегут в разные стороны, точно нити паутины.

В следующее мгновение Бун подскакивает ко мне и хватает меня за руку. Я рычу на него, как дикий зверь. Со слабой улыбкой Бун сжимает пальцы вокруг моего бицепса, чтобы удержать меня.

– Брат, – говорит он успокаивающим тоном. – Ты должен обуздать голод до того, как он тебя поглотит.

Я освобождаю свою руку от хватки Буна с такой силой, что сам отшатываюсь в изумлении. Он делает полшага назад, но суровое недовольство тут же появляется на его лице. И снова он тянется ко мне, однако я хватаю брата за глотку и отшвыриваю к стене у окна, отчего портреты вокруг падают на пол.

Темная кровь выступает на затылке у Буна, две капли пачкают белоснежный воротничок, прежде чем рана заживает со звуком рвущейся бумаги. И несмотря на то что Бун остается внешне невозмутимым, я не могу не заметить испуга на его лице, который появляется и тут же исчезает.

Да и я сам сбит с толку. Покалечить бессмертного, вроде Буна, практически невозможно. Я… и правда силен. Даже сильнее, чем полагал раньше. Моя злость стала внезапно слишком большим чудовищем, я не могу ее контролировать. Мне следует его отпустить. Извиниться.

Но вместо этого я лишь сжимаю это чудовище внутри себя, и гнев разливается по моему телу, покрывая меня точно вторая кожа.

Извиняются овечки. Пусть они увидят, во что я превратился. Пусть они меня боятся.

Что-то движется у меня за спиной.

– Нет, – требует Мэделин. – Стой на месте, Арджун. Если он бросится на тебя, то точно убьет.

– Я могу помочь, – осторожно возражает Арджун. – Или по крайней меня выиграть время.

– Можешь попробовать, – шепчу я, косясь на полукровку.

Глупо с моей стороны задирать этириала. Прикосновение Арджуна может меня обездвижить, парализовать. Сделать меня беспомощным, оставив на милость моих родных. Однако меня больше беспокоит то, что может последовать за прикосновением.

Они не могут держать меня в клетке вечно.

– Я знаю, тебе сейчас кажется, что ты ничего не боишься, – говорит Арджун, обращаясь теперь ко мне. – Что это мы должны тебя бояться.

Я ничего не отвечаю, хотя чувство вины охватывает меня целиком.

– Мой смертный отец любил говорить, что гнев и страх – две стороны одной монеты, – продолжает Арджун. – И то, и другое заставляет нас поступать вопреки нашей природе.

– Или, быть может, они просто растворяют все лишнее, оставляя лишь то, чем мы на самом деле являемся. Может, в этом теперь и заключается моя природа. – Я сердито смотрю на Буна, который расставил руки, как «Витрувианский человек» Леонардо да Винчи.

– Я так себя не веду. – голос Буна низкий, но добрый. – Никогда.

Мэделин осторожно подходит ближе и замирает слева от меня.

– Себастьян. – в ее голосе звучат предостерегающие нотки. Ее клыки начинают удлиняться, без слов приказывая мне подчиниться. – Не веди себя так, mon enfant.

«Mon enfant». Дитя мое. Мэделин стала для меня почти что матерью, когда моя настоящая мать погибла десять лет назад. И все же я ее игнорирую, ведь жажда крови бежит по моим венам, требуя действовать. Мое стремление убить кого-нибудь и уничтожить что-нибудь сейчас превыше всего.

Тюль у окна, справа от Мэделин, шуршит.

– Ecoute-moi, mon petit diable. – Ее сестра, Гортензия, приказывает, говоря нараспев, точно со мной разговаривает гипнотизер или медиум, призывающий духов на спиритическом сеансе. – Nous ne sommes pas vos ennemis[44]Послушай меня, мой маленький чертенок. Мы тебе не враги (фр.). .

– Послушай ее, Бастьян, – говорит Бун, его руки тянутся к вискам. – Наши враги реальны как никогда. Если мы будем тратить время на распри, от нас ничего не останется, когда придет час решающей битвы.

Та часть меня, что все еще сохраняет здравомыслие, понимает, что Бун абсолютно прав. Однако в ответ я лишь сдавливаю его глотку сильнее, так что он уже не может разговаривать. Ошметки штукатурки, упавшие ему на голову, начинают рассыпаться, и белая пыль оседает на его ангельских локонах.

Снова мелькает чье-то быстрое движение.

– Отпусти его, – требует Джей, хватая меня за правое плечо. Каждое его слово – как кинжал в спину. – Сейчас же.

– Ты все еще полагаешь, что я испуган? – Я холодно смотрю прямо в глаза наемнику. В моем взгляде, надеюсь, он не видит ничего, кроме презрения.

Он хмурится сильнее.

Все это ложь и вранье. Все, что я сделал и сказал до этого момента, полная чушь. Показуха.

Я действительно испуган. Испуган до смерти. С того самого момента, как понял, что со мной произошло. Но ведь я не могу позволить себе чувствовать только страх. «Я не позволю страху завладеть мной».

Джей продолжает молчать. Мой страх угрожает затмить все другие эмоции. И поэтому я держусь за свой гнев, пока тот не начинает выжигать все остальное. Последний румянец исчезает с лица Буна, его чернильно-черные зрачки разрастаются, пока даже белки глаз не превращаются в черную бездну. Его руки сжимаются в кулаки.

Я знаю, что это означает – он готовится к схватке. Мне следует его отпустить, пока все не стало еще хуже, пока все не зашло слишком далеко. Однако ненависть продолжает наполнять меня с силой, которую не с чем сравнить, она наполняет мой желудок и гнездится глубоко в костях. От этого я чувствую себя лишь сильнее. Как будто я и правда держу все под контролем. Мне не хочется отпускать это чувство. Я не могу позволить себе бояться. Я не могу быть слабым.

Какой зверь поддается инстинктам?

Тот, которому нечего бояться.

Да будет так.

Я стискиваю шею Буна крепче, ощущая, как кости на его шее начинают ломаться у меня под пальцами.

Я не замечаю, как движется Мэделин, пока она не ломает мне запястье одним взмахом руки. Я кричу и отскакиваю назад, врезаясь в дальнюю стену. Мое тело тут же принимает оборонительную позу, спина выгибается, как у пантеры. Туссен вьется у меня под ногами, обнажая свои клыки, показывая, что никому не позволит ко мне приблизиться.

Я сжимаю поврежденную руку, ощущая, как быстро сломанные кости собираются воедино, срастаются, наполняя меня теплом, точно огонек, бегущий по дорожке из пороха. Это чувство должно быть волшебным, ведь оно является очередным доказательством того, что я непобедим, однако вместо этого я осознаю себя еще большим чудовищем. Еще одно напоминание о том, что во мне больше нет ничего человеческого.

Никто не двигается. Мэделин стоит, словно страж, рядом с рухнувшим на пол Буном, который держится за свое горло и кашляет, кровь капает с его губ. Его глаза злобно сверкают, когда Мэделин обнажает клыки, глядя на меня и шипя сквозь стиснутые зубы.

Рядом с ней стоит Арджун, он молча ждет, засунув руки в карманы, а его монокль болтается на золотой цепочке под подбородком. Гортензия ерзает за спиной Мэделин, на ее губах застыло подобие усмешки. Джей просто смотрит на меня в упор с выражением отца, расстроенного поведением своего непутевого сына. Одетта, глядя на меня, кажется… печальной.

– Все как я предполагал, – говорит Никодим. Со стороны можно подумать, что его тревожит такой поворот событий, однако я знаю своего дядю слишком хорошо. Он не сделал ничего, чтобы помешать мне покалечить Буна, и даже не попытался вмешаться, когда остальные выступили против меня. Его янтарные глаза блестят. Блестят с невыразимым удовольствием.

Никодим хотел увидеть, что может произойти. Подозреваю, его теперь распирает от восторга – он увидел мою силу. Увидел, во что меня превратила его бессмертная кровь.

Для Никодима Сен-Жермена все это не больше чем очередной эксперимент.

Я игнорирую все вокруг, зажмуривая глаза.

Вдох через нос. Выдох через рот.

И опять запах крови снаружи меня зовет. Окруженный со всех сторон вампирами, моими братьями и сестрами, я знаю, что не смогу вырваться и утолить свой голод. И хотя я напал на одного из своих, они все равно будут винить себя в моей беспечности. Все равно будут бороться за то, чтобы спасти меня от самого себя, несмотря на то что я почти сломал Буну шею голыми руками несколько секунд назад.

Я озираюсь по сторонам. Ищу внутри себя какую-нибудь другую эмоцию. Но ничего нет. Я не чувствую благодарности к своим бессмертным сородичам. Внутри меня лишь отчаяние.

Задыхаясь от жажды крови, я все же отступаю назад. Моя грудь вздымается, и я останавливаю взгляд на своем дяде, который даже не сдвинулся с места и по-прежнему стоит у роскошного деревянного стола, на котором я недавно лежал. Дядя наблюдал за происходящим все это время с совершенно невозмутимым видом.

– Этой ночью ты отправишься на охоту с Джеем и Буном, – говорит Никодим легко, как будто выдает рецепт на лекарство больному простудой. – Они научат тебя, как выбирать жертву. Научат, как избавляться от следов и улик, чтобы твое безрассудное поведение никому из нас не доставило проблем.

– Нет, – отвечаю я. – Я никуда не пойду ни с кем из вас.

– Если ты отказываешься учиться по нашим правилам, то не покинешь этой комнаты вовсе, – возражает Никодим, даже не дрогнув. – Я не могу рисковать, чтобы ты позволял себе устраивать сцены.

Отвращение захлестывает меня на миг. Моего дядю больше беспокоит тот факт, что я могу привлечь нежелательное внимание к нашему ковену, чем то, что жизнь невинного человека может оказаться в моих руках. Я могу убить всех людей до единого, и ему все равно будет плевать, главное, чтобы я замел все следы.

Я принимаю решение, даже не обдумывая.

– Тогда я останусь здесь.

Здесь, в ресторане «Жак», трехэтажном здании, принадлежащем моему дяде, на улице Руаяль, я хотя бы не стану угрозой для беззащитных смертных, которым не посчастливится подойти слишком близко. Если же я отправлюсь бродить по улицам города-полумесяца, то тот мальчишка и его мать, и любой поблизости, будут убиты до того, как я сделаю новый вдох, чтобы подумать о последствиях.

Никодим недовольно втягивает щеки. Его брови изгибаются.

– И что же ты будешь есть? – интересуется он хладнокровно.

Я почти что бледнею.

– Принести мне столько, сколько нужно, чтобы я выжил. Не больше. – Если мой голос будет звучать достаточно повелительно, быть может, он не станет спорить.

Злость появляется на его лице.

– Это так не работает, Бастьян.

– Теперь это работает так.

– Мешки с кровью внизу не…

– Не смей называть их так в моем присутствии, – прерываю я дядю, рассерженный оскорблением. Раньше он никогда не говорил так при мне.

Он щурится, глядя на меня, и спрашивает:

– А что ты сделаешь в ином случае? Ты лишь начинаешь осознавать, кем стал. Будешь душить их в своих объятиях? Будешь слушать, как они кричат, умоляя о пощаде? Или научишься тому, как делаем дело мы, подавляя их эмоции и всегда оставаясь в тени?

Отвращение внутри меня нарастает. Меня уже пытаются научить тому, что смертные не больше чем низший вид. Лишь вчера я был одним из них, юноша, подающий надежды, со светлым будущим. Мальчишка с душой. А теперь я демон в тени, питающийся украденной кровью.

Я не желаю, чтобы мне постоянно напоминали о цене за возможность быть бессмертным. О цене, которую заплатила Селина. О цене, которую плачу я.

– Держите их подальше от меня, – говорю я. – Если люди не знают, кем я стал, то я не хочу их видеть.

Никодим делает шаг вперед. Опасность таится в том, как он сжимает ревущего льва на медной рукоятке своей трости. Он считает меня слабаком.

И тем не менее я отказываюсь следовать его правилам.

– Я могу приносить ему пищу первое время, – встревает в наш разговор Одетта. – Мне совсем не сложно. Завтра первым же делом я сделаю новый заказ в «Грин Фейри».

Я кошусь на нее с любопытством.

– Капсула с полынью, которая препятствует сгущению крови, – поясняет она. – Если кровь остывает или застаивается, она начинает сворачиваться. – Она старается говорить успокаивающим тоном.

Конечно. Значительная деталь, о которой я никогда раньше не задумывался. Никодим смотрит на Мэделин.

Она в ответ кивает.

– Хорошо, – говорит Никодим. – Но я не позволю этому продолжаться долго. Ты будешь учиться тому, как живем мы, и неважно, как сильно ты презираешь наши правила. – Он указывает концом своей трости на мою грудь. – И ты будешь повиноваться своему создателю без вопросов, как будешь повиноваться и своим братьям и сестрам, иначе тебя изгонят из города. – Сказав это, он выходит из комнаты, исчезая во тьме коридора.

После некоторого молчания Одетта вздыхает. А затем яркая улыбка появляется на ее лице.

– Сыграем в шарады?

Джей хмыкает.

– Ты… утомительная.

– А ты просто ходячий словарь, Джейяк, – усмехается Одетта.

– Не подначивай его, – командует Мэделин до того, как эти двое успевают продолжить перепалку, она выглядит совершенно измотанной. Достаточно всего этого на сегодня.

Одетта скрещивает руки на груди и поджимает губы.

– Le chat grincheux[45]Сварливый кот (фр.). первый начал.

– Я надеялся пробудить в тебе благородные качества, – говорит Джей.

– Глупыш, – срывается Одетта. – Ты же знаешь, у меня таких нет.

– Хватит! – говорит Мэделин. Она смотрит на меня. – Сядь, Бастьян. Тебя ждет лекция, tout de suite[46]Сейчас же (фр.). .

Гортензия зевает. Она падает на ближайший стул и закидывает ноги на чайный столик, скрещивая их.

– Ҫa sera un grand ennui[47]Будет что-то очень скучное (фр.). , – нараспев говорит она мне.

– Я не в настроении для твоей лекции, – отвечаю Мэделин я.

– Ты чуть не сорвал чертову голову Буна прямо с плеч, дружище, – британский акцент Арджуна будто обводит каждое его слово четким контуром. – Учись на своих сегодняшних ошибках, чтобы не повторить их завтра.

– У меня нет в планах совершать ошибки сегодня, завтра или в любой другой день, – сержусь я, сглатывая собственную кровь. Голод отказывается покидать мои мысли. – Полагаю, мне нужно лишь принять… – Я смотрю на свои руки, пальцы до сих пор согнуты, как бронзовые когти. – Свою участь. Свое новое будущее. И неважно, как сильно мне хочется, чтобы все было иначе.

– Даже если это иначе означало бы, что ты бы и правда умер? – неуверенно уточняет Одетта.

Я отвечаю быстро, не тратя времени на сомнения:

– Да.

Какое-то время все они молчат.

Затем Джей подходит ко мне.

– Ничего хорошего не выходит из размышлений о том, что мы не в силах изменить. – Он поигрывает желваками. – Мышцы скачут у него на челюсти. – И лучше бы тебе научиться быть вампиром побыстрее. Правила просты, Себастьян. Если ты не сможешь обуздать свой аппетит, если привлечешь ненужное внимание к нам своим бесконтрольным насилием, то тебя выгонят из Нового Орлеана. Наши мир и покой превыше всего.

Бун выразительно кашляет, будто бы прочищая горло.

– Мы не можем позволить повториться тому, что произошло в Дубровнике и в Валахии несколько сотен лет назад, когда столь многие из нашего числа пали в результате бессмысленных войн и предрассудков. Более того, я даже могу вспомнить, когда…

Со вздохом я перестаю слушать, и его голос превращается в непонятное жужжание где-то над ухом, пока я просто таращусь на потрескавшееся оконное стекло на другом конце комнаты и испорченную стену рядом, лишь темно-синяя бархатная портьера подрагивает, как маятник. Я продолжаю смотреть на нее, позволяя ритмичным движениям ввести меня в транс. По старой привычке мои пальцы скользят к шее, чтобы нащупать пульс, это простое действие всегда помогало мне вспомнить, что я человек.

Отсутствие сердцебиения оставляет меня опустошенным, как неожиданный удар в грудь. Я поворачиваюсь и отхожу в дальний угол комнаты. Боковым зрением вижу, как пламя свечей поблескивает, отражаясь от зеркал в позолоченных рамах. Я приближаюсь к серебристой поверхности зеркала, как смертный, выставляя одну ногу перед другой, покачивая ладонями, опущенными по бокам.

– Лучше не стоит, mon cher[48]Мой дорогой (фр.). , – предостерегает Одетта, спеша следом за мной. – Не сегодня. Пусть пройдет немного времени. Un moment de grace[49]Придет момент истины (фр.). . – Она улыбается нашему с ней отражению, но в ее глазах сияет подозрительное беспокойство. – Все мы могли бы быть чуть менее требовательными к самим себе, n’est-ce pas?[50]Не так ли (фр.).

Я не обращаю на нее внимания. Что-то в ее сестринской заботе выводит меня из себя, злит, как никогда не злило прежде. Я разглядываю свою внешность, отказываясь отворачиваться от зеркала, и неважно, как сильно испугает меня то, что я там увижу. Мои клыки блестят, как кинжалы, выточенные из слоновой кости; глаза сияют, словно подсвеченные изнутри неким потусторонним светом. Тоненькая струйка крови стекает с моей нижней губы, где клык проткнул кожу.

Я похож на чудовище, восставшее из ада. Жуткое существо из сказок братьев Гримм, ожившее и сошедшее с книжных страниц.

Мне… ненавистно то, во что я превратился. Несмотря на то, что я никогда прежде ничего не презирал. Мне хочется избавиться от мира вокруг, как змея избавляется от старой кожи. Оставить все это гнить в пыли, чтобы я смог просто выйти на солнце и вдохнуть свежий воздух полной, смертной грудью. Я хочу любить и надеяться, и умереть, испытав все невзгоды и трудности, которые идут рука об руку с жизнью, которые делают ее такой ценной.

Я бы все отдал за шанс снова стать смертным мальчишкой, стоящим перед девушкой, в которую влюблен, волнуясь и мечтая, что она возьмет меня за руку и отправится со мной в неизвестное будущее.

Отчаяние пронзает все мое существо. И я его прогоняю, позволяя жажде крови опять завладеть моими мыслями, вижу, как мои глаза чернеют, как уши удлиняются, а клыки становятся больше, словно когти, снова царапая кожу, и алая кровь течет по шее, пачкая воротник.

– Бастьян, – повелительным тоном говорит Мэделин за моим плечом, выражение ее лица твердо, будто лицо стало каменным. – Многие новорожденные вампиры теряют голову от жажды и голода, пытаясь заглушить ими горечь и печаль, уничтожая в себе все те чувства, какими обладали при жизни, – говорит она. – Мало кто выживает в первые десять лет, они предпочитают выйти на солнце или умереть от рук старших сородичей. Не ступай на путь разрушения, каким бы заманчивым он тебе ни казался. – Она склоняется ближе к зеркалу, изучая меня какое-то время. – Лучшие из нас никогда не отказываются от своей человечности.

– Чем сильнее пылает злость, тем больше она приносит вреда, – говорит Арджун. – Мой отец стал тому подтверждением.

– Позволь себе ощутить свой гнев, но не сдавайся ему, – продолжает Мэделин, – ибо он тогда станет твоей кончиной.

– И во власть чего, по-твоему, я должен сдаться вместо этого? – спрашиваю я свое отражение хриплым шепотом.

Одетта указывает рукой на компанию бессмертных, собравшихся передо мной.

– Мы были бы не прочь, если бы ты выбрал любовь, – отвечает она.

– Любовь? – повторяю я, стискивая края позолоченной рамы обеими руками, мои глаза выглядят даже более черными, чем смоль.

Одетта кивает.

– Это не сказка о любви. – Мои руки разжимаются, на металлической раме остаются уродливые вмятины. Мне ничего не хочется так сильно, как выпустить демона изнутри себя на свободу. Бросить вызов и луне, и звездам, и всему, что существует под бескрайним небом.

А еще мне хочется забыть раз и навсегда, что я когда-то был влюблен. Забыть каждого из бессмертных, что стоят вокруг меня, точно стражники на моем пути. Забыть своего проклятого дядю и то, что он принес это горе в нашу семью. Забыть Найджела и то, что он предал нас и бросил меня задыхаться в луже собственной крови.

И меня просто распирает от желания проклясть ее. Я хочу забыть ее лицо. Забыть ее имя. Ее острый ум. Ее смех. То, как я ощущал себя полным надежд и страстей, и мечтаний, и чувств. Для меня Селина Руссо умерла прошлой ночью в соборе Сен-Луис. Точно как умер и я.

Настоящий герой нашел бы способ вернуться к ней. Нашел бы способ получить прощение для своей потерянной души. Получить шанс снова выйти на свет.

Только такого способа нет. А я никакой не герой. Поэтому я выбираю путь разрушения.