Онлайн чтение книги Пассажир своей судьбы
Глава 4

– Вам кого? – спросила пожилая женщина.

Или, может, не такая уж пожилая: точно определить, сколько ей лет, было сложно из-за ее полноты. В жизни не видел таких колоссально широких теток. Многоярусные подбородки, груди-арбузы, ноги-колонны. Короткие волосы выкрашены в каштановый цвет. А лицо довольно приятное, открытое.

Девушка лет двадцати пяти, что сидела рядом, почти прижавшись к столу, стрельнула в мою сторону глазами и слегка покраснела.

– Это мое купе, – озадаченно проговорил я, не понимая, в чем дело.

Ошибки быть не могло: номер я еще мог бы перепутать, но вот наклейку с Человеком-Пауком, что красовалась возле дверной ручки, – ни за что.

– Мам, это, наверное, парень с нижней полки, – тихо сказала девушка, отложив в сторону надкусанное яблоко.

– А, ну конечно! Спящая красавица! – зычно сказала толстуха и заулыбалась, заколыхалась телесами. – Мы уж гадали, заболел, что ли? Спит и спит! Сели, вещи разложили, на стол все ставим – хоть бы хны! Мне бы такой сон!

– Мам! – прошипела девушка и покраснела еще сильнее.

– «Мам» да «мам»! Что я такого особенного сказала?

– А где Костя и Камиль? – глупо спросил я.

– Это еще кто? Друзья твои? Сошли, а тебя тут оставили?

Женщина хотела пошутить, но мне было не до смеха. Девушка, видимо, поняла это по выражению моего лица и легонько тронула мать за плечо:

– Погоди, мама. Что-то случилось?

Да, определенно случилось. Но вот что? Хотел бы я знать.

Войдя в купе – не стоять же в дверях, – я сел на свою полку напротив новых попутчиц.

– Я сел на поезд в Казани. Камиль и Костя тоже. А сейчас их почему-то нет.

– Так сошли, говорю же, – женщина ударила себя ладонями по бедрам, удивляясь моей бестолковости.

– Нет, это невозможно, – я замотал головой. – Костя едет в Тюмень, к брату, он говорил. Зачем ему выходить раньше? А Камиль… Я забыл, до какой станции он едет, но он сказал, что выходить ему в час дня.

Произнося это, я сообразил, что, возможно, сейчас уже больше тринадцати часов. Так что все объяснимо: Камиль сошел, а мать с дочерью сели! Что до Кости… Да всякое может быть. Может, передумал ехать. Может, ему позвонили и попросили вернуться. Что толку голову ломать? От души немного отлегло.

Женщина и девушка молчали, причем женщина больше не улыбалась. Они словно видели всю ту мыслительную работу, что шла в моей голове, и ждали, к каким выводам я приду.

Я полез за телефоном. С вечера положил в маленькую сумку с документами и деньгами, засунул под подушку. Не знаю, воруют ли сейчас в поездах, но предусмотрительность никому еще не вредила. Уходя умываться, взял сумку с собой, и сейчас она висела через плечо.

Доставая разбитый мобильник, я надеялся на чудо: бывает же, что сломанная вещь по непонятной причине чинится сама собой. Однако в данном случае волшебства не случилось. Нажав на кнопку раз-другой, я оставил бессмысленные потуги.

– Телефон вчера выронил. Он сломан, не могу включить. Вы не знаете, сколько сейчас? Времени, я имею в виду.

Мать и дочь переглянулись, словно не вполне понимая, о чем их спрашивают. Потом девушка спохватилась и потянулась за мобильником, который лежал на столе. Телефон был старый, кнопочный – неужели кто-то продолжает пользоваться такими?

– Может, включится, конечно, но вряд ли. Батарейка села, – виновато проговорила девушка.

Она повертела в руках серый аппаратик, похожий на головастика.

– Не работает. И зарядника нет. Дома оставили.

– Ладно, ничего страшного, – натянуто улыбнулся я.

Хотя ситуация нравилась мне все меньше и меньше.

– Вы не голодный? – робко осведомилась девушка.

Я хотел ответить отрицательно, но тут же понял, что хочу есть. Придется прогуляться до вагона-ресторана. Однако девушка меня опередила:

– Мы как раз хотели пообедать, да, мама? Будете с нами?

Отнекиваться я не стал. Может, в другой ситуации и отказался бы, но сейчас был слишком растерян. Идти никуда не хотелось – хотелось сидеть тут, рядом с этими женщинами, одна из которых явно мне симпатизировала, и вести незначительные разговоры, отвлекающие от проблем. Поэтому я с благодарностью согласился.

Девушка убрала полотенце, которым был прикрыт столик. Под полотенцем чего только не оказалось – выпечка, сладости, фрукты. А еще суп в банке, металлические миски с салатами и вторыми блюдами, мясная нарезка… Культ еды какой-то. Я невольно покосился на толстую женщину.

Девушка принялась наполнять пластиковую тарелку едой, а после протянула ее мне:

– Кушайте, не стесняйтесь, – улыбнулась она.

– Дай-ка мне картошки с курой, – велела дочери женщина.

Было вкусно, только чересчур сытно, жирно: много масла и майонеза, обилие приправ и специй. Как сказала бы мать: смерть для желудка.

Вспомнив про мать, я вздохнул. Она небось каждые пятнадцать минут набирает мой номер и уже сходит с ума, когда слышит, что абонент не отвечает. Костерит меня, наверное, на все лады: думает, я отключил телефон, а включить забыл. Психует: обещал позвонить, а сам молчу.

– Вам не нравится? – спросила девушка.

По-видимому, она так решила, взглянув на мою кислую физиономию.

– Очень нравится, спасибо, – спохватился я.

– Тебя как звать-то? – спросила женщина.

Жевала она, почти не прикрывая рта, и шумно сглатывала. Это было неприятно, и я старался не глядеть в ее сторону.

– Федор.

– А я Тамара Юрьевна. Но лучше без «Юрьевны». Мы люди простые, – она хохотнула, и изо рта вылетел кусочек огурца.

Я выдавил вежливую улыбку и сделал вид, что не заметил.

– Катя, – представилась девушка.

За своими переживаниями я как-то не успел к ней приглядеться. Ну, девушка и девушка, сидит и сидит. Участливая, вежливая. Теперь же, посмотрев на нее внимательнее, счел, что она мне, пожалуй, нравится. В смысле, чисто внешне. Я даже удивился, что прежде не разглядел, какая она хорошенькая.

У Кати были большие серо-голубые глаза и длиннющие ресницы – кажется, не накрашенные. Лицо сердечком, с маленьким ртом и подбородком, а волосы – просто чудесные: густые, каштановые, с рыжинкой. Кажется, что в них запутался солнечный зайчик.

«Господи, что еще за метафоры?»

Сообразив, что уже давно пялюсь на нее, я поспешно отвел глаза.

– Откуда сам-то? – спросила Тамара.

– Из Казани, – ответил я и, чтобы отмести дальнейшие расспросы, добавил: – К отцу еду, в Улемово.

– Не слышала про такое, – покачала головой Катя.

– Развелись? – бесцеремонно поинтересовалась Тамара. – С матерью-то?

– Мама! – вновь укоризненно проговорила Катя и бросила на меня испуганный взгляд.

– Дело житейское, – отмахнулась ее мать и вытерла губы салфеткой. – Мы с Катюшиным отцом тоже разбежались. Года не прошло. Она и не помнит, какой он есть, папаша-то.

– Да, родители развелись, – коротко ответил я.

Тамара пустилась в рассуждения о бывшем муже и нелегкой доле матери-одиночки. Я кивал из вежливости, а сам смотрел в окно.

Мы проехали по мосту, перекинутому через небольшую речушку. Серая вода была покрытая рябью – моросил дождь. Дальше тянулись луга и перелески, никакого следа человеческого жилья. Интересно, когда ближайшая станция? Выйти бы на перрон, размяться, проветриться.

Вроде давно уже едем без остановок. Поезд-то не скорый, а пассажирский, поэтому должен, как сказал вчера Костя, останавливаться у каждого столба.

Говорят, есть люди с обостренным чувством времени: они точно знают, который час, сколько минут прошло от такого-то события. Я к ним не отношусь, но точно могу сказать, что с момента моего пробуждения минуло не меньше полутора часов.

С другой стороны, может, поезд останавливался, пока я спал, а теперь движется к ближайшему населенному пункту. Не в чистом же поле останавливаться?

– Спасибо, – проговорил я, отодвигаясь от стола.

– На здоровье. – Катя забрала тарелку из моих рук.

– Да, теперь вот к ней и едем, – сказала Тамара, и мне пришлось изобразить понимающую улыбку, хотя я прослушал, о чем она говорила, и понятия не имел, к кому это – «к ней». Да и какая разница?

Катя начала прибираться на столе, и я вышел, чтобы не мешать. В дальнем конце коридора возле окна стоял мужчина лет сорока или старше. Он повернул голову в мою сторону, поглядел пару секунд, мотнул головой – видимо, в знак приветствия, и снова уставился в окно. Я кивнул в ответ, хотя он этого увидеть уже не мог, и тоже стал смотреть на проносящийся мимо окон поезда пейзаж.

Любоваться было особо нечем, и я почти не видел, куда смотрю, занятый своими мыслями. Собственно, это были даже не мысли, а их обрывки, которые беспокойно вертелись в голове.

Стоя здесь, на вытертой тысячами подошв ковровой дорожке, возле грязного окна, я чувствовал себя покинутым и одиноким. Еще и погода нагоняла тоску: деревья печально клонились под дождем и ветром – непогода разыгралась не на шутку. Листва на некоторых деревьях уже пожелтела, еще немного – и листья облетят с веток.

Краем сознания я понимал какое-то несоответствие. Что-то не то было во всей этой картине, но я не мог понять что, и от этого тревога усиливалась.

– Не помешаю?

Я и не слышал, как подошла Катя. Подошла и встала рядом.

Она слегка касалась меня плечом, и ощущение определенно не было неприятным. На душе стало светлее – пусть бы она подольше не уходила. Вот только я не знал, о чем с ней говорить. Банальные вопросы задавать не хотелось, а умные в голову не приходили.

– Тебе грустно, – проницательно заметила Катя. – Мне тоже.

– Почему?

– Потому что у меня никого нет. И это никогда не изменится.

В ее голосе прозвучала такая жгучая, бесконечная тоска, что я сразу понял: она не кокетничает, как это часто делают девчонки. Эти слова Катя произнесла не для того, чтобы я принялся ее разубеждать. Она просто констатировала факт, и от безнадеги в ее голосе у меня по коже побежали мурашки.

Я повернулся к ней и неловко хмыкнул, окончательно смешавшись, не представляя, что на это ответить. Катя не смотрела в мою сторону.

– Тебя что, парень бросил?

«Вот дурак! Нашел что сказать! Сейчас она пошлет меня к черту, чтоб не лез не в свое дело, и будет права».

Но Катя не стала меня посылать.

Вместо этого поглядела мне в глаза, улыбнулась и спросила:

– Хочешь меня поцеловать?

– Что?

– Ты симпатичный, – сказала она. – И вроде неглупый. Слышал же, что я сказала. Или повторить?

«Вот так поворот!» – мелькнуло в голове. Но рассуждать и тянуть время в такой ситуации означает выглядеть полным шизиком.

Я склонился к ней и прикоснулся к ее губам. Губы оказались мягкими и податливыми. Обняв Катю, я прижал ее к себе, и она не отстранилась, наоборот – прильнула жадно, обвила мою шею руками, как будто боялась, что я могу убежать.

Целовать Катю оказалось приятнее, чем Нелю. У той были тонкие, сухие и оттого немного колючие губы. Она постоянно обкусывала их, когда нервничала, а нервничала она часто. К тому же она часто красила губы помадой, которая на вкус напоминала растительный спред.

У Кати губы были свежие, полные, упругие. А пахло от нее чем-то знакомым и дурманящим: садовыми ирисами, сладкой карамелькой, осенними листьями…

«Листья! Почему они пожелтели?» – сверкнуло в голове, и я резко отстранился от Кати, пораженный этой мыслью. Посмотрел в окно, но мы ехали мимо поля, и деревьев не было видно. На тех, которые попадались, все листья были зеленые, как и положено летом. Но ведь в том перелеске они определенно выглядели как в сентябре! Или мне показалось?

– В чем дело? – спросила Катя.

– Да так, не обращай внимания.

Очарование момента ушло. Вернулась смутная тревога, назойливое ощущение окружающего несоответствия… Несоответствия чему? Нормальному ходу вещей?

Странное, щекочущее чувство. Как будто ты смотришь на происходящее, но не можешь разглядеть того, что нужно. Не видишь вещей такими, какие они на самом деле.

Мне пришла на ум одна история из глубокого детства. Считается, что дети не помнят себя в возрасте трех-четырех лет, но я ту историю отлично помню. Мать, скорее всего, забыла, а я – нет.

Я ужасно не любил ходить в детский сад, потому что друзей там у меня не было, воспитательница постоянно кричала на нас, в манной каше были комочки, а еще заставляли спать днем и делать поделки. Другие дети охотно лепили, вырезали и клеили, а у меня руки вставлены не тем концом, ничего путного не получалось, и я вечно был среди отстающих. В общем, любить детсад мне было не за что, и я, не успев оказаться в группе, тут же начинал ждать, когда за мной придет мама.

Под вечер, когда детей разбирали по домам, я обычно садился к окну и неотрывно глядел на улицу. Высматривал маму. Однажды она заглянула в группу и увидела меня возле окна.

– Федюша, окна выходят на другую сторону, ты меня никак не сможешь увидеть, – сказала она. – Бесполезно ждать.

Наверное, это показалось ей забавным. Взрослых часто смешат выводы и поступки маленьких детей.

Но она не понимала двух вещей: во-первых, того, насколько сильно это расстроило меня, малыша. Отнятая надежда, ни больше ни меньше: мое окно в мир оказалось заколоченным. Мне почти двадцать, но это детское отчаяние до сих пор живо где-то внутри меня.

А во-вторых, это я понял уже позже, главное – сильно стремиться к чему-то, хотеть и верить. И тогда однажды окажется, что окно прорублено в нужной стене.

Я не знаю, почему мне вспомнилась сейчас та история. Я будто снова стал ребенком – беспомощным, замершим в ожидании. Но мама не придет и не прогонит монстров, не заберет в тихое уютное место, где никто не тронет. Придется как-то разбираться во всем самому.

Мужчина, который, оказывается, все еще стоял в противоположном конце коридора, закашлялся. Кашель был надрывный, тяжелый, с присвистом. Бедняга согнулся, прижав руку к груди, и никак не мог подавить приступ. Я уже хотел подойти и спросить: может, надо помочь – лекарство принести или воды, но мужчина отошел от окна и скрылся в своем купе.

Мы с Катей остались одни. Моя рука по-прежнему лежала у нее на талии, я прижимал девушку к себе, а она смотрела на меня, запрокинув голову, будто ждала, что я снова ее поцелую. Вместо этого я сказал:

– Ты очень красивая.

– Правда? – словно бы удивилась она.

– Тебе что, не говорили?

– Говорили, но я не верила.

– Зря. Это в самом деле так.

Она склонила голову и лукаво улыбнулась:

– Даже красивее твоей девушки?

Все женщины одинаковы. Им обязательно нужно услышать, что они на свете всех милее, что соперницы – толстые прыщавые уродины. Да и потом, Катя, видимо, таким нехитрым способом решила проверить, есть ли у меня кто-то.

Мне стало досадно: могла бы просто спросить – напрямую. А еще лучше – вообще не заговаривала бы на эту тему. Зачем сразу, с места в карьер, оценивать брачные перспективы? Прущий из всех щелей инстинкт гнездования только отталкивает мужчин – очевидно же.

– У меня нет девушки, – сухо ответил я.

– Ты что, обиделся? Я не хотела выспрашивать.

– Не обиделся, еще чего. Просто не хочу об этом говорить.

– Хорошо, не будем, – легко согласилась она.

Я вспомнил, что хотел посмотреть схему движения поезда, узнать, когда ближайшая остановка, и сказал об этом Кате.

– Зачем тебе нужно знать, когда будет остановка? – спросила она, и я уловил едва заметное недовольство в ее голосе. – Разве тебе не нравится ехать?