Онлайн чтение книги Патриот. Жестокий роман о национальной идее
Ветеран запаса

Гера ехал в Кремль на такси. Водить машину он не мог: по его собственному выражению, его «накрывало». Темнело в глазах, начинали трястись руки, зашкаливало давление, и тогда он с трудом парковался на обочине, а если «накрывало» в пробке, то просто включал «аварийку», клал под язык таблетку валидола, капал в открытый рот валокордин и ждал, когда испуганно колотящееся сердце наконец успокоится. Однажды Гера, встав посередине дороги именно таким образом, загородил выезд кортежу огромных черных внедорожников-«Брабусов». Машины были одинаковыми, люди, сидевшие в них, тоже смотрелись на одно лицо: блестящие лысые шары голов, сидящие на крепких трапециевидных шеях, аккуратные арбузы животов, одинаковые безразмерные костюмы, темные очки. Один из этих амбалов, сидевший за рулем впереди идущей машины, высунулся из окна и проорал:

– Эй ты, козел! Уснул, что ли?!

Гера как раз именно в этот момент буквально держал правую руку на своем левом запястье и чувствовал себя настолько плохо, что даже не мог говорить. Поэтому на это далеко не вежливое обращение он никак не отреагировал и продолжал мысленно заговаривать собственный пульс. «Тише, пожалуйста, тише. Доктор сказал, что это пройдет, что от этого не умирают. Это всего лишь посттравматический шок, у всех случается, кто после ранения и…»

– Ты, бля, оглох, мудила? Опусти стекло, я с тобой разговариваю! – Амбал вылез из машины и теперь стоял, нависая над автомобилем Геры, раздуваясь от ярости, словно голодный бегемот. – А то я тебе щас стекло ебну!

Гера, которого появление амбала как-то отвлекло от общения с собственным пульсом, медленно повернул голову, с трудом нажал на кнопку стеклоподъемника и ответил:

– Что тебе от меня надо?

– Ты, бля, кому «тыкаешь»? Ты видишь, кто перед тобой стоит, бля! Да я тебя…

– Послушай, ты, мне с сердцем плохо. А плохо из-за пули, которую в меня «дух» всадил, когда ты брюхо нагуливал. Я в окопах сечку жрал, когда ты блядей апельсинами угощал. Я за тебя воевал, а ты на меня пасть разеваешь. Да пошел ты на хуй, ясно?

Амбал словно мимо ушей пропустил последнее Герино «пожелание» и с уважением отступил от его машины на два шага. Был он, как и все, кто ехал вместе с ним, обыкновенной «пехотой», и вся эта «брабусная» колонна направлялась забирать из подмосковного пансионата загулявшего своего шефа – хозяина водочного завода. Пехоту набирали, как правило, из просто здоровенных, туповатых качков с парой извилин в голове, но даже этих двух извилин хватало им для того, чтобы с уважением относиться к словам «дух», «окопы» и «воевал». Поэтому амбал участливо спросил:

– Что, совсем плохо?

– Да… – ответил Гера, которому на самом деле стало гораздо лучше. Его начинал веселить этот перформанс, и он решил доиграть свою роль до конца.

– Э, пацаны, – зычно «кинул клич» амбал, – тут человеку хорошему плохо, ехать не может. Давайте поможем!

Из «Брабусов» высыпало шестнадцать здоровых «пехотинцев». Они по периметру обступили Герину машину и, по команде подняв ее, аккуратно отнесли к обочине и поставили на колеса.

– Тебе «Скорую» вызвать, братишка? – с несвойственным ему неуклюжим участием осведомился амбал.

– Не парьтесь, ребята, – по-свойски ответил раздираемый изнутри смехом Гера, – со мной не впервой. Посижу маленько (он специально ввернул это слово «маленько»: слишком просторечное, ненавидимое им слово, но зато родное для амбала), и отпустит. Делов-то.

– Куда ж тебя? – участливо осведомился «бегемот».

– Под правую лопатку, – впервые за всю беседу сказал правду Герман.

– Да, дела… Ну, ты это, не серчай. Мы таких, как ты, уважаем.

Черные, похожие на большие холодильники машины уехали, а Гера от души похохотал над простаками, которых он так ловко надул. Надуть-то надул, но после этого случая поставил машину «на прикол»: сам на ней не ездил и никому не позволял.

И вот теперь он ехал в Кремль. В буквальном смысле вернувшись с того света несколько месяцев назад, он получил известие о новом статусе своего бывшего начальника, экс-олигарха Петра Рогачева одним из последних в стране: не до того было. А придя в себя и узнав о том, что Рогачев променял различные варианты своего бегства, ссылки, статуса политического изгнанника на место чиновника класса А, Гера чуть было вновь не вернулся в состояние между небом и землей. Ведь мы никогда не хотим падать вниз, а уж если такое, не ровен час, и происходит, то нам хочется, чтобы вокруг нас было как можно больше такого же падающего народа, причем лучше всего из числа ближайших знакомых. К счастью, как правило, этого не происходит, а вчерашние однокашники, оказывается, штурмуют новые высоты где-то под облаками и от осознания того, что ты внизу, да что там греха таить – в полной заднице, а они почти держат бога за бороду, можно и спиться, и сторчаться, и просто сойти с ума.

К счастью, Гера попал в общество хороших, любящих его людей, и прежде всего такими людьми стали в его жизни Настя и малыш Алешка, появившийся на свет в тот самый день, когда Герман впервые сделал несколько самостоятельных шагов, словно ждал этот маленький человечек момента, когда отец сможет его взять на руки, подбросить в небо: всего такого красивого и совсем-совсем новенького земного жителя. Они-то, самые главные его люди, и отвлекли от осознания отрыва от устремлений вчерашних однокашников. Гера постепенно успокоился и принялся ждать.

«Если меня вернули обратно из черной трубы, если я увидел своего сына и если я просто жив, в конце концов, то, значит, самое главное у меня впереди. Просто надо подождать».

И однажды он дождался. В тот день они вернулись с прогулки на полчаса раньше обычного: Настя почувствовала себя неважно, отшутилась, что, мол, голова разболелась от избытка кислорода. В прихожей их ждал сюрприз в виде Настиного отца, который встречал их, держа высоко над головой вырванный из блокнота листок с какими-то неразличимыми каракулями. Геру при взгляде на этот листок как будто тряхнуло электрическим зарядом так, словно его угостили порцией веселых искорок из электрошоковой дубинки.

– Ну что, господин зять, – срывающимся от волнения голосом произнес отец Гериной супруги, – похоже, что тебе к выздоровлению еще один шанс подоспел, и, похоже, какой-то невероятный.

– Что вы имеете в виду? – Гера уже на последних нотах своей фразы вдруг понял, что бумага в руке тестя – это настоящая индульгенция и пропуск в новый мир. Он словно бы увидел листок с каракулями другим, спектральным зрением: тесть, словно развоплотившийся дух, состоящий из воздуха, мантии и еще какой-то чепухи, держал в руке горящий бесчисленным золотом свиток, на котором красным было начертано что-то очень важное. И выглядел этот свиток, будто его только что с мясом вырвали из книги Гериной судьбы, скатали для солидности в трубку и протянули Герману со словами: «Ну, ладно, хватит тебе на ремонте простаивать, ты еще не ржавая посудина и вполне можешь себе побегать по морям, по волнам и, конечно, под нашим флагом».

– Петенька, чтоб ему всю его дальнейшую жизнь только по лепесткам роз ходить и никогда не оступиться, позвонил из Кремля. Ты ведь знаешь, что он…

Гера, в горле у которого будто зашуршал не ведающий влаги песок пустыни Каракумы, лишь кивнул.

– Ну, и я ему рассказал о том, что ты сейчас собой представляешь, – важно, добавив значимости в голосе, продолжил тесть, – так прямо и выразился, мол, спасите парня, а то он так и помешается возле компьютера, и порукой тому будет его толком «ничегонеделание».

– А он? – Герин голос шуршал, как хвост варана о песок.

– Ну а что он… Он-то человек благородный, хоть и болтают о нем черт знает что. Вот. – Тесть наконец, видимо, решил, что пришло время заканчивать прелюдию, и протянул Гере листок быстрым, кинжальным жестом. – Это его новый телефонный номер. Звони, баловень судьбы. Кажется, фортуна вновь решила тебя как следует отлюбить…

Разговор с Петром, краткий, состоящий из суммы нескольких обоюдообщих предложений, был лишь логической необходимостью. Рогачев, абсолютно не разбавляя свои слова эмоциями, поприветствовал Геру так, словно они расстались даже и не вчера, а несколько часов назад, и в конце добавил:

– Завтра в десять утра ты должен быть в моем кабинете. Вход через Спасские ворота, слева бюро пропусков. Паспорт не забудь, а так у меня все. До завтра.

– Да завтра, – почти в унисон получилось у Геры, и он пошел выбирать костюм для завтрашней встречи.

Почти весь его гардероб, за исключением нескольких вольнодумных толстовок, пары-другой джинсов и еще какой-то неформальной мешковины, без дела висел в шкафу. Гера провел пальцем поперек вытянувшейся перед ним галереи пиджачных рукавов и, чуть подумав, вытянул из шкафа черный в полоску итальянский костюм. Критически поглядел на него, причем со стороны могло показаться, что не только человек глядит на костюм, но и костюм глядит на человека. Они словно оценивают друг друга так, как это обычно делают расставшиеся и случайно вдруг встретившиеся любовники. В голове мужчины вертится:

– Интересно, ее задница все еще такая же упругая на ощупь?

А в голове женщины тонкой воговской сигареткой начинает тлеть мысль:

– Интересно, он все еще может делать это ТАК?

Как правило, из этих встреч ничего не получается, а иногда двое, успев понять и принять за данность то, что случайной их встречу считать просто смешно, вновь оказываются в одной постели и наутро или совсем уж расстаются: жизнь больше никогда не столкнет их, либо все у них начинается по новой.

Так и с официальной, придающей статус и долго не ношенной по причине потери оного одеждой. После долгой разлуки «костюмчик» может и «не сесть» как прежде. Однако Гера, подойдя к зеркалу, с удовлетворением отметил, что костюм, похоже, простил ему и темный шкаф, и тоску своих брюк по соприкосновению с дорогой кожей автомобильно-офисных кресел: сидел он, как и прежде, отлично и все еще продолжал быть «его костюмом».

Настя подошла к нему сзади, обняла за плечи, повернула к себе:

– Знаешь, на кого ты похож?

– Только не говори мне ничего ироничного, малыш, я сразу потеряю первые молекулы неохотно возвращающейся ко мне уверенности.

– Нет-нет. Я лишь хотела сказать, что ты в этом костюме словно ветеран, надевающий каждый год свой парадный мундир с наградами. Выглядит очень трогательно.

– Фигня это все, – отшутился Герман, – я не на парад иду перед мавзолеем искры вышибать. Я, малыш, ветеран запаса: Родина сказала «надо», и вот я уже на пункте резервистов, а так как звание у меня, сама знаешь, не «рядовой», то впереди все только самое приятное: спецпаек, спецблиндаж, спецмашина с синими блестящими штуками на крыше и много еще чего.

– Ты забыл о двух вещах, – Настя внезапно помрачнела и отошла к окну, за которым поливал холодный ноябрьский дождь, – ты забыл про походную жену и о том, что на войне тебя могут убить.

– Ерунда. Жена у меня есть, походные обозные шлюхи опасны для здоровья, а убивать меня уже пробовали. Прорвемся.

Настя отвернулась к окну и ничего не сказала.