Онлайн чтение книги Пирог из горького миндаля
Глава 3

1

Янина Тишко

Вы знаете, что такое анпогаки? Это вяленая хурма очень высокого качества. Осенью особый сладкий сорт подвешивают на веревочках, время от времени макают в крепкий алкоголь и снова держат на свежем ветерке, а чтобы процесс завяливания шел равномерно, регулярно массируют.

Когда я думаю о том, что где-то есть хурма, которой нежно мнут бока, проветривают ее на сквозняке, а после купают в выдержанном коньяке, мне становится смешно. Я тоже хочу быть хурмой. Согласна даже на то, чтобы меня по завершении этого волшебного процесса съели вприкуску с чаем.

За окном поезда замелькали ржавые коробочки гаражей. Я уткнулась носом в стекло и стала смотреть, как проносится перед глазами осеннее Подмосковье.

После яркого, как фейерверк, сентября пришел неожиданно болезненный, бескровный октябрь. Странный октябрь без сияющего золота лип и триумфального кленового багрянца, анемичный октябрь с бледными листьями и землистой травой. Синоптики пугали заморозками со дня на день и грозили морозной зимой. Пусть, пусть грянет свирепая зима, и вьюги пройдутся по городу, хозяйскими метлами вычищая серость и грязь, и ветер из осеннего нытика и меланхолика превратится в мрачного бородатого сказочника. Слышишь недобрый вой в трубах? Это сквозняки наперебой рассказывают страшные истории.

Когда-то я умела понимать их язык.

Всего лишь десятое октября, а кажется, что зима уже несется за поездом, как охотничья собака по следу, низко припав к земле.

Надо будет продать дом.

Зачем я туда еду?

Бабушка Рая перед смертью помрачилась рассудком. А может, всегда была тихой сумасшедшей. Достаточно вспомнить ее шепоток, когда она вешала оберег мне на шею. «Он сохранит тебя!»

Ох, бабушка, бабушка… Ты должна была отдать свою реликвию другому человеку. Возможно, тогда все пошло бы иначе.

Литвиновка изменилась. Заборы подтянулись и растолстели, дома выросли на этаж, а кое-где и на два. В целом поселок приобрел вид несколько агрессивного благополучия: мол, все у нас хорошо, и ты к нам без лишней нужды не суйся. Но дом, наш дом, остался прежним, только еще сильнее насупился и побурел.

Ключ я обнаружила в почтовом ящике – как и предупреждало письмо. С замком не пришлось долго возиться: два поворота ключа – и дверь распахнулась сама. Я постояла на пороге, не то чтобы не решаясь войти, а как будто давая дому время привыкнуть ко мне. Все-таки мы не виделись очень давно.

Сумрачно, пыльно и пахнет лекарствами. Я сделала несколько шагов, ожидая хотя бы скрипа половиц, но дом настороженно безмолвствовал.

– Ну здравствуй.

Мать всегда высмеивала мою привычку разговаривать с животными и неодушевленными предметами. Впрочем, я не уверена, что дома можно отнести к последним. В некоторых из них души больше, чем в иных людях.

Коридор, который помнился мне широким, как проспект, оказался тесным, обклеенным пожелтевшими обоями в полоску. К тому же его загромождал шкаф, одна створка которого была затянута простыней.

Я сдернула ее. За тряпкой открылось зеркало, а в нем мое бледное измученное отражение, которое выглядело так, словно его кто-то долго держал без еды и света, может быть, даже в этом самом шкафу.

За отражением промелькнула едва заметная тень возле самого пола. Я не испугалась. Не боюсь домовых. Что-то скрипнуло, и на кухне мышь уронила веник.

«Здравствуй, Тишка!» – поздоровался дом.

Остаток дня прошел бессмысленно и суетливо. Я ощущала себя не новым полноправным владельцем, а захватчиком на чужой территории. Протерла кое-где пыль, чтобы утвердить себя хозяйкой, но это не слишком помогло. Я снимала простыни с занавешенных зеркал, и в каждом открывалось мое лицо, которое неуловимо отличалось от тех, что я видела в предыдущих отражениях. Словно дом подсовывал мне мои некачественные копии.

До вечера я бездумно занималась ерундой. Меня не тревожили мысли ни о недавно умершей Раисе, ни о том, что случилось много лет назад. Похоже, таблетки, выписанные психиатром, начали действовать.

Чем хороши лекарства – с ними перестаешь задавать вопросы. Мир отныне состоит лишь из утвердительных предложений.

Октябрь желтый. Вода мокрая. Я наследница Раисы Савельевой.

Я даже не пыталась представить, что стану делать с ненужным состарившимся особняком. Просто машинально ходила туда-сюда с тряпкой и переставляла стулья.

Все было другое. Синтетические шторы, современная мебель. Вещи переехали на новые места, и я то и дело натыкалась на какое-нибудь кресло или угол стола, которого здесь не должно было быть.

Не знаю, отчего это так поразило меня. Неужели я думала, что жизнь в Литвиновке законсервируется в том виде, в каком я ее запомнила?

Когда начало темнеть, я спохватилась, что в холодильнике нет продуктов, и заторопилась в поселковый магазин. Возвращалась уже в сумерках. Сумки оттягивали руки. Мне показалось, что возле дверей мелькнула какая-то тень, но когда я подошла ближе, она растаяла.

На ночь я расположилась в гостиной на диване. Не в бабушкиной же спальне устраиваться, честное слово. На секунду у меня мелькнула мысль о комнате, где поселили меня в то безумное лето…

Я даже не стану заходить туда.

Собственно, я ведь так и не осмотрела дом. Перемещалась как сомнамбула между столовой, кухней и прихожей. Еще пару раз заглянула в дедову библиотеку. Мне почудилось, что все до единой книги в шкафу – другие. Уж этого-то точно не могло быть, бабушка никогда не выкинула бы собрание его сочинений.

Или это сделала не бабушка?

Уже засыпая, я пообещала себе обойти завтра все помещения. Включая мансарду. Да, мансарду в первую очередь.

В конце концов, мне нечего бояться.

Все самое страшное уже произошло.

2

Алексей Савельев

– Алексей Юрьевич, она приехала.

Вот черт! У меня теплилась надежда, что наша внезапная наследница не сунется в свое новое поместье. Зачем оно ей? После всего, что случилось, можно было ожидать, что она и близко к нему не подойдет.

Но нет. Все-таки решилась.

Похоже, из любопытной девчонки выросла любопытная женщина.

– Давно она там?

– Со вчерашнего дня.

– Что делает?

– Дома сидит. Выходила один раз.

Все хуже и хуже! Раз не высовывается наружу, значит, разбирает доставшееся ей имущество. Чем еще можно заниматься в этой огромной домине?

– Мне продолжать наблюдение, Алексей Юрьевич?

– Нет, ты там больше не нужен. Возвращайся.

В трубке немного помолчали. Я нутром уловил, что сказано не все.

– Выкладывай, Сережа.

– Да не уверен я…

– Все равно говори.

– Мне показалось вчера, кто-то ходил вокруг дома, – решился безопасник. – Я в машине сидел, видел только силуэт. Но наверняка сказать не могу.

Силуэт, значит… Это с равным успехом мог быть залетный наркоман, высматривающий заброшенные дома, и тот, кто догадывался, что именно осталось в наследство после умерших хозяев. От Прохора можно ожидать любых сюрпризов. «Даже от покойного, – сказал я мысленно, но тут же исправился: – Особенно от покойного».

– Возвращайся, – повторил я. – Дальше я сам.

– Уверены, Алексей Юрьевич?

Если говорить начистоту, нет, не уверен. Я совершенно не убежден, что мне стоит ворошить прошлое.

Но вслух сказал иное:

– Абсолютно уверен.

Перед тем, как ехать, я позвонил отцу.

– Зачем тебе это?

Голос у него озадаченный. Голос у него всегда озадаченный, когда он разговаривает со мной. Словно отец постоянно удивляется, как у него мог получиться такой странный, не понятный ему сын. Яблоня, недоуменно взирающая на валяющийся под ней артишок.

Я много лет пытался заслужить его любовь и сейчас думаю, что в моей жизни не было более бессмысленного занятия.

– Так зачем, Алексей?

– Есть кое-какие рабочие моменты, – туманно сказал я и ведь почти не соврал. – Я тебе потом расскажу, если все сложится.

– Ну, береги себя, – пожелал он напоследок очень серьезным и ответственным тоном, как будто я лез на Эверест или планировал поход по джунглям. – И вот еще что, Алексей…

Мне показалось, отец собирается с духом, прежде чем сказать мне что-то важное.

– Да, пап?

– Не забудь позвонить Ларисе Степановне. У нее двенадцатого день рождения.

Вот так и выглядит наш с ним традиционный диалог. Только я настроюсь на то, что сейчас отец приоткроет мне душу, как он выдает очередное напоминание вроде требования поздравить соседку по даче. Вообще-то на этот случай у меня есть специальная программа на телефоне, и работает она куда эффективнее папы. По крайней мере, не путает отчества.

– Семеновна, пап.

– Не понял.

– Она Лариса Семеновна, а не Степановна.

Отец помолчал. Потом сказал: «Да какая разница!» – и повесил трубку.

Я еще некоторое время смеялся, когда в кабинет заглянула Леночка.

– К вам из «Стеллы» пришли, Алексей Юрьевич…

«Стелла» – молодое издательство, выросшее из старых денег. В свое время пытались оттяпать у нас учебную литературу, но ничего у них не вышло. Из проигравшего врага может получиться неплохой партнер, так что со «Стеллой» мы осторожно кружим друг вокруг друга и делаем вид, что распри позабыты.

Кажется, что-то подобное предстоит мне и в Литвиновке.

3

Женя Кошелева

Естественно, я сделала себе запасной ключ. Этот дом мой по праву. Он должен был достаться мне еще в двухтысячном. Не в юридическом смысле, конечно. Но я могла бы обосноваться в нем новой хозяйкой, если бы все не испортила одна маленькая нервная дура.

Что ж, ладно. Я умею ждать. И дождалась бы своего, если б не Раиса. Знай я, что она выкинет, я превратила бы последние дни ее жизни в горькое сожаление о том, что они так долго длятся.

Не зря мне казалось, что бабка меня терпеть не может.

Вот дед – тот всегда меня любил. Ну то есть как – всегда… Он полюбил меня, когда ему это потребовалось. Втемяшилось в старческую башку, что он нуждается в продолжении рода. Под родом, само собой, следовало понимать исключительно Прохора Савельева.

Думаю, он сожалел, что не способен размножаться один. Раиса ему все только портила.

Взять хоть его сыновей. Уже в четырнадцать лет я понимала, до чего они его бесят. Даже не знаю, кто сильнее – Юрий, вечно закованный в корсет собственных страданий, или скользкий придурок Вениамин.

Юрка и Венька, два семейных огорчения. И на их фоне – я! Красивая! Похожая на деда! Вот что главное. Прохор соглашался признавать равными только тех, кто был слеплен из одного с ним теста.

Конечно, надо смотреть правде в глаза: больше прочих он выделял не меня, а Пашку. Но и у меня были неплохие шансы, если бы все не закончилось так, как закончилось.

И это был первый раз, когда судьба ограбила меня.

Помню, дед стоит над телом, а лицо у него серое, как цемент, и одной рукой он отпихивает цепляющуюся за него жену, а другой машет на нас и кричит: «Вон! Все вон!» Я пыталась подойти к нему, но он выгнал и меня.

Мой второй шанс выпал, когда Раисе пришло время умирать. Кто ухаживал за ней перед смертью? Я.

Не могу сказать, что мне это тяжело далось – все-таки бабка до последнего была в сознании и обслуживала себя сама, так что я торчала в ее хате в основном затем, чтобы мать не приставала ко мне с нотациями. Ей, видите ли, некогда следить за старухой. У нее пылкий роман – в ее-то возрасте! А Раису нельзя оставлять одну. Вдруг она упадет, станет мучительно умирать, кошки объедят ее лицо… бла-бла-бла!

Никаких кошек у бабки отродясь не водилось. Но у моей матери не голова, а рама для воображаемых картин. Никакими фактами не замалевать нового живописного полотна. Сказано, объедят – значит, объедят! И соседи проклянут бессовестную Людмилу, не позаботившуюся о единственной старенькой тетушке.

Ключевое слово тут – «соседи». По убеждению маменьки, жить надо так, чтобы ни одна соседская сволочь не могла сказать о тебе дурного слова.

Однако я не слишком сопротивлялась. По-моему, все складывалось как нельзя лучше. Раз уж я все равно в очередной раз осталась без работы, можно провести ближайший год, опекая полоумную бабку. Оплата – дом. По-моему, справедливо. Я прошерстила сайты с объявлениями о продаже недвижимости, и когда осознала, сколько может принести литвиновская хата, у меня мурашки побежали по коже. Нет, я всегда понимала, что дед хорошо устроился. Но чтоб настолько!

За эдакое наследство можно и бабку потерпеть.

Тем более Рая вела себя тихо. Разжирела, конечно, до безобразия. Мне приходилось помогать этой потной туше выбираться из кресла и спускаться в сад (я все боялась, что когда-нибудь ступеньки провалятся под ней). Русая коса поседела, но стричь ее бабка отказывалась наотрез. «Всю красоту мне срежешь!» Господи, как я хохотала! Всю красоту, вы только подумайте! Сидит эта плесневелая жаба в двух шагах от встречи с Создателем и квакает о прекрасном!

При бабке, понятное дело, я вела себя тихо. Газетки ей читала. Ездила в город, чтобы купить гипс: у нее осталась привычка лепить фигурки, которые она высушивала, тщательно раскрашивала и расставляла по полкам. И еще бесконечные вазы и кувшины. Входишь в кладовку, а все полки забиты кривобокими уродцами!

Бабуля тихо догнивала в своем закрытом мирке, точно улитка в раковине. Я преисполнилась уверенности, что все идет как по маслу. Сюрпризов можно не ждать. Когда она изредка все-таки злила меня своим упрямством, я напоминала себе, что передо мной ходячий труп, обремененный недвижимостью. Представь человека покойником – и он перестанет тебя раздражать. Надо бы испробовать это на моей собственной матушке, ха-ха-ха!

А потом Раиса слегла. И за неделю до смерти вдруг ударилась в воспоминания.

Долго же она молчала! Я полгода пыталась выжать из нее хоть что-нибудь, подступалась к ней осторожно, как кошка к голубю… Ни слова! Она замыкалась так, словно это ее рука нанесла смертельный удар. И понемногу я сдалась.

Но тут ее внезапно прорвало. «Речка! – твердила она. – Девочки пошли на речку и едва не утонули… Но ее спас мой оберег! Я всегда верила, что он обладает удивительной силой, Женечка!»

Поначалу я не поверила собственным ушам. Решила, что бабка заговаривается. Я ведь помнила во всех подробностях и события того дня, и собственную бессильную ярость, и ощущение, что чуть ли не впервые в жизни столкнулась с тем, чего мне не преодолеть. Называйте это роком, или кармой, или фатумом, или еще каким-нибудь глубокомысленным словцом. На самом деле оно маскирует лишь один факт: вы лох. Лузер! Вас переиграла тупая и бессмысленная судьба.

«Он столкнул ее с крыши, Женечка… Я видела это своими глазами! Он был дурной мальчик, ты же знаешь…»

Я не особенно вслушивалась в ее старческое бормотание. Столкнул и столкнул, подумаешь! Моя двоюродная сестричка, малютка со странностями, вечно забиралась куда повыше. Помнится, устроила целую библиотеку на скате крыши под мансардой. Я бы, может, и сама спихнула ее оттуда ради смеха, если бы не была так занята другими делами.

А Пашка, выходит, добрался до лохматой дурочки. Ну что ж, хоть кто-то из нас как следует поразвлекся!

«Она упала в малинник. Хрустнули кусты, а я подумала, что она сломала себе шею».

Бормочи, бормочи, Раиса. С этими шепотками из тебя выходит жизнь, а ты и так изрядно подзадержалась на этом свете.

Нет, я не желала бедной старушке ничего плохого. Но вы сами подумайте: на что похожа ее старость? Муж в могиле, дети разъехались, одна лишь выросшая внучка сидит у ее одра в пустом холодном доме. Зачем влачить это жалкое существование? Не лучше ли вовремя откинуться, заодно осчастливив кое-кого из близких!

«Тогда я поняла, что обязана защитить ее, Женя… Ведь никто, кроме меня, не догадывался, что происходит. А я никому не могла рассказать, ты понимаешь?»

Она внезапно привстала на постели. Горячая рука обхватила меня за шею с такой силой, что я едва не задохнулась. «Он упал и напоролся на косу! – закричала она мне в лицо. – А ему было всего три годика! Прохор убил бы меня, если бы узнал! Он распорол плечико, кровь так и хлестала!»

Я едва сумела отцепить ее от себя. Бабка осела в постели, как перебродившее тесто, но взгляд был не бессмысленным, о нет! Он был таким, словно Раиса подхватила лихорадку. И ее натурально трясло. «Мы ездили в больницу и доктор сказал, что все заживет, только останется шрам. Женечка, ты понимаешь? Я никому не сказала, только до их отъезда купала его сама, чтобы никто не заметил!»

Я кивала и соглашалась, что все понимаю.

А потом она сказала про кулон.

В этот момент картинка сложилась. При чем тут коса и шрам, я не знала и не желала знать. Ко мне это не имело никакого отношения. Но река! И кулон!

У меня помутилось в глазах. Кажется, я впервые за все время наорала на бедную старуху. «Что ты наделала, дура? – кричала я. – Почему ты не сказала мне раньше?»

Я трясла ее за плечи, выплевывала ругательства в оплывшее жирное лицо и пришла в себя лишь тогда, когда она скривилась и заревела. Фу! Это мерзкое зрелище привело меня в чувство.

«Дом! – напомнила я себе. – Когда мне достанется дом, я смогу все исправить».

В этот вечер я выпила два бокала коньяка из старых дедовых запасов. Бабкина лихорадка словно передалась мне: меня трясло, предметы расплывались перед глазами. Я едва смогла уснуть к трем часам ночи.

А два дня спустя, в субботу утром, бабка внезапно сообщила, что у нее закончился гипс. Обычно она говорила об этом робко и отводила взгляд, словно понимала, на какую чушь тратит часы своей и без того бездарно прожитой жизни. В такие минуты я не могла удержаться от укоризненного взгляда и долгой многозначительной паузы. Не затем, чтобы поиздеваться! А лишь чтобы она как следует оценила мою жертву: вместо отдыха в саду с книжкой я вынуждена приводить себя в порядок, ехать в соседний городишко, закупаться там чертовым гипсом в магазине для художников и возвращаться, навьюченной сумками.

Но в тот день что-то пошло не так. «Мне нужен гипс», – сказала Раиса. И посмотрела прямо в глаза.

Меня вдруг пробрала дрожь. У бабки всегда был такой глупый взгляд… Как у овцы. Но сейчас в нем появилось что-то жесткое, чего я прежде у нее не замечала. Дед хорошо выдрессировал себе жену: что бы он ни делал, она не сопротивлялась. Во-первых, слишком любила его. Во-вторых, силы были неравны. Где Прохор с его мощью, а где вялая Раиса.

Я пыталась было сказать, что погода неподходящая, но Раиса встала с постели – сама, без моей помощи! – и, возвышаясь надо мной, развалившейся в кресле, твердо повторила: «Мне нужен гипс».

Пришлось убраться из дома. Из ее дома! К тому времени я привыкла называть его своим, но внезапно бабка каким-то удивительным образом напомнила, что она здесь все еще хозяйка.

Художественный магазин в субботу оказался закрыт. Я возвращалась обратно под дождем, злая как черт, и обдумывала, что выскажу Раисе.

Однако стоило мне войти в дом, как отрепетированная речь вылетела из головы.

Пока меня не было, бабка устроила перестановку. Она ухитрилась дотащить до гостиной два новых кресла, обитавшие прежде в мастерской. Но это еще ничего! Как ей удалось спустить из мансарды древнюю кушетку – вот что до сих пор остается загадкой!

Я прошла по дому, оценивая масштабы разрушения. Да, бабка постаралась на славу. За три часа она проделала титаническую работу! Тут-то я и подумала, что кукушечка у нее все-таки упорхнула на старости лет.

– Ничего здесь не трогай, – сказала она, когда я остановилась на пороге комнаты.

Я и не собиралась. Но мне не нравилось, что она раскомандовалась.

– Хочешь устроить здесь мемориал?

Бабку всегда легко было испугать. Одно неосторожное слово – и она уже вздрагивает и нервно кусает губы. А возразить-то не умеет, ха-ха!

Но тут она что-то долго молчала в ответ на мою провокационную реплику. Я устала ждать, обернулась, надеясь насладиться жалобной ее физиономией, – и выяснила, что за моей спиной пустота. Бабка ушла. Ушла!

На старости лет к ней вернулась способность передвигаться бесшумно. Ну вы подумайте!

Все это мне очень и очень не понравилось. И моя напрасная поездка, и бабкина не менее бессмысленная активность. Я хорошенько обдумала происходящее и решила, что завтра поговорю с Раисой.

Мне чудился назревающий бунт. Еще не хватало, чтобы старушка отбилась от рук.

Утром я подошла к ее постели, раздернула шторы. Наклонилась, чтобы разбудить бабку, и обнаружила, что она не дышит.