Онлайн чтение книги Плохая жена хорошего мужа
Нас ждёт маковый рулет

Первая фраза решающая. Первая фраза должна быть ударной. Женщина в отражении нахмурилась, рот приоткрыт. От раздумий никакой пользы, только морщины. Каждое утро она старается придумать девиз предстоящего дня – первую фразу. Сегодня ничего не приходит в голову.

Она разглядывает себя. Она себя устраивает, даже нравится. Она себя заводит, она понимает своих мужчин, на их месте она бы тоже на себя запала. Она не выносит мозг, не орёт. Она знает, что с мужчинами не надо быть громкой. Кроме определённых ситуаций. Её тело приятно глазу и на ощупь. Её тело не угловато и не слишком округло. Её тело отзывчиво. Её тело готово к употреблению.

Она ходит по квартире раздетой и не закрывает дверь в совмещённый санузел. Она наслаждается тем, что можно и пёрнуть, и засмеяться. Неужели столь прелестная особа способна производить подобные звуки? Обычно к такому склонны мужчины. В чём-то она абсолютный мужчина. Мужчины любят её и за это.

У неё нет физических недостатков, разве что руки и ноги холодные. Но этому есть объяснение: она прямо сейчас стоит босая на кафельном полу без подогрева, а в руке у неё стакан с тонизирующим напитком. Она всегда смешивает себе тонизирующий напиток по утрам. Напиток получается золотистый, под цвет глаз.

Маникюр у неё ещё свежий, на укладку записалась. Ставит стакан, сжимает ладонями груди, ойкает от прикосновения своих же холодных и влажных из-за стакана пальцев. Поднимает груди вместе, затем по очереди и быстро туда-сюда, как бы жонглирует ими. Смеётся.

Если бы она жила с мужиком, в холодильнике была бы колбаса, сосиски, пельмени, водка, пиво, вот это вот всё. Когда живёшь с мужиком, трудно поддерживать форму. Она ест мало, в холодильнике пакет салата (забыла название), помидоры розовые, замоченная с вечера зелёная гречка. Она не морит себя в зале, а тело как у выпускницы.

Она не монахиня, конечно. Поклонников хватает, и некоторым она дарит свою благосклонность. Она рациональна, если видит перспективу удовольствия, не отказывается.

Она заранее сняла платье с вешалки и положила на кровать. Как будто женщина улетучилась невесомым дымком, а платье осталось на одеяле.

Она продевает ноги в трусы, груди вкладывает в лифчик. Застёгивает, расправляет. Она берёт платье за лямки, собирает ткань, заныривает.

Она смотрит на тачскрин – непрочитанные сообщения, неотвеченные звонки. Вчера отключила звук и забыла. Теперь он волнуется: такси ждёт, а она как в танке.

Прости, дорогой, допоздна писала корпоративные тексты, спускаюсь.

Она хмурится, она не любит, когда её тревожат. Она выходит из квартиры, запирает дверь, вызывает лифт, тряхнув головой, возвращается к двери, дёргает, чертыхается одними губами, роется в сумочке, отыскивает ключ, спешит в спальню, в сов-мещённый санузел, на кухню, в гостиную, стол, рабочая поверхность, подоконник, пол, коврик для йоги…

Телефон найден, торопится, запирает, лифт, двери открываются, двери закрываются.

Довольная, принимает позу перед зеркалом. Селфи в лифте, почему бы нет. Выбрав хороший ракурс, собирается щёлкнуть, но экран вспыхивает чужим дозвоном. Сбрасывает звонок, она не любит нетерпеливых.

Лифт медлит, освещение тускнеет. Балда, забыла нажать кнопку. Нажимает, возвращается к отражению, улыбается своей красоте.

XXХ

Парикмахер нагибает её голову к умывальнику. Ей это нравится, она любит умеренное контролируемое проявление власти в отношении себя. В этом она видит плюсы женской доли. Чужие руки поливают её волосы водой, мылят шампунем, перебирают, массируют, омывают, вытирают. Чужие руки направляют на неё струю горячего воздуха, расчёсывают под струёй горячего воздуха, придают форму расчёской со струёй горячего воздуха. Её лицо в домике – причёска надёжно обрамляет его. Её лицо – скворечник: откроешь рот, вылетит птичка.

Очередное вызванное для неё такси доставляет её к старинному особнячку. Кукольное богатство. Он поджидает. Ходит туда-сюда по тротуару.

Они знакомы с весны, но переспали совсем недавно. Он очень вдумчивый и добросовестный, самостоятельно выучил мёртвый язык одного малого народа, в постель позвал только после того, как развёлся. Получилось, специально развёлся, чтобы с ней переспать. Её это, пожалуй, тронуло. А на той неделе торт прислал. Она не знала, куда этот торт сбагрить, но всё равно приятно. Он постоянно вызывает для неё такси, сегодня уже дважды вызвал. То ли заботится, то ли контролирует её перемещения. Сам ждёт на тротуаре с букетом.

Он открывает дверцу и подаёт руку. Поцелуй. Приветственный поцелуй переходит во что-то большее. Впрочем, без перегибов. Букет предназначен ей, а не хозяйке кукольного особнячка. На ровном месте того и гляди возникнет казус – их двоих пригласили в гости, при них букет, но они планируют забрать его с собой.

Пока он жмёт на кнопку звонка, она затягивается электронной сигаретой с ароматом манго. Жадно затягивается, будто школьница прикладывается к винной бутылке перед клубом.

Дверь особняка приоткрывается, высовывается голова. Это обыкновенная среднерусская голова с волосами полунатурального светлого цвета. Если обладательницу головы спросить, какой у её волос изначальный цвет, она затруднится ответить. Голова приглашает зайти внутрь и открывает тяжёлую дверь шире. Тело у головы женское, белый верх, чёрный низ. Это служанка. Внутри гостей встречают мрамор, чугун, латунь, массив дуба, позолота. Никакой пластмассы. Радушные хозяева, как и принято в таких случаях, стоят у лестницы. Розовощёкие, сытые. Не в том смысле, что они поели заранее, перед приходом гостей, чтобы не набрасываться на блюда, хотя она успела перекусить на кухне и он что-то стащил из холодильника, а в том смысле, что видно – они регулярно хорошо питаются и никогда, по крайней мере давно, не знали недостатка в чём-либо.

Год назад или около того жена была в отъезде, и хозяин особняка пригласил её сюда на обед. С его женой она тогда знакома не была, поэтому никаких угрызений не испытывала, почему бы не пообедать? Служанку он отослал, сам высовывался из двери, сам повёл в гостиную. Гостиную, расположенную не в парадной, а в жилой половине. Пока она курила, он облачился в передник и принялся стряпать. Ей часто попадаются мужчины, склонные к готовке. Она списывает это на свою стройность, даже худобу, глаза и рот кажутся большими – мужчинам хочется её накормить.

В тот день он запекал крупную рыбину, обмазывал, посыпал, обкладывал, фаршировал. Завидное усердие проявил. В результате комнаты с картинами изрядно пропахли. Она смотрела на современное искусство, абстракции, минимализм, гиперреализм и думала, сохраняют ли картины запахи? Со стороны вроде всё такое концептуальное, всё такое разное, а принюхаешься – рыба. Она представила, как ценители с тонким обонянием обнюхивают холсты дрожащими ноздрями, втягивают запахи и вместе с запахами в них, как на жёсткие диски, загружается информация обо всём, что происходило поблизости от этой картины, полная база событий, сохранённая запахом.

Пока рыба томилась, запертая в трёхсотградусной камере, хозяин снял фартук, бросил его на спинку стула и принялся окутывать гостью низким голосом, подсаживался к ней на диван, надвигался, как бы непроизвольно хватался, смотрел глазами, полными неги и оливкового масла первого холодного отжима.

Конец этому положил таймер духовки Miele . Первое треньканье распалившийся кулинар, достигший температуры запекающейся рыбины, проигнорировал, и гостье пришлось от него упомянутой рыбиной буквально отбиваться. Не самой рыбиной, но аргументами, что негоже шефу закрывать глаза на факт, что блюдо, древний символ Христа, между прочим, пора вытаскивать.

Она ела с аппетитом, он ковырялся вилкой. Она попросила добавки, он едва коснулся своей порции. За кофе он предпринял вторую попытку, которую она встретила возгласом, что на полный желудок не может, да и кофе можно расплескать. Отвергнутый, он налёг на Martel , что-то бормотал, цитировал какие-то рифмы на родном языке, нёс околесицу, которая способна распалить разве что цепкую особу, нацеленную на переезд в кукольный особнячок, но не её. Потом он преследовал её по комнатам, поставил пластинку какого-то немца – на конверте был готический шрифт, она уворачивалась, про себя отметив, что склонность некоторых мужчин собирать винил после сорока кажется ей душной. Под конец он и вовсе оказался на коленях. Сначала опустился на одно, как сторонник BLM , потом на оба и как-то так пополз, словно инвалид или грешник. Или пленный. Захотелось оттолкнуть его сапогом со словами: «Нет тебе пощады, проклятый фашист». Впрочем, ему бы, скорее всего, это очень понравилось, поэтому пришлось банально отцеплять от себя его пальцы.

– Покажите мне картины, иначе я уйду.

Оперевшись на ручку кресла, он принял обычное человеческое положение и, почёсывая щёки, чтобы хоть как-то прикрыть пылающее лицо, повёл её вдоль стен, комментируя те самые пропахшие рыбой картины современных художников. Ни одного имени она не запомнила.

Позже она побывала здесь ещё раз, уже при жене. Та устроила смотрины мужниной знакомой. Любовницы из неё не вышло, ну хоть подругой семьи. Жена улыбалась, на прекрасном русском языке нахваливала общительность супруга: кого он только ни отыщет, кого только ни притащит в их кукольный особнячок, вон современных художников сколько по стенам развешено, ни одного запомнить невозможно. Кулинарит, опять же. Предпочитает дары моря. Вот что значит жизнь вдали от дома, от альпийских лугов и сочных шницелей. Жена посмотрела на них обоих выразительно. Дары моря, говорят, помогают при сосудах и бодрят, афродизиак, ну вы понимаете, мы же не молодеем. Не успел он снова расчесать себе лицо, как оно стало совершенно пунцовым. В этот, третий раз её позвали со спутником в качестве молодых друзей семьи.

Были приглашены ещё две пары: толстый коллекционер со стройной женой и лысый художник с женой в парике. Все уже собрались, ждали только их. Служанка чутко освободила её от букета, статус которого в сумятице встречи остался неопределённым, все друг с другом торопливо перезнакомились, тотчас забыли имена друг друга и направились к столу.

Расположившись, все принялись говорить о еде. Блюда ещё не подали, но говорить о еде было легко: подле карточек с именами лежали шпаргалки – карточки со списком блюд, которые предстояло отведать. Она прочитала, сразу забыла и перечитала.

Служанка принесла заливное с лисичками. Хозяйка сказала, что это сезонное блюдо, их дань русским природным циклам, а хозяин добавил, что раньше они часто собирали грибы. Эти слова были встречены улыбками, словами «да, грибы – это хорошо», сказанными толстым коллекционером, и «грибы – это отдельный, непознанный мир», сказанными лысым художником. Воспоминания о совместных экспедициях за грибами, начатые хозяином, не нашли поддержки у хозяйки, возникла заминка, намекающая на давнее отчуждение между супругами, пропасть, наподобие альпийской, начала расширяться, но тут специалист по мёртвому языку сообщил, что заливное похоже на мозг.

– Форма как полушария, а лисички как извилины. Русский мозг.

Все немножечко удивились, а потом толстый коллекционер рассмеялся громким женским смехом и сказал, что это очень смешное и точное наблюдение. Остальные заулыбались и принялись заливное-мозг поедать, хозяйка прямо налегла, будто хотела таким образом проникнуть в тайну русской души, только жена художника ела мало и неохотно, но это не из-за анатомического сходства закуски, просто аллергия.

Следом за мозгообразным заливным был подан салат из зелёных листьев, жёлтых орехов, алых томатов и чёрного соуса. Не успели едоки взяться за вторые с краю приборы, как специалист по мёртвому языку поделился, что чёрные брызги соуса навевают мысли о бесе, которого повар выдавил прямо в салат, как лимон выдавливают.

Коллекционер рассмеялся женским смехом, хозяйка предположила, что это всего лишь шоколад пополам с соей, хозяин посмотрел на специалиста по мёртвому языку, как будто тот позволил себе расистскую шутку, стройная жена коллекционера сказала, что чёрные брызги в салате напоминают ей брызги вон на той картине, лысый художник скривил губы, взял из своей тарелки салатный лист прямо пальцами и слизал соус, его жена поправила парик.

Отпив вина, она посмотрела на своего спутника, специалиста по мёртвому языку, и подумала, что раньше не обращала внимания на его оригинальный ассоциативный ряд. Она подумала, что ей тоже надо предложить тему, пока не подали утку, запечённую со спаржей и сливочным соусом. Кто знает, какой образ посетит её спутника на этот раз.

И она сказала первое, что пришло на ум.

– А что вы думаете про женщину, которая сожгла себя утром?

XXХ

Если описывать реакцию каждого из пятерых, то повисшая пауза покажется длинной. На самом деле ничего длинного, просто вдруг стало слышно, как за дверями на кухне звенят тарелки. Все быстро оклемались и заговорили наперебой. Впервые за вечер беседа непритворно оживилась.

Что её подтолкнуло?

У неё есть дети?

Как она могла так поступить, имея детей?

И муж есть?

Кошмар.

Её смерть снята на камеру.

Она сожгла себя, приковав к скамейке перед памятником трём поколениям правоохранителей: городовому, советскому милиционеру и современному полицейскому. По замыслу скульптора Сергея Клещёва, памятник отражает преемственность поколений. На открытии памятника начальник ГУ МВД России по Нижегородской области генерал-лейтенант Иван Шаев заявил, что скульптурная композиция может стать объектом культурного наследия столицы Приволжья.

XXХ

Служанка подала утку. К утке служанка предложила кьянти, и все согласились – кьянти хорошо с птицей, только она продолжила пить грюнер, от кьянти её клонит в сон.

Было ли ей больно? Конечно, было. Непереносимая боль.

Температура, как в духовке, в которой пекли утку, – двести или выше? Конечно, выше.

Стройная жена коллекционера отыскала видеосъёмку с места событий, передала телефон соседу – специалисту по мёртвому языку. Он заглянул в экран, как в гроб, и передал хозяйке, хозяйка взяла двумя пальцами и, не глядя, передала перегнувшемуся через утку коллекционеру, тот посмотрел, покачал головой удручённо и передал ей, она почему-то спрятала руки, просто села на собственные ладони, как будто испугалась, что позже произойдёт расследование, бронзовые правоохранители оттают от жара живого факела, встанут со своей мемориальной скамейки, инициируют расследование, соберут улики, найдут этот телефон, снимут отпечатки и обвинят во всём её. Лысый художник облизал пальцы, взял телефон, ткнул в треугольник, посмотрел внимательно до конца, его жена в парике отвела локон, посмотрела через плечо, хозяин дома сказал, что уже видел.

– На ней синтетический плащ? – спросила жена художника, жуя утку.

– Чем она себя облила? – спросила хозяйка так, как если бы интересовалась, какой приправой посыпано блюдо.

– Лампадное масло не коптит, я его всегда покупаю для керосиновой лампы, если мероприятие тематическое, – сказала стройная жена толстого коллекционера.

XXХ

Интересно, как воняет горящий синтетический плащ?

Противно воняет?

Коптит?

– Что чувствуешь, когда горят волосы? – спросил хозяин.

– Я сожгла прядь волос одноклассницы, – сказала жена художника. – Омерзительный запах.

Жена художника тронула свой парик.

– Летом я жарил шашлык и у меня загорелся рукав, – сказал коллекционер.

– А у него однажды расплавился контейнер в микроволновке, – сказала жена хозяина про хозяина. – Он до сих пор не знает, в каких контейнерах можно подогревать еду, а в каких нет.

– Настоящий кулинар не обязан разбираться в микроволновках, – сказал хозяин.

– Очень жаль прохожего, который бросился её тушить, а она его оттолкнула, – сказал специалист по мёртвому языку. – Каково теперь прохожему?

– Не подумала ни о детях, ни о муже, ни о прохожем, – сказала жена коллекционера.

На видео нет звука. Она кричала? Что она кричала? Каково это, когда твой плащ сплавляется с твоей кожей и мясом? Она оделась в лучшее? Она оделась в горючее? Она оделась в то, что не жалко? Указаны ли на одёжных бирках данные о горючести вещи? Про условия стирки написано, про состав ткани написано, об уровне горючести ничего. А зря. Если самосожжения войдут в моду, людям захочется уйти ярко, захочется облачиться не абы во что. Пусть будут красивые наряды, которые смогут пылать разноцветным пламенем, пылать, отбрасывая замысловатые искры наподобие салюта. Её так забирает эта мысль, что она принимается оттягивать своё платье под мышками и сворачивать голову, чтобы разглядеть бирку. Она не уверена, что бирка вообще существует, но если да, то очень интересно. Она никак не может разглядеть бирку, она просит специалиста по мёртвому языку заглянуть к ней под платье, найти бирку. Она даже встаёт со стула, чтобы ему было удобнее. Специалист по мёртвому языку смущён, но подчиняется. Хозяева и гости тоже, что называется, смущены. Специалист по мёртвому языку ничего не обнаруживает, они снова занимают свои места за столом. Она сообщает, что рядом с мемориальной скамейкой всё быстро почистили, не осталось никаких следов, только чёрное пятнышко на мостовой.

Все пришли к выводу, что не дай бог, что очень жалко, что нельзя находиться в горючей одежде вблизи открытого огня. А женщина явно была не в себе. Возможно даже, нельзя, конечно, так говорить, но возможно, так лучше для всех. А если бы она подожгла детский сад или дом престарелых? Или музей изобразительного искусства? У них в Нижнем Новгороде очень красивое здание музея изобразительного искусства. Да, на набережной. Да, купеческий особняк на высоком берегу Волги. Это дом купца Рукавишникова. Знаменитый скульптор Рукавишников его потомок. Хорошо, не знаменитый, но известный. Памятник Достоевскому перед Ленинкой – его работа. Набоков тоже его потомок, не скульптора, а купца, мать Набокова из семьи Рукавишниковых. Этот дом внутри весь голубой. Нет, бирюзовый, цвета Tiffany . Какой же это Tiffany , обычный голубой цвет, полы паркетные. Всех заставляют надевать тряпочные бахилы на завязочках – полы берегут. Бахилы эти никто не стирает, с них грязь так и сыплется. Как можно вот так взять и поджечь себя? Что, прямо сама себе рукав подожгла или воротник плаща? Видно, как огонь скакнул вверх от груди к шее, словно рыжий котик, а потом на волосы. Она пристегнула себя к мемориальной лавочке наручниками – вот настоящий портрет женщины в огне. Что же нас всех ждёт?

– Нас ждёт маковый рулет, – её спутник, специалист по мёртвому языку, прочитал десертный пункт в меню.

XXХ

Вошли служанки, подали десерт.

– Что это такое? – спросил хозяин. Он водил глазами рядом с собой, как человек привыкший, что его взгляд ловят. Его лицо стало красным.

– Любопытно, – сказал специалист по мёртвому языку.

– Это штрудель, – сказал коллекционер.

– Что здесь происходит? – спросил хозяин и снова поводил глазами, на этот раз диапазон его обзора расширился и в поле зрения угодила одна из служанок.

– Я отвечаю за подачу, сейчас выясню на кухне, – сказала старшая служанка и скрылась за белой дверью.

– Я приношу глубочайшие извинения, это возмутительно, – сказал хозяин.

– Да, неприятный инцидент, очень неприятный инцидент, – сказала жена хозяина.

– Я чувствую, что должен загладить вину перед вами, – сказал хозяин и поправил вилочку и ножик, лежащие по обеим сторонам тарелки со штруделем. Хозяин встал из-за стола и вышел в соседний зал. Вскоре оттуда донеслись звуки рояля. Лысый художник взял вилочку, отделил от своей порции штруделя изрядный кусок и отправил в рот. Специалист по мёртвому языку последовал его примеру. Все принялись за штрудель.

XXХ

На прощанье сделали групповую фотографию на фоне абстракции с чёрными брызгами. Коллекционер вспомнил слова про беса, выдавленного в салат, и снова засмеялся. Он смеялся так заливисто и увлечённо, постоянно двигал головой и толкался локтями, что служанке, которая так и не объяснила фатальную путаницу с десертом, пришлось долго жать на красный кружок, чтобы из длинной череды фотографий можно было выбрать хотя бы одну не смазанную.

Когда специалист по мёртвому языку проводил её до квартиры, они оба вспомнили, что забыли букет в особнячке. Это к лучшему – пусть хозяйка думает, что букет изначально планировался ей. Она поблагодарила его за остроумную беседу и сказала, что мечтает об одном – поскорее уснуть. Он её поцеловал, и дверцы лифта захлопнулись над ним. Она облизала губы – вкус жареной утки оказался стойким.

В квартире она не зажигает свет, подходит к кровати, падает на кровать.

С полок смотрят белки кукольных глаз. В спальне много кукол. Она лежит на кровати так же, как утром лежало платье. Платье лежало поперёк кровати. Платье лежит поперёк кровати, только теперь оно наполнено ею. Платье наполнено ею до поры до времени. Пока она не улетучилась невесомым дымком, не превратилась в чёрное пятнышко под скамейкой на мостовой.