Онлайн чтение книги По Уссурийскому краю
Глава 27. К Иману

Дерсу разбирается в следах. — Птицы. — Доставка продовольствия соболёвщиками. — В верховьях Имана. — Корейцы. — Кабарожья лудева. — Удэгейцы. — Ночёвка в юрте. — Река Кулумбе. — Река Иман. — Удэгейская лодка. — Охотничий посёлок Сидатун и его обитатели. — Рабство

Спуск с Сихотэ-Алиня к западу был пологий, заваленный глыбами камней и поросший густым лесом. Небольшой ручей, которым мы спустились, привёл нас к реке Нанце. Она течёт с северо-востока вдоль хребта Сихотэ-Алинь и постепенно склоняется к северо-западу.

Долина Нанцы широкая, болотистая и покрыта густым хвойно-смешанным лесом.

Охотничья тропа проложена здесь частью по краю долины, частью по горам, которые имеют в этих местах вид размытых холмов.

По пути нам попалась юрта, сложенная из кедрового корья, с двускатной крышей, приспособленная под фанзу. Утомлённые двумя предшествующими ночами, мы стали около неё биваком и, как только поужинали, тотчас легли спать.

Двадцать третьего октября мы продолжали путь вниз по реке Нанце. На свежевыпавшем снегу был виден отчётливо каждый след. Тут были отпечатки ног лосей, кабарги, соболей, хорьков и т. д. Дерсу шёл впереди и внимательно их рассматривал.

Вдруг он остановился, посмотрел во все стороны и проговорил:

— Кого она боялась?

— Кто? — спросил я его.

— Кабарга, — ответил он.

Я посмотрел на следы и ничего особенного в них не заметил. Следы как следы, маленькие, частые…

Дерсу удивительно внимательно разбирался в приметах. Он угадывал даже душевное состояние животных. Достаточно было небольшой неровности в следах, чтобы он усмотрел, что животное волновалось.

Я просил Дерсу указать мне данные, на основании которых он заключил, что кабарга боялась. То, что рассказал он мне, было опять так просто и ясно. Кабарга шла ровным шагом, затем остановилась и пошла осторожней, потом шарахнулась в сторону и побежала прыжками. На свежевыпавшем снегу все это видно как на ладони. Я хотел идти дальше, но Дерсу остановил меня.

— Погоди, капитан, — сказал он. — Наша надо посмотри, какой люди пугай кабаргу.

Через минуту он крикнул мне, что кабарга боялась соболя. Я подошёл к нему. На большом поваленном дереве, занесённом снегом, действительно виднелись его следы. Видно было, что маленький хищник крался тихонько, прятался за сук, затем бросился на кабаргу. Потом Дерсу нашёл место, где кабарга валялась на земле. Капли крови указывали на то, что соболь прокусил ей кожу около затылка. Далее следы доказывали, что кабарге удалось сбросить с себя соболя. Она побежала дальше, а соболь погнался было за ней, но отстал, затем свернул в сторону и полез на дерево.

Чувствую, что, если бы я подольше походил с Дерсу и если бы он был общительнее, вероятно, я научился бы разбираться в следах если и не так хорошо, как он, то всё же лучше, чем другие охотники.

Многое Дерсу видел и молчал. Молчал потому, что не хотел останавливаться, как ему казалось, на всяких мелочах. Только в исключительных случаях, когда на глаза ему попадалось что-нибудь особенно интересное, он рассуждал вслух, сам с собой.

Километрах в двадцати пяти от Сихотэ-Алиня Нанца сливается с рекой Бейцой, текущей с севера. Отсюда собственно и начинается Кулумбе, которая должна была привести нас к Иману. Вода в реке стала уже замерзать, появились широкие забереги.

Без труда мы переправились на другую её сторону и пошли дальше.

Река Кулумбе течёт по широкой заболоченной долине в направлении с востока на запад. Тропа всё время придерживается правой стороны долины. Лес, растущий в горах, исключительно хвойный, с большим процентом кедра, в болотистых низинах много замшистого сухостоя.

После полудня ветер стих окончательно. На небе не было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались от снега, и от этого день казался ещё светлее. Хвойные деревья оделись в зимний наряд, отяжелевшие от снега ветви пригнулись к земле. Кругом было тихо, безмолвно. Казалось, будто природа находилась в том дремотном состоянии, которое, как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений.

Из царства пернатых я видел здесь большеклювых ворон, красноголовых желн, пёстрых дятлов и поползней. Раза два мы вспугивали белых крохалей, с чёрной головой и с красным носом. Птицы эти остаются на зимовку в Уссурийском крае и приобретают белую защитную окраску. Сплошь и рядом мы замечали их только тогда, когда подходили к ним вплотную.

Следует ещё упомянуть об одной симпатичной птичке, которая за свой игривый нрав заслужила у казаков название «веселушка». Это оляпка. Она величиной с дрозда и всегда держится около воды. Одна из них подпустила меня очень близко. Я остановился и стал за ней наблюдать. Оляпка была настороже, часто поворачивалась, кричала и в такт голоса покачивала своим хвостиком, но затем вдруг бросилась в воду и нырнула. Туземцы говорят, что она свободно ходит по дну реки, не обращая внимания на быстроту течения. Вынырнув на поверхность и увидев людей, оляпка с криком полетела к другой полынье, потом к третьей. Я следовал за ней до тех пор, пока река не отошла в сторону.

В другом месте мы спугнули даурского бекаса. Он держался около воды, там, где ещё не было снега. Я думал, что это отсталая птица, но вид у него был весёлый и бодрый. Впоследствии я часто встречал их по берегам незамерзших проток. Из этого я заключаю, что бекасы держатся в Уссурийском крае до половины зимы и только после декабря перекочёвывают к югу.

В этот день мы прошли 12 километров и остановились у фанзочки Сиу-фу. Высота этого места определяется в 560 метров над уровнем моря. Обитатели фанзы, китайцы, занимались ловлей лосей ямами.

Утром китайцы проснулись рано и стали собираться на охоту, а мы — в дорогу. Взятые с собой запасы продовольствия приходили к концу. Надо было пополнить их. Я купил у китайцев немного буды и заплатил за это 8 рублей. По их словам, в этих местах пуд муки стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся не столько сами продукты, сколько их доставка.

За ночь река Кулумбе замёрзла настолько, что явилась возможность идти по льду. Это очень облегчило наше путешествие. Сильным ветром снег с реки смело. Лёд крепчал с каждым днём. Тем не менее на реке было много ещё проталин. От них подымался густой туман.

Через каких-нибудь километров пять мы подошли к двум корейским фанзам. Хозяева их — два старика и два молодых корейца — занимались охотой и звероловством. Фанзочки были новенькие, чистенькие, они так мне понравились, что я решил сделать здесь днёвку.

После полудня два корейца стали собираться в тайгу для осмотра кабарожьей лудевы.

Я пошёл вместе с ними.

Лудева была недалеко от фанзы. Это была изгородь высотой 1,2 метра, сложенная из буреломного леса. Чтобы деревья нельзя было растащить, корейцы закрепляли их кольями.

Такие лудевы ставятся всегда в горах на кабарожьих тропах. В изгороди местами оставляются проходы, а в них настораживаются верёвочные петли. Попав головой в петлю, испуганная кабарга начинает метаться, и чем сильнее бьётся, тем больше себя затягивает.

В осматриваемой лудеве было двадцать две петли. В четырёх из них корейцы нашли мёртвых животных — трёх самок и одного самца. Корейцы оттащили самок в сторону и бросили на съедение воронам. На вопрос, почему они бросили пойманных животных, корейцы ответили, что только одни самцы дают ценный мускус, который китайские купцы скупают у них по рублю за штуку. Что же касается до мяса, то и одного самца с них довольно, а завтра они поймают ещё столько же. По словам корейцев, в зимний сезон они убивают до 125 кабарожек, из которых 75 процентов приходится на маток.

Грустное впечатление вынес я из этой экскурсии. Куда ни взглянешь, всюду наталкиваешься на хищничество. В недалёком будущем богатый зверем и лесами Уссурийский край должен превратиться в пустыню.

На следующий день мы нарочно выступили пораньше, чтобы наверстать то, что потеряли на днёвке. Одну из кабарожек, брошенных корейцами, мы взяли с собой.

От корейских фанз река Кулумбе течёт в широтном направлении с небольшим отклонением к югу. Тотчас за фанзами начинается гарь, которая распространяется далеко по долине и по горам. Заметно, что горы стали выше и склоны их круче.

Сплошные хвойные лесонасаждения теперь остались позади, а на смену им стали выступать тополь, ильм, берёза, осина, дуб, осокорь, клён и т. д. В горах замшистая ель и пихта сменились великолепными кедровыми лесами.

За день нам удалось пройти около 15 километров. В сумерки стрелки заметили в стороне на протоке одинокую юрту. Дым, выходящий из отверстия на крыше, указывал, что в ней есть люди. Около неё на стойках сушилось множество рыбы. Юрта была сложена из кедрового корья и прикрыта сухой травой. Она имела 3 метра в длину и 1,5 метра в высоту. Вход в неё был завешен берестяным пологом. На берегу лежали две опрокинутые вверх дном лодки: одна большого размера, с каким-то странным носом вроде ковша, другая — лёгонькая, с заострёнными концами спереди и сзади. Русские называют её оморочкой.

Когда мы подошли поближе, две собаки подняли лай. Из юрты вышло какое-то человекоподобное существо, которое я сперва принял было за мальчишку, но серьга в носу изобличала в нём женщину. Она была очень маленького роста, как двенадцатилетняя девочка, и одета в кожаную рубашку длиной до колен, штаны, сшитые из выделанной изюбриной кожи, наколенники, разукрашенные цветными вышивками, такие же расшитые унты и красивые цветистые нарукавники. На голове у неё было белое покрывало.

Карие глаза, расположенные горизонтально, прикрывались сильно развитой монгольской складкой век, выдающиеся скулы, широкое переносье, вдавленный нос и узкие губы — всё это придавало её лицу выражение, чуждое европейцу: оно казалось плоским, пятиугольным и в действительности было шире черепа.

Женщина с удивлением посмотрела на нас, и вдруг на лице её изобразилась тревога. Какие русские могут прийти сюда? Порядочные люди не пойдут. "Это — чолдоны[148]Так удэхейцы называют разбойников.", — подумала она и спряталась обратно в юрту. Чтобы рассеять её подозрения, Дерсу заговорил с ней по-удэгейски и представил меня как начальника экспедиции. Тогда она успокоилась.

Этикет требовал, чтобы женщина не проявляла шумно своего любопытства. Она сдерживала себя и рассматривала нас тихонько, украдкой.

Юрта, маленькая снаружи, внутри была ещё меньше. В ней можно было только сидеть или лежать. Я распорядился, чтобы казаки ставили палатки.

Переход от окитаенных тазов на берегу моря к тазам, у которых ещё сохранилось так много первобытного, был очень резок.

Женщина молча принялась готовить ужин. Она повесила над огнём котёл, налила воды и положила в него две большие рыбины, затем достала свою трубку, набила её табаком и принялась курить, время от времени задавая Дерсу вопросы.

Когда ужин был готов, пришёл сам хозяин. Это был мужчина лет тридцати, сухощавый, среднего роста. Одет он был тоже в длинную рубашку, подвязанную пояском так, что получался напуск в талии. По всему правому борту рубашки, вокруг шеи и по подолу тянулась широкая полоса, покрытая узорными вышивками. На ногах у него были надеты штаны, наколенники и унты из рыбьей кожи, а на голове белое покрывало и поверх него маленькая шапочка из козьего меха с торчащим кверху беличьим хвостиком. Красное, загорелое лицо, пестрота костюма, беличий хвостик на головном уборе, кольца и браслеты на руках делали этого дикаря похожим на краснокожего. Впечатление это ещё более усилилось, когда он, почти не обращая на нас внимания, сел у огня и молча стал курить свою трубку.

Этикет требовал, чтобы гости первыми нарушили молчание. Дерсу знал это и потому спросил его о дороге и о глубине выпавшего снега. Разговор завязался. Узнав, кто мы и откуда идём, удэгеец сказал, что ему известно было, что мы должны спуститься по Иману, — об этом он услыхал от своих сородичей, живущих ниже по реке, — и что там, внизу, нас давно уже ожидают. Это известие очень меня удивило.

Вечером жена его осмотрела нашу одежду, починила её, где надо, и взамен изношенных унтов дала новые. Хозяин дал мне для подстилки медвежью шкуру, сверху я покрылся одеялом и скоро уснул.

Ночью я проснулся от страшного холода. Сбросив с головы одеяло, я увидел, что огня в юрте нет. В очаге тлело только несколько угольков. Через отверстие в крыше виднелось тёмное небо, усеянное звёздами. С другой стороны юрты раздавался храп. Очевидно, ложась спать, удэгейцы, во избежании пожара, нарочно погасили огонь. Я попробовал было плотнее завернуться в одеяло, но ничто не помогло — холод проникал под каждую складку. Я поднялся, зажёг спичку и посмотрел на термометр, он показывал — 17ЬС. Тогда я оторвал часть своей берестяной подстилки, положил её на огонь и стал раздувать уголья. Через минуту вспыхнуло пламя. Собрав разбросанные головешки к огню, я оделся и вышел из юрты. В стороне под покровом палатки спали мои стрелки, около них горел костёр. Я погрелся у огня и хотел уже было пойти назад в юрту, но в это время увидел в стороне, около реки, отсвет другого костра. Здесь, внизу, под яром, я нашёл Дерсу. Водой подмыло берег, сверху нависла большая дерновина, под ней образовалось нечто вроде ниши. В этом углублении он устроил себе ложе из травы, а впереди разложил огонь. Во рту у Дерсу была трубка, а рядом лежало ружьё. Я разбудил его. Гольд вскочил и, думая, что проспал, начал спешно собирать свою котомку.

Узнав, в чём дело, он тотчас же уступил мне своё место и сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился в большем тепле и спал гораздо лучше, чем в юрте на шкуре медведя.

Проснулся я тогда, когда все были уже на ногах. Бочкарёв варил кабарожье мясо. Когда мы стали собираться, удэгеец тоже оделся и заявил, что пойдёт с нами до Сидатуна.

За утренним чаем Г. И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны ночью дул ветер. Кожевников указывал на восток, Гранатман — на юг, а мне казалось, что ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление ветра ночью было с запада. При этом он указал на листья тростника (Phragmites communis Trin.). Утром с восходом солнца ветер стих, а листья так и остались загнутыми в ту сторону, куда их направил ветер.

От юрты тропа стала забирать к правому краю долины и пошла косогорами на север, потом свернула к юго-западу.

Километров через десять мы опять подошли к реке Кулумбе, которая здесь разбивается на протоки и достигает ширины до 2,4 и глубины по фарватеру до 1,8 метра.

В этот день мы прошли немного. По мере того как уменьшались взятые с собой запасы продовольствия, котомки делались легче, а нести их становилось труднее: лямки сильно резали плечи, и я заметил, что HP я один, а все чувствовали это.

От холодного ветра снег стал сухим и рассыпчатым, что в значительной степени затрудняло движение. В особенности трудно было подниматься в гору: люди часто падали и съезжали книзу. Силы были уже не те, стала появляться усталость, чувствовалась потребность в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная днёвка.

Около реки мы нашли ещё одну пустую юрту. Казаки и Бочкарёв устроились в ней, а китайцам пришлось спать снаружи, около огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли дрова, не разбирая, какие попадались под руку, решил спать отдельно.

— Понимай нету, — говорил он. — Моя не хочу рубашка гори. Надо хорошие дрова искать.

Пустая юрта, видимо, часто служила охотникам для ночёвок. Кругом неё весь сухой лес давно уже был вырублен и пожжен. Дерсу это не смутило. Он ушёл поглубже в тайгу и издалека приволок сухой ясень. До самых сумерек он таскал дрова, и я помогал ему, сколько мог. Зато всю ночь мы спали хорошо, не опасаясь за палатку и за одежду.

Багровая заря вечером и мгла на горизонте перед рассветом были верными признаками того, что утром будет мороз. Так оно и случилось. Солнце взошло мутное, деформированное. Оно давало свет, но не тепло. От диска его кверху и книзу шли яркие лучи, а по сторонам были светящиеся радужные пятна, которые на языке полярных народов называются «ушами солнца».

Удэгеец, сопровождавший нас, хорошо знал эти места. Он находил тропы там, где надо было сократить дорогу. Не доходя двух километров до устья Кулумбе, тропа свернула в лес, которым мы шли ещё около часа. Вдруг лес сразу кончился и тропа оборвалась. Перед нами была река Иман.

Теперь бросим беглый взгляд назад, на реку Кулумбе. Длина её около 60 километров. Направление течения строго широтное. Вверху она слагается из трёх рек: Бейцы, Нанцы и Санцазы[149]Сан-га-цзы — тройной распадок.. По Бейце в два дня можно достигнуть перевала на Арму, а по Санцазе — в три дня до Санхобе. С правой стороны Кулумбе принимает в себя реку Янху[150]Ян-ху — переполненное озеро., а с левой — Дананцу с шестью зверовыми фанзами. По этой последней в три дня китайцы выходят к истокам реки Санхобе. Ещё ниже слева будет река Дабейца («большой северный приток») с перевалом на реку Нэйкуля (приток Арму).

Этот путь измеряется двумя переходами. Последними кулумбейскими притоками в нижнем течении будут реки Сяобейца[151]Сяо-бэй-ча — малое северное разветвление. и Сяонанца[152]Сяо-нан-ча — малое южное разветвление..

По всей долине Кулумбе развиты глинистые сланцы, которые продолжаются и дальше по Иману. Все древнеречные террасы состоят именно из этой породы. Весьма возможно, что сланцы эти придётся отнести к архейским.

Леса по реке Кулумбе такие же, как и в верховьях Имана: в горах растёт кедр с большой примесью ели, а по долине — лиственница, белая берёза, осина, ива, ольха, клён, пихта, липа, ясень, тополь, ильм и черёмуха, встречается и тис, но одиночными деревьями.

На старинных картах, составленных в 1854 году, река эта значится под именем Нимана. Слово это маньчжурское и означает «горный козёл». Отсюда легко могло получиться и другое слово — «Иман». Удэгейцы называют её сокращённо Има, а китайцы к этому названию прибавляют ещё слово «хе» (река) — «Има-хе».

Кулумбе встречает Иман уже большой рекой, шириной в 100 метров, глубиной в 3 метра, при быстроте течения 8 километров в час в малую воду. Долина Имана слагается из участков денудационных и тектонических, чередующихся между собою. Первые имеют широтное направление, вторые — меридиональное. Продолжением иманских денудационных долин будут долины притоков Тхетибе, Арму и Кулумбе.

Иман ещё не замёрз и только по краям имел забереги. На другом берегу, как раз против того места, где мы стояли, копошились какие-то маленькие люди. Это оказались удэгейские дети. Немного дальше, в тальниках, виднелась юрта и около неё амбар на сваях. Дерсу крикнул ребятишкам, чтобы они подали лодку. Мальчики испуганно посмотрели в нашу сторону и убежали. Вслед за тем из юрты вышел мужчина с ружьём в руках. Он перекинулся с Дерсу несколькими словами и затем переехал в лодке на нашу сторону.

Удэгейская лодка — длинный плоскодонный челнок, настолько лёгкий, что один человек может без труда вытащить её на берег. Передняя часть его тупая, но дно выдаётся вперёд, оно расширено и загнуто кверху, так что получается нечто вроде ковша или лопаты, вследствие чего вся лодка кажется несуразной. Благодаря такой конструкции она не разрезает воду, а, так сказать, взбирается на неё. Имея центр тяжести высоко поднятый, она кажется очень валкой. Когда мы вошли в лодку, она так закачалась, что я невольно ухватился руками за борта. Но как только мы успокоились и отчалили от берега, я убедился, насколько она была устойчива. Удэгеец управлял ею при помощи длинного шеста, стоя на ногах. Сильными толчками он продвигал лодку против воды, течение относило её в сторону и постепенно прибивало к противоположному берегу.

Наконец мы пристали к тому месту, где была юрта, и высадились на лёд. Навстречу нам вышли женщина и трое ребятишек. Они испуганно прятались за свою мать. Пропустив нас, женщина тоже вошла в юрту, села на корточки у огня и закурила трубку, а дети остались на улице и принялись укладывать рыбу в амбар. В юрте было множество щелей. В них свистел ветер. Посредине помещения горел огонь. Время от времени ребятишки забегали в юрту и грели у огня свои озябшие ручонки. Я удивлялся, как легко они были одеты: с открытой грудью, без рукавиц и без головного убора, они работали и, казалось, нимало не страдали от стужи. Если кокой — нибудь из них дольше других засиживался у огня, отец прикрикивал на него и выгонял вон.

— Он озяб, — сказал я Дерсу и просил его перевести слова мои удэгейцу.

— Пусть привыкает, — отвечал тот, — иначе умрёт с голоду.

С этим нельзя было не согласиться. Кому приходится иметь дело с природой и пользоваться дарами её в сыром виде, надо быть в общении с ней даже тогда, когда она не ласкает.

Я принялся расспрашивать удэгейца об Имане и узнал, что в верхнем течении река имеет направление течения параллельно Сихотэ-Алиню, причём истоки её находятся на высоте истоков Тютихе. Странное явление! Вода сбегает с водораздела в каких-нибудь 60 километрах от моря, течёт на запад, совершает длинный кружной путь для того, чтобы в конце концов попасть в то же море.

Верховья Имана покрыты густым смешанными лесами. Трудно себе представить местность более пустынную и дикую. Только в начале зимы она немного оживает. Сюда перекочёвывают прибрежные китайцы для соболевания, но долго не остаются: они боятся быть застигнутыми глубокими снегами и потому рано уходят обратно.

Расспросив удэгейцев о дороге, мы отправились дальше и очень скоро дошли до того места, где Иман поворачивает на северо-запад. Здесь в углу с левой стороны примыкает к реке большая поляна. Она длиной пять километров и шириной около двух километров. В конце её находятся четыре фанзы. Это и есть китайский охотничий посёлок Сидатун[153]Си-цзя-тунь — военный посёлок Си-цзя.. На другой стороне Имана живут удэгейцы (пять семейств) в трёх юртах. У них я и остановился.

На Сидатуне мы простояли с 27 по 30 октября. За это время я успел осмотреть посёлок и ознакомиться со всеми его обитателями. Это были большею частью различные преступники, беглые, уклоняющиеся от суда, и искатели приключений, бурные страсти которых не знали пределов. Они ничего не делали, курили опий, пили водку, играли в кости, ссорились и ругались между собой. Обитатели каждой фанзы делились на три группы: хозяев, работников и бездельников, живущих на средства, добытые грабежами и убийствами. Я вспомнил Чжан Бао. Он предупреждал меня не доверяться китайцам на Сидатуне.

Как и везде, местное туземное население находилось в полном порабощении. Не имея никакого понятия о письменности, удэгейцы совершенно не знали, кто из них сколько должен китайцам. Тут можно было видеть рабство в буквальном смысле этого слова. Так, например, удэгеец Си Ба-юн за то, что к указанному сроку не доставил определённого числа соболей, был так избит палками, что на всю жизнь остался калекой. Жену и дочь у него отобрали, а самого его продали за 400 рублей в качестве бесплатного работника другому китайцу.

Наблюдая всё это, я горел негодованием. Но что могли сделать мы вшестером, находясь среди хорошо вооружённых людей? Я обещал помочь удэгейцам тотчас, как только возвращусь в Хабаровск.

Тридцать первого числа морозы заметно усилились, по реке плыл лёд. Несмотря на это, удэгейцы решили везти нас на лодке, сколько это будет возможно.