Онлайн чтение книги По всему свету
Часть четвертая. Двуногие прямоходящие

Когда странствуешь по свету, коллекционируя животных, поневоле пополняешь свою коллекцию и представителями рода человеческого. К людским недостаткам я отношусь куда более нетерпимо, чем к изъянам животных, но мне явно везло, потому что чаще всего в своих путешествиях я встречался с чудесными людьми. Конечно, здесь играет роль профессия зверолова: людям всегда интересно познакомиться с представителем столь необычной специальности и они всячески стараются вам помочь.

Одна из самых милых и мудрых женщин, с какими меня сталкивала жизнь, помогла мне втиснуть двух лебедей в кузов такси в центре Буэнос-Айреса, а всякий, кто когда-либо пытался перевозить живность в буэнос-айресском такси, оценит величие этого подвига. Один миллионер разрешил мне расставить клетки с зверьем на парадном крыльце его элегантной виллы и продолжал сохранять полную невозмутимость даже после того, как вырвавшийся на волю броненосец прошелся по самой роскошной клумбе что твой бульдозер. Однажды нас поселила у себя хозяйка борделя (и все девушки в свободное время выступали в роли наших горничных), причем она не побоялась оскорбить начальника местной полиции, защищая наши интересы. В Африке один человек, известный своей неприязнью к чужакам и к животным, полторы недели терпел у себя в доме не только нас, но и пеструю коллекцию лягушек, змей, белок и мангустов. Капитан одного парохода в одиннадцать ночи спустился в трюм, сбросил китель, засучил рукава, стал помогать мне чистить клетки и готовить животным корм. Среди моих знакомых есть художник, который отправился за много тысяч километров, чтобы писать картины из жизни индейских племен, а, прибыв на место, настолько увлекся моими делами, что занялся отловом животных и не написал ни одной картины. Впрочем, он при всем желании не смог бы заниматься живописью, после того как я забрал у него все холсты на клетки для змей. Или возьмите маленького лондонца, служащего министерства общественных работ, который, совершенно не зная, что я за человек, вызвался отвезти меня за сотни километров на своем новеньком «остине» по совершенно жутким африканским дорогам, чтобы я мог проверить слух о поимке детеныша гориллы. Единственной наградой ему было зверское похмелье и лопнувшая рессора.

Иной раз мне попадались такие интересные и необычные люди, что я боролся с соблазном бросить животных и заняться антропологией. Но тут, как назло, дорогу переходил какой-нибудь неприятный образец. Полицейский чин, который цедил: «Наш долг, ребята, помогать вам, во всем помогать…» — и тут же делал все, чтобы испортить нам настроение. Инспектор в Парагвае, который, невзлюбив меня, две недели молчал о том, что местные индейцы поймали по моей просьбе чудного редкого зверя и ждали, когда я за ним приду. К тому времени, когда зверь попал в мои руки, он настолько ослаб, что не мог стоять на ногах и через двое суток умер от пневмонии. Моряк, который однажды ночью в приступе садистского юмора опрокинул несколько клеток, в том числе клетку с четой чрезвычайно редких белок и новорожденным бельчонком. Бельчонок погиб.

К счастью, такого рода типы редки. Я с лихвой вознагражден приятными знакомствами и все же буду, пожалуй, держаться животных.

Мактуутл

Услышав, в чем заключается моя работа, меня непременно начинают упрашивать, чтобы я поподробнее рассказал о своих многочисленных приключениях в «джунглях», как люди упорно выражаются.

Возвратившись в Англию после первого путешествия, я с жаром описывал сотни квадратных километров дождевого леса, в котором жил и трудился восемь месяцев. Рассказывал, что у меня там было много чудесных дней и за все время я пережил одно лишь приключение, заслуживающее названия «жуткого», после чего мои слушатели заключали, что я либо не в меру скромен, либо дурачу их.

Направляясь вторично в Западную Африку, я познакомился на пароходе с молодым ирландцем по фамилии Мактуутл; его ожидала какая-то работа на банановой плантации в Камеруне. Он признался мне, что еще никогда не выезжал за пределы Англии; Африка казалась ему самым опасным местом, какое только можно себе представить. Больше всего он явно страшился, что все ядовитые змеи африканского материка соберутся в порту встречать его. Чтобы успокоить моего знакомца, я рассказал, что за многие месяцы, проведенные в лесу, встретил ровным счетом пять змей, да и те улепетнули так молниеносно, что мне не удалось поймать ни одной. Тогда Мактуутл спросил, опасно ли вообще их ловить; я ответил, как это и есть на самом деле, что большинство змей совсем нетрудно поймать, надо только не терять голову и хорошо знать повадки данного вида. Мои слова заметно утешили Мактуутла, и, сходя на берег, он поклялся к моему возвращению в Англию снабдить меня какими-нибудь редкими особями. Я сказал ему спасибо и тут же позабыл об этом разговоре.

Пять месяцев спустя я был готов отправляться в Англию с коллекцией, насчитывающей две сотни представителей разных видов, от кузнечиков до шимпанзе. Пароход должен был отходить поздно ночью, а незадолго до этого перед моим временным лагерем, взвизгнув тормозами, остановился небольшой фургон, и я увидел молодого ирландца в сопровождении нескольких друзей. Ликуя, он сообщил, что обещанные экземпляры ждут меня. Из его описания я понял, что на плантации, где он работал, есть большая канава, очевидно вырытая для дренажа, и в этой канаве полным-полно змей, мне остается лишь поехать туда и забрать их.

Он был так счастлив оттого, что нашел для меня столько ценных экземпляров, что у меня не хватило духу прямо сказать: хоть я и влюблен в свою профессию натуралиста, мне вовсе не улыбалась перспектива в полночь барахтаться в канаве, набитой гадами. К тому же он успел расписать мои подвиги своим друзьям, так что им тоже не терпелось посмотреть, как я ловлю змей. Скрепя сердце я заставил себя произнести, что готов отправиться на лов рептилий. Редко доводилось мне задним числом так сожалеть о принятом решении…

Вооружившись большим брезентовым мешком и палкой с металлической рогулей на конце, я вместе с возбужденными болельщиками втиснулся в фургон, и мы тронулись в путь. В половине первого машина остановилась перед домиком молодого ирландца, и мы пропустили по стаканчику, прежде чем идти к канаве.

— Может быть, вам понадобится веревка? — спросил Мактуутл.

— Веревка? Зачем это?

— Ну как же, чтобы спуститься в ров, — бодро объяснил он.

Я ощутил неприятное щекотание под ложечкой. Попросил подробнее описать мне ров и услышал, что длина его — около восьми метров, ширина — побольше метра, глубина — три с половиной метра. Товарищи Мактуутла принялись дружно заверять меня, что без веревки я туда не спущусь. Пока хозяин отправился искать веревку (мысленно я изо всех сил желал ему вернуться ни с чем), я живо пропустил еще стаканчик, снова и снова спрашивая себя: как это меня угораздило отмочить такую глупость — согласился ехать на какую-то дурацкую охоту за змеями?.. Ловить змей на деревьях, на земле, в мелкой канаве — еще куда ни шло, но скопище рептилий на дне глубокого рва, в который без веревки не спуститься, не сулило ничего хорошего. Заговорили об освещении, выяснилось, что ни у кого нет фонаря. Я сразу воспрянул духом, усмотрев повод отступить, не теряя достоинства. Однако молодой ирландец, вернувшийся к этому времени с веревкой, был твердо намерен одолеть все препоны на пути к осуществлению своего плана. Освещение? Он привяжет на веревочку керосиновый фонарь и лично спустит его в ров, чтобы посветить мне! Стараясь подавить предательскую дрожь в голосе, я поблагодарил его.

— Вот и хорошо, — сказал он, — Уверен, что вы будете вполне довольны. Этот фонарь куда лучше электрического, а свет вам еще как понадобится, ведь там этих чертей видимо-невидимо!

Нам пришлось еще подождать, пока подоспел брат ирландца со своей женой. Молодой хозяин считал, что будет очень жаль, если они упустят — быть может, единственный в жизни! — случай посмотреть, как ловят змей.

И вот маленькая группа в составе восьми человек шагает через банановую плантацию. Семеро оживленно смеялись и болтали, предвкушая ожидающее их представление, а я вдруг сообразил, что моя одежда вовсе не подходит для охоты на змей. На мне были тонкие шорты и легкие парусиновые туфли; даже самая тщедушная рептилия без труда пронзит зубами мою кожу при такой защите. Однако, прежде чем я успел сообщить об этом своим спутникам, мы уже очутились на краю рва. При свете лампы он показался мне удивительно похожим на просторную могилу. Описание моего молодого приятеля было достаточно верным, он забыл только уточнить, что сухие земляные стенки рва испещрены дырами и щелями, в которых могло укрыться несметное множество рептилий. Я наклонился над краем ямы, и услужливые руки опустили фонарь на веревочке вниз, чтобы я мог оценить обстановку и попытаться определить змей. До этой минуты я подбодрял себя надеждой, что бог милостив и мне предстоит потягаться с каким-нибудь безобидным видом, но, когда фонарь повис над дном, надежда эта мигом улетучилась, ибо я увидел, что ров кишит молодыми габонскими гадюками, а эти змеи относятся к самым ядовитым в мире.

Днем габонская гадюка крайне флегматична и поймать ее проще простого, однако ночью, когда змея оживает и выходит на охоту, она способна развить грозную скорость. Молодые обитательницы рва были длиной побольше полуметра, толщиной сантиметров около пяти и явно чувствовали себя весьма бодро. Они резво ползали по кругу, то и дело поднимая стреловидную голову, чтобы обозреть лампу, и очень многообещающе манипулировали длинным языком.

Мне показалось, что всего гадюк восемь, однако их раскраска сливалась с цветом прелой листвы на дне ямы, и я вполне мог посчитать дважды одну и ту же змею. В это мгновение мой приятель тяжело ступил на край рва, обрушив вниз большой ком земли, рептилии дружно подняли головы и громко зашипели. Зрители отпрянули назад, и я решил, что сейчас самое время заявить об изъянах моей одежды. Мактуутл тотчас вызвался одолжить мне свои брюки из плотной саржи и крепкие башмаки. Отпала последняя зацепка. У меня не хватило духу больше возражать, и мы обменялись одеждой, скромно зайдя за куст. Мактуутл был телом покрупнее меня, так что брюки его висели на мне мешком; впрочем, как он справедливо заметил, подвернув внизу штанины, я только лучше защищу от укусов лодыжки…

С тоской в душе приблизился я снова к яме. Болельщики плотным кольцом окружили ров и взволнованно переговаривались. Я обвязался вокруг пояса веревкой (как вскоре выяснилось, скользящим узлом) и полез в яму. Мой спуск отнюдь не походил на воздушные движения театральной феи; стенка рва была далеко не прочной, и, пытаясь упереться ногами, я каждый раз сбрасывал вниз комья земли, чем вызывал недовольное шипение рептилий. А без опоры я болтался в воздухе на веревке, которую постепенно опускали мои спутники, и скользящая петля все больнее врезалась мне в поясницу. Наконец, глянув вниз и убедившись, что до земли осталось всего около метра, я крикнул, чтобы перестали опускать, дескать, мне сперва надо осмотреться и выбрать для приземления место, свободное от змей. Тщательное визуальное исследование показало, что как раз подо мной есть подходящий участок, и я скомандовал «майна!», всей душой надеясь, что мой голос звучит бодро и бесстрашно. Спуск возобновился, и тут одновременно произошли две вещи: во-первых, с одной ноги свалился одолженный мне башмак, во-вторых, фонарь, который никто из нас не сообразил получше накачать, почти совсем потух, так что света от него было не больше, чем от кончика сигары. В ту же секунду моя босая нога коснулась земли, и я ощутил дикий страх, равного которому не испытывал за всю свою жизнь.

Пока я стоял недвижимо, обливаясь холодным потом, фонарь поспешно подняли, накачали и опустили снова. Никогда еще меня не радовало так зрелище простого керосинового фонаря, как в эту минуту.

Дно рва озарилось ярким светом, и я несколько приободрился. Отыскал упавший ботинок, надел и еще больше воспрянул духом. Влажной от пота рукой взялся за палку с рогулей, пошел на ближайшую змею, пригвоздил ее к земле, схватил и сунул в мешок. Все это я проделывал спокойно, ибо процедура поимки проста и вполне безопасна, если только соблюдать необходимую осторожность. Надо точным приемом прижать голову рептилии к земле и крепко взять ее за шею, прежде чем поднимать. Одно меня беспокоило: пока я был занят очередным экземпляром, остальные тревожно метались крутом, и приходилось непрестанно следить за тем, чтобы нечаянно не наступить на змею, очутившуюся сзади тебя. Туловище габонской гадюки покрыто красивым сложным узором из коричневых, серебристых, розовых и светло-желтых пятен, и, как только змеи застывали на месте, рассмотреть их на пестром фоне становилось почти невозможно. Каждый раз, когда я пригвождал какую-нибудь из них к земле, она шипела, будто кипящий чайник, а остальные сочувственно вторили ей. Очень неприятный звук.

Помню страшную минуту, когда я нагнулся за рептилией и вдруг услышал грозное шипение почти над самым ухом. Поднял голову и увидел сантиметрах в тридцати устремленные прямо на меня свирепые серебристые глаза. Путем некоторых сложных манипуляций мне удалось заставить гадюку опустить голову на землю, после чего я пустил в ход рогулю. По чести говоря, змеи боялись меня ничуть не меньше, чем я их, и всячески старались ускользнуть. Лишь после того, как палка прижимала их к земле, они начинали отбиваться и яростно ее атаковали, но зубы с ласкающим мой слух звоном отскакивали от металлической рогули. Правда, одна гадюка оказалась похитрее других: нацелившись на рукоятку, она впилась в дерево с такой силой, что повисла на палке, словно бульдог, и не хотела отпускать даже после того, как я оторвал ее от земли. Я сильно встряхнул палку, гадюка пролетела по воздуху, ударилась о стенку и с яростным шипением приземлилась на дне рва. При моей повторной атаке она уже не стала кусаться, и я без труда присоединил ее к своему улову.

За полчаса, проведенных во рву, я поймал двенадцать габонских гадюк; наверно, там оставались еще экземпляры, но я предпочел не испытывать судьбу через край. Распаренный, грязный, обливающийся потом, сжимая в одной руке мешок с громко шипящими змеями, я был извлечен болельщиками на поверхность.

— Ну что, — торжествующе произнес Мактуутл, пока я переводил дух, — разве я не обещал, что найду для вас интересные экземпляры?

Я молча кивнул, не в силах найти слова. Сел на землю, жадно закурил и попытался усмирить дрожащие руки. Лишь теперь, когда опасность миновала, я до конца осознал, как безрассудно поступил, согласившись спуститься в змеиный ров, и как фантастически мне повезло, что я вышел живым из этой переделки. И я поклялся себе, если кто-нибудь спросит, опасна ли профессия зверолова, отвечать, что опасность этой профессии измеряется степенью вашей глупости.

Отойдя немного, я осмотрелся кругом и обнаружил, что одного из зрителей недостает.

— А где же ваш брат? — спросил я своего ирландского приятеля.

— А-а, он-то, — ответил Мактуутл с легким презрением, — Ему, видите ли, стало невмоготу глядеть на это. Ждет нас там, неподалеку. Вы уж извините его, не выдержал парень. Да и то сказать, страшновато было смотреть, как вы там возитесь со всеми этими гадами.

Себастиан

Не так давно мне довелось провести несколько месяцев в Аргентине; там я и познакомился с Себастианом. Он был по профессии гаучо — это южноамериканский эквивалент североамериканского ковбоя. Подобно ковбоям, гаучо в наши дни становятся редкостью, потому что аргентинские фермы и поместья все больше применяют машины.

Меня привели в Аргентину две причины: во-первых, я намеревался отловить для английских зоопарков представителей местной фауны, во-вторых, хотел заснять зверей на кинопленку в их естественной среде. Один мой друг владел крупным поместьем километрах в ста с лишним от Буэнос-Айреса, в районе, славящемся своей фауной, и, когда он предложил мне погостить там недельку-другую, я с величайшей готовностью принял его приглашение. К сожалению, дела не позволили хозяину составить мне компанию на этот срок, он извинился и сказал, что отвезет меня в поместье и познакомит с людьми, а сам будет вынужден тут же мчаться в город.

На маленьком полустанке меня ожидала двухместная коляска, мы затряслись по пыльному проселку, и мой друг поспешил — заверить меня, что все уже налажено.

— Я приставлю к тебе Себастиана, так что будет полный порядок.

— А кто этот Себастиан? — спросил я.

— Один из моих гаучо, — последовал не очень ясный ответ. — Он знает все, что стоит знать о здешней фауне. В мое отсутствие он будет заправлять хозяйством, так что со всеми делами обращайся к нему.

После того как мы перекусили на веранде главной усадьбы, хозяин предложил познакомить меня с Себастианом, мы оседлали коней и двинулись в путь. Перед нами простиралось мерцающее под лучами солнца море золотистых трав, торчали кущи высоченного чертополоха, где мы скрывались с головой. За полчаса мы добрались до эвкалиптовой рощи, посреди которой белело длинное низкое строение. В пропеченной солнцем пыли лежал огромный престарелый пес; он поднял голову, лениво тявкнул и снова задремал. Мы спешились и привязали коней.

— Этот дом Себастиан сам построил, — сообщил мой друг. — Должно быть, отдыхает где-нибудь там сзади.

Мы обогнули дом и увидели подвешенный к двум стройным деревцам здоровенный гамак, а в гамаке — Себастиана.

В первую минуту он показался мне карликом. Позже я установил, что его рост примерно сто пятьдесят пять сантиметров, но на обширной площади гамака он выглядел буквально лилипутом. Невероятно длинные и сильные руки свисали почти до земля; на фоне интенсивного темного загара белел пушок седых волос. Лица я не видел, оно было закрыто черной шляпой, которая ритмично вздымалась и опускалась в лад редкостно могучему и продолжительному храпу. Мой друг наклонился, взял одну из болтающихся рук Себастиана и, энергично дергая ее, во всю глотку заорал прямо в ухо спящему:

— Себастиан! Себастиан! Проснись, принимай гостей!

Столь громкое приветствие не возымело никакого эффекта, Себастиан продолжал храпеть под шляпой. Мой друг посмотрел на меня и пожал плечами.

— Вот так всегда — как уснет, хоть из пушек стреляй. Берись-ка за вторую руку, стащим его с гамака.

Я взялся за вторую руку Себастиана, и мы посадили его. Черная шляпа скатилась, я увидел круглое, загорелое, пухлое лицо, разделенное на три части золотистыми от никотина лихими усами и белоснежными бровями, которые загибались кверху, будто козлиные рога. Мой друг принялся трясти Себастиана за плечи, громко твердя его имя. Внезапно ниже седых бровей раскрылись сердитые черные глаза и воззрились на нас. Узнав хозяина, гаучо с покаянным воплем вскочил на ноги.

— Сеньор! — закричал он. — Как же я рад вас видеть… Вы уж простите меня, сеньор, вы тут приехали, а я дрыхну, как свинья… ради бога, простите. Я не ждал вас так рано, не то принял бы как полагается.

Мой друг представил меня, Себастиан пожал мне руку, затем повернулся к дому и заорал во всю глотку:

— Мария! Мария!

В ответ на ушераздирающий призыв показалась миловидная женщина лет тридцати, которую Себастиан с нескрываемой гордостью представил как свою жену. После чего сжал мое плечо могучей ручищей и пристально посмотрел на меня.

— Что предпочитаете, кофе или мате, сеньор? — небрежно осведомился он.

К счастью, мой друг успел меня предупредить, что первое впечатление Себастиана о человеке определяется ответом на этот вопрос. На кофе он смотрел с отвращением, почитая его напитком горожан и прочих испорченных представителей рода человеческого. Разумеется, я попросил мате — так называется аргентинский зеленый чай, настоенный на травах. Себастиан гневно уставился на жену.

— Ну? Ты что — не слышала, что сеньор хочет мате? Или гости должны стоять тут и помирать от жажды, пока ты таращишься на них, как сова на солнце?

— Вода уже закипает, — спокойно ответила женщина. — И гости вовсе не обязаны стоять, если ты предложишь им сесть.

— Не смей дерзить мне, женщина! — заорал Себастиан, топорща усы.

— Вы извините его, сеньор, — сказала Мария, нежно улыбаясь своему супругу. — Он всегда так волнуется, когда к нам приходят гости.

Лицо Себастиана уподобилось цветом кирпичу.

— Волнуется? — негодующе воскликнул он. — Волнуется? Кто волнуется? Я спокоен, как дохлая лошадь… прошу, сеньоры, садитесь… надо же, волнуется… сеньор, вы простите мою жену, у нее такая способность к преувеличениям, что, родись она мужчиной, отменно преуспела бы в области политики.

Мы сели в тени деревьев, и Себастиан закурил маленькую зловонную сигару, продолжая добродушно ворчать.

— Черт дернул меня жениться снова, — доверительно сообщил он нам. — Вся беда в том, что мои жены умирают раньше меня. Четыре раза был женат, и каждый раз, когда хоронил покойницу, говорил себе: «Все, Себастиан, довольно». Так нет, не успеешь оглянуться — снова женат! Душа тянет к одиночеству, но плоть слаба, и вся беда в том, что во мне больше плоти, чем души.

Он грустно обозрел свое великолепное брюшко, потом снова поднял на нас глаза, обнажив в широкой обезоруживающей улыбке светлые десны, где сохранилось всего лишь два сточенных зуба.

— Видно, никогда уже не избавиться мне от своей слабости, сеньор… да ведь мужчина без жены все равно что корова без вымени.

Мария принесла мате, и кастрюлька пошла по кругу. Пока мы поочередно тянули напиток через тонкую серебряную трубку, мой друг объяснил Себастиану, в чем состояла цель моего приезда. Гаучо внимал с большим интересом; услышав, что, возможно, понадобится снять несколько кадров с его участием, он пригладил усы и хитро глянул на супругу.

— Слыхала? — произнес он. — Меня будут показывать в кино. Так что ты уж укороти свой язычок, душечка, ведь женщины в Англии, как увидят меня на экране, гуртом ринутся сюда, драку из-за меня устроят.

— Как же, как же, — отпарировала жена. — Небось, такого добра и там хоть отбавляй.

Себастиан испепелил ее взглядом, потом обратился ко мне.

— Не беспокойтесь, сеньор. Я сделаю все, чтобы помочь вам в работе. Все, что вы пожелаете.

И он сдержал свое слово. Вечером мой друг отбыл в Буэнос-Айрес, а я остался в его поместье на две недели, и все это время Себастиан почти не отходил от меня. Наделенный неистощимой энергией и пламенным темпераментом, он быстро взял бразды правления в свои руки. Мне достаточно было слово сказать, и он тотчас все выполнял. Чем труднее и необычнее были мои задания, тем с большей радостью он за них брался. Никто не мог сравниться с ним в умении заставлять трудиться пеонов и наемных рабочих, причем добивался он этого, как ни странно, не уговорами и умасливанием, а тем, что бранил и поддразнивал их, пересыпая речь такими роскошными эпитетами, что люди вместо того, чтобы злиться, корчились от смеха и работали за милую Душу.

— Нет, вы посмотрите, — ехидно орал он, — вы только посмотрите на них… двигаются, точно улитки на птичьем клею… диву даюсь, как ваши лошаденки не ударяются в панику, когда вы скачете галопом, ведь даже мне слышно, с каким стуком ваши глазные яблоки перекатываются в пустых черепах… да сложи вместе все ваши мозги, и то не хватит клопу на обед…

После чего пеоны, давясь от хохота, трудились с удвоенной энергией.

Конечно, им нравился его острый язык, но, главное, каждый знал, что Себастиан сам справится с любой работой, никого не заставит выполнять непосильное задание. Пеоны так и говорили о каком-нибудь совсем уж невозможном деле: «Это даже и Себастиану не под силу». Верхом на своем рослом вороном, в красно-синем пончо, облегающем плечи живописными складками, Себастиан выглядел весьма внушительно. Пустит коня галопом и рассекает воздух свистящим лассо, показывая мне разные способы заарканивать бычков. Таких способов шесть, и Себастиан всеми владел одинаково ловко. Казалось, чем скорее скачет конь и чем больше неровностей на земле, тем точнее броски. Как будто бычков магнитом притягивало к канату, и Себастиан просто не мог промахнуться.

Если Себастиан мастерски владел арканом, то кнутом он буквально творил чудеса. На короткую рукоятку был насажен длинный тонкий ремень, и он никогда не расставался с этим грозным оружием. На моих глазах Себастиан, выхватив кнут из-за пояса, на полном скаку одним хлестким ударом аккуратненько срезал головку чертополоха. Выбить сигарету изо рта человека было для него пустячным делом. Мне рассказали прошлогодний случай, как один заезжий гость усомнился в искусстве Себастиана, и тот ответил тем, что распорол ему кнутом рубаху на спине, не коснувшись кожи. Но хотя Себастиан предпочитал послушный ему кнут другим видам оружия, он достаточно искусно владел также ножом и топориком. С десяти шагов рассекал топором спичечный коробок на две части. Да, с таким человеком, как говорится, лучше не вздорить…

Нередко мы с Себастианом отправлялись на охоту поздно вечером, когда выходят из нор ночные животные. Захватив фонари, мы покидали поместье сразу после наступления сумерек и возвращались в полночь, а то и в два часа ночи почти всегда с двумя-тремя представителями того или иного вида фауны. В ночной охоте нам помогал любимый пес Себастиана, престарелое существо неопределенной породы, со стесанными до корней зубами. Охотник он был идеальный — ведь даже схватив какого-нибудь зверька, пес не мог его повредить, поскольку зубов-то не было. Но чаще всего он, выследив добычу, сторожил ее и подзывал нас отрывистым тявканьем.

Как раз во время ночной охоты я воочию смог убедиться, какой могучей силой наделен Себастиан. Пес выследил броненосца, преследовал его несколько сот метров и загнал в нору. В охоте участвовали трое: Себастиан, один из пеонов и я. Мы с пеоном намного опередили коротышку гаучо, который в беге был не очень силен. К норе мы подбежали в ту самую минуту, когда броненосец успел наполовину скрыться в ней. Бросившись на землю, я ухватил добычу за хвост, пеон — за задние ноги. Но броненосец зарылся в стенки норы своими длинными передними когтями, и, сколько мы ни дергали и ни тянули, стронуть его было невозможно, словно он врос в цемент. Неожиданно зверь сильно рванулся вперед, и пеон впопыхах выпустил его ноги. Броненосец удвоил свои усилия, я почувствовал, как его хвост выскальзывает у меня из пальцев. Тут, тяжело дыша, на помощь к нам подоспел Себастиан. Оттолкнул меня в сторону, взялся за хвост броненосца, хорошенько уперся ногами и дернул. Нас обдало комьями земли, и броненосец выскочил из норы, словно пробка из бутылки. Одним-единственным рывком Себастиан сделал то, чего мы не могли добиться вдвоем.

К числу животных, которых я намеревался снять на кинопленку, принадлежал нанду. Этот южноамериканский страус, как и его африканский родич, бегает что твой рысак. Мне хотелось заснять старинный способ охоты — верхом на лошадях и с применением болеодора. Речь идет о разветвляющейся веревке, к трем концам которой привязано по деревянному шару. Раскрутив ее над головой, охотник бросает шары, они обматываются вокруг ног птицы, и она падает на землю. Себастиан взял на себя организацию охоты; весь последний день моего пребывания в поместье ушел на съемки. Предполагалось участие почти всех пеонов, и они явились утром в своих лучших одеждах, явно стремясь перещеголять друг друга. Сидя верхом, Себастиан мрачно обозревал их.

— Нет, Вы только посмотрите на них, сеньор! — Он презрительно сплюнул. — Вырядились, взбудоражены, а все потому, что мечтают увидеть свои физиономии на киноэкране. Тошно глядеть на них.

Тем не менее я заметил, что перед началом съемок Себастиан старательно расчесал свои усы.

Как я уже говорил, мы целый день парились под жарким солнцем, и к вечеру, когда были сняты последние кадры, все думали только об отдыхе. Все, кроме Себастиана: он выглядел свежим, как огурчик. На пути обратно к дому он предупредил меня, что назначил на сегодняшний вечер прощальный праздник в мою честь. Приглашены абсолютно все, будет много вина, много песен и танцев. Его глаза сияли предвкушением. Пришлось принять приглашение, у меня язык не поворачивался сказать ему, что я смертельно устал и не чаю, как бы скорее завалиться спать.

Празднество происходило в просторной задымленной кухне, при свете полудюжины мерцающих масляных ламп. Оркестр составляли три на редкость пылких гитариста. Надо ли говорить, что душой вечера был Себастиан. Он пил больше всех, оставаясь трезвым; он исполнял соло на гитаре; он пел всевозможные песни, от непристойных до трогательных, и ел за милую душу. А главное, он плясал, исполняя буйные танцы гаучо с их мудреными па и лихими прыжками, — плясал так, что дрожали потолочные балки, а шпоры сапог высекали искры из каменного пола.

В разгар веселья появился мой друг, который приехал из Буэнос-Айреса, чтобы отвезти меня в город. Он присоединился к празднеству, мы сели в уголке и, потягивая вино, смотрели, как Себастиан отплясывает под одобрительные возгласы и аплодисменты пеонов.

— Фантастическая энергия, — не выдержал я. — Ведь он сегодня потрудился больше любого из нас, а теперь еще и всех переплясал.

— Что значит жить в пампе! — отозвался мой друг. — А вообще-то для своего возраста он и в самом деле феномен, согласен?

— В каком это смысле? — осторожно спросил я. — Сколько ему лет?

Друг удивленно воззрился на меня:

— Разве ты не знал? Через два месяца Себастиану исполнится девяносто пять.

--

Gerald Durrell, "Encounters with Animals" (1958)

Перевод: Лев Львович Жданов

Иллюстрации Ральфа Томпсона

По всему свету. Поймайте мне колобуса, М.: Мысль, 1980