Онлайн чтение книги Под стягом победным
Глава VI

Дальше детали путешествия стали менее отчетливыми и мешались в голове – до того дня, когда окружающая местность приобрела неестественную предгрозовую четкость. Оглядываясь на предыдущие дни, легче всего было вспомнить, что Буш выздоравливал. С той ночи, когда из раны вынули лигатуру, он уверенно шел на поправку. Силы возвращались с быстротой, удивившей бы всякого, не знакомого с его здоровьем и спартанским образом жизни. Вскоре лейтенанта уже не надо было поддерживать под плечи, чтобы напоить, он садился сам.

Эти подробности Хорнблауэр мог при желании вспомнить, но все остальное смешалось в кучу. Он помнил, что долгие часы стоял у окна, и почти все время на голову капал дождь. То были часы глубокого душевного упадка. Позже Хорнблауэр вспоминал их, как выздоравливающий вспоминает канувшие в горячке дни. Трактиры, где они останавливались, и лекари, которые навещали Буша, перепутались в памяти. Он помнил неумолимую череду табличек на почтовых станциях, настойчиво напоминавших, что до Парижа остается все меньше километров: Париж – 525, Париж – 383, Париж – 285; где-то после этого они съехали с государственного тракта № 9 на государственный тракт № 8. Каждый день приближал их к Парижу и смерти, с каждым днем Хорнблауэр все больше впадал в уныние. Иссуар, Клермон-Ферран, Мулэн; он читал названия городов и тут же забывал.

Осень осталась за Пиренеями. Началась зима. Холодные ветры тоскливо раскачивали облетевшие деревья, поля лежали бурые и безлюдные. По ночам Хорнблауэра мучили кошмары, которых он не мог вспомнить по утрам, дни он проводил, стоя у окна и вперив невидящий взгляд в скучные, мокрые от дождя равнины. Казалось, он провел годы в спертом, пахнущем кожей воздухе, под стук конских подков, постоянно видя краем глаза Кайяра с эскортом чуть позади кареты.

В один из самых тоскливых вечеров его не вывела из оцепенения даже неожиданная остановка, которая вполне могла бы развеять дорожную арестантскую скуку. Хорнблауэр тупо наблюдал, как Кайяр проехал вперед узнать причину задержки, так же тупо понял из разговора, что одна лошадь потеряла подкову и захромала. Он отрешенно смотрел, как распрягают несчастную лошадь, без любопытства слушал, как проезжий торговец на вьючном муле отвечает Кайяру на вопрос о ближайшей кузнице. Два жандарма черепашьим шагом двинулись по боковой дороге, ведя охромевшую лошадь в поводу, запряженная тройкой карета двинулась к Парижу.

Ехала она медленно. До того им редко случалось путешествовать в темноте, но теперь ночь грозила застигнуть их далеко от города. Буш и Браун оживленно обсуждали это экстраординарное происшествие – Хорнблауэр слышал их шуточки, но не воспринимал умом, как живущий у водопада человек не замечает шума воды. Тьма сгущалась, хотя было еще совсем не поздно. Небо заволокли черные тучи, ветер угрожающе шумел в облетевших кронах.

Даже безразличный ко всему Хорнблауэр это приметил, а вскоре обнаружил и другое: бьющий в лицо дождь сменился серой крупой, а затем и снегом; большие снежинки холодили ему губы, и он потрогал их языком. Жандарм зажег фонарь на козлах; снег на его плаще тускло искрился в темноте. Копыта стучали приглушеннее, колеса скользили почти беззвучно, карета двигалась все медленнее, увязая в снегу. Кучер безжалостно нахлестывал усталых лошадей – ветер дул им прямо в морду, они то и дело норовили уклониться с пути.

Хорнблауэр обернулся к подчиненным – сквозь переднее окошко проникало совсем немного света от фонаря, так что он еле различал, где они есть. Буш лежал, укрытый одеялами, Браун кутался в плащ, и Хорнблауэр вдруг понял, что очень холодно. Он молча закрыл окно, оставшись в пахнущем кожей тесном пространстве. Он не заметил, когда отпустило оцепенение.

– Храни Господь тех, кто в море в такую ночь, – сказал он бодро.

В темноте его спутники рассмеялись. По их смеху он понял, что они заметили его уныние, жалели его эти несколько дней и теперь радуются первым признакам выздоровления. Интересно, чего они от него ждут? В отличие от него они не знают, что в Париже двоих должны расстрелять. Что толку ломать себе голову, если их стерегут Кайяр и шесть жандармов? Если Буш – беспомощный калека, разве им убежать? Они не знают, что мысль оставить Буша и бежать вдвоем Хорнблауэр отмел с порога. Положим даже, это бы ему удалось. Что ж, он вернется в Англию и объявит, мол, лейтенанта я бросил на верную смерть? Как на это посмотрят? Может быть, посочувствуют, пожалеют, поймут – нет, лучше пусть его расстреляют рядом с Бушем, пусть он никогда больше не увидит леди Барбару, не увидит новорожденного. И лучше провести оставшиеся дни в апатии, чем изводиться несбыточными планами. И все же перемена погоды его раззадорила. Он смеялся и болтал, чего не было с ним после Безьера.

Карета ползла во тьме, ветер ревел. На окна налип мокрый снег и не таял – слишком холодно было внутри. Не раз и не два карета останавливалась, и Хорнблауэр, высунувшись наружу, видел, как кучер и жандарм очищают конские копыта от смерзшегося снега.

– Если до ближайшей почтовой станции больше двух миль, – объявил он, опускаясь на сиденье, – мы доберемся до нее через неделю.

Теперь они, судя по всему, въехали на горку, лошади пошли быстрее, почти побежали, карету мотало из стороны в сторону. Вдруг снаружи донеслись яростные крики:

– Эй! Стой! Тпру!

Карета развернулась и встала, опасно наклонясь на бок. Хорнблауэр бросился к окну и выглянул. Карета остановилась на самом берегу реки: прямо под колесами струилась черная вода. В двух ярдах от Хорнблауэра моталась привязанная к колышку лодка. Другой берег терялся в темноте. Жандарм бежал к лошадям, чтобы взять их под уздцы; они пятились и фыркали, напуганные близостью воды.

Где-то в темноте карета свернула с тракта на проселочную дорогу, кучер еле-еле успел натянуть поводья, не то бы они свалились в реку. Кайяр сидел на лошади и злопыхал.

– Ну кучер, ну мастер. Что б тебе заехать прямо в реку – избавить меня от необходимости писать на тебя докладную. Эй, чего стоите? Хотите здесь ночевать? Вытаскивайте карету на дорогу, болваны.

Снег валил, снежные хлопья с шипением таяли на горячих фонарях. Кучер успокоил лошадей, жандармы отошли в сторону, щелкнул бич. Лошади дернулись, оступаясь, нащупывая копытами опору, карета задрожала, но не тронулась с места.

– Эй! – заорал Кайяр. – Сержант и ты, Пеллатон, берите лошадей. Остальные, толкайте колеса. Ну, разом! Толкай! Толкай!

Карета проехала ярд и опять встала. Кайяр ругался на чем свет стоит.

– Если бы господа вышли из кареты и помогли, – предложил жандарм, – может, мы бы ее и сдвинули.

– Пусть помогут, если не хотят ночевать в снегу, – отвечал Кайяр, не снисходя до того, чтобы лично обратиться к Хорнблауэру. Тот сперва решил было, что пошлет Кайяра ко всем чертям – это было бы приятно. С другой стороны, он не хотел ради мелочного удовлетворения обрекать Буша на ночевку в холодной карете.

– Идем, Браун, – сказал он, проглатывая обиду, открыл дверцу и выпрыгнул на снег.

Теперь карета стала легче, и на спицы давили пять человек, но сдвинуть все равно не могли. На крутой берег намело снега, усталые лошади беспомощно барахтались.

– Черт, что за калеки! – орал Кайяр. – Кучер, сколько до Невера?

– Шесть километров, сударь.

– То есть, по-твоему, шесть. Десять минут назад ты был уверен, что едешь по тракту. Сержант, скачите в Невер за помощью. Найдите мэра. Именем императора приведите сюда всех здоровых мужчин. Рамель, поезжай с сержантом до тракта, там останешься и будешь ждать, иначе они нас не найдут. Скачите, сержант, чего вы ждете? Остальные, привяжите лошадей. Накройте им спины своими плащами. Согреетесь, разгребая с берега снег. Кучер, слезай с козел и помоги им.

Темень сгустилась. В двух ярдах от горящего фонаря было не видно ни зги, ветер оглушительно свистел, заглушая возню жандармов, которые разгребали снег чуть поодаль. Чтобы согреться, Хорнблауэр притоптывал и хлопал себя руками. Однако снег и холодный ветер бодрили, в карету лезть не хотелось. Он в очередной раз взмахнул руками, когда в голове блеснула идея. Он замер с поднятыми руками, потом из нелепого страха, что мысли его прочтут, принялся притоптывать и охлопываться еще более ожесточенно. К лицу прихлынула горячая кровь, как всего, когда он продумывал смелое решение – когда сражался с «Нативидадом» или буксировал «Плутон» в шторм у мыса Креус.

Чтобы бежать, нужен способ тащить беспомощного калеку. Теперь в двадцати футах от них качалось на воде идеальное средство передвижения – привязанная к колышку лодка. В такую ночь легко сбиться с пути – но только не на реке, достаточно отталкиваться от берегов, и течение понесет их быстрее скачущей лошади. Несмотря на это, план был совершенно отчаянным. Сколько дней они пробудут во Франции на свободе, двое здоровых мужчин и один безногий? Они замерзнут, умрут от голода, утонут, наконец. Однако это шанс, иначе им расстрела не избежать. С интересом Хорнблауэр отметил, что теперь, когда он принял решение, горячка пошла на убыль. Он сообразил, что лицо его сведено грозной решимостью, ему стало смешно, и он снова улыбнулся. В качестве героя он всегда казался себе немного комичным.

Браун топтался возле кареты. Хорнблауэр заговорил, стараясь, чтобы голос его звучал тихо и обыденно.

– Мы убежим в этой лодке, Браун, – сказал он.

– Есть, сэр, – отвечал Браун таким тоном, словно Хорнблауэр пожаловался на холод, и повернулся к почти невидимому Кайяру – тот мерил шагами снег за каретой.

– Надо заткнуть ему рот, – сказал Хорнблауэр.

– Есть, сэр. – Браун секунду помедлил. – Лучше, если это сделаю я, сэр.

– Очень хорошо.

– Сейчас, сэр?

– Да.

Браун сделал два шага к ничего не подозревающему Кайяру.

– Эй, – позвал он. – Эй!

Кайяр повернулся и тут же получил мощный удар в челюсть, удар, в который Браун вложил все свои четырнадцать стоунов веса. Кайяр упал на снег, Браун, как тигр, напрыгнул на него сверху, Хорнблауэр был уже рядом.

– Завяжи его в плащ, – приказал Хорнблауэр. – Держи за горло, пока я расстегну пуговицы. Жди. Вот лента. Замотай пока голову.

Лента Почетного легиона несколько раз обвила голову несчастного. Браун перевернул извивающееся тело и, прижимая коленом загривок, связал Кайяру руки шейным платком. Носовой платок Хорнблауэра стянул тугим узлом лодыжки. Согнув тело вдвое, они обмотали его плащом и связали перевязью. Буш, лежа на носилках в темноте, услышал, что дверца открылась и на пол плюхнулось что-то тяжелое.

– Мистер Буш, – сказал Хорнблауэр – формальное «мистер» пришло само собой, как только он начал действовать. – Мы бежим в лодке.

– Удачи, сэр, – сказал Буш.

– Вы отправляетесь с нами. Браун, берись за этот край. Подымай. Право руля. Так держать.

Буш вместе с носилками оказался снаружи. Его несли к реке.

– Подтащи лодку, – командовал Хорнблауэр. – Обрежь трос. Ну, Буш, дайте я закутаю вас в одеяло. Вот мой плащ, накройтесь им. Делайте, что приказано, мистер Буш. Берись с другого края, Браун. Клади на кормовое сиденье. Опускай. Садись на переднюю банку. Весла. Хорошо. Отваливай. Весла на воду.

С зарождения идеи прошло шесть минут. Теперь они, свободные, несутся по черной реке, а связанный Кайяр с кляпом во рту валяется на дне кареты. На какую-то секунду Хорнблауэр задумался, не задохнется ли Кайяр прежде, чем его обнаружат, и тут же понял, что ему это безразлично. Личные адъютанты Бонапарта, в особенности если они – полковники жандармерии, должны знать, что их грязная работа сопряжена с определенным риском. Хорнблауэру и без Кайяра было о чем подумать.

– Суши весла, – сказал он Брауну. – Пусть плывет по течению.

Было темно, хоть глаз выколи – с кормовой банки Хорнблауэр не различал даже поверхность воды. Кстати, он не знает, что это за река. Но все реки впадают в море! Море! При воспоминании о свежем бризе и кренящейся палубе Хорнблауэра охватила жгучая ностальгия, и он заерзал на банке. В Средиземное или в Атлантическое, неизвестно, но если очень повезет, река вынесет их в море, а моря принадлежат Англии. Он доберется до дома, живой, свободный, он увидит леди Барбару, Марию, ребенка.