Онлайн чтение книги Подлинная история А-кью
VII. Революция

На четырнадцатый день девятого месяца в третий год правления Сюань-туна[62]4 ноября 1911 г. по европейскому летосчислению. В этот день республиканская армия заняла город Ханчжоу, и на родине Лу Синя в городе Шаосине также была провозглашена победа революции. – в тот самый день, когда А-кью продал свой кошелек Чжао Бай-яню, – к пристани у поместья Чжао причалила большая джонка под черным навесом. Джонка приплыла в полном мраке после полуночи, когда в деревне все крепко спали, и об этом никто не узнал. Ушла джонка перед рассветом, и тут ее кое-кто заметил, а любители новостей сумели разведать, что это джонка самого господина цзюйжэня.

Появление джонки заронило тревогу в сердца вэйчжуанцев, и еще до полудня все заколебались, В доме Чжао тайну сохраняли строго, но в чайной и в кабачке уже заговорили о том, что революционеры вступили в город, а господин цзюйжэнь оттуда сбежал, чтобы найти пристанище в Вэйчжуане. Одна только тетушка Цзоу Седьмая отрицала это, говоря, что в джонке господин цзюйжэнь прислал на хранение всего лишь несколько старых сундуков, но почтенный Чжао вернул их обратно. Она, вероятно, была права, ведь, будучи самой близкой соседкой Чжао, она все видела и все слышала лучше других. Господин цзюйжэнь и почтенный Чжао прежде терпеть не могли друг друга и теперь не сочувствовали друг другу в беде.

Однако слухи разрастались. Поговаривали, что хотя господин цзюйжэнь сам и не приезжал, но будто прислал длинное письмо, в котором предлагал покончить с раздорами и перейти к дружбе; а почтенный Чжао, рассудив, решил будто, что в этом нет ничего дурного. Говорили, что он оставил у себя сундуки и спрятал их под кровать своей супруги. О революционерах же некоторые сообщали, будто они в ту ночь захватили город, и в знак траура по императору Чун-чжэну надели белые панцири и белые шлемы.[63]В Китае белый цвет – цвет траура: Чун-чжэн – девиз, под которым в 1628–1644 гг. правил Сыцзун, последний император династии Мин, свергнутой маньчжурами. В период господства маньчжурской династии Цин крестьянские восстания нередко проходили под лозунгом: «Долой Цин, восстановим Мин»; часть крестьян воспринимала революцию 1911 г. как месть маньчжурам за свергнутого ими императора Чун-чягана.

До слуха А-кью еще раньше дошло слово «революционеры», а в этом году он собственными глазами видел, как их казнили. Правда, у него откуда-то взялось представление о том, что революционеры – то же самое, что мятежники, а мятежники были ему не по нутру, и поэтому он «глубоко их ненавидел и презирал». Но когда этих революционеров так неожиданно испугался известный во всей округе господин цзюйжэнь, к ним неизбежно потянулась душа А-кью. Еще больше радости ему доставила паника, охватившая всех мужчин и женщин Вэйчжуана.

«Революция – тоже неплохо… – думал он. – Лишить бы жизни всех этих проклятых… мать их!.. Я и сам не прочь переметнуться к революционерам!»

В последнее время А-кью здорово поиздержался, и в нем бродило недовольство. Выпив в полдень две чарки вина на пустой желудок, он сразу захмелел. Он шел, ощущая удивительную легкость во всем теле, и о чем-то думал. Вдруг он вообразил себя революционером, а всех жителей Вэйчжуана – своими пленниками и, не сдержав радости, закричал:

– Мятеж! Мятеж!

Вэйчжуанцы в страхе смотрели на него. Таких жалких глаз А-кью еще не видел, и ему стало так приятно, словно он в жару выпил ледяной воды. Еще больше воодушевившись, он шагал по улице и орал:

– Хорошо!.. Что захочу, то и будет! Какая мне понравится – та и будет! Тра-та-та! Не стану каяться!.. Напившись, казнил по ошибке младшего брата Чжэна… Вот досада! Тра-та-та!.. «В руке держу стальную плеть, хочу тебя сразить!..»

Двое мужчин из семьи Чжао с двумя своими близкими родственниками у ворот своего дома тоже рассуждали о революции.

Не заметив их, А-кью прошел мимо, задрав голову и горланя:

– Тра-та-та…

– Почтенный А-кью, – тихонько окликнул его, с опаской подходя, почтенный Чжао.

– Тра-та… – А-кью и подумать не мог, что это его назвали «почтенным», и, решив, что он ослышался, прошел мимо, продолжая кричать.

– Почтенный А-кыо!

– Не раскаюсь…

– А-кью! – Сюцаю пришлось окликнуть его просто по имени.

А-кью остановился и, обернувшись, спросил:

– Что?

– Почтенный А-кью! Теперь вы, – у почтенного Чжао не хватало слов, – вы теперь… разбогатели?

– Разбогател? Конечно! Что захочу, то и будет.

– Старший брат А-кью… ведь для таких, как мы, бедных друзей, неважно, если… – со страхом заговорил Чжао Бай-янь, видимо, пытаясь выведать намерения революционной партии.

– Бедные друзья? Денег-то у тебя побольше, чем у меня, – ответил А-кью и пошел дальше.

Все у ворот разочарованно замолчали. Потом Чжао-отец с сыном вошли в дом и совещались до тех пор, пока в доме не зажгли лампу.

А Чжао Бай-янь, вернувшись домой, вытащил из-за пояса кошелек и велел жене спрятать его на самое дно сундука.

А-кыо же весь день носился, не чуя ног под собой, и, лишь протрезвившись, вернулся в храм Бога земли. В отот вечер и старик-сторож оказался необычно приветливым и даже предложил А-кыо чаю. А-кыо спросил у него пару лепешек, а проглотив их, потребовал и свечу в четверть фунта весом с подсвечником. Он зажег свечу и улегся один в своей каморке. Насколько все казалось ему новым и радостным, он не сумел бы высказать. Свеча горела, будто фонари в новогоднюю ночь, пламя прыгало, как и мысли А-кыо.

«Мятеж? Интересно… Придут революционеры рядами, в белых шлемах и белых панцирях… в руках у них стальные мечи и стальные плети, бомбы, заморские пушки, трезубцы, пики с крюками. Они подойдут к храму и позовут: „Идем с нами, А-кыо! Идем с нами!“ И он пойдет… Вот когда можно будет посмеяться над вэйчжуанцами. Все мужчины и женщины толпой станут на колени и начнут молить: «Пощади, А-кыо!«Но кто их будет слушать! Первым делом надо уничтожить Маленького Дэна и почтенного Чжао, а еще сюцая с Поддельным заморским чертом… Кого же оставить в живых? Пожалуй, Бородатого Вана… Впрочем, и его жалеть нечего…

А вещи? Прямо пойти и открыть сундуки!.. Драгоценности, деньги, заморские ткани… Перетащить в храм сначала кровать жены сюцая, отличную кровать нинбоского образца,[64]Мебель, изготовляемая мастерами города Нинбо в провинции Чжэцзян, считается лучшей в Китае потом столы и стулья из дома Цяня… можно и от Чжао!.. Сам он и пальцем не шевельнет – пусть все перетащит Маленький Дэн, да попроворнее, не то получит оплеуху…

Сестра Чжао Сы-чэна – уродина… А вот дочка тетушки Цзоу Седьмой… подрастет – тогда и поговорим! Жена Поддельного заморского черта? Тьфу, дрянь, спит с бескосым мужчиной!.. У жены сюцая – на веке шрам… У-ма что-то давно но видно, куда это она запропастилась?… Жаль, ноги у нее чересчур велики…» Так и не обдумав все до конца. А-кыо захрапел. Свеча весом в четверть фунта успела обгореть лишь на полвершка и теперь освещала ровным красным пламенем его открытый рот.

– Хо-хо! – вдруг вскрикнул А-кью и, приподнявшись, быстро посмотрел по сторонам. Но, увидев горящую свечу, снова лег и уснул.

На другой день А-кью встал очень поздно. Выйдя на улицу, он увидел, что вокруг ничего не изменилось. В желудке у него по-прежнему было пусто. Попытался что-то придумать, но безуспешно. Потом вдруг, то ли с умыслом, то ли просто так, зашагал к обители «Спокойствие и Очищение».

У монастыря с его белой стеной и черными лакированными воротами царила такая же тишина, как и в прошлый раз, весною. Подумав, А-кью подошел к воротам и постучал. Залаял пес. Тогда А-кью быстро собрал обломки кирпича и стал стучать сильнее. И лишь когда черный лак покрылся царапинами, за воротами послышались шаги.

Зажав в руке кирпич и расставив ноги, А-кью приготовился к сражению с большим черным псом, но пес не выскочил. Сквозь приоткрывшиеся ворота А-кью увидел старую монахиню.

– Ты зачем опять пришел? – испуганно спросила она.

– Теперь революция… ты знаешь? – пробормотал А-кью.

– Революция! У нас уже совершили революцию… Что еще вы хотите здесь изменить? – Глаза у монахини покраснели.

– Как так? – удивился А-кью.

– Разве ты не знаешь, что к нам уже приходили и все изменили?

– Кто приходил? – Он еще больше удивился.

– Сюцай с Поддельным заморским чертом.

От неожиданности А-кью опешил, монахиня же, заметив, что пыл его несколько поостыл, быстро захлопнула ворота. А-кью снова налег па ворота, но они не поддавались, постучал – никто не отозвался.

Все события, как оказалось, произошли здесь еще утром. Сюцай был в курсе всех новостей и, проведав, что революционеры ночью заняли город, поспешил закрутить на макушке косу и спозаранку отправился к заморскому черту – Цяню. Прежде они не ладили, но с наступлением эпохи «всеобщего обновления»[65] «…с наступлением эпохи „всеобщего обновления“ – слова из конфуцианской канонической книга «Шуцзин» («Книга преданий»). быстро поняли друг друга, приспособились и договорились заняться революцией сообща.

Они долго думали и, наконец, сообразили, что в первую очередь надо уничтожить драконову таблицу с надписью: «Десять тысяч лет и еще десять тысяч по десять тысяч лет императору!», хранившуюся в обители «Спокойствие и Очищение». И тут же отправились в монастырь совершать революцию.

Вздумавшую было сопротивляться и протестовать старую монахиню они сочли маньчжурским правительством и порядком поколотили. Придя в себя после их ухода, она увидела на полу сломанную драконову таблицу, а также обнаружила, что исчезла бронзовая курильница времен Сюань-дэ,[66] Сюанъ-дэ («Всеобъемлющая добродетель») – девиз правления, под которым в 1426–1435 гг. правил минский император Сюань-цзун. стоявшая перед алтарем богини Гуанинь.

Обо всем этом А-кью узнал слишком поздно. Он очень жалел, что проспал, и возмущался тем, что его не позвали.

«Неужели, – думал он, – они еще не знают, что я решил переметнуться к революционерам?»