Онлайн чтение книги Поезд
Глава вторая

1

Свиридов поднимался по эскалатору станции метро «Лермонтовская». До начала коллегии оставалось не более часа. А он рассчитывал побывать в нескольких нужных отделах, условился по телефону еще в Северограде. Правда, в день коллегии разговоры комкались, но кое-что решить он успеет.

Толпа запрудила тротуар перед входом в метро, самое горячее утреннее время. Крепкие дубовые двери были распахнуты, затягивая бесконечную людскую массу, подобно гигантской воронке. Часы пик! Непосвященному и невдомек, какими сложностями оборачиваются для железной дороги такие вот «пиковые» ситуации. Взять, к примеру, конец августа, когда после летних каникул собираются студенты и школьники. И всем надо к первому. Вагонный парк выталкивает в маршрут все ресурсы. Но это еще игрушки в сравнении с тем, что происходит в зимние каникулы в январе, когда в самые морозы приходится на десять дней поднимать вагонный резерв страны. Оборудовать, созывать проводников-сезонников, а среди них всякие попадаются люди. Сколько жалоб падает на это время! Представили бы эти жалобщики ту работу, которую надо проделать ради десяти дней января, когда вагоны примерзают к рельсам. А если бы начинать каникулы не разом с первого января? Растянуть бы их дней на пять, облегчить судьбу железной дороги? Всем была бы польза. Не говоря о том, что вагоны не стояли бы без толку десять дней в ожидании возвращения домой отдохнувшей ребятни, а работали бы с перекрытием. Тогда и пишите свои жалобы, если что не так! Нет, только наступит первое января – поднимаются всем миром. Попробуй тут, управься… Вот какие мысли обычно овладевают железнодорожником при виде людской лавины в часы пик…

Свиридов вышел на площадь и направился к переходу, что широкой тельняшкой сушился на сером асфальте Садового кольца. Еще на середине перехода он приметил, как у подъезда министерства остановился черный лимузин. Из салона вышел заместитель министра, хлопнул дверцей, но в подъезд не вошел, а так и стоял, чего-то дожидаясь.

– Тебя жду, Алексей Платонович, – произнес заместитель министра навстречу Свиридову. – Подъезжаю, гляжу, ты вроде спешишь.

– Я, Сергей Сергеевич, – Свиридов пожал протянутую руку. – Собрался навестить кое-кого до коллегии.

Заместитель министра взял Свиридова под руку, отвел в сторону, к сырой с ночи стене здания. Его форменная фуражка едва дотягивалась Свиридову до подбородка. Из-под лакового козырька фуражки поглядывали по-утреннему оттаявшие глаза.

– Ты что же, Алексей Платонович, вчера отчебучил у банкиров, а? – Заместитель министра не отпускал руки Свиридова.

– Что, уже известно?

– А ты думал! Тут же позвонили: что, мол, это за архаровец на Североградской командует?

– Так и сказали? – засомневался Свиридов.

– Ну не совсем так. Но смысл… Отдубасил, понимаешь, начальника отдела, – засмеялся заместитель министра.

– Отдубасил, – хмыкнул Свиридов. – Только и было, что тряхнул его за ворот.

– Этого мало? Ну и орел! Как же это случилось? Ты уж не таи, выкладывай как на духу.

Свиридов отвернулся в сторону, точно нашаливший школьник. И молчал.

– Может, зайдем в здание? Что мы здесь стоим? – вздохнул он.

– Нет, ты тут доложи. Там для твоего озорства у меня времени не будет. Говори, не таись.

Свиридов принялся рассказывать… Приехал он со своими помощниками вчера в Стройбанк. Надо было заручиться их поддержкой в восстановлении забытых еще с войны третьих путей на подходе к Северограду. Необходимость этих работ доказана. Дорог был каждый день, и Свиридов решил строить частями, по мере готовности проекта… Всех он сумел убедить. Сам приезжал в организации и не покидал кабинетов, пока не заручался поддержкой. Дело доходило до курьезов. Один из его помощников, узнав о «слабости» директора проектного института, приехал на прием со знаменитой на всю страну эстрадной певицей, в присутствии которой и сдался строптивый директор-меломан. Вот она жизнь! И не поверишь, если услышишь… Постепенно Свиридову покорился и Дорстройтрест, управляющий которого согласился вести работы, но на особых условиях: путевое хозяйство наладит служба пути управления дороги, всю энергетику оборудует служба электрификации. Ну и хитрец! За одну реконструкцию полотна будет все лавры собирать! Но Свиридов согласился, не до славы ему. Выхода не было – первый квартал на исходе, а тут такие предстоят работы. Надо начинать, надо начинать! Нельзя медлить и часа. Это понимали в Министерстве, изыскивали всяческие лазейки. И шпалами помогли, и рельсы нашли… Все бы ладно, только встал на пути Стройбанк. Уперлись – ни в какую! «Год начался, по всем работам титулы закрыты, нет лишних денег. Планируйте на будущий год, если еще успеете…» С одним из финансистов и схлестнулся вчера Свиридов. Началось все в кабинете заместителя управляющего. Свиридов приехал в банк не один, с помощниками. Привезли для убедительности графики, таблицы, схемы. Было ясно, что без третьего пути Североградской дороге несдобровать, что это не прихоть. Заместитель управляющего поддержал Свиридова. И тут влез этот страж финансовой дисциплины, из транспортного отдела. Принялся нашептывать, нашептывать на ухо заместителю управляющего: и что в Госплане не разобрались, и что это противозаконно… Казенная душа! Все же заместитель управляющего решил: будем финансировать, и баста!

– Ну, а когда мы вышли из кабинета, тот самый хмырь из отдела транспорта… Синицын, что ли? – силился вспомнить Свиридов.

– Синицын, – подтвердил заместитель министра. – Знаю его.

– Так этот Синицын в коридоре обернулся ко мне, сложил дулю и крикнул как ненормальный: «Вот вам деньги! Не подпишу! Авантюристы!» Ну я и не выдержал…

– Вот как?! – удовлетворенно отметил заместитель министра. – И были свидетели? Что он тебе дулю показал.

– Ну! Ребята даже рты пораскрывали.

– И ты, значит, его поставил на место, – определил заместитель министра.

– Да нет, просто попенял, – Свиридов развел руками. – Встряхнул легонечко за лацканочки. Сказал, что он – чиновник, казенная душа. Что если он не подчинится указанию и примется искать блох, чтобы отказать в финансировании, то я его вздую при всех.

– Так и сказал?!

– Не помню дословно, но по смыслу так.

– Да. Вполне современный метод решения деловых вопросов.

– Он уже пожаловался?

– Не он. Нашлись доброхоты. Позвонили мне.

Свиридов хотел спросить, знает ли об этом инциденте министр. Но сдержался. Могло бы не так прозвучать.

– Черт с ним! – проговорил Свиридов. – Пусть раздувает кадило, лишь бы денег дал. И такая козявка, понимаете… Начальство – за, он – против!

– Козявки иной раз погоду и делают, слонами себя мнят… Думаю, теперь он деньги даст, – подытожил заместитель министра. – После скандала не может не дать. Подумают, что со зла мстит… Он тебя в другой раз на крючок насадит.

– В другой раз ладно, – сказал Свиридов. – Мне бы пути построить, кислород дороге вдохнуть. А там пусть казнят, согласен.

Свиридов собирался выступить сразу после докладчика. И в ожидании просматривал бумаги. В основном это были предложения отца и сына Кацетадзе, только приправленные данными последних нескольких месяцев…

«Современный пассажирский поезд, состоящий из восемнадцати вагонов, вмещает около восьмисот пассажиров и по объему услуг равен крупной гостинице, – прочел Свиридов на первой странице, – при этом условия работы в поезде намного сложнее, а обслуживающий персонал во много раз меньше. Покупая билет, пассажир оплачивает и услуги, которые дорога обязана ему предоставить. Однако с уровнем этих услуг пассажир сталкивается непосредственно после начала поездки, исключая тем самым право выбора или отказа от поездки. Поэтому основная масса жалоб падает на качество обслуживания, а не на перевозку как таковую».

Свиридов перелистал несколько страниц. Он вспомнил Аполлона. Их последний разговор по телефону. Конечно, Свиридов мог взять его с собой на коллегию. Но не взял. Почему? Может быть оттого, что не хотел разочаровывать, если сообщение коллегия примет с прохладцей. Или возможно сам до конца не был уверен, что выступит именно с этими предложениями. Точнее – доложит коллегии именно так, как написано на этих страницах, – ведь кое с чем Свиридов был не согласен… Вообще их встреча оставила в душе Свиридова ощущение неловкости. Слишком натянуто держал себя Аполлон. Людям трудно свыкнуться с мыслью, что тот, кого знаешь давно и не замечал в нем каких-либо особенных талантов, – а их, как правило, не замечаешь при тесном общении, – вдруг оказался отмечен благосклонностью судьбы. Свиридов и Елизавете ничего не сказал о встрече с Аполлоном. Елизавету интересовали его отношения с друзьями – большой город без близких людей ее угнетал…

Энергичный голос начальника главка вещал собравшимся железнодорожным командирам о состоянии пассажирских дел. Наступает лето, время больших перевозок…

По хмурому лицу министра чувствовалось, что он с трудом себя сдерживает, чтобы не вмешаться в доклад. И Свиридова сообщение не увлекало. Статистика, цифры, общие положения… Понятное дело – обзорный доклад. Но тем не менее все слишком осторожно. В зале сидели железнодорожные волки, талдычить им, что хорошо известно, дело пустое. Многие из них летели в Москву самолетом чуть ли не двенадцать часов с другого конца России не для того, чтобы выслушивать то, что знакомо. Им дело подавай. Или, на худой конец, хотя бы возможность вслух сказать то, о чем только между собой перешептываются. А услышат громогласно произнесенные с трибуны их собственные думы и решат, что неспроста о них заговорили, тронулся лед, наступил конец изнуряющей душу всяческой кривде. Ради этого и стоило болтаться над облаками, солнышко обгонять…

Чувствовалось, что вот-вот прервут спокойную и рассудочную речь докладчика, хотя несведущему она могла показаться и эмоциональной…

Министр потянулся к микрофону. Разговор он начал сдержанно. Но эта сдержанность была знакома: ветерок перед бурей.

– Год назад в этом зале состоялась коллегия. Были приняты ответственные решения. Со всех концов пошли заверения, что положение с графиком выправляется. А выходит, что у некоторых это просто отписка, обман! Известен закон дороги: поезда должны ходить по расписанию! Поезда по расписанию не идут! И не идут потому, что там мост, там подъем, там ремонт, там темно… Если так, то поезда никогда не будут ходить по расписанию! Да, поезд может опоздать только по причине крушения. Но из-за расхлябанности?! Что же вы делали год? Чем занимались?! Если в ближайшее время не произойдет сдвигов, мы освободим тех руководителей, которые срывают график. И народ скажет, что мы сделали правильно. И вы не вправе будете на нас обижаться, потому что мы поступили честно… Второе! – Министр снял очки, хотел протереть, но передумал. – Год назад также шел обстоятельный разговор об обслуживании людей на вокзалах. Чтобы не было очередей у касс, чтобы не было обмана, волокиты. Почти в десять миллиардов рублей оценивается пассажирское хозяйство. Ради чего? Ради того, чтобы люди стояли в очередях? Проклинали все и вся?! Из-за какой-то ерунды мы не можем организовать работу касс!

В тишине зала прозвучал негромкий голос. Министр, вслушиваясь, наклонил голову. Но не расслышал. Кто-то из членов коллегии повторил реплику из зала.

– Верно. Кассиров не хватает, – министр обернулся к столу президиума, остановил взгляд на мужчине средних лет в сером аккуратном костюме – заместителе министра финансов, который тоже принимал участие в работе коллегии. – Кстати, Петр Сазонович… Как-то мы решили привлечь к работам в кассах пенсионеров. В разгар сезона. Профсоюз поддержал, комитет по труду поддержал, кто же против? Минфин! Почему? Дескать, готовится решение. Но нам нужны кассиры сейчас, а не завтра. Кто там у вас, в Минфине, не может понять простую вещь?! Жизнь диктует нам свои условия, а мы хотим вогнать ее в искусственное ложе… Да мы должны просить этого пенсионера, а не строить препятствия. У людей на книжках лежит двести миллиардов рублей. Они могут сказать: «Пошли вы к бесу со своими сложностями, я и без вас обойдусь! Попробуйте вы без меня обойтись!» Разве можно допускать такое расточительство при острой нехватке кадров? Где творческое решение вопроса, к которому нас призывает партия?! Так что передайте, пожалуйста, министру финансов этот, я бы сказал, крик души. Люди стоять у касс не должны! Закон! – Министр вновь обернулся в зал. – Поэтому я обращаюсь к вам, товарищи… Значит, так! Приглашайте на лето пенсионеров. Изыскивайте возможности оплаты, пока Минфин расшевелится. Я вас поддерживаю! Очередей быть не должно. Это символ нашей бесхозяйственности и головотяпства.

По залу прокатился довольный ропот. Упрятанные под потолок вентиляторы, точно вздрогнув от этого ропота, завертели крылышками-лопастями. Потянуло ветерком…

– И еще одна беда, – министр повысил голос. – Кассиры билетных касс придерживают билеты. Кому? Своим знакомым. Знакомым знакомых. Директорам магазинов. Носильщикам надо оставить: вместе работают, неудобно. Отделению надо дать. Кому еще? Звонят из райкома, звонят из горкома, исполкома. Потом, потом, потом… И как минимум тридцать процентов законных мест не поступает в продажу… Необходимо поломать эту систему! Количество мест известно, количество заявок известно. Изучайте, сопоставляйте… Назначайте дополнительные поезда. Если вагоны не соответствуют нормам, продавайте билеты дешевле. И люди вас поймут. Творчески надо работать, гибче… Но делайте все чистыми руками. И никто вас за это не накажет!

Докладчик терпеливо ждал, глядя на министра поверх бумаг, разложенных на трибуне, ему хотелось закончить свое сообщение. Но не дать бы маху, не перебить министра…

Министр снял очки, протер их, слепо оглядел зал.

– Недавно я посылал начальника отдела писем на отдаленные дороги. Побывал он и в Заозерске… До границы рукой подать. По свидетельству некоторых товарищей, там, через границу, вокзал в порядке, чистота, дисциплина, налажена торговля, бытовое обслуживание. Считается, что город на особом положении – граница! В нашем же Заозерске на вокзале грязь, перроны корявые. С гор течет талая вода, заливает пути. В зале ожидания диваны переломаны, двери не закрываются, со стен сыплется штукатурка. Рабочий поселок – трущобы, лачуги. Питьевой воды нет, канализации нет… Идет демонстрация! Чего?! Демонстрация позора великой страны! Кто это делает? Бывший начальник отделения Воробьев. Следом за ним – бывший начальник отделения Кочкин. Теперь там новый начальник… – Министр посмотрел в зал. – Где вы там?

Со своего места поднялся плечистый мужчина с квадратным лицом, на котором терялись круглые очки в простенькой металлической оправе.

– Что они делают?! – продолжал министр. – Двенадцать лет пишут письма! Минтрансстрою! Те исправно отвечают, что у них в Заозерске нет строительных мощностей… И двенадцать лет идет демонстрация позора. Думают, что они от Москвы далеко, что никто не заметит… Привыкли не делать! Привыкли перечислять причины, чтобы ничего не делать и жить спокойно. Забывая, что наводят тень не только на транспорт, но и на страну… Когда в Заозерске будет вокзал?! Когда будет образцовый советский поселок?!

– Вокзал уже приводится в порядок, товарищ министр. Приступаем к поселку, – отчаянно воскликнул начальник отделения. – Я собрал сто пятьдесят человек, договорился с местными строителями. За две недели сделали вокзал. Вот фотографии, – начальник Заозерского отделения вытянул вверх руку с пакетом.

– Вот! – министр взмахнул рукой. – Двенадцать лет – и две недели! – он оставил микрофон и вернулся в кресло.

Железнодорожник из далекого Заозерска смущенно озирался, не зная, что делать с пакетом, потом послал его в президиум и сел, потирая широкой ладонью пунцовый лоб. И тут Свиридов поверх головы незадачливого начальника Заозерского отделения дороги в конце зала среди сотрудников министерства увидел смуглое лицо с вислыми усами. Механически отметив сходство усача с Аполлоном, Свиридов в следующее мгновение вновь вернул взгляд в конец зала. Но ему уже мешала какая-то женщина с высокой прической. Свиридов приподнялся. Наверное, просто обознался. Откуда в зале взяться Аполлону? Наваждение, и только… Он поправил разбросанные бумаги, собрал их в пластмассовую папку. У этой прозрачной папки замочек был с норовом. Свиридов старался его не затягивать, но иногда забывался. И сейчас, направляясь к трибуне, Свиридов в смятении затянул этот замочек. Сознание того, что он сейчас на трибуне примется за разнесчастный замочек, сразило Свиридова. Столько у него папок, нет, привязался к этой… Сорву его к черту, и все, решил Свиридов, поднимаясь на трибуну.

К удивлению, замочек поддался без всякого напряжения. Счастливое предзнаменование… Свиридов улыбнулся…

– Что, Алексей Платонович, вспомнил Стройбанк? – произнес министр.

Члены коллегии засмеялись.

«Все уже знают», – подумал Свиридов и пожал плечами: так уж получилось. Но министр не мог упустить повод поговорить о деле. Он придвинул микрофон.

– Пожалуйста! – проговорил он в зал. – Одни по двенадцать лет ждут проекта, а другие начинают строить почти без проекта. А деньги вытряхивают из Стройбанка древним методом, как на большой дороге. Не утверждаю, что это самый удачный метод, но он говорит о многом… Прошу, Алексей Платонович!

– Товарищ министр, товарищи члены коллегии, товарищи! – начал Свиридов. – В своем сообщении я коснусь некоторых сторон пассажирской службы, которые имеют принципиальное значение. Не снимая ответственности с вагонного хозяйства, я хочу разобраться в недостатках через систему планирования. Парадоксальное явление: железная дорога как хозрасчетное предприятие не заинтересована в формировании поездов и в предоставлении услуг пассажирам. Поразительно, но факт – не заинтересована! – Свиридов читал бумаги так, как это было написано у старого Нико Кацетадзе, отца Аполлона, чей эмоциональный характер не мог принять сухости стиля, присущего солидному сообщению. Хотя Аполлон и предупреждал Свиридова о некоторых вольностях изложения. – Самое удивительное, что меньше всех заинтересованы в качественной экипировке вагона именно те службы, где вагон снаряжается в дорогу. Пассажирские перевозки могут послужить ярким примером, когда планирование, в его существующей форме, из инструмента хозяйствования превращается в его оковы. Все об этом знают, но почему-то мирятся. Пример живучести консерватизма. Чем можно объяснить безобразие, когда дорога, на которой формируется состав и которая тратит деньги на оборудование вагона, зарплату проводникам, получает в итоге такой же доход, как обыкновенная транзитная дорога, через которую этот поезд только проходит?! Чистый формализм! А все из-за грубой уравниловки распределения доходов по всему маршруту. Более того! Чем протяженнее маршрут поезда, тем меньше интерес у дороги, которая первоначально отправляет его в путь, так как увеличивается и количество транзитных станций. Кому же это выгодно? Пункту формирования состава? Нет, как мы видим. Пункту оборота? Нет! Снабжают чужие поезда углем, водой, ремонтируют. А получают такой же доход, как и все. Может быть, государству выгодно в лице Министерства путей сообщения? Нет! Из-за такого безобразия пассажир уходит в Аэрофлот и уносит с собой деньги. Выгодно только одним транзитным станциям, которые паразитируют, ничего не делают, но деньги получают наравне со всеми… Подобная система привела к падению престижа пассажирских перевозок, сделала их невыгодными. Отсюда нередко совершенно безобразная экипировка вагонов, вызывающая справедливый гнев пассажиров. Отсюда текучка кадров проводников, люди не выдерживают тяжелейших условий труда. И на их место приходят всякие нечистоплотные элементы, которые еще больше дискредитируют дорогу. Вот к каким последствиям приводит равнодушие и непрофессиональное планирование. Поэтому многие дороги стараются вообще избавиться от формирования поездов, передать их другим магистралям. Вместо того чтобы драться за каждый поезд, беречь каждый вагон, дорожить рабочим местом, выгодным материально именно своей честной, добросовестной работой. Что и является социалистическим отношением к делу. Как исправить положение? На этот вопрос мы и хотим ответить.

Свиридов посмотрел в зал, где за пышноволосой особой сидел тот, чья внешность так напоминала Аполлона. Точно желая убедиться, что он обознался. И в то же время в полной уверенности, что никакой ошибки, что там в конце зала сидит именно Аполлон…

Теперь с трибуны Свиридов ясно видел своего старого институтского приятеля. «Ну и тип!» – с непонятной растерянностью подумал Свиридов, чувствуя, как им начинает овладевать искушение, соблазн, которому он не в силах противиться. Тот самый, что толкнул его на объяснение с бывшим мужем Елизаветы… Он мог сейчас одним рывком изменить судьбу Аполлона, привлечь к Аполлону внимание, заставить заинтересоваться им. Именно в такие моменты и наступает звездный час, упусти его – всю жизнь потом жди, когда он повторится. Но судьба, эта своенравная дама, редко когда повторно проявляет свое великодушие. Свиридов это знал… В то же время намерение Свиридова в отношении своего старого друга было явным вызовом коллегии. Ему, начальнику дороги, доверили серьезнейший вопрос. За столом президиума, кроме членов коллегии, сидели ответственные работники Центрального Комитета, высшие руководители смежных министерств… И вдруг такая демонстрация?!

В зале воцарилось недоумение… Чего это вдруг Свиридов умолк? Так набирал и умолк?

Министр повернулся к трибуне.

– Продолжайте, Алексей Платонович. Мы слушаем.

– Дело в том, – произнес Свиридов, – что в зале находится автор этих записок… Аполлон Николаевич Кацетадзе. И если коллегия не возражает, я передам ему слово.

В президиуме воцарилось недоумение.

– Не понял, – проговорил министр. – А вы кто?

– Я… в сущности только передаю чужие идеи.

– С какой целью?

– Я хотел предложить свою дорогу как экспериментальную базу под эту идею. Заручиться решением коллегии. Поэтому и выступил… Но в зале я сейчас увидел одного из авторов…

– Кто же он?

– Начальник поезда…

– ?!.

– Есть и другой автор? – спросил министр.

– Да. Его отец. Он был маневровый диспетчер последние годы.

– А стрелочников у вас там нет? – ехидно бросили из повеселевшего зала.

– Нет, стрелочников у нас нет, – усмехнулся Свиридов. – И нет у нас дураков.

В зале переглядывались. Еще бы! Все равно, что Генеральному штабу предложить мнение лейтенанта из охраны… Хорош Свиридов! Ну, доложил бы честь по чести, потом бы и обмолвился невзначай о существовании начальника поезда и маневрового диспетчера. Никто и внимания бы не обратил. Зачем же вытаскивать этого начальника из зачуханного пассажирского поезда на трибуну? Не каждый из больших начальников бывал на этой трибуне, украшенной гербом страны. Ведь не торжественное идет сейчас заседание перед объективами телекамер, мог бы и понимать, не мальчик этот Свиридов. Замахнулся! Так и рога обломать можно… На лица сидящих в зале людей наползла скука. И они ее не прятали. А ведь многие из них в прошлом сами были начальниками поездов, а кто и стрелочником. Или даже «башмачником»… А вот разъела душу спесь, высокомерие. Графья да князья в первом поколении. Великие спецы, а поезда ходят через пень-колоду… Гнев поднимался в Свиридове, гнев застил глаза, туманил голову…

– В чем же дело? – проворчал министр. – Остановились на интересном месте. Продолжайте же… хоть кто-нибудь.

Аполлон шел к трибуне. Казалось, столы сдвинулись к проходу, чтобы непременно зацепить его своими углами. После нескольких таких тычков Аполлон выпрямился, одернул китель, подумал, что обшлага на рукавах обтрепались… Он сейчас не волновался. Во всяком случае, гораздо меньше, чем когда выступал Свиридов. На душу снизошло умиротворение, как нередко бывает при неотвратимости предстоящего. Возможно, подсознательно Аполлон и был преисполнен понимания важности минуты, но это он осознает потом. А сейчас он испытывал не робость, а, наоборот, превосходство. Какое испытывает опытная медицинская сестра в присутствии врачей…

Аполлон взошел на трибуну. Вид оставленных Свиридовым бумаг его окончательно успокоил. Главное, начать. Потом пойдет…

– С начала, что ли? – проговорил он ровным голосом.

И что-то сместилось в общем настроении зала. То ли этот простой вопрос, заданный без всякого подобострастия и даже с подчеркнутой иронией, то ли раскованность Аполлона. Да еще эти молодецкие усы…

– Да нет уж, – в тон ответил министр. – Продолжай дальше, чего уж там?

И зал раскололся добрым смехом, заряжаясь атмосферой озорства. Того самого озорства, которое любому серьезному делу придает особую легкость и живой интерес. Именно в такой обстановке четко выявляется, кто чего стоит…

Подавляя пробудившийся червячок растерянности, между тем Аполлон лихорадочно решал, с чего начать разговор. Когда-то, лет двадцать назад, он присутствовал на коллегии, привозил отчеты какому-то тузу. И сейчас, в смущении, он вдруг вспомнил об этом, испытывая состояние человека, который пытается удержаться на скользком склоне и не может этого сделать.

– Я очень давно не был на коллегиях, – пробормотал Аполлон, забыв, что стоит перед микрофоном, – извините, если что не так.

В зале громко засмеялись.

– Ничего, – всерьез произнес министр. – Мне кажется, что многие из сидящих здесь тоже давно не ездили в плацкартном вагоне пассажирского поезда. Так что вы на равных… Слушаем вас, товарищ… Кацетадзе, да?

– Да, – кивнул Аполлон. – Кацетадзе. Аполлон Кацетадзе.

Имя это тоже вызвало в зале смешок. Министр постучал карандашом о графин, призывая к порядку.

– Товарищ министр, товарищи члены коллегии, – пылко начал Аполлон и умолк. Он впервые испугался. Оглянулся, затравленно разыскивая Свиридова…

– Смелее, смелее, товарищ Кацетадзе, – в голосе министра слышалось легкое раздражение. – Начните, как думаете.

И Аполлон начал первой же фразой, вырванной наугад из своих записей. Потом он вернется к тому, на чем остановился Свиридов. А пока…

– Товарищи! Скажу одно: проводника надо заинтересовать материально. Иначе как было, так и будет. Чем заинтересовать? Работой! Той выгодой, которую даст добросовестная работа. Мы тратим большие деньги на текущий ремонт вагона. В докладе приводится расчет, основанный на нормах выработки… Так вот, если вагон передать проводнику на социалистическую сохранность и выплачивать ему за это стоимость ремонта вне зависимости от того, ремонтировался вагон или нет? Исходя только из реального состояния вагона в конце года. Мы увидим, как резко изменится картина. Причем без всякого ущерба для государственного бюджета. Ибо деньги, которые получают бесчисленные ремонтные бригады, теперь явятся стимулом для проводников. Речь идет о внутривагонной сохранности – полок, электрооборудования, стекол, фонарей…

Свиридов вышел через боковую дверь. Выступление Аполлона займет не менее получаса. Ведь главные вопросы впереди…

2

К платформе Харьковского вокзала поезд прибыл с опозданием на час двадцать. Где растеряли это время – непонятно, вроде шли весело…

Магда отворила нагретую дверь, впуская в тамбур пахнущий антрацитом воздух, выкрики носильщиков, гул толпы, сиротский свисток электрички. Неожиданно Магда почувствовала у лица прохладное трепыхание. Она отстранила голову, и в тамбур впорхнула бабочка Кажется, такую крупную бабочку Магда видела впервые. Подумать только: вчера еще холодок Северограда, а сегодня в вагоне бабочка. Что значит юг…

Магда придержала спиной коридорную дверь, в которую ломились нетерпеливые пассажиры. Бабочке нравилось в тамбуре. Она кружила по узкому пространству, расплескивая крылышками тихий свет.

– В чем дело?! Проводник! – кричали в дверь. – Почему не выпускаешь?

– Только осторожно, – ответила Магда в щель. – Сюда бабочка влетела. Осторожно, пожалуйста, – Магда шагнула к поручням, обтерла их тряпкой и откинула трап.

Пассажиры потянулись к выходу, косясь на летающую кругами бабочку… Магда не спускала с нее глаз.

– Товарищи, далеко не уходите. Поезд опаздывает, могут сократить стоянку, – Магда спрыгнула на платформу.

Бабочка села на стекло торцовой двери, пыльный прямоугольник которого вбирал в себя белесые сумерки уходящего дня. Странно, ведь рядом была распахнута дверь, а она прилипла к пыльному стеклу, сложив над собой фиолетовые крылья. Магда вообще обратила внимание, что к торцовой двери хвостового вагона вечно жалась всякая мошкара. Может быть, их привлекал свободный простор с утекающими к горизонту рельсами, непонятно…

Пассажиры разгуливали по платформе, недовольно поглядывая на глухие киоски, витрины которых дразнили газетами и журналами. Не задержись поезд в пути, они застали бы киоски открытыми, досадно. Зато продуктовые точки торговали вовсю, подтягивая к себе длиннющую очередь.

Магда любила Харьковский вокзал – красивый… А какие там были когда-то обеды! Прямо на перроне ждал пассажиров украинский борщ. Садись, ешь, плати, поезжай дальше. Никакой толпы, давки. На многих станциях они прижились в свое время. Только, видно, кому-то не понравилась эта система походных обедов. То ли не заплатил какой-нибудь прощелыга, то ли еще что. Но борщи исчезли с перронов, унося с собой, кроме удобств, еще и какую-то романтику дорожной жизни. Так же как и станционные базарчики со своими солеными огурцами, отварной картошкой с укропом, фруктами в ведрах. Теперь всем этим торгуют из-под полы, скрываясь от востроглазых милиционеров. Или так далеко унесут от вокзала рынок, что надо добираться к нему специальным транспортом. Невдомек иным начальникам, издавшим грамоту о разгоне старушек с туесками и ведерками, какой урон они наносят престижу дороги, ее привлекательности и, в конечном счете, ее экономике.

– Елизар! – крикнула Магда. – Проснулся? Иди сюда!

Елизар махнул рукой: сейчас подойдет, только разберется с пассажиром… Елизар обычно ложился спать после Курска и к Харькову поднимался, чтобы подменить Магду до Ростова.

Магда ждала, переминаясь с ноги на ногу. Надо знать Елизара: пока он не растолкует пассажиру все, чем тот интересуется, с места не сдвинется.

– Иди скорее! – повторила Магда.

Елизар удивленно покосился: что за нетерпение такое? Новости какие? Аполлон Николаевич из Москвы прилетел, пока Елизар сны свои рассматривал трясучие?

Утром, во время завтрака, Магда рассказала о ночном визите начальника поезда. Умолчав, конечно, что Аполлон Николаевич ей предложение сделал. Однако ей показалось, что Елизар что-то подозревает. Сидел насупившись, ел неохотно, точно больной. А чай и вовсе не пил, встал, ушел к себе. И не показывался на глаза даже в Москве. Лишь в Орле заявился. Вместе с ревизорами и с Яковом Гуриным, заменяющим начальника поезда… Не выдержал: может быть, за Магдой грешки какие есть, так он тут, вот он, для моральной или иной какой поддержки. Но Магда на этот раз была чиста – никаких нарушений. В Орле ревизоры строгие, к ним на кривой кобыле не подъедешь, вмиг акт составят…

– Елизарушка, Елизарушка, – приговаривала Магда навстречу Елизару.

– Ну чего тебе? – хмурился Елизар издали.

Его оттопыренные уши горели в красных лучах солнышка, разорванного ломаным городским горизонтом. Вот волосы у Елизара оставались красивыми, густые, каштановые, с каким-то металлическим отливом.

– Чего тебе? – повторил он, приблизившись.

– В тамбур бабочка залетела. Лето уже, Елизар.

– Ну? – искренне обрадовался Елизар. – Бабочка?

Магда рассмеялась, тронутая его детской интонацией.

Елизар поднялся в вагон.

– И вправду бабочка, – ему очень хотелось не сердиться на Магду, тем более он и не знал, за что. Мало ли зачем может навестить проводника начальник поезда…

Бабочка сидела как прежде, сложив фиолетовые крылышки.

– Пусть с нами катается, безбилетница, – предложил Елизар.

– Выпусти ее, выпусти, – заупрямилась Магда. – Открой дверь.

Елизар достал ключи и осторожно, боясь спугнуть бабочку, потянул на себя торцовую дверь. Видно, ее давно не отворяли. Бабочка снялась со стекла, продержалась на месте, отчаянно размахивая крылышками, и упорхнула…

Елизар стоял в распахнутых дверях. Вид уходящих из-под ног рельсов почему-то вызывал у него щемящее чувство.

– Елизар, – окликнула Магда, – давай поженимся.

Елизар повернул голову. Что это она? Нашла время шутить. Да и неловко как-то, хотя никого из пассажиров поблизости нет. Он видел поднятое к площадке лицо Магды, черные с проседью волосы…

– Я не шучу, Елизар. Ты всегда меня ревнуешь, дурачок… Давай поженимся. Предложение тебе делаю. На полном серьезе. Вернемся из рейса и распишемся.

Елизар захлопнул дверь и вытащил ключ.

– Знаешь, я думал это как-то иначе произойдет, – пробормотал он, машинально опуская ключ в карман. – Иначе…

Магда засмеялась. Ей и самой было странно. Еще минуту назад она вовсе и не думала о подобном разговоре. А сейчас верила, что думала, и давно. Нет, ей не нужен Аполлон Николаевич, ей нужен Елизар, нескладный, добрый, заботливый и верный. И она любит его, – может быть, не так, как любят красивых мужчин, но ее любовь не слабее. И даже крепче, потому как Елизару она будет не только женой, но и матерью. Без нее Елизар сопьется и пропадет, это точно.

Елизар соскочил на платформу, не сводя с Магды сияющих глаз.

– Знаешь, а я так и не уснул. Ворочался, ворочался… Предчувствие, что ли? – проговорил он серьезно и осекся: к вагону приближался Яша, а за ним трусил Гаврила Петрович Пасечный, поездной электрик.

– Чего вам? – насторожилась Магда.

– Радиограмму получили по Харькову, – запыхался Яша. – Вагон под подозрением возгорания.

– Что?! – испугалась Магда.

– А то! – ответил Яша. – Еле разыскал Петровича, спал где-то.

– Не спал я. Газету читал, – оправдывался электрик. – А хотели бы сгореть, давно бы сгорели… Паника это. У меня в деле ажур.

– Ажур, ажур, – переговаривал Яша, осматривая бурый вагон, точно удивляясь, что тот до сих пор еще цел. – Не горишь, Савина?

– Горю! – Магда подмигнула Елизару.

Тот смущенно потоптался и отправился к себе.

– С вами и сгореть нельзя, – не унималась Магда. – Такие мужчины пошли.

– Чего тебе еще надо? – возмутился Гаврила Петрович. – Подключил к подаче. Ночью ползал.

– Спасибо! Хотя бы видим друг друга в вагоне, – ответила Магда. – А кто мне обещал ремень на генератор? Не ты ли, Петрович?

– Ладно. Ликвидирую безобразие, – кивнул электрик. – Пришпандорю тебе ремешок. В Харькове у молодцов перекупил, сдается мне, что свой собственный… Только успею ли натянуть?

С этими ремнями одна беда. Не могут их надежно укрепить. То сами соскакивают, то их уворовывают. Крепкие ремешки, можно под всякую разность приспособить.

– Успеешь! – произнесла Магда. – И не волынь, натягивай. Дай людям свет, Гаврила. Только на рельсы не свались, ноги небось от чтения газет не держат. Пользуешься, что Аполлона Николаевича нет.

– Держат еще ноги, – обиделся Гаврила Петрович. – Дам сей момент. Будет светло, как в театре.

– Бывал ты в театрах, – усмехнулся Яша и пошел к себе. Ошибка, видно, какая-то с радиограммой. Пусть электрик и разбирается.

Гаврила Петрович принялся за работу, не переставая ворчать.

– Ну и вагончик подсуропили…

– Конечно, если спать всю дорогу, – обиделась Магда за бурого своего бедолагу. – Только в подушку и смотришь.

– А ты вспомни, какая посадка была в Северограде! – оправдывался электрик. – А платформа там какая высокая. Вровень с площадкой. Поползай под вагонами. Разгляди, где нет ремня на шкиву?!

– Работай, работай, – торопила Магда.

– А я что делаю? Ну, кажется, все! Ажур!

Успел Гаврила Петрович, натянул ремень. И вовремя… Поезд напрягся. Вот-вот тронется в путь.

Электрик бросился бежать к себе, в штабной. Не очень-то хочется возвращаться вагонами от самого, считай, конца поезда, мараться в тамбурах, хлопать дверьми, синяки набивать. По платформе удобней…

– Ты, Савина, пригляди за щитком! – крикнул на бегу Гаврила Петрович. – Доверяю.

Магда махнула рукой: чего смотреть на щиток, не телевизор. Не видела она эти лампочки! Помнится, много лет назад, когда службу начинала, ох и перепугалась. Смотрит – плюсовая ярче горит. Чуть-чуть, правда, но все же… Стоп-кран сорвала, тревогу подняла. Искали-искали электрики утечку, так и не нашли. Из графика поезд выбили, скандал. Так что научили Магду. Верь после этого инструкциям… А сейчас вообще минусовая горит, годами с ней катаются. Видно, тот пассажир в пижаме бучу поднял. Дал телеграмму, что с электричеством неладно в вагоне. Вот тип! Встречаются еще такие…

Магда тронула ладонью упругую ленту ремня. И отблагодарить не успела Гаврилу Петровича как положено. Ладно, потом сочтутся, свои люди…

3

Весенние ночи в степи свежие. Бурый бедолага-вагон за день, правда, согревался, да ночью все тепло выдувало. Конечно, не сравнить с зимней спячкой в парках отстоя, под присмотром старушек-охранниц с собачкой. Его сосед, плацкартный вагон, еще бодрился, даже корил бедолагу. Ему-то хорошо корить, не хвостовым замыкает поезд, с обеих сторон, считай, прикрытый… Но ничего, терпеть можно. Известное дело, если бы всякие охотники до казенного добра не обобрали вагон зимой, не содрали бы все, чуть ли не до ходовых тележек, то любая степная промозглость была бы нипочем, а так… Как ни восстанавливай на заводе то, что лихие руки наворотили, – все равно пустое: ремонт, он и есть ремонт. Разве сделают так, как было? Да никогда! Что-нибудь да упустят. Недаром столько жалоб на вагоноремонтные заводы. Говорят, куда выгоднее новый вагон соорудить, чем восстанавливать старый…

Вот о чем судачили между собой наши прицепные вагоны во время поездки. А что еще делать? Стоят они рядышком, сцепка в сцепку, вот и судачат. Косточки перемывают деповским работничкам…

К примеру, вчера, в Ярославле, когда отдыхали колесо в колесо с «фирмой», молодость свою вспомнили, девчонок-проводниц из прибалтийского городка. Не то что эти нынешние – Магда и Елизар. Тоже люди неплохие. Стараются, ухаживают по мере сил, поддерживают порядок. Да разве справишься теперь? Взять, к примеру, ту же пыль. Годами скапливается под крышей, в закутках всяких. Ну и растрясается по всему вагону. Не дай бог, искра какая-нибудь залетит. Порох, а не пыль! За считанные минуты вагон сгорит. Раньше-то, когда паровозы бегали – сколько пожаров от встречных искр происходило. Не то что в наши дни… Но и теперь случается. Кто из пассажиров сигаретой балуется: бросит за окно, а ее между рамами ветром затянет. Там и тлеет до пожара. Кто с пьяных глаз костер в купе устроит. Но это еще куда ни шло… Обидно, когда конец приходит из-за расхлябанности тех, кто по должности своей обязан следить за вагонами. От разгильдяйства их, от безответственности… Если по-честному: как его, бурого, из парка отстоя вытащили? Из всего стада его одного… Удобней всех стоял, у самой горловины. Вот и весь секрет. Наспех пробежали осмотрщики, глазом пригладили и подписали бумагу – все в порядке, мол. Нет чтобы внимательней присмотреться: может, где и прохудилась изоляция, ведь не первый год катается вагон, верно? А были времена, когда специальная бригада ответ за это держала. Каждый уголок вынюхивали перед тем, как в схему поездную включить. Не спеша, по графику. Люди опытные, степенные, непьющие. Э-хе-хе… Ведь у электрической искры разговор с пластиком короткий. Особенно на скорости, когда ветром раздувает. Спасайся, кто успеет! Вот когда тепло становится, на десятки метров вокруг. Никакая степная ночь не страшна со своей прохладой. Да, ничего себе утешеньице…

Так они переговаривались друг с другом. Не зная, что бурому бедолаге оставалось жизни той, вагонной, всего ничего. Не дотянуть ему до белого южного города, остаться в степи ржавым металлическим скелетом, сваленным с полотна, чтобы не мешать веселому ходу других, более удачливых своих приятелей…

Колеса перестукивались друг с другом, словно узники. В такт им под полом тренькала какая-то неприкаянная деталь. Она-то и выводила Игоря из себя, не позволяя сну окончательно подавить утомленное сознание. Казалось, он физически раздваивается. Одна его половина тяжелеет, набухает черной плазмой и, продавив полку, рушится на скрюченного под одеялом старика, обволакивая его тягучей массой, точно желе. А вторая, легкая, своенравная, освобождается от неудобных одежд, возвращается обратно в Североград, на неприметную Ординарную улицу, в белый дом со строгими боковыми пилястрами, где на третьем этаже его дожидалась комната со скрипучим теплым диваном, настольной лампой, лысой медвежьей шкурой на стене, и маленькая женщина с седой аккуратной головой, его добрая ласковая мама… Временами он все же проваливался в сон, скорее в какое-то удушливое забытье. Но это длилось недолго. Открыв глаза, он вновь видел бледно-желтые солнечные полосы на стене и дверях. Несколько раз за это время поезд останавливался. И глубокая тишина закладывала уши. Даже топота за стеной не было слышно. На какой-то остановке в коридоре крикнули: «Харьков! Пошли погуляем по перрону». Раздались шаги. И вновь все стихло. Игорь надумал было выйти, купить что-нибудь в киоске, но так и не решился… Он не почувствовал, как поезд отправился дальше. Только слышал, как заговорили колеса… Желтые солнечные зайчики сдвинулись вверх, проваливаясь в антресоли. В глубине антресолей он увидел новую автомобильную покрышку. Видно, проводник оставил еще до того, как их перевели в этот вагон…

Игорь приподнялся на локте и окликнул своего подопечного. Никто не ответил. Вышел куда-то старый. Ну и ладно…

Игорь вновь улегся, сложил руки на груди, может быть, и удастся заснуть. Сквозь дрему он слышал, как старик вернулся. Что-то бурчал, потом угомонился…

Игорем овладел сон.

Когда он открыл глаза, купе освещалось скудным электрическим светом вполнакала. Часы показывали без четверти двенадцать. Неужели он так долго спал? Он почувствовал голод…

– Павел Миронович, – позвал Игорь.

Старика в купе не было.

Игорь отодвинул дверь и высунулся в коридор. Ему вдруг захотелось заглянуть в смежное купе, взглянуть на спящую Варвару Сергеевну. А если не спит – извиниться за свое странное поведение прошлой ночью. Но в полумраке ему так и не удалось ничего разглядеть. Еще и простыня мешала, что мятой шторой выползала из-под разметавшегося во сне смуглого Чингиза.

– И что ходют? – произнесла Дарья Васильевна.

Игорь вздрогнул от неожиданности.

– Старика своего ищу, – проговорил он.

– Возле Варьки ищешь? – съязвила старушенция. – В соседний вагон побег дедок. Приспичило. – И, передохнув, спросила: – А чего это он в наш не ходит? Брезгует?

Игорь усмехнулся. Вспомнил заявление старика, что пользоваться тот будет только туалетом купейного вагона, не его вина, что оказался в плацкартном курятнике…

– Давно ушел дедок, – приглашала к откровению Дарья Васильевна. – Все жду, когда вернется.

– Зачем?

– Интересно. Сколько он там просидит? Больной, что ли?

– Тихо вы! – грубо, со сна, осадил скрипач. – Спать не дадут.

Бабка прикусила язык…

Игорь направился в тамбур. В освещенной щели служебки он увидел сидящих рядом проводника своего вагона и ту, черноволосую проводницу соседнего, купейного. Они пили чай…

Приоткрыв на всякий случай дверь туалета, Игорь убедился, что там никого нет. Можно было и вернуться к себе, но длительное отсутствие старика внушало тревогу: мало ли, вдруг опять приступ. Лучше проверить, раз уж встал…

В тамбуре никого не было. Дверь скрипела на ржаво-зеленых петлях в такт движению поезда. Трапы с лязганьем терлись друг о друга. Игорь вступил на их танцующую спину и толкнул дверь купейного вагона…

Потолочные светильники пустого коридора горели ярким светом. Но не ровно, а как-то пульсируя, точно кто-то шалил с реостатом, изменяя напряжение.

Надпись извещала, что туалет занят.

Игорь подергал ручку. Никакого ответа.

– Павел Миронович!

– Ну?! – глухо ответил старик. – Я никуда не тороплюсь.

– И ладно, – мирно ответил Игорь.

Он собрался было вернуться к себе, как услышал треск. Сухой и резкий, словно раскат грома. Плафоны на потолке затрепыхали бледным тающим светом. А далекий конец коридора мазнула короткая вспышка. Как раз напротив купе проводника.

Игорь вглядывался, пережидая в нерешительности. Треск не повторялся… Любопытство перебороло лень. Торопливым шагом он прошел вдоль коридора, испытывая смущение, словно без приглашения попал в чужую квартиру, и заглянул в служебку.

Тонкие жгутики черного дыма выползали из-под приборного щита, донося едкий запах горелой резины. Сквозь жгутики прорвался безобидный розовый язычок огня, словно кто-то пробовал зажигалку. Но в следующее мгновение, прямо на глазах, язычок этот распух и игриво пополз вверх, перекручиваясь черным дымом…

В оцепенелой растерянности Игорь смотрел на эту картину. Ему казалось, что он прирос к полу навечно, хотя прошло не больше секунды. Страшная мысль пронзила сознание…

Игорь бросился бежать в свой вагон. Где-то в конце коридора плафоны погасли. И уже в темноте он рванул на себя дверь тамбура.

– Пожар! – немо крикнул Игорь в щель служебки.

Елизар вскочил на ноги и, оттолкнув охнувшую Магду, бросился вон из купе, метнулся в тамбур. Елизару хватило одного взгляда в дальний край коридора, чтобы все понять.

Он подался назад, но в спину напирала Магда.

– Стоп-кран! – прохрипел Елизар. – Горим…

Магда спрыгнула с грохочущего трапа в тамбур плацкартного и повисла на стоп-кране.

Раздался свист сжатого воздуха.

Вагон завизжал, подобно раненому животному. Магда пыталась отжать себя от мгновенно выросшей перед грудью и лицом стены, так велика была сила инерции… Страх сковал ее, сдавил виски, сбил дыхание. Ноги стали мягкими, чужими…

Торцовая дверь камнем ударила о стену.

– Огнетушитель?! – крикнул ввалившийся из купейного Елизар. – Я не нашел. Темно. – Он проскочил за своим.

– Магда тупо подумала, что огнетушителя в подменном вагоне не было, не укомплектовали.

Но вернуться в хвостовой Елизару уже не удалось. В темный тамбур вагона вбежали испуганные страшным толчком пассажиры хвостового.

– Горим, горим! – истошно вопил первый в полосатой больничной пижаме.

– Да куда ты?! – заорал Елизар, прижимая к груди огнетушитель. – В дверь беги! В боковую! Прыгай! Дай дорогу!

– Заперта же дверь, сволочи! – пассажир загораживал проход.

Позади него с нарастающей силой крепчал обвал голосов.

Пассажир в пижаме выдавил Елизара на площадку, освобождая дорогу обезумевшей толпе. Тотчас тамбур заполнился людьми.

Елизар понял, что ему не прорваться. Он швырнул огнетушитель и метнулся к правой двери. Надо успеть ее открыть, пока толпа не забила тамбур, хорошо, ключ оказался в кармане, но не успел. Толпа прижала его к выходной двери. Только и удалось, что повернуть в скважине ключ.

– Что делать? Что делать?! – кричал Игорь. – Приказывай!

– Не паниковать! – истошно завизжала Магда. Она уже овладела собой и пыталась продраться ко второй боковой двери. – Назад! Все в плацкартный!

– Куда в плацкартный?! – выкрикнул из двери Игорь. – Там свалка! Затор! Чемоданы, люди… Все попадало… Пробка!

– Ключи дайте, ключи! – вопили из темного коридора купейного. – Откройте двери… Нечем дышать…

Чьи-то пальцы сдавили Елизару затылок. Больно, точно порез. Он скосил глаза и увидел вытянутую смуглую руку.

– Давай ключи! – орал кто-то с кавказским акцентом. – Я с улицы пойду. Окно бить буду!

Это был Чингиз, один из братьев-колхозников. Крик Чингиза подсказал ход обезумевшей толпе…

Где-то уже били стекла…

Из глубины вагона потянулся едкий запах горящей резины. Разбитые стекла усилили ток воздуха, и запах густел.

– Гори-и-им! – с новой силой закричали в чреве вагона.

Страшным усилием Елизар отодвинулся от двери и согнутым локтем ударил о стекло. Свежесть ночи остужала лицо… Если огонь прорвется в кровельные перекрытия, то в считанные секунды он по воздуховоду, пожирая на пути скопившуюся пыль, перекинется и на плацкартный…

– Господи, где же бригада? Куда подевались эти гады? – думал вслух Елизар, скалывая пальцами осколки стекла. – Ведь и не знают, что горим, не знают… Ползают по вагонам, ищут, кто сорвал стоп-кран…

Казалось, что прошла вечность с начала этой жуткой суматохи, хотя на самом деле минуло не более двух-трех минут.

Машинист локомотива подавал периодические сигналы. Он наверняка и не подозревал о пожаре: открытого огня пока не было. Кто же ему сообщит, если между вагонами и локомотивом нет связи. Это ж надо, в наше время, чтобы пассажирский состав был отрезан от локомотива. А пока еще помощник машиниста доберется до хвостового, выясняя причину торможения! Бегает где-нибудь, сукин сын, в середине состава…

«У-у-ух! У-у-ух!» – вопрошал о причине экстренной остановки в ночи локомотив, за пятьсот метров от хвостового вагона. А другой машинист подождет-подождет, да и тронет машину: мало ли какой хулиган сорвал стоп-кран, выбил из графика. И такое бывает…

Елизар почувствовал, как его придавливает тяжесть ползущего тела. Солдат Витюша тянулся поверх толпы к разбитому окну, пытаясь ужом проникнуть в проем… Это ему удалось.

– Что делать дальше? – орал он, размазывая по лицу кровь от порезов.

– Дверь продавливай, дверь! – хрипел Елизар воспрянув духом. – Дави, родной. Старайся. На меня дави!

Виктору давить было неудобно, нет упора. Но все же дверь чуть отошла. Это придало силы Елизару. Он стал боком протискиваться в щель…

На помощь солдату подоспели оба брата-колхозника, и еще кто-то, и еще. Из тех, кто вылез из окна… Щель расширили настолько, что Елизар смог наконец высвободиться из плена тамбура. Он выпал на насыпь, точно куль с песком. И на четвереньках засеменил к сцепке…

– Только бы не вспыхнула кровля. – Он нащупал рукоятку расцепного рычага. – Ну поворачивай же, поворачивай! – орал сам на себя Елизар.

Сил, что ли, не хватало у него? Такая нехитрая процедура…

Подоспели еще люди. Как в тумане Елизар опознал Серегу Войтюка, Гайфуллу, Якова… Прибежали, наконец…

Теперь бы отвести вагон от состава. Вот бы сейчас локомотиву поддать вперед. Так нет же…

– Взяли ребята, взяли, – из последних сил шептал Елизар.

Все и без него понимали, что надо делать. Облепили вагон со всех сторон. Лишь гравий хрустел под напряженными ногами.

Вагон поддался. Из располовиненного резинового перехода-суфле начали падать люди. Кто сам по себе, кто с чемоданами, баулами, сумками. Люди валились друг на друга. И, выбарахтавшись из общей свалки, отбегали в сторону, глядя на свое последнее пристанище…

И тут, словно специально отмерив время на спасение, из-под кровли рванул яркий столб пламени, поглотив мощным гулом испуганный гомон толпы… Оранжевый сполох озарил вокруг степь. И столбы электропередачи. И случайное дерево… Точно серые летучие мыши замелькали в душном воздухе рваные куски сажи. Люди умолкли, пораженные зрелищем этого фантастического костра…

Жар полыхающего вагона горячим компрессом тронул лицо и руки сидящего на корточках Елизара. Рев огня заглушил все звуки, и Елизару казалось, что он один в степи. Он и горящий вагон.

Кто-то приблизился со спины. И через мгновенье Елизар почувствовал на плечах тяжелые руки.

Магда сползла по его спине, прижимаясь к Елизару…

– Как же так? – бормотал Елизар. – Что же это такое?

С опавшего лица Магды тихо скатывались черные бусинки слез и, срываясь, капали на мятый измазанный китель.

Игорь бегал в толпе. Изодранный свитер лохмами висел на его покрытом ссадинами теле.

– Павел Миронович?! – кричал он, вглядываясь в людей, на лица которых наплывал багровый свет полыхающего огнем вагона. Старика нигде не было видно. Неужели он не успел выбраться? Ведь наверняка всем удалось спастись, пока огонь мужал в дальнем конце коридора…

Игорь приблизился к месту, куда выходило рифленое стекло туалета. Жар горящей крыши был нестерпим. Игорь оглянулся. Увидел вблизи скрипача. Тот стоял, словно околдованный, глядя на полыхающую шапку вагона…

– Послушайте! – крикнул он скрипачу. – Помогите мне подняться.

Скрипач смотрел тихим безумным взглядом. И молчал.

– Эй! – Игорь схватил какой-то камень. – Помоги мне! Слышишь?!

Скрипач опасливо приблизился к вагону, отворачивая лицо в сторону. Сцепил пальцы рук, подставив их под мокрый туфель Игоря. Дотянувшись до окна, Игорь ударил камнем по стеклу. Скрипач покачнулся. Игорь скользнул вдоль сухой стены вагона, пытаясь за что-нибудь уцепиться.

В последний миг он увидел скрюченную фигуру Павла Мироновича, прильнувшую к двери туалета…

ЗАКЛЮЧЕНИЕ КОМИССИИ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ ФАКТА ПОЖАРА В ПОЕЗДЕ № 119 СЕВЕРОГРАД – КИСЛОВОДСК

(выписка)

ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА НАЧАЛЬНИКА СЕВЕРОГРАДСКОЙ ДОРОГИ

ПРОКУРОРУ СЕВЕРОГРАДСКОЙ ДОРОГИ тов. ИВЛЕВУ С. Т.

Дым костра поднимался ровным светлым столбом. Жарко горят кедровые сучья, не искрят, не посапывают и угольками не стреляют…

Старший, не мигая, глядел на огонь, напоминающий цветом красный стрептоцид. Пакетик этого лекарства Старший отдал проводнику, у которого хворала жена, – тот наотрез отказывался провожать изыскателей до Шаманова камня, откуда начинался белый, неизведанный путь по трассе. Даже от спирта отмахнулся проводник – подай ему лекарства, и все тут. Пришлось отдать. И сейчас Старший казнил себя за ту слабость. Не отдай он тогда стрептоцид, может, и удалось бы спасти товарища…

–  Да, не дотянул Карабин. Все мечтал поглядеть, какой она станет, его дорога. Мечтал прокатиться. В уюте, с чашкой чая, на белой простыне поспать, – проговорил Старший.

–  Такая, значит, у него судьба, – вздохнул Младший. – И нас тайга еще не отпустила. Может, скоро и мы свидимся с Карабином, – он ткнул черным пальцем вверх, где за прочным хвойным панцирем угадывалось небо.

Старший молчал. Потом поднялся. Следом поднялся и Младший. Они уже оговорили, где похоронят Карабина.

Долбить могилу в мерзлой, перехваченной корнями земле у них не было сил. Решили проститься с товарищем на небольшом песчаном выносе, где за густым тальником изыскатель по прозвищу Карабин испытывал свою судьбу, опускаясь в ледяную купель в надежде избавиться от болезни…

Весной сорок пятого года паводок по-своему распорядился этим выносом, разметав серый песок по всей пойме.

Геологи, что спускались по реке, заметили размытую могилу и перенесли останки Карабина в тайгу.

Спустя годы через эти места проложили железную дорогу.

Ленинград

1982 – 1984