Онлайн чтение книги Полуостров загадок
Ожерелье Чанддры

Утром мы устроили совет. Отказ Тальвавтына продавать живых оленей ставил нас в безвыходное положение.

— Худо… совсем худо… — говорил Илья, попыхивая трубкой.

— Ну его к чертовой бабушке! — сердился Костя. — Не имеет он права держать столько оленей…

У Гырюлькая мы узнали, что Тальвавтын владеет пятью крупными табунами и, судя по всему, владеет больше чем десятью тысячами оленей.

— Целый совхоз захапал! Предъявим ему разрешение окрисполкома на покупку оленей и прижмем ультиматумом!

Пришлось охладить пыл Кости. Сгоряча действовать было нельзя. Это неминуемо приведет к ссоре с Тальвавтыном и сорвет нашу операцию. Здесь с ним кочует немало других больших и малых хозяев-оленеводов. Уведет Тальвавтын их в недоступные долины и укрепит только свои позиции.

Илья одобрительно кивал. Гырюлькай, которому я передал существо прений, считал, что уговорить Тальвавтына нужно добром. В Пустолежащей земле он главный, и его слушают все равно как царя.

Костя тут же заметил, что царя давным-давно спровадили к верхним людям…

Но Гырюлькай покачал головой и повторил:

— В Пустолежащей земле Тальвавтын — все равно царь. — Туманно он намекнул, что русские, приходившие год назад с оружием и товарами, ушли к верхним людям из Главного стойбища Тальвавтына. А нарты с товарами он приказал не трогать и вернуть на побережье…

Сообщение Гырюлькая для нас было новостью. Каждый шаг в этой Стране прошлого нужно хорошо продумать и сделать с большой осмотрительностью. Мы ступали словно с завязанными глазами по краю пропасти.

— В гости в Главное стойбище поедешь — подарки Тальвавтыну привези, — окончил свою немногословную речь Гырюлькай.

— Хитрющую лису подарками не проведешь! — пробурчал Костя.

Тут Илья заерзал на своем месте.

— Ну говори, старина, что сказать хочешь?

— Ожерелье, Вадим, надо Тальвавтыну и шаманам показывать.

— Ожерелье? Какое еще ожерелье?!

— У Пинэтауна я брал… про запас, — хитро сощурился старик.

Он долго шарил за пазухой и наконец вытащил и положил на чайный столик груду костяных бляшек. — Ожерелье Чандары?! — воскликнул Костя.

— Какомэй! — тихо ахнул Гырюлькай.

С недоверием и страхом уставился он на груду крошечных медвежьих голов, сцепившихся клыками, виртуозно выточенных из кости.

— Знак главного Эрыма![11]Эрым — до революции верховный князь чукчей, обладавший неограниченной властью.— прохрипел Гырюлькай, не решаясь притронуться к ожерелью. — Тальвавтын ищет костяную цепь, у людей спрашивает, сундуки стариков смотрит. Все, что попросишь, отдаст Тальвавтын тебе за Большой знак эрымов!

Милый, мудрый Илья. Как он догадался прихватить с Омолона амулет Чандары? Собираясь на Чукотку, я и не подумал, что ожерелье может нам пригодиться. Эта красивая вещица, снятая с груди умершего Чандары, хранилась у Пинэтауна и Нанги как семейная реликвия.

— Красный кафтан, золотой нож у олойских чукчей Тальвавтын нашел, — продолжал Гырюлькай, — анюйские чукчи привезли ему денежные лепешки с блестящими лентами, старинные бумаги с висячей красной печатью.

Я осторожно расправил костяную цепь и надел на шею. Медвежьи головы Загремели, сцепившись клыками, улеглись на груди ровным рядом.

Гырюлькай застыл. Потом торопливо проговорил:

— А этот главный амулет Тальвавтын не нашел — совсем пропадал куда то. Как тебе достался? Ты сын эрыма? — согнувшись в три погибели, спросил Гырюлькай.

Костя прыснул:

— Только этого не хватало, попадешь еще в самозванцы, Вадим, чукотским царем станешь.

— У чукотских эрымов, Костя, были и русские жены, и нет ничего удивительного, если у меня в жилах потечет королевская кровь. Впрочем, шутки в сторону. Ну что ж, подарим Тальвавтыну ожерелье Чандары, а?

— Не вздумай отдавать старому хрычу, пока оленей не продаст, — стукнул кулачищем Костя.

Столик Эйгели скрипнул и зашатался.

— Красиво… — тихо произнесла по чукотски Геутваль, осторожно коснувшись ожерелья смуглыми пальчиками.

В стойбище к Тальвавтыну решили ехать, не откладывая, втроем с Костей и Гырюлькаем. Костя с Ильей отправились чинить нарту к предстоящей поездке, Гырюлькай и Тынетэгин — ловить ездовых оленей. Эйгели хлопотала в чоттагине. Мы с Геутваль остались в пологе одни.

После вчерашнего признания Геутваль была грустна и молчалива. Я сказал девушке, что хочу о многом с ней поговорить, но плохо знаю чукотский язык и боюсь, что она не поймет меня как следует.

Геутваль взволновалась и заявила, что она хорошо понимает мой разговор и постарается понять все, что скажу.

Я взял ее маленькую шершавую ручку — она потонула в моей ладони — и сказал, что люблю ее, как брат любимую сестру, что мне приятно оберегать ее от всех бед и опасностей, что я всегда буду дружить с ней, но далеко далеко на Большой земле у меня есть невеста и мы любим друг друга, что ее зовут Мария, она уехала два года назад с Омолона на материк и я очень скучаю о ней.

Из нагрудного кармана я извлек свой талисман — портрет в овальной рамке и долго растолковывал, что это бабушка моей невесты — когда она была молодая, и что Мария очень похожа на нее.

Растолковать все это было чертовски трудно. Но Геутваль кивала черноволосой головкой и как будто все понимала.

Осторожно она взяла миниатюрный портрет, написанный акварелью. Долго и пристально разглядывала бледнолицую незнакомку в бальном платье, с большими печальными глазами, и наконец тихо проговорила:

— Хорошая твоя невеста, умная…

Потом сказала, что сгорает от стыда и просит выбросить из головы вчерашний разговор. Меня поразил живой ум и необычный такт полудикой чукотской девушки.

Геутваль спросила, где сейчас Мария и что она делает.

Объяснить это было еще труднее.

— Понимаешь, Мария уехала далеко далеко, в свою родную страну — в Польшу.

Геутваль тихо спросила:.

— Почему твоя невеста так далеко уехала без тебя и вернется ли она к тебе?

Этот вопрос поставил меня в тупик.

— Не знаю… давно от нее нет вестей…

В глазах девушки блеснули искорки. Она еще что то хотела спросить.

Но объяснение наше прервал Костя — он влез в полог, разгоряченный и красный.

— Нарты готовы!

Гырюлькай и Тынетэгин пригнали ездовых оленей. Они выловили шестерку своих лучших беговиков.

— Поедем как важные гости, — улыбнулся старик. На легковые нарты положили самое необходимое — спальные мешки и рюкзак с продовольствием. Геутваль принесла свой маленький винчестер и протянула мне:

— Спрячь в спальный мешок… может быть, стрелять надо…

— Ай да молодец! — восхитился Костя. — Бери, Вадим, перестреляют как куропаток, и отбиться нечем…

Я не взял оружие, поблагодарив юную охотницу. В стойбище мы отправлялись как гости и взяли лишь подарки Тальвавтыну: мой цейсе — великолепный двенадцатикратный бинокль, ожерелье Чандары и рюкзак продуктов.

На душе у меня скребли кошки: ведь недавно в стойбище Тальвавтына сложили свои головы представители фактории. Неспокоен был и Гырюлькай. Он курил и курил свою трубку, не решаясь идти к нартам. Рядом стояли наши друзья: Тынетэгин, Геутваль, Илья, — сосредоточенные и молчаливые.

— Может, поеду с тобой? — спросил Тынетэгин.

Мне очень хотелось взять с собой решительного юношу, но появление его в Главном стойбище наверняка рассердит Тальвавтына. Я сказал, об этом Тынетэгину.

Гырюлькай удовлетворенно кивнул, спрятал трубку и шагнул к оленям. Мы с Костей едва успели прыгнуть в нарты — беговые олени как бешеные рванулись вперед. Комья снега полетели в лицо. Я обернулся: Геутваль замерла, протягивая руки, словно удерживая нарты.

Погонять быстроходных оленей не приходилось. Нарты оставляли позади длинный хвост снежной пыли.

Главное стойбище было где то недалеко, за перевалом. Как птицы взлетели на пологий перевал. Впереди, среди белых увалов, открылась широченная снежная долина, словно приподнятая к небу. Повсюду на горизонте вставали белые пирамиды сопок с плоскими, столовыми вершинами. У подножия дальнего увала поднимались в морозном воздухе голубоватые дымы.

Гырюлькай остановил оленей и обернулся. На его посеревшем лице мелькнула жалкая улыбка.

— Стойбище Тальвавтына… — сказал он глухим, сдавленным голосом.

Крошечной группой мы сошлись на седловине, волнистой от застругов. С любопытством рассматриваем необычные столовые сопки. Наконец то ступили на порог таинственных Анадырских плоскогорий! Гырюлькай достал кисет, набил непослушными пальцами трубку и закурил. Я вытащил из за пазухи свой цейсе и навел на голубые дымы.

Близко близко я увидел дымящиеся яранги, множество нарт, оленей и фигурки людей, столпившихся на окраине стойбища. Мне показалось, что они смотрят на перевал, где мы стоим. На таком расстоянии они могли видеть лишь точки. Я протянул Гырюлькаю бинокль и спросил, почему так много людей там.

Старик, видимо, впервые видел бинокль. Я помог ему справиться с окулярами.

— Какомэй, колдовской глаз! — воскликнул он, увидев стойбище необычайно близко. — Все старшины собрались, нас заметили…

Костя нетерпеливо потянулся к биноклю.

— А ну, давай, старина.

Но Гырюлькай не хотел расставаться с невиданными стеклянными глазами.

— Орлиный глаз! — восхищенно чмокал он. — Однако ждут нас, — отдавая наконец бинокль, проговорил он с нескрываемой тревогой.

— Заметили, черти, суетятся, в кучу сбились, побежали куда то… готовят прием, — бормотал Костя, подкручивая окуляры. — Не разберу, что они делают? Окопы, что ли…

— Полегче, старина, многие там и русского человека никогда не видали.

— Поехали! — крикнул Костя.

Олени ринулись с перевала. Никогда я еще не ездил с такой, быстротой — прямо дух захватывало. Скоро уже простым глазом мы различали фигурки людей. Но странно: теперь они не толпились на окраине стойбища, а занимались каким то делом. Копошились у нарт, жгли костры…

Гырюлькай поравнялся со мной и радостно крикнул:

— Оленьи бега готовят, жертвенные огни зажгли! Что есть духу мчимся к стойбищу. Но люди там словно ослепли, не замечают гостей.

— Хитрые, бестии! — крикнул Костя. — И виду не подают.

Подъезжаем к стойбищу. Никто на нас не обращает внимания. Мужчины готовят нарты, просматривают упряжь, запрягают ездовых оленей. На окраине стойбища в тундре женщины жгут костры, кидают в огонь кусочки мяса и жира в жертву духам. Вокруг огней толпятся обитатели стойбища в праздничных кухлянках, шитых бисером торбасах.

На шестах у финиша висят призы: новенький винчестер, пампушки черкасского табака, узелок с плиточным чаем. Тут же привязан к нарте призовой олень.

Останавливаемся у передней, самой большой яранги, неподалеку от призовых шестов. Люди стараются не смотреть в нашу сторону, но я вижу, с каким напряжением сдерживают они свое любопытство.

Из яранги не спеша вышел Тальвавтын в белой камлейке, накинутой на кухлянку, отороченную. мехом росомахи. Подол камлейки опоясывают нашивки из ярких шелковых лент. На ногах белые, как снег, торбаса.

— Етти, о, етти! — поздоровался он. — Ий, — отвечаю я.

— Бега будем делать, — говорит Тальвавтын.

Быстрым взглядом окинул сгорбленную фигуру Гырюлькая, наши великолепные упряжки и, холодно усмехнувшись, спросил старика:

— На беговиках приехал? Давай гоняться будем…

Гырюлькай радостно кивнул. Я неторопливо прошагал сквозь расступившуюся молчаливую толпу к шестам с призами, снял с груди цейсе и повесил на самый высокий шест.

Зрители сгрудились вокруг. От нарт бежали мужчины и, вмешиваясь в толпу, разглядывали невиданный подарок.

— Хороший твой приз! — громко сказал Тальвавтын. — Быстро сегодня побегут олени…

Толпа шевельнулась и ответила тихим вздохом. Напряжение разрядилось.

— Здорово… вот это номер! — улучив минуту, шепнул Костя.

Подготовка к бегам продолжалась с необычайным возбуждением. Драгоценный приз манил гонщиков. Гырюлькай лихорадочно перепрягал в свою нарту лучших беговиков из нашей шестерки. В короткой сегодняшней поездке олени получили хорошую разминку, и Гырюлькай рассчитывал взять «орлиный глаз».

К бегам готовилось полсотни нарт. Оказалось, что в гонках участвует и Тальвавтын. Видно, старик увлекался бегами. Он пошел к своей нарте. Движения его были мягки и пружинисты, как у рыси, заметившей добычу, глаза сузились, худощавое лицо окаменело.

Белая, утрамбованная ветрами долина, плоская, как дно корыта, была словно создана для оленьих бегов.

Нарты одна за другой выезжали на старт. Гырюлькай поставил свою упряжку справа от Тальвавтына. Мы с Костей очутились в самой гуще пестрого сборища.

Вперед вышел сгорбленный старик в кухлянке с красными хвостиками крашеного меха на спине и рукавах— видно, шаман, и, подняв винчестер, выстрелил…

Нарты ринулись, поднимая тучу снежной пыли. Упряжки, обгоняя друг друга, неслись сломя голову. Постепенно они вытягивались гуськом и скоро скрылись за низким увалом у дальнего поворота долины.

Без Тальвавтына нас меньше дичились. Женщины любопытно разглядывали наши бороды, чему то улыбаясь. Черноглазые ребятишки в меховых комбинезонах жались к матерям, опасливо посматривая на чужеземцев. Молодые Чукчи, собравшись вместе, тихо переговаривались, доброжелательно поглядывая в нашу сторону. Только старики демонстративно отворачивались.

В толпе я заметил двух молодцов с знакомыми лицами — угрюмыми и неприятными. Они избегали попадаться мне на глаза. За спиной у них поблескивали винчестеры.

— Вот наши ночные гости, — толкнул я Костю локтем, — чааты нам оставили.

С полчаса длилось томительное ожидание. И вот толпа зашевелилась, зашумела. Из за дальнего поворота вылетали нарта за нартой. Зрители расступились, образовав широкий коридор у финиша.

Две нарты, опередив остальные, мчались к стойбищу почти рядом.

— Ого!

— Тальвавтын и Гырюлькай!

— Молодец старина!

— Аррай! Аррай!

— Уг уг уг!

— Хоп хоп хоп!

Олени неслись галопом, высунув розовые языки. Упряжка Гырюлькая, на полкорпуса опередила Тальвавтына. Оба гонщика, согнувшись на своих нартах, погоняли оленей.

Упряжки мчались, словно связанные невидимым ремнем. Расстояние между передовой парой и остальными нартами увеличивалось.

— Гэй, гэй, аррай! — кричали зрители, хлопая рукавицами.

Костя рокотал раскатистым басом:

— Гырюлькай! Гырюлькай! Давай, давай, старина!..

Чувствуя близость финиша, олени выкладывали последние силы. Тальвавтын привстал на коленях, со свистом рассекая воздух погонялкой; он что то кричал оленям, теснил нарту Гырюлькая. Лицо его прмолодело, горело азартом. И вдруг мне показалось, что Гырюлькай не хочет обгонять Тальвавтына. Он по прежнему погонял оленей, согнувшись в три погибели, едва заметно уступая Тальвавтыну дорогу.

Морды их оленей поравнялись, Тальвавтын уже на четверть корпуса впереди. Олени рванулись и… вырвались вперед у самого финиша. Молниями промелькнули мимо упряжки. Через секунду навалились и остальные нарты. Снежная пыль заволокла все вокруг…

Бега закончились. К шестам подошли Тальвавтын и Гырюлькай.

— Быстроноги твои олени… — хрипло говорит Тальвавтын, — хорошо бегали…

Скрывая волнение, Тальвавтын неторопливо снял драгоценный приз. Гырюлькай отвязал призового оленя. Новенький винчестер достался. краснолицему юноше в кухлянке, подбитой волчьим мехом — сыну шамана. Плиточный чай и пампушки табака поделили между собой двое чукчей с суровыми лицами, исполосованными глубокими, как шрамы, морщинами.

Все были довольны. Я понимал, что Гырюлькай в последнюю секунду добровольно уступил победу Тальвавтыну, не желая, видимо, осложнять накаленную обстановку.

— Вот так старина, — тихо сказал Костя, — ну чем не дипломат!

Вокруг Тальвавтына толпились мужчины, поздравляя с выигранной гонкой, по очереди прикладывались к биноклю, удивленно цокали, разглядывая далекие вершины.

Прирожденные оленеводы и пастухи оценили необыкновенный приз. С таким «колдовским глазом» очень легко было искать отколовшихся от табуна оленей.

Костя обратил внимание на большое количество, оружия в стойбище. Почти на каждой нарте лежал винчестер. Многие молодые чукчи стояли с небрежно закинутыми за спину винтовками.

— Откуда раздобыли новое оружие? — удивлялся Костя.

Тальвавтын пригласил нас в свою просторную ярангу. Внутри висел громадный полог, по крайней мере втрое больше, чем у Гырюлькая. Мы с Костей сбросили в чоттагине кухлянки и влезли вслед за Тальвав тыном в полог.

Жирник, похожий на блюдо, освещал роскошное меховое жилище. Пол устилали пушистые белые оленьи шкуры. У светильника висела связка старинных амулетов— «семейных охранителей» — идолов, вырезанных из дерева, украшенных кусочками меха.

На шкурах восседала старуха в богато расшитом керкере и курила длинную трубку. Она кашляла, бормотала какие то проклятия и не обращала ни малейшего внимания на гостей. Тальвавтын резко оборвал ее. Она спрятала трубку, зашипела, как змея, и выбралась из полога.

— Ну и карга, — проворчал Костя.

Тальвавтын расположился на шкуре пестрого оленя, пригласил сесть рядом, вытащил трубку с блестящим медным запальником и неторопливо закурил.

Старуха внесла низенький столик и поставила перед нами. Она не переставала что то бурчать себе под нос. В полог поодиночке входили люди. Молчаливо усаживались на оленьих шкурах вокруг столика. Меня поразили их лица: в отблесках огня они напоминали мрачные и неподвижные жреческие маски. У многих на рукавах болтались хвостики крашеного меха. Видно, тут собрались старшины и шаманы стойбищ, хозяином которых был Тальвавтын. Все они невозмутимо покуривали длинные трубки.

Я спросил Тальвавтына, много ли у него стойбищ в подчинении..

— Считай, — ответил он небрежно, кивнув на.» людей. — Каждый человек — стойбище…

— Недурно! Двадцать гавриков, — констатировал Костя.

Тут портьера. зашевелилась, и в полог явились еще двое — те самые парни, ночные гости Гырюлькая. Они уселись напротив нас, в темном углу полога, положив на колени винчестеры.

— Ничего себе… — прошептал Костя, — целая батарея…

Невольно я подумал, что именно эти парни спровадили к «верхним людям» наших предшественников. Мы сидели перед этой грозной батареей, освещенные светильником, беззащитные, как младенцы.

Старуха, кряхтя, втащила деревянное блюдо с горой дымящейся жирной оленины. Костя неторопливо поднялся и вышел из полога, провожаемый двадцатью парами настороженных глаз.

Никто не притрагивался к дымящемуся мясу. Портьера зашевелилась — в полог вернулся Костя. Он принес с нарты рюкзак с угощениями. Мы уставили столик невиданными яствами, стараясь представить полный ассортимент продуктов. Костя вытащил даже флягу с неприкосновенным запасом спирта.

Лица оживились. Засверкали ножи. Все ели с аппетитом.

Старуха немного смягчилась и перестала бормотать свои проклятия. Она принесла котел с наваристым бульоном, достала из старинного сундука фарфоровые пиалы и разлила гостям ароматный навар. Бульон закусывали галетами.

После бульона Костя ножом вскрыл банки. с персиковым компотом и разлил всем в чашки. Десерт понравился. Вожди тянули его крошечными глотками, поддевая ножами скользкие персики..

Костя вскрывал все новые и новые банки. Раскрыв последнюю, поднес ее старухе. Она окончательно замолкла и принялась за невиданное угощение, ловко орудуя ножом.

Но Костю она наградила свирепым взглядом, в котором светились неистовая злоба и затаенное торжество.

Началось бесконечное чаепитие. Напряжение, нависшее в пологе, немного разрядилось. Лицо Тальвавтына разгладилось, подобрели лица свирепых его помощников. Только двое с винчестерами оставались настороженными.

Кушанья перемешались. Старуха принесла блюдо, полное розоватых палочек сырого костного мозга. Он таял во рту, как масло. Мы закусывали его конфетами и запивали густо заваренным чаем.

Двое с винчестерами нетерпеливо поглядывали на Тальвавтына. Лицо старика нахмурилось и побледнело. Он едва скрывал возбуждение. Притихли и его помощники. В пологе наступила зловещая тишина.

Кажется, пора…

Незаметно расстегиваю пуговицу на рукаве лыжной куртки. Ожерелье, обмотанное кольцами вокруг руки, соскальзывает вниз. Протягиваю пустую чашку к чайнику старухи. На запястье кольцами улеглись медвежьи головы, сцепившись клыками. Ожерелье свободно свешивается с руки несколькими браслетами. Шлифованные костяные бляшки тускло отсвечивают в колеблющемся пламени светильника…

Блестящий носик чайника ходит ходуном. Старуха уставилась на ожерелье, позабыв о чае. Тальвавтын и его старшины словно в столбняке. Все, как завороженные, смотрят на ожерелье. Изумление отразилось на лицах.

Старуха, схватившись обеими ладонями за дужку чайника, угодливо принялась наливать мне чай.

Ставлю полную чашку около себя, поднимаю руку, — костяные бляшки гремят, ожерелье Скользит, как живое, обратно в рукав лыжной куртки. Как ни в чем не бывало застегиваю пуговицу.

Такого эффекта мы не ожидали и с любопытством наблюдаем немую сцену.

Первым пришел в себя Тальвавтын.

— Скажи, откуда у тебя ожерелье наших эрымов? И тут моя фантазия воспламенилась:

— Последний ваш эрым подарил ожерелье моему отцу на Омолоне. А отец передал его мне, когда я поехал к вам, на Чукотку.

Это была ложь, и до сих пор я не могу понять, почему я так ответил Тальвавтыну.

Костя хмыкнул, заерзал на своем месте, обалдело поглядывая на меня. Тальвавтын опустил голову, глаза его горели. После долгого раздумья он спросил:

— А знаешь ли ты, откуда наши эрымы получили эту костяную цепь?

— Нет, отец никогда не говорил мне об этом…

— Наши эрымы, — гордо проговорил Тальвавтын, — были потомками того храброго чукотского вождя, который победил вашего «жестокоубивающего Якунина[12]«Жестокоубивающим Якуниным» чукчи называли в преданиях майора Павлуцкого, возглавлявшего по указу императорского сената несколько военных походов против чукчей.». Сцепившиеся медвежьи головы — знак единения наших племен, этот вождь получил в наследство от внуков Кивающего Головой[13]Кивающий Головой — прославленный чукотский военачальник (кивком головы подававший знак о начале битвы). — знаменитого чукотского воина.

Вождь, победивший вашего Якунина, завещал «медвежью цепь» своему сыну. А когда сын состарился, ожерелье получил Гелагын — первый чукотский тойон. Этот передал ожерелье своему сыну Яатгыргину — тоже чукотскому тойону. А Яатгыргин, когда умирал, отдал его Омракуургену— первому чукотскому эрыму. Он был все равно что царь.

Меня поразила осведомленность. Тальвавтына, и я спросил, откуда он все это знает.

— Древние вести старые люди рассказывают… Очень старые люди видели твое ожерелье у старшего сына Эйгели — последнего нашего эрыма. Он кочевал летом на Олое, а зимовал на Омолоне. Потом, — вздохнул Тальвавтын, — медвежья цепь совсем пропала, и чукотские племена стали жить каждый по себе, каждый по своему разуму. Остались только кафтан эрымов, золотой нож, блестящие лепешки на лентах и бумаги старинные, что белый царь чукотскому царю дарил…

Речь Тальвавтына была куда более красочной. Я пересказываю ее своими словами, хотя и довольно точно.

Так вот откуда пошли чукотские эрымы! Тальвавтын, несомненно, сообщал сведения большой исторической ценности. Особенно меня поразила история ожерелья Чандары. Не случайно Синий Орел берег его как символ наследственной власти. Легендарные чукотские богатыри считали это ожерелье магическим знаком единения раздробленных племен, а Тальвавтын разыскивал пропавшее ожерелье, чтобы любой ценой заполучить символическую реликвию в свои руки и укрепить престиж неограниченной власти.

Кое что из истории известно было и мне. В 1742 году в ответ на непослушание чукчей императорский сенат вынес жестокое решение: «На оных, немирных чукоч военною, оружейного рукой наступать». Комендант Анадырской крепости — майор Павлуцкий силой оружия и жестокостью пытался выполнить это решение и подчинить непокоренных чукчей, но в 1747 году был разбит чукотским вождем и убит в бою.

Царское правительство, решив действовать с чукчами мирным путем, пожаловало сыну и внукам этого вождя знаки отличия — кафтаны и медали на лентах.

Сто лет спустя Майдель, ученый путешественник и представитель царской власти в Колымо-Чукотском крае, попытался закрепить у чукчей начальственную организацию, разделив народ на ясачные роды во главе с родовыми старшинами и верховным князем Омракуургеном. Как символ наследственной верховной власти Омракуурген получил царский кафтан, кортик, инкрустированный золотом, серебряные медали, жалованные грамоты с висячими сургучными печатями. А от своих предков — ожерелье знаменитого чукотского вождя Кивающего Головой.

По счастливому стечению обстоятельств, эта старинная реликвия оказалась в наших руках…

— Зачем тебе ожерелье наших эрымов? — спросил вдруг Тальвавтын. — Подари мне костяную цепь.

Я задумался. Пламя светильника освещало суровые скуластые лица. Тальвавтын недаром собирал старинные прерогативы власти эрымов. Видно, старик всеми путями стремился укрепить свою власть в Пустолежащей земле. Но спасут ли его от неумолимого наступления времени эти старинные побрякушки?

— Тебе, Тальвавтын, нужно ожерелье эрымов, нам — олени. Продайте шесть тысяч важенок; мы тебе и твоим людям деньги, товары все отдадим и ожерелье в придачу.

Тальвавтын выслушал предложение, не шевельнувшись, опустив голову. Вокруг неподвижно, как мумии, сидели его приближенные. В пологе было душно и жарко. Они могли просто укокошить нас и овладеть ожерелье ем и товарами. Я чувствовал, как напрягся Костя, готовый отразить нападение. В темном углу зашевелились парни с угрюмыми физиономиями. Мне почудилось, что дула винчестеров дрогнули и поворачиваются в нашу сторону.

А Тальвавтын неподвижносидел и молчал, словно по грузившись. в забытье. Все взгляды обратились к Тальвавтыну. Как будто ждали его сигнала.

— Ты говоришь, — вдруг хрипло спросил он, — что последний эрым подарил костяную цепь твоему отцу? Хорошо… Совет старейшин будем делать — отвечать тебе. А теперь прощай, — нахмурился он, — думать будем.

С облегчением мы выбрались из душного полога. Никто не вышел нас провожать. Гырюлькай, бледный, осунувшийся, ждал у нарт.