Онлайн чтение книги Поп Чира и поп Спира
Глава семнадцатая, которая возникла потому, что глава шестнадцатая разрослась бы в главищу. В ней читатель увидит, кто главный виновник того, что враждуют не только грешные миряне, но даже и преподобные отцы

Ах, осень, осень! Какую грусть нагоняешь ты, когда приходится месить уличную грязь или, промокнув до нитки, тащиться в открытой повозке! В такой вот сумрачный ноябрьский день из Т-ой резиденции владыки пришли преподобным отцам повестки. Рассмотрев жалобу, духовное начальство дало ход делу, и сейчас иереям предписывалось предстать перед надлежащей судебной инстанцией. Выезжать надо было не мешкая, чтобы к субботе один из них мог возвратиться для отправления церковной службы. Помрачнели попы, и тот и другой, обуял их какой-то страх. Струсил и сам истец Чира, — его так н подмывало взять жалобу обратно и предать дело забвению.

— Ну его к чёрту, — рассуждал отец Чира. — «Уступает тот, кто умнее», — говаривали наши старики. Лучше сдержаться, подавить свой гнев н посрамить его выдержкой и долготерпением — это куда чувствительнее, чем повергнуть его под ноги. Пропади он пропадом! Скажу, что отказываюсь н великодушно прощаю нанесённую мне обиду.

Но матушка Перса была непреклонна и по-прежнему раздувала огонь злобы и ненависти.

— Как? Чтобы этот мужлан и дальше оставался в одном с тобой приходе? — кричала матушка Перса, бегая по комнате; время от времени она останавливается, смахивая фартуком пыль с фарфора, косится на спину мужа и продолжает подзуживать: — Имей в виду, Чира! Я сейчас же уйду к своим; пойду по белу свету, если этот грубиян не получит по заслугам! Уйду куда глаза глядят, куда ноги понесут, а ты оставайся — и поглядим, что станешь делать без попадьи!..

— Но, Персида… послушай же, ради бога…

— Не желаю ничего слушать, ничего! Довольно! — рычит матушка Перса, подобно разъярённой львице. — Запомни хорошенько, Чира, что я тебе сейчас скажу: пока я не увижу его обритым, пока лицом он не станет походить на тыкву, сердце у меня не будет на месте!

— Но, Перса, бог с тобой! Ты даже не знаешь, как всё было, пока не дошло до крайности.

— Не знаю и знать не желаю! — шипит матушка Перса. — И усы долой грубияну-деревенщине, не только бороду. Если во время оно Спирин дед получил в Сенте поместье в награду от принца Евгения, когда дрался под Иваном-Текелием с турками, то уж не воображает ли внук, что получит в награду сомборский приход? Слышишь, Чира?.. И усы долой! О, если б мне бог судил оказаться на твоём месте, я бы просила у его преосвященства владыки, чтобы именно этот… как его, черта, зовут… ну да, этот Шаца, — чтобы именно он обрил Спиру! Именно он и никто другой! Я бы на твоём месте… я бы уселась против него вот так, Чира, — и она развалилась в кресле, — закурила бы трубку и командовала, как его брить: «Здесь ещё! Здесь плохо побрито! Вот там ещё три волоска вижу!» — и тыкала бы чубуком в ту сторону! Слышишь ли, мамалыга банатская?

— Ради бога, Персида, с меня довольно извинения! Пера сватает нашу Меланыо, через неделю-другую и свадьбу сыграем — разве недостаточно с него, что ты, так сказать, из-под носа утащила зятя? Если на то пошло, то, откровенно говоря, я, ей-богу, ничуть не удивляюсь: ведь ему нелегко, всё же отец!

— Чира! Это уж совсем другое дело! Одно — наша Меланья, другое — ихняя деревенщина!.. Молодой человек хорошо воспитан, образован, подыскивает себе партию по своему вкусу, по своему воспитанию — то же самое сделала бы и я на его месте. Мы здесь, Чира, ни в чём не повинны, — юноша не слепой, он просто выбирал. А если бы эта ихняя что-нибудь собой представляла, неужели удовольствовалась бы она подмастерьем?!

— Э-э! Ты уже пересаливаешь!

— По-твоему, я пересаливаю ! Я, значит, пересаливаю! Эх ты, мамалыга, мамалыга банатская! Значит, ты готов уже всё позабыть?.. Чира! Раз ненавидишь, нужно ненавидеть изо всех сил! Да, да! Всё напрочь! И бороду, и усы, и…

— Но его преосвященство владыка… епис…

— Какое там преосвященство!.. Какой владыка! Эх, я бы на твоём месте… Я бы уж показала… Да если бы там собрались все четыре вселенских патриарха и пятый римский папа, ты всё равно не должен робеть, Чира, раз ты прав! Нужно выложить им всё, что у тебя на сердце, что тебя терзает и гложет! Если ненавидишь, Чира, так не знай пощады! И усы не вздумай оставить — всё долой, всё! Всё!..

— Но, Персида…

— …А нашему Пере нужно сказать, чтоб сейчас же, с завтрашнего дня, отпускал волосы, — чтобы, когда придёт время, был готов и в дьяконы и в попы!

— Легко тебе! — вздохнул отец Чира.

— Всё, всё ему обрей, пускай на лысого мусульманина смахивает! В могилу лягу, Чира, — и там только об этом буду думать! Встану из гроба с бритвой и сама его оболваню, если ты не хочешь! Чтоб помнил, как на тебя бросаться.

— Эх, если уж ты кого ненавидишь, так прямо, как говорится, захлебываешься от ярости! — проговорил, ухмыльнувшись, поп Чира. Смешно ему стало, должно быть, когда он представил себе, как матушка Перса бреет отца Спиру и как тот отбивается. — Нет, нет! Ты просто страшная, когда ненавидишь.

— Да не мириться же! Может, ты этого хочешь, а я, видит бог, не хочу! Если я кого люблю — так точно пластырь на рану, а кого ненавижу — горше полыни!

— Побойся бога, Перса, скоро ведь тридцать лет, как с ними дружим.

— А хоть бы и тридцать раз по тридцать! Какое мне дело? Всё кончено. Что было, то прошло! «Разорванная дружба, — помню, говорила покойная мама (царство ей небесное, умная была женщина!), — не дырявый чулок, её не заштопаешь!» Нет, Чира, не бывает такого! «А возобновлённая дружба — это, дитя моё, — часто говорила мне покойница, — это, дитя моё, что подогретый картофель! Как из остатков обеденного картофеля не получится ужина, так и из подштопанной дружбы ничего не получится!» Нет, мой Чира, ничего из этого не выйдет. Что было, то было, Чира, и не дай бог, чтобы вернулось! — гремит матушка Перса.

— Однако страшно мне что-то, — замечает отец Чира, — никак с духом не соберусь… Не шутка ведь предстать перед преосвященнейшим! Разве я к этому приучен? А с моим везеньем ещё и виноватым останусь!

— Люди знают, что он виноват.

— Э, слабое это для меня утешение! Знаю я Спиру. Не сдастя он так легко! Вон какой толстый, а выскальзывает, словно угорь, которого тащат из воды. Тёртый калач! Не единожды выкручивался, и как раз, когда думалось, что ему крышка и сам, прости господи, Саваоф не поможет!.. Вот, скажем, помнишь… лет пятнадцать тому назад… в храмовой праздник тягался с крестьянами на палке в церковном дворе и всех перетянул? Сообщили епископу… И хоть бы что! А ещё раньше, помнишь наверно, когда запоздал на утреню?.. Я уж подумал: полетела борода, будто и не бывало! А он ещё и красный пояс в награду получил! Дуракам счастье — всяк это знает!

— Доиграется и он, Чира! Ох, доиграется, если есть бог, — а ведь есть же он! Только не уступай, доказывай свою правоту! Поглядела бы я на них, будь Спира хоть чуточку прав, — туго бы мне пришлось! Бежала бы я от этой Сиды куда глаза глядят!.. Одолеешь, Чира, только держись!

— Чувствую, несдобровать мне, — говорит поп Чира, — ни мне, ни Спире!

— Ты только береги этот зуб! Береги как зеницу ока! Это для тебя сейчас важнее всего на свете!

— Здесь он, у меня. Ношу с собой, не расстаюсь, будь он неладен! Да какой от него прок? Знаю ведь, что язык у меня будет как на привязи, словно колокол в страстную пятницу; и пикнуть не посмею, как только предстану перед его преосвященством.

— Эх, Чира, если бы я могла свой язык одолжить тебе!.. А когда туда ехать?

— Послезавтра двинусь.

— А насчёт подводы позаботился?

— Завтра поищу по селу.

— Гляди, время холодное… не лето… знаешь этих негодяев, мужиков!..

— Когда в дорогу, Спира? — спрашивает матушка Сида.

— Завтра, во имя божье, — со вздохом отвечает его преподобие.

— А ты приготовился? — допытывается она озабоченно.

— Да не совсем так, как хотелось бы, но…

— Хоть бы уж кончилась эта комедия. Очень я беспокоюсь, Спира! Уже дня три-четыре всё мне какие-то епископы снятся, парикмахеры да мыльная пена… Не к добру это!

— Э, выбрала в зятья парикмахера, вот и снится!

— Нет, не потому, а боюсь, как бы с тобой не разделались.

— Ну, до этого не дойдёт, — храбрится поп Спира. — Не дамся, покуда жив!.. Как же! Пущу к чёрту ланац-другой земли.

— Значит, всё-таки есть надежда?

— Вот-те и на! Как же ей не быть? Как говорится: колотися, бейся, а покуда жив, надейся! Поначалу я малость испугался — знаешь ведь, как всё было!.. Тебе-то я могу сказать… Виноват я. Виноват, сама знаешь… Виноват, чёрт подери! Крепился, покуда мог! Но как-никак, а отчаиваться не надо.

— А ты советовался с кем-нибудь?

— С кем же, если не смею никому рассказать, как оно было!.. Шаца — ребёнок… да и что он знает…

— Неужто больше не с кем?.. А как Аркадий… если с ним?

— Да, он куда надежней, ему только и решился рассказать, а кое-что он уже и сам знал.

— Ну и что он говорит?

— Да говорит, есть надежда. Дескать, ещё кое-что обмозгую. Сегодня скажет, что придумал.

— Ох, дай боже, чтобы путное получилось, — говорит матушка Сида и украдкой крестится. — Собрать в дорогу, как всегда?

— Давай, хоть мне и не до этого.