Онлайн чтение книги Последняя граница
Глава 14

Рейнольдс даже не подумал, как он войдет в ледяную воду, переплывет реку, только тело непроизвольно содрогнулось, когда он тихо скользнул в темную ленивую воду. У него не оставалось места для эмоций, им овладело одно-единственное примитивное желание – месть. Тот запуганный парень в Будапеште, жена Янчи, великолепный Граф – все они погибли. Погибли. Его приезд в Венгрию стал причиной смерти этих людей. А убийцей был один человек – полковник Гидаш. Он должен понести наказание.

Рейнольдс телом раздвигал тонкую пленку льда, держа в руках карабин. Достигнув противоположного берега, он набрал в носовой платок мелкую гальку и песок, связал его в узелок и, даже не отжав мокрую одежду, побежал вдоль реки к зарослям, скрывавшим грузовики АВО. Его нельзя было заметить среди деревьев, а ледяная снежная корка покрыла землю таким тонким слоем, что можно было не опасаться быть услышанным. Он повесил карабин на плечо, держа в руке тяжелый платок с галькой и песком, и стал осторожно продвигаться к грузовикам, прячась за деревьями. Он шел быстро и минуты через три подошел близко к ним. Осторожно выглянув из-за деревьев, осмотрелся, задние дверцы грузовиков были закрыты. Рейнольдс приготовился пробежать открытое пространство по скользкому снегу к одному из них, в котором, по его предположению, должен быть Гидаш. Но тут неожиданно из-за грузовика появился человек и направился к деревьям, за которыми прятался Рейнольдс. Рейнольдс похолодел от ужаса: его заметили. Но тут же постарался взять себя в руки. Солдаты АВО не охотятся за вооруженным противником в темных зарослях с карабином, покоящимся на сгибе локтя одной руки, и зажженной сигаретой в другой. Очевидно, у часового не возникло никаких подозрений, он просто прогуливается, чтобы согреться в движении. Когда часовой, пройдя всего лишь в нескольких футах от Рейнольдса, повернулся, чтобы идти обратно, Рейнольдс, сделав шаг, поднял правую руку, в которой был зажат платок с мокрым песком и галькой, и с силой ударил его по голове. Рейнольдс подхватил падающего часового и карабин и осторожно затащил солдата за дерево. Потом подбежал к коричневому грузовику. Рейнольдс увидел сорванный капот и мотор, поврежденные взрывом гранаты Графа, потом пошел к другому грузовику, не отрывая глаз от его задней дверцы. Он едва не упал, споткнувшись о скорчившееся тело мертвого человека. Рейнольдс испытал шок, узнав этого человека, хотя мысленно подготовил себя к тому, что увидит его. Граф лежал в снегу лицом вверх. Тонкое аристократическое лицо не пострадало, а резкие орлиные черты, казалось, делали его еще высокомернее и отчужденнее в смерти, чем он был при жизни. Очередь из карабина буквально разорвала ему грудь. Они пристрелили его как собаку, как собаку бросили здесь. Он лежал в темноте холодной ночи, и мягко падающий снег уже начал запорашивать мертвое лицо. Движимый каким-то странным порывом, Рейнольдс снял с его головы ненавистную фуражку АВО и швырнул ее в темноту, вытащил из его кармана залитый кровью носовой платок и бережно прикрыл лицо. Затем поднялся и подошел к фургону.

К дверце вели четыре ступеньки. Рейнольдс бесшумно взошел по ним, ступая мягко, как кошка, и опустился на колени, заглядывая в скважину замка. Он увидел то, что хотел: в дальнем конце фургона у стола с привинченным к крышке аппаратом, похожим на передатчик, сидел спиной к двери Гидаш. Он крутил правой рукой ручку, а левой держал телефонную трубку. Это был не передатчик, а радиотелефон. Как они могли упустить из виду, что такой человек, как полковник Гидаш, не мог разъезжать по стране без мобильного средства связи. И теперь, когда стихал снегопад и небо расчищалось, он наверняка вызывал на помощь самолеты, делая последний, отчаянный ход, чтобы задержать их в стране. Но все его усилия уже не имели никакого значения и не имели смысла ни для тех, кого Гидаш преследовал, ни для него самого. Рейнольдс потянул ручку, хорошо смазанная дверь бесшумно открылась, и он, как тень, скользнул в фургон. Гидаш держал около уха телефонную трубку и ничего не услышал. Рейнольдс сделал три бесшумных шага, приклад карабина взлетел в воздух, и он одним ударом приклада через плечо Гидаша разбил аппарат вдребезги.

Какой-то момент Гидаш сидел как громом пораженный, затем развернулся на стуле. Рейнольдс прижал карабин дулом к груди Гидаша. Лицо полковника словно бы превратилось в каменную маску, двигались только губы, но он не мог произнести ни слова. Рейнольдс схватил ключ, лежавший на койке, и, не отрывая глаз от Гидаша, запер дверь. Затем подошел к полковнику и остановился, приставив карабин к сердцу Гидаша.

– Я вас удивил, полковник Гидаш? А удивляться нечему. Такие, как вы, жившие, убивая людей, должны помнить и знать лучше других, что в любой момент вас настигнет возмездие. К вам оно пришло сегодня ночью.

– Вы пришли, чтобы свершить возмездие. – Это был не вопрос, это было утверждение. – Вы убьете меня?

– Да. Я пришел именно казнить вас. Убийство – это то, как вы поступили с майором Говартом. Сейчас нет никого, кто бы помешал мне застрелить вас так же хладнокровно, как вы застрелили его. А ведь он пришел к вам безоружным.

– Он был врагом государства, врагом народа.

– Господи! Неужели вы пытаетесь оправдать свой поступок?

– Я не нуждаюсь в оправданиях, капитан Рейнольдс. Я выполнял свой долг.

– Вы пытаетесь оправдать себя – или пытаетесь сохранить себе жизнь?

– Я никогда и никого ни о чем не прошу. – В голосе еврея звучало обостренное чувство собственного достоинства.

– Помните мальчика в Будапеште? Его звали Имре. Вы его пытали, и он умирал медленно, долго, он страдал.

– Он обладал важной информацией. Необходимо было добыть ее побыстрее.

– Жена генерал-майора Иллюрина, – отрывисто спросил Рейнольдс. – Зачем вы ее убили?

На лице Гидаша мелькнула тень, похожая на сожаление, затем исчезла так же быстро, как и появилась.

– Я этого не знал. Я в силу своих моральных принципов не воюю с женщинами. Я искренне сожалею о ее смерти. Но она все равно бы умерла.

– Вы несете ответственность за работу сотрудников АВО?

– Это мои люди. – Он кивнул. – Они исполняют только мои приказы.

– Они убили эту женщину, они выполняли ваш приказ. Таким образом, вы – убийца.

– Если рассуждать таким образом, то да.

– Если бы не ваши приказы, эти люди сейчас были бы живы.

– Не уверен в отношении жены генерала. Что касается тех двоих, то – да.

– Существует ли причина, способная помешать мне убить вас прямо сейчас?

Полковник Гидаш некоторое время молча смотрел на него, затем слабо улыбнулся, и Рейнольдсу показалось, что это была печальная улыбка.

– Существует множество причин, капитан Рейнольдс, но ни одна из них не будет убедительной для вражеского агента с Запада.

Именно слово «Запад» вызвало в памяти воспоминания: он увидел перед собой Янчи, разговаривавшего с ним дома, в Будапеште, в зловещей темноте камеры Шархазы, отсветы пламени на его лице в загородном домике, те слова, которые он говорил со страстной убежденностью, – оказывается, все это укоренилось в памяти Рейнольдса и оставило след более глубокий, чем он мог предвидеть. С трудом, но Рейнольдс прогнал от себя эти мысли. Он взмахнул карабином:

– Встать, полковник Гидаш!

Гидаш встал, смотря прямо в глаза Рейнольдса, потом его взгляд скользнул вниз, на оружие.

– Быстро и чисто, полковник Гидаш, а?

– Как вам угодно. – Взгляд его оторвался от побелевшего на спусковом крючке пальца Рейнольдса и остановился на его лице. – Я не буду просить для себя того, в чем столько раз отказывал своим жертвам, – сказал он твердо.

Еще какое-то время Рейнольдс держал палец на спусковом крючке, потом будто что-то оборвалось в нем, напряжение спало, он сделал шаг назад. Гнев еще бушевал в нем, жег, но эти слова полковника Гидаша, не боявшегося умереть, заставили признать свое поражение. Когда он заговорил, то не узнал свой голос, он был хриплым и грубым:

– Повернитесь!

– Нет, капитан. Предпочитаю умереть, глядя вам в лицо.

– Кругом, – свирепо повторил Рейнольдс, – или я перебью вам ноги и поверну сам.

Гидаш передернул плечами и, словно покорившись неизбежному, повернулся. Всего один удар прикладом карабина, и он, не издав ни звука, уткнулся лицом в стол. Какое-то время Рейнольдс смотрел на полковника, затем грязно выругался, повернулся, открыл дверь и выбежал из фургона.

Сначала его охватило отчаяние, потом он почувствовал пустоту. Он не старался скрываться. Его ярость еще не нашла выхода, и хотя он не признался себе, но в эти минуты с радостью воспользовался бы случаем пустить автоматную очередь в людей АВО и не испытал бы никаких угрызений совести. Но людей не было, он остановился и замер, ибо понял, что следовало понять, когда он подходил к грузовикам, и что он упустил, не будь ослеплен одной мыслью о сведении счетов с Гидашем. Коричневый грузовик не просто не охранялся: он оказался совершенно пустым.

Рейнольдс подбежал к грузовику и прислушался. Полная тишина. Он подбежал к задней дверце, рывком распахнул ее. Никого. Абсолютная темнота. Грузовик был пуст.

Он почувствовал горечь от внезапного осознания непростительной ошибки, которую допустил, от той страшной легкости, с которой его обманули. Он должен был догадаться. Граф подозревал с самого начала. Граф был уверен, что Гидаш не смирится с поражением, не сдастся так легко. Граф никогда бы не допустил подобной ошибки. Люди из АВО, должно быть, уже достигли реки, чтобы пересечь ее южнее. Они направились туда, еще когда в небе взметнулась ракета. Наверняка они уже в доме паромщика, а его, Рейнольдса, нет, и как раз в тот момент, когда его помощь более всего нужна друзьям, кроме того, в доме нет и Шандора, он сам послал его за грузовиком. В доме оставалась Юлия. Его Юлия. Представив себе, что сделает с ней Коко, Рейнольдс вздрогнул от ужаса.

Две сотни ярдов разделяли его и противоположный берег. Река была схвачена тонким льдом и припорошена снегом, а Рейнольдс устал от недосыпания, его движения сковывала мокрая одежда, тяжелые сапоги, но обратно он бежал быстрее, чем в первый раз. Он бежал, высоко взметая снег, его подгонял страх за судьбу людей, подобного страха он никогда прежде не испытывал. Но это был не тот страх, который парализует и вызывает хаос и смятение чувств, напротив, он обострил их и вызвал необычайную ясность ума. Подбежав к реке, он на мгновение остановился, взмахнул руками и без малейшего всплеска вошел в ледяную воду. Он спешил и проделал уже половину пути, когда в доме паромщика раздался первый выстрел, потом еще один, потом еще...

Рейнольдс, отчаянно работая руками, за несколько секунд достиг берега, наконец его ноги коснулись дна, и он, скользя по гальке, выбрался на берег. Одним движением он переключил карабин со стрельбы очередями на одиночные выстрелы: стрельба в автоматическом режиме могла стать опасной, если и друг и враг дерутся на ограниченном пространстве. Пригибаясь, он вбежал в открытую дверь домика. Всего десять минут прошло с тех пор, когда он отправился на другой берег.

Жены Янчи в коридоре не было, там с карабином в пуке стоял солдат АВО, он как раз закрывал за собой дверь комнаты. Рейнольдс понял, что это могло означать только одно: сражение внутри, если только оно и было, скорее просто резня, закончено. Солдат, увидев его, поднял карабин, но не успел сделать выстрела – Рейнольдс сильно ударил прикладом карабина по лицу солдата, и тот упал. Крепко сжав карабин, Рейнольдс ударом ноги открыл дверь. Всего лишь один взгляд на комнату, и он понял, что сопротивление его друзей сломлено. Рейнольдс увидел солдат АВО. Один лежал у его ног в странной съежившейся позе. Так могут лежать только мертвые, другой – у стены справа, недалеко от Дженнингса, сидевшего на стуле, склонив голову и раскачивая ею из стороны в сторону. В дальнем углу солдат нацелил карабин на истекавшего кровью Янчи, а другой в это время связывал руки профессора за спинкой стула; в другом углу Козак лежал на полу и яростно сопротивлялся солдату, пытавшемуся ударить Козака кулаком по голове. Козак дрался. Он со всей силой тянул за рукоять хлыста, обмотавшего шею солдата. Лицо солдата становилось странновато-синеватого оттенка: Козак медленно душил его. В центре комнаты стоял гигант Коко. Он презрительно рассматривал девушку, пытавшуюся оттолкнуть от себя руки Коко. Он, по-волчьи улыбаясь, выжидательно посматривал на солдата, борющегося с Козаком. Солдату удалось выхватить из-за пояса нож. Рейнольдса тренировали профессионалы, прошедшие войну. Они побеждали в подобных ситуациях десятки раз, и побеждали потому, что, пытаясь взять противника в плен, они не позволяли терять контроль над собой даже на долю секунды. Тот, кто ударом ноги распахивал дверь со словами «добрый вечер, джентльмены», никогда не оставался в живых достаточно долго, чтобы успеть это произнести до конца, и Рейнольдс сделал первый из трех тщательно обдуманных выстрелов, который отбросил солдата, нападавшего на Козака, в угол, нож со стуком выпал из поднятой руки на пол, вторым сразил солдата, держащего под прицелом Янчи, третий предназначался тому, кто связывал Янчи руки. Рейнольдс прицелился сделать четвертый, в голову Коко. Гигант прижал девушку к себе и прикрылся ею, но Рейнольдс не заметил еще одного солдата, стоявшего за дверью, и, когда, услышав скрип открываемой двери, машинально обернулся, солдат выбил карабин из рук Рейнольдса.

– Не стреляй! – крикнул Коко. Небрежным движением он толкнул девушку на кровать. Теперь Коко стоял, держа руки на бедрах, на его злобном лице боролись два чувства: ярость – от того, что произошло, и торжество – от вида находящегося перед ним беспомощного Рейнольдса. – Проверь, не вооружен ли наш приятель, – приказал он солдату.

Солдат быстро провел руками по одежде Рейнольдса и качнул головой.

– Отлично. Возьми. – Коко бросил ему карабин Рейнольдса и не спеша пригладил сбившуюся форму. – За мной должок, капитан. Я хочу с вами рассчитаться. Или, может, вы забыли?

Коко убьет его, Рейнольдс знал это. Он убьет его голыми руками и получит от этого удовольствие. Рейнольдс знал, что у него нет ни единого шанса, ему не продержаться против Коко и несколько секунд, но он понимал, что если у него и есть какой-то шанс, то этот шанс – внезапность. Едва в его голове мелькнула эта мысль, как он резко бросил свое тело вперед, ногами целясь в грудь Коко. Ему почти удалось застать Коко врасплох – почти... Тот успел сделать шаг назад, когда получил удар в грудь, вскрикнул от боли. Ответный удар пришелся по лицу Рейнольдса. Он упал, больно ударившись спиной о стену рядом с кроватью и задохнувшись от боли. Какой-то момент он лежал неподвижно, но заставил себя рывком подняться. Если Коко начнет бить его ногами, то он уже никогда не встанет. Рейнольдс понимал это. Он двинулся навстречу приближающемуся великану и нанес удар по его ухмыляющемуся лицу. Удар попал в цель, но кулак Рейнольдса словно столкнулся со стеной. И тут же Коко с силой толкнул его в грудь. Рейнольдс снова задохнулся от боли.

Рейнольдса никогда так не били, он даже не представлял, что кто-то может быть таким сильным. Коко обладал нечеловеческой силой. Его удар кулаком, как удар молота, отбросил Рейнольдса к стене. Тело Рейнольдса превратилось в сплошной комок боли, ноги сделались ватными, к горлу подступила тошнота, но он держался на ногах лишь благодаря тому, что руками цеплялся за стену, на которую был отброшен. Ему показалось, что он услышал голос Юлии, произнесший его имя, но не был уверен: все лица вокруг плавали как в тумане, а он как бы внезапно оглох. Он различал Янчи, отчаянно пытавшегося освободиться от веревок, и вновь надвигавшегося Коко. С безнадежным отчаянием Рейнольдс бросился вперед в последней жалкой попытке ударить убийцу, но Коко просто отступил в сторону, рассмеялся и толчком ладони в спину Рейнольдса отбросил его от себя. Рейнольдс ударился о косяк двери и медленно соскользнул на пол. Сознание покинуло его, потом вернулось, и он помотал головой, стараясь прийти в себя. Коко стоял посередине комнаты, раскачиваясь на пятках, сложив на груди руки, со злобным торжествующим оскалом победителя в предвкушении предстоящего удовольствия. Коко хотел, чтобы он не просто умер, смутно осознал Рейнольдс, но чтобы умирал медленно. Нет, он не доставит ему удовольствия. Это не продлится долго: ему с трудом давался каждый вдох, ног он не чувствовал. Но он заставил себя подняться и стоял, шатаясь, не чувствуя ничего и не видя ничего, кроме кружащейся комнаты. Тело горело, словно в огне, во рту сломанные зубы, на губах соленый вкус крови, а ненавистный Коко стоял посреди комнаты и смеялся. Еще удар, тупо сказал себе Рейнольдс, еще только один удар, ведь убить меня он сможет лишь раз. Он оперся о стену, чтобы оттолкнуться и сделать последний шаг в своей жизни, и увидел, как перекосилось лицо Коко, – в комнату незаметно вошел Шандор, и его «железная» рука отодвинула Коко в угол.

Шандор выглядел как существо не от мира сего. Покрытый ледяной коркой с головы до ног, он был похож на призрака. Пятнадцать, может, двадцать минут Шандор пробыл на морозе в мокрой одежде. В свете масляной лампы вся его фигура блестела и мерцала в прочном ледяном коконе.

Солдат у двери раскрыл рот, затем с видимым усилием пришел в себя, бросил один из двух карабинов, которые держал в руках, и направил оставшийся у него в руках на Шандора, но слишком поздно.

Шандор одной рукой вырвал карабин из его рук, будто спичку из рук ребенка, а другой отбросил солдата к стене. Тот, злобно оскалившись, оттолкнулся от стены и бросился на него, но Шандор подхватил его, поднял в воздух и с ужасающей силой швырнул через всю комнату. Солдат ударился о стену, на какое-то мгновение прилип к ней, как бы удерживаемый какой-то силой, а затем рухнул на пол.

В этот самый момент, когда солдат бросился на Шандора, Юлия встала с кровати, подошла сзади к Коко и внезапно обхватила его руками, пытаясь отвлечь его внимание хоть на секунду. Но Коко, легко расцепив ее руки, отшвырнул девушку в сторону и бросился на потерявшего равновесие Шандора, яростно нанося тяжелые молотообразные удары. Шандор поскользнулся, не удержался и тяжело упал на пол. Коко прыгнул сверху, сомкнув огромные руки на горле Шандора. На лице Коко уже не было прежней ухмылки: он дрался за свою жизнь и знал это. Несколько секунд Шандор лежал неподвижно, мускулы на руках Коко вздулись, «железные» пальцы сжимались на горле Шандора – он вложил в эту хватку всю свою силу. Шандор пошевелился, поднял руки и схватил Коко за кисти рук.

Рейнольдс, едва стоявший на ногах, и Юлия, держащая его за руки, словно завороженные, смотрели на эту смертельную схватку. Сквозь болевой шок он как бы почувствовал отголоски той боли, которую ощутил, когда Шандор надавил ему на предплечья – надавил кончиками пальцев, совсем не так, как делал это сейчас, глубоко погрузив пальцы во вздувшиеся жилы на кистях рук Коко.

На лице Коко отразилось потрясение, потом недоверие, боль, страх – руки ослабли, пальцы разжались. Не выпуская его руки из своих, Шандор приподнял Коко, отодвинул в сторону, поднялся на ноги и потянул за собой гиганта Коко так, что тот навис над ним, потом, неожиданно выпустив его кисти, обхватил руками грудь Коко, прежде чем тот успел сообразить, что происходит. Рейнольдс подумал, что Шандор хочет отшвырнуть Коко и по лицу Коко было видно, что тот подумал так же, но боль и ужас перекосили его лицо: Шандор стал головой наносить удары в грудь, одновременно сдавливая ее в убийственном медвежьем захвате. Должно быть, Коко понял, что его смерть близка, и на смену ужасу пришел страх и снова ужас, потом страх, потом ужас... Лицо от нехватки кислорода стало голубовато-красным, из горла вырывались стоны и хрип, кулаками он отчаянно молотил по спине и плечам Шандора, но с таким же успехом можно было колотить по гранитной скале. В памяти Рейнольдса запечатлелось не искаженное болью лицо Коко, не бесстрастное лицо Шандора, а звук потрескивающего льда, производимый одеждой Шандора. Шандор сжимал руки все сильнее и безжалостнее, и Рейнольдс, взглянув в расширенные от ужаса глаза Юлии, одной рукой прижал ее к себе, а другой попытался прикрыть уши, как бы пытаясь оградить девушку от предсмертного вопля Коко.